Выбирай себе место недалеко от воды:
Реки, лучше моря — и что-нибудь нежилое.
Там легче исчезнуть и замести следы,
И спрятать тело: свое или чужое.
НЕДАЛЕКО ОТ ВОДЫ
***
Кладбище Сен Женевьев де Буа
Здесь растёт сквозь слова трава.
Обесценивается речь,
Мне б на Сен Женевьев де Буа
Рядом с Галичем бы прилечь.
Не примазаться, боже ж мой!
Безымянным, лишь прочерком дат.
Я тут свой, я пришёл домой,
Здесь родные мои лежат.
Разметало моих родных
От Нью— Йорка до Колымы.
Разобраться в делах земных
Ни они не смогли, ни мы.
Здесь лежит не признав вины,
За рождение в своей стране,
Вся история той страны,
Где случилось родиться мне.
Там куражится злой паяц,
Там кружит сотни лет метель,
А история в тех краях,
Лишь кровавая карусель.
Над погостами синева
Без таможен и берегов.
И растёт сквозь слова трава…
Не останется даже слов.
***
Ночь
Все спит. Беззвучно и темно.
Моя свеча горит, а кроме
мерцает лишь одно окно
напротив — в сумасшедшем доме.
Там мой неведомый собрат,
ночные разгоняя страхи,
свет жжет, и хоть не виноват,
но до смирительной рубахи
сё своеволие довести
его согласно протокола
способно — буйство не в чести
и усмиряется уколом.
Тьма оживает, шебарша
полезли бесы оголтелы.
Объята ужасом душа
дрожит, забившись в клетку тела.
Кто притаился там в ночи?
Вон там, в углу, нет! под кроватью!
Кто так пронзительно кричит,
Раскрыв когтистые объятия?
Да будет свет! разгоним тьму!
Но тут явление медбрата
несет не только мрак ему,
но и жестокую расплату.
Прощай, неведомый собрат,
смешно желать тебе удачи.
Я наказанье во сто крат
страшней себе уже назначил.
Я пациент и я медбрат,
И страж у адских эти врат.
***
НОВЫЙ ГОД
Гремел шансон, внушая страх
невыразимо мерзким звуком,
и оливье, набитый луком,
скрипел протяжно на зубах.
Хозяин, обнажив нутро,
на что ушло грамм сто текилы,
на всех поглядывал хитро,
и пошлости с улыбкой милой
молол, тост произнёс «за дам»,
всех заставлял «поднять рюмашки».
Сынок, смышлён не по годам,
Исполнил песню Чебурашки.
Салют визжал во тьме двора.
Метались сполохи в серванте.
Дождавшись бульканья курантов
все дружно крикнули: Ура!
К утру веселие на нет
сошло. Уже попели хором,
уже из ящика Киркоров
прокукарекал всем рассвет.
Предвестником похмельных врат
явилась тухлая отрыжка,
хозяйки потная подмышка
струила сдобный аромат.
Как будто все, чего я прочь
бежал, опять кошмаром пьяным
ко мне явилось в эту ночь,
догнав меня за океаном.
Морфей, зачем ты эту гнусь
достал из памяти постылой?
Так я когда-то не проснусь,
найдя во сне петлю и мыло.
***
Тело
Тело предает, как женщина,
внезапно, без предупреждения,
как друг, не позвонивший в день твоего рождения,
как доброжелатель, скрывая злорадный взор,
сопя выводя пальцем на скатерти замысловатый узор,
мусолит, захлебываясь от наслаждения,
глубину твоего унижения.
С телом не договориться, оно не торгуется, не
обманывайся тем, что был счастлив во сне,
тем, что врач— оптимист бодро трендит —
принюхайся к телу, может, оно смердит.
Может, оно уже приготовилось к не
бытию, на темной его стороне,
там и пройдет та самая вечность,
где ждут,
покуда не позовут на суд.
Цепляйся за тело — ты без него никто,
не пригоршня вечных атомов в модном вчера пальто,
не — Это тот, который? — Нет.
просто никто — и не надейся, что след
будто бы сохранится — да и что тебе в нем,
когда предаст тебя тело — кусочек пространства, объем,
послуживший немало,
который считал своим.
Теперь и оно предало,
пора расставаться с ним.
***
Выбирай себе место недалеко от воды:
Реки, лучше моря — и что-нибудь нежилое.
Там легче исчезнуть и замести следы,
И спрятать тело: свое или чужое.
Если ж никак, то поселись в глуши.
Так меньше шансов, что сосед неумело,
Когда что-то заметит и поспешит,
Извлечет из петли недовольное этому тело.
Все же лучше, чтоб рядом была вода,
Поселись у холодного, льдистого, но океана.
Если редкий чужак и забредет туда,
То пустое жилье ему не покажется странным.
В тех краях, где бездонен любой водоем,
Отражаясь и множась в бескрайних небесных приделах,
Переменой среды не изменит суммарный объем,
Поменяв суету похорон, на надежность забвения тело.
***
Г.К.
Меж тощим Окервилем и Невою
пространство меж унылых берегов,
настолько непохожих меж собою,
как мы, но все ж одной слепой судьбою,
оно шутя связало нас с тобою,
слепив из нас друзей, а не врагов.
Тогда еще не вечен был Февраль,
Хватало злобы Октября и Мая,
Пегас подкрался, хныча и хромая,
тебя унес в обманчивую даль,
меня же скинул и, запутав в стремя,
понес по карте, колотя о время.
Три взмыленных оси координат
тащили нас, четвертая ж молчала.
Нам мнилось, что легко начать сначала,
Санкт— Петербургом ставший Ленинград
вернет нас вновь к началу той спирали,
мы все исправим — мы себе соврали.
Банальность, повторенная стократ,
не стала ложью — нет пути назад.
Alas, мой друг, сплетение начал
не заданость, мы свидимся едва ли
там, где смешавшись мутная вода
Невы и Стикса плещет о причал.
Мы были там, хоть нас туда не звали,
И больше нам уж не прийти туда.
***
