СЕМЬ ИСКУССТВ

Когда говорят о картине мира, запечатленной в языке, и противопоставляют ее научной, часто используют определение «наивная». Но она не столько наивная, сколько непосредственная и юмористичная, сохраняющая лукавый взгляд своего создателя.

Юрий Шейман

РУССКИЙ СМЕХ И ГРЕХ

Из всех искусств для нас важнейшим является прикол!
Н.Е. Ленин

«Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю»
А.С. Пушкин
«Евгений Онегин» (гл. 3, XXVIII).

И не только «грамматической». Мы обожаем художественно коверкать русскую речь, называя это языковой игрой. Языковая игра — кривое зеркало языка. Известные лингвисты В.З. Санников и Б.Ю. Норман проделали титаническую работу, собрав в своих книгах (см. «Основные источники») феномены игры «на гранях языка» (а иногда и за гранью) с целью описания «месторождений» комического в структурах русского языка — фонетике, морфологии, синтаксисе, семантике, стилистике, словообразовании и так далее. Получились своеобразные энциклопедии русского словесного остроумия.

Наперекор пуристам современный образованный русскоговорящий человек повторяет: «какчество, коликчество, рупъ, надотъ, пойэт, рыгалик (вместо «рогалик»), чавой-та, а шо такоэ?, ндравится, опупея (вм. «эпопея»), тщательн’ее, местов нет, заместо, текёт, уплочено» и т. п., заимствованное по большей части у эстрады и кино, юмористической беллетристики, из так называемого «филологического ада», т. е. из списка речевых ошибок, а иногда из простых оговорок.

Один из самых распространенных способов языковой шутки (часто перенесенных из детской речи) — создание новых слов, форм и способов словоупотребления взамен отсутствующих: Вот, например, разговор детей в рассказе Тэффи «Летом»: » — Ваша мама ужасная красавица, — покраснев, говорит Люня. — Моя мама тоже ужасная красавица, но ваша еще ужаснее». (Журн. «Сатирикон»). Другие примеры — из книги К. Чуковского «От двух до пяти»: « — Ты такая неряха! — Ладно, я буду ряха! — Ах, какие обезьяны уклюжие! Мальчик: «Я сперва боялся трамвая, а потом вык, вык и привык»».

Часто говорящим (особенно детям) аномальным представляется явление супплетивизма, т.е. когда словоформы образуются из разных корней, отсюда возникают всякие несуразные «человеки», «людь», «ребенки», «хорош’ее», «баранка» (вм. «овца»).

ТВОРЯНЕ-СМЕХАЧИ

Русские писатели обожают создавать иронические неологизмы способом лексической контаминации: «маловысокохудожественный, дугиндрянствовать, белибердоносцы, клоповодство, мелкоплавание, пенкоснимательство; рыло-кошение; ерундоносная братия, чернилоносное чиновническое воинство, ассенизационно-любострастная газета; слабо-глупо-либерально-пьяный помещик; нагло-истерически-пустопорожние статьи, умонелепствовать, натяфтяфкать, сцапцарапать» (Салтыков-Щедрин); «Мордалъон» (А Аверченко); «Дерьмовочка» (А Кнышев); «конвульсиум» (В. Ардов); «генерал от инфарктерии, пустамент» (С. Михалков); «лживопись, натюрморд; уединенция» (Эмиль Кроткий); «каламбуркул» (И. Ильф); «во всеоружасе» (В. Высоцкий). А. Крученых, поэт — теоретик футуризма, приводил «рисунки слов» (т. е. механизмы создания «заумных слов»), напр.: «мочедан» (чемодан), «зудовольствие» («зуд + удовольствие»), «нра» (усеченное «нравится»). Большим мастером неологизмов был Велимир Хлебников,

Современные комичекие неологизмы — «людьё, турьё (в смысле «туристы»), нетленка, дедство; поповедение (А. Невзоров). При создании новых слов комический эффект усиливается, если соединять в слове русские и иноязычные компоненты: пасквилянствовать (М. Салтыков-Щедрин), буржуеныши (В. Маяковский), виолончелить (В. Маяковский), современные: «скоммуниздить, съединороссить, путиноиды, рашизм, оркостан, Оклахомщина и т.п.

Особо излюбленный прием антинормативности — усложнение слова за счет обсценных, матерных элементов: «смехуечки» разные да «пиздахаханьки». В замаскированном виде встречаем его у А Солженицына: «маслице да фуяслице», Ивану Баркову приписывают знаменитую «Азбуку», где на каждую букву русского алфавита имеется матерный стишок. Моя тетя Эмма сковородку иначе чем скороебкой не называла.

Лингвист Анна Вежбицка к числу языковых черт, раскрывающих русский национальный характер, относит исключительное богатство уменьшительными формами. Но часто вместо уменьшительно-ласкательного значения возникает значение иронично-пренебрежительное: писарёк, разумок, царёк, стукачок, людишки, братки, деньжонки и т.п. Комическое использование уменьшительно-ласкательных суффиксов имеет давнюю традицию, оно широко распространено было и в Древней Руси, например у протопопа Аввакума и особенно — у Ивана Грозного. Склонность последнего к актерству и скоморошеству (по выражению Д. С. Лихачева), к уничижительным самоназваниям выражалась чаще всего именно в употреблении уменьшительных суффиксов. Так, в письме к своей марионетке Симеону Бекбулатовичу он собственных детей именовал “детишками“, просил пожалеть их, упоминал свои “вотчинишки”, “поместьишки”, “хлебишко”, “деньжонки”, “рухлядишко”.

Особый прием комического — переосмысление устойчивых словосочетаний за счет нарочито ошибочного или буквального их прочтения: «бить ключом» («Жизнь бьет ключом — и всё по голове»; «где попало» («Не стой где попало — попадет еще!»); «держать язык за зубами» («Разве удержишь язык за зубами, если зубы уже на полке?»; «каши не сваришь» («Плохо, если о поваре говорят, что с ним каши не сваришь» — Эмиль Кроткий); «быть не в своей тарелке» («Муха всегда не в своей тарелке» — Эмиль Кроткий); «не к лицу» (Маяковский: «Зачем вы носите кольцо на пальце? Оно вам не к лицу»; «Не рой другому яму — принцип не для могильщиков» (Эмиль Кроткий); «на все сто» («В помощь начинающему мужчине. Не следует также желать женщине «выглядеть на все сто» — А. Кнышев).

Хороши также бывают переделки, перелицовки, мнимые переводы известных пословиц, поговорок, цитат: «Леди с дилижанса — пони легче (вм.:»Баба с возу— кобыле легче»); «Не по Хуану сомбреро» (вм. «Не по Сеньке шапка»). Иногда бывает достаточно замены одной или нескольких букв: «Лучше нету того свету» (вместо: «цвету»); «Мы рождены, чтоб Кафку (вм. «сказку») сделать былью». Вспомним также переделки пушкинских и лермонтовских строк: «Что в вымени тебе моем?»: «С винцом в груди». Еще несколько примеров переделки устойчивых фраз для создания комического эффекта: 1. «Кто старое помянет, того историком назовут» (Журн. «Сатирикон»). 2. «Советское здравоохранение работало под девизом «Тяжело в лечении—легко в раю!» (обыгрывание суворовского девиза: «Тяжело в учении — легко в бою»). 3. «Любишь кататься — катись к чертовой матери!» (А. Кнышев). 4. «Есть еще шары в шароварах». 5. «Звание—сила». 6. «Руки моей не будет у хироманта» (А. Аверченко).

Иногда фраза остается неизменной, но ее смысл меняется в предлагаемой ситуации: «Одноногий говорит одноглазому. «Я тут отойду на минуту, а ты смотри в оба!» —«Хорошо, но ты давай одна нога здесь, другая там» (Журн. «Компьютерра»).

Может также использоваться прием нарушения семантических условий сочетаемости слов: «немножко беременная», «глубоко средняя, очень так себе», оксюмороны: «зияющие высоты», «писаная уродина».

Самый распространенный прием смешного — использование многозначности слов: «тронуться»: «Весна хоть кого с ума сведет. Лед — и тот тронулся» (Эмиль Кроткий); «утка»: «Лучше журавль в небе, чем утка под кроватью».

(журн. «Осколки»); «уход»: «Больной нуждается в уходе врача. И чем дальше уйдет врач, тем лучше»; «уходить»: «О, Ленка, ты ушла ~ на повышенье» (В. Вишневский); «цель»: «Плакат на артиллерийской академии: «Наша цель — коммунизм»; «черный»: «И черными делами зарабатывают на белый хлеб» (Эмиль Кроткий); «Расисты!Не допускайте черных мыслей! (С. Лец); «чистить»: «Ваша жена чистит вам костюм?» — «Частично: карманы»; «член»: (1) Разговор Михаила Светлова с вахтером Дома литераторов: «Вахтер: — Член дома? Светлов:— Нет, с собой»; (2) «Какая разница между стадом овец и Академией наук? — Овец считают по головам, а академиков по членам». «Парк»: Зиновий Гердт как-то в ответ на предложение подъехавшего к нему таксиста ехать торжественно объявил: «Я — в парк»; «верность»: « — Почему ты развелась с мужем? — Он относился ко мне, как к собаке — требовал от меня верности (Журн. «Крокодил»). Близко к многозначности явление омонимии (внешнее сходство слов): «Танцы—трение двух полов о третий»; и паронимии (частичное сходство слов): «На всякого заведующего есть свой завидующий» (Эмиль Кроткий).

ШУТКИ ЮМОРА

Лингвист Анна Зализняк исследовала историю слова «юмор». Оно восходит к латинскому humor («влага») в рамках средневекового учения о «соках организма», определяющих темперамент человека. В английском языке оно приобрело значение «предрасположенность к веселью» и в этом значении проникло из английского во все европейские языки. Русское слово «юмор» заимствовано из английского во 2-й четверти XIX в. В современном мире юмор стал ассоциироваться с понятием комического, или смешного.

Слово «остроумие» есть у Даля. Морфологически «остроумие» является неточной калькой с нем. Scharfsinn («острое чувство», «острый разум» или «острый смысл»), а семантической калькой — с французского еsprit. Во французском языке esprit — один из ключевых концептов французского языка. Французское esprit — это, исходно, «дух» (из лат. spiritus), но также и «интеллект» и, далее, особенно выдающийся интеллект, т. е. «острый ум» и далее «способность говорить смешное». Аналогичной семантической калькой с франц. esprit является также значение ‘остроумие’ у немецкого слова Geist «дух».

Значение русских понятий «юмор» и «остроумие» различно. В русском языке имеется, кроме того, выражение «чувство юмора», которое не равно юмору (имеется в виду значение «способность чувствовать юмор»). В русском языке словосочетание чувство юмора — это не просто способность чувствовать юмор (как чувство прекрасного, чувство ответственности и т.п.). Чувство юмора обычно связывается со способностью посмеяться над самим собой, способностью преодолеть серьезность (что особенно трудно по отношению к собственной персоне). Именно поэтому остроумие совершенно не связано с чувством юмора — в том смысле, что человек, обладающий одним свойством, вовсе не обязательно обладает другим.

Этимология русского по происхождению слова «смех» — от «смешения» разных чувств. У греков это понятие связано со «светом»: мы говорим: «лицо осветилось улыбкой». Бывает два вида смеха: когда просто смеются и когда смеются над кем-то. Смешно, когда кто-то попадает в ситуацию, в которой есть нечто плохое, но при этом не трагичное. У глагола «смеяться» три значения: (1) издавать смех; (2) насмехаться, издеваться над кем-то; (3) говорить не всерьез. Во французском языке все три значения выражаются отдельными словами: (1) drôle, rigolo, comique’, (2) ridicule, risible’, (3) dérisoire. В немецком языке слово lächerlich совмещает второе и третье значения, первое значение выражается словом komisch (также ‘странный’).

Производными от глагола «смеяться» являются существительные «насмешка, посмешище», наречие «смешно». Смешное в смысле «несерьезно» — то, что несостоятельно, не может привести к цели, не выполняет своей функции.

Смех связан с чувством превосходства. «При насмешливом смехе человек невольно сравнивает того, над кем смеется, с самим собой и у себя этих недостатков не предполагает». (В.Я. Пропп). Есть глаголы «насмехаться, высмеивать, осмеивать, засмеять, усмехаться». «Высмеивать/высмеять, осмеивать» предполагают большее воздействие на объект, чем сравнительно безобидное «насмехаться». Глагол «засмеять» указывает на то, что «смеется не один человек, а целая группа, все окружение того, кто этот смех вызывает («тебя люди засмеют»).

Смешным считается, когда одного человека принимают за другого или когда кто-то выдает себя за другого (он обыгрывается и в античных комедиях, и у Шекспира, и у Гоголя, и в многочисленных современных произведениях). Ещё смешными называют некоторые элементы внешнего вида (смешная шляпка, нелепая фигура или когда у кого-то свалились штаны). К этому же классу, кроме предметов, относятся «забавные котята, малыши, смешной старичок». Смешное — это что-то необычное, нестандартное, что отклоняется от нормы, но в безобидную сторону (отклонение от нормы может быть и уродливым и зловещим). Смешные котята — хоть и неуклюжие, но симпатичные, забавные. Смешной может быть и синонимом нелепого, несуразного, но не безобразного и ужасного. Смешная ситуация — это не внешний вид, а содержание, это сюжет, цепь событий.

Слова „смех“ и „хохот“ весьма частотны в русском языке и обладают немалой словообразовательной потенцией. У В. Хлебникова есть стихотворение «Заклятие смехом» (1908—1909), состоящее только из слов, производных от слова „смех“ (32 смехослова): „О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи! Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно. О, засмейтесь усмеяльно! О, рассмешищ надсмеяльных — смех усмейных смехачей! О, иссмейся рассмеялъно, смех надсмейных смеячей!“ и т. д. В целом в творчестве Хлебникова выделяется целая группа производных от слова „смех“ (их всего насчитывается 89). Приведем несколько наиболее ярких примеров: „смехдомёт, смехирь, смеярышня, смеюнянка, смеюныш, смеявица, смехоногий, смехорукий, смейно“ и т. д.

Слова „хохот, хохотать“ дают всего 8 производных („хохотарствовать, хохотарь, хохотка, хохочество“ и др.).

Хохот — это стихия. Естественный смех трудно сдержать, а искусственный трудно изобразить. Он возникает спонтанно и часто идет crescendo, все более овладевая человеком. Смех радует смеющегося, но совсем не того, над кем смеются. Жертва смеха может обижаться, часто отвечая насмешкой или колкостью, но известны случаи жестокой мести, как в случае пророка Елисея и вефильских детей из Четвертой книги царств Ветхого завета. Смех влечет за собой смерть, комедия превращается в трагедию. В свое время, комментируя новое издание «Горя от ума» Грибоедова, А.А. Григорьев писал: «Комедия, по моему мнению, есть такая же драма, как и то, что обыкновенно называется трагедией; ее предмет есть представление жизни в противоречии с идеей жизни; ее элемент есть не то невинное остроумие, которое добродушно издевается над всем из одного желания позубоскалить; нет, ее элемент есть этот желчный гумор, это грозное негодование, которое не улыбается шутливо, а хохочет яростно, которое преследует ничтожество и эгоизм не эпиграммами, а сарказмами. Комедия Грибоедова есть истинная Divina comedia».

Смех диалогичен. Смех — порождение жизни и в то же время ее прародитель. В нем видели созидательные силы природы. В древнем хеттском папирусе смех представлен как символ творения мира. Смех наделен жизнетворческим импульсом. Не менее важна объединяющая функция смеха, свидетельствующая о единомыслии, общности восприятия языка и системы ценностей. На сходстве чувства комического во многом основывается взаимопонимание людей. Можно предположить даже, что брак смеярышни (по выражению Хлебникова) с несмеяном или, наоборот, несмеяны со смехачем не может быть счастливым и даже прочным. Точно так же могут пошатнуться отношения между потомками-смеюнчиками и их родителями-несмеянами. Лад обычно свойствен усмейным семьям. Человек смеется сам с собой или над собой, то есть служит сам себе и объектом и партнером. Ж. де Лябрюйер предупреждает: «Смеяться нужно прежде, чем почувствуешь себя счастливым, а то рискуешь умереть так и не посмеявшись». Комизм и смех — это живая жизнь, но в то же время они лишают жизнь целостности. Комизм создает двоение жизни, в котором истина теряет определенность.

Слово „комизм“ происходит от греч. „комос“, означающего «ватагу, толпу ряженых» на дионисийских (вакхических) праздниках в Греции, а слово „комедия“ обычно расшифровывают как «песни комоса». Иными словами, комизм ассоциировался с карнавальными играми, часто жестокими, вовлекающими людей в совместные действия, а не со зрелищами, наблюдаемыми со стороны.

Прилагательные «комический и юмористический» устроены иначе, чем «смешной». Для комического или юмористического произведения рассмешить — это цель автора. Если цель достигнута, мы говорим «смешная комедия, смешной юмористический рассказ», но цель может и не быть достигнута, поэтому бывают несмешные комедии, несмешные юмористические рассказы, несмешные шутки. Когда «комический» распространяется на естественные объекты и ситуации, у которых нет автора и цели «вызвать смех», «комический» становится синонимичным «смешному»: «комическая толстушка, комическая троица министров, комическое неодворянство, комический случай, комическая история, комическая ситуация».

Юмор — это отношение. Однако в отличие от иронии юмор — это не только и не просто отношение. Чувство юмора — это способность, настрой, установка: способность видеть в жизни что-то смешное (иногда неочевидно смешное, т.е. рассмотреть смешную сторону в чем-то в целом не смешном); относиться к происходящему определенным образом; придумывать, создавать что-то смешное — шутки, анекдоты, смешные истории, — чтобы рассмешить, развеселить, развлечь других людей. «Юмористический» не обязательно значит «смешной», а просто «не скучный, не грустный, не унывающий ни в каких обстоятельствах», ср.: «Даже во время бомбежек… он умел в своем штабе поддерживать какую-то ровную, даже немного юмористическую атмосферу» (В. Некрасов). Точно так же «юмористический склад ума» как способность видеть смешное, находить во всем смешные стороны» нельзя заменить на «смешной склад ума».

В словарях встречаются пометы: «шутл.» (шутливое), «ирон.» (ироническое). Например, «амуриться, амурничать, амурный» помечено в «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова как «разг. шутл.»; «вояж», «вояка», «благоверный», «телеса», «драндулет» — как «шутл., ирон.». Некоторые слова приобретают пометы «шутл., ирон.» в определенном контексте: «айболит» (о ветеренаре); «бастовать» (напр., о ребенке, отказывающемся делать что-н.; «двуногий» (о человеке); «кочерга» (ни богу свечка, ни черту кочерга); «энциклопедия» («ходячая энциклопедия»): «варяги» (о людях, приглашенных со стороны); «головастик» (у кого большая голова); «ареопаг» (о группе авторитетных лиц); «балерун» (артист балета); «макар» («каким макаром? таким макаром»); «мышь» («как мышь на крупу надулся, он мышей не ловит»). Еще примеры иронических слов и выражений: «везунчик», «хламида», «вагон и маленькая тележка», «баталия», «аморал(ь)», «многоумный», «будь здорова, как корова, и красива, как свинья», «остаться на бобах», «блондинистый», «бодрячок», «мараковать», «мерзляк», «влажные мечты», «мордашка»и мн. др. Теоретически любое слово в определенном контексте может обрести шутливый оттенок.

ПОНЯТЬ ПЕРЕВРАТНО

В 90-х в «Литературной газете» была рубрика «Бестолковый этимологический словарь». Там в духе народной этимологии или детского языка объяснялось значение слов. У Нормана это называется энтимологическим словарем. Традиция, идущая от замечательного Николая Лескова, только в лесковском сказе непонятные слова адаптируются и объясняются за счет замены незнакомой морфемы на знакомую: «мелкоскоп» вместо «микроскоп», «клеветон» вместо «фельетон», «тугамент» вместо «документ», «гульвар» вместо «бульвар», «долбица умножения» вместо «таблица умножения», «полуклиника» вместо «поликлиника» и т.д. В детском языке в книге Корнея Чуковского «От двух до пяти» слова просто искаженно объясняются на основе внешнего сходства или аналогии: «спец» — это любитель поспать, а «секретарша» — та, кто говорит секреты. Отметился на этом поприще и Мих. Задорнов, только не всегда понятно, всерьез или в шутку. Множество лингвофриков, начиная с Василия Кирилловича Тредьяковского (XVIII в.), производившего название британцев от «бриться», топталось и топчутся на этой поляне вполне серьезно, особенно адепты так называемой «Новой хронологии». Так, известный путешественник Виталий Сундаков на полном серьезе производит слово «фараон» от русского слова «похороны»,

При желании любой может попробовать себя в подобной языковой эксцентрике.

Вот несколько примеров, авторские:

аспид — секс по телефону (Б. Норман) везувий — удачливый человек (Б. Норман) гордыня — дыня, выращенная в городских условиях (Л. Крысин) заморыш—иностранец (М. Задорнов) пистолет — столетний юбилей числа «пи» (А. Кнышев, Уколы пера) санкт-техник (З. Паперный) экстаз — таз, пришедший в негодность (В. Набоков).

Остальные — типа народные, хотя у каждого, разумеется, автор имеется, просто недосуг его устанавливать:

барыш – спутник барышни

бездарь – человек без подарка

бесконечный – самый последний черт гладиатор – утюг драпировка — отступление войск ельник – 1) ресторан 2) рот изверг – вулкан курятник – заядлый курильщик лайнер – собака мимоза –плохой стрелок обуглиться –получить квартиру

операционная –комната для написания опер

открытка –декольте

Обеспеченный –лишенный печени

полупроводник – Иван Сусанин речушка — маленькая речь

рубашка – (нежно) палач

рыло –экскаватор рычаг – злой пес самовар — холостяк самосвал – эмигрант-одиночка стриж – парикмахер четвертовать — выставлять оценки за четверть химера – училка по химии чайхана — кончился чай частокол – отстающий ученик.

СЛОЖНЫЕ И СМЕШНЫЕ

Некоторые имена и фамилии обладают потенциалом иронического использования: «Ай да мужчина! Настоящий Вальтер Скотт!» (А. Чехов «Перед свадьбой»). Здесь использовано совпадение звучания фамилии британского писателя и названия древнего клана с русским словом «скот». Но и без такой «переклички» с иностранными авторами некоторые ходячие прозвища могут звучать вполне комично: Облохастин, Двапутин, Беспутин, Перепутин, Стукачев. Их в школьной практике назвали бы говорящими. Все помнят гоголевских персонажей со смешными фамилиями: Держиморда, Неуважай-Корыто, Ляпкин-Тяпкин, Пупопуз, Сквозник-Дмухановский, Уховертов, Чертокуцкий, Товстогуб. У Достоевского встречаем Дурь-Зажигина. У Салтыкова-Щедрина — Угрюм-Бурчеева, Слабомыслова. Глупич-Ядрильчича, Удар-Ерыгина, Пересвет-Жабу, князей Оболдуй-Тараканова, Рукосуй-Пошехонского. У Чехова — Людоедова-Хватаева, Укуси-Калачевского, Кишкина-Брандахлыстова. У Салтыкова-Щедрина встречаются даже тройные фамилии: Оболдуй-Щетина-Ферлакур или Урус-Кучум-Кльдибаев. А уж какие смешные фамилии своим героям придумывал Лев Толстой: Гудим-Бодай-Корова или Бурдюк-Лишай. Хотя сразу смешно, но не сразу понятно, над чем смеемся. Сложное слово как бы содержит в себе комедийное действо: «лоботряс, ротозей, вертопрах, мракобес, вырвиглаз, гуляй-город (в последних словах можно усмотреть черный юмор). Держиморда — то ли «держи морду!», то ли «держи, морда!», то ли «держит морду» (как английский playboy — то ли «играй, мальчик!», то ли «играй мальчика», то ли «мальчик игры»; или французское garde-fou — перила: то ли «береги дурака», то ли «берегись, дурак», то ли «берегут дурака»). Вырвиглаз — то ли «средство от сглаза», то ли «палач»; держиморда — то ли «приспособление для держания головы», то ли «охранник», «полицейский, ловящий „морды» или „мордами» командующий», «человек с солидным лицом»; в принципе, любое из приведенных значений не противоречит внутренней форме сложного слова.

Когда говорят о картине мира, запечатленной в языке, и противопоставляют ее научной, часто используют определение «наивная». Но она не столько наивная, сколько непосредственная и юмористичная, сохраняющая лукавый взгляд своего создателя. Создал ли Гоголь фамилии своих героев или «подслушал» их — не так уж важно, он использовал возможности порождения комизма, которые присутствуют в языке. Механизм комического состоит в том, что заново срабатывает, открывается внутренняя форма уже затертого слова.

Можно отметить несколько основных приемов, участвующих в создании юмора. 1. Использование разговорной лексики сниженного характера («губошлеп, мордобитие, головотяпство»). 2. Комизм в сложных словах может достигаться конкретным, буквальным обозначением ситуации: «лоботряс, ротозей, вертопрах, щелкопер, крючкотвор». 3. Интересным приемом порождения комизма является использование повелительного наклонения глагола при создании прозвищ: Сорвиголова, Скопидом, Вертихвостка, Подопригора, Закривидорога, Непийвода, Перебейнос, Пробийголова, Вырвиглаз Товчигречка, Держиморда, Неуважай-Корыто и проч. При образовании таких имен как бы отображается обращение человека к человеку, человека к вещи или вещи к человеку с предложением произвести какое-то действие: Сбрейус (Бреус), Дядя-достань-воробушка, Шалтай-Болтай, Тяни-толкай, Жуйживъем, Чистоплюй, Жирноклей, Неумейка, Незнайка». (Ср. с болгарским Кихнисладко или Сладкочихни в переводе с немецкого названия травки Niesmitlust — букв, «чихни-с-радостью» — в сказке В. Гауфа «Карлик-нос»). Эта модель используется и при образовании некоторых нарицательных существительных типа «расстегай, поцелуй, раздрай». Такие именования свойственны народной смеховой культуре, что было отмечено еще М.М. Бахтиным: «Все подлинные прозвища амбивалентны, то есть носят хвалебно-бранный оттенок» и далее: «Образование собственных имен по типу ругательств является наиболее распространенным способом как у Рабле, так и вообще в народной комике». В славянских языках подобные образования в целом немногочисленны. А, например, для французского это активная модель словосложения с глагольной основой. Широко распространена она и в итальянском, испанском, английском.

ЕЩЕ О СМЕХОТВОРЕНИИ В ЯЗЫКЕ
В русском языке есть немало смешных выражений, происхождение которых не вполне очевидно. Например, почему рассеянного, незадачливого человека, пропустившего или потерявшего что-то, мы называем шляпой? Или говорим: «ты это прошляпил»? Возможно, это связано с немецким словом schlafen, фонетически напоминающем «шляпу», ведь используем же мы параллельно синонимичные выражения: «проспал, прозевал, проморгал» и т.п. Кстати, почему такого человека к тому же охотно обзовут простофилей? Кто такой этот простофиля? Это просто Филя, Филипп. Вы не задумывались, почему в русском языке греческие имена на «Ф» часто служат обидными прозвищами: «Фефёла, Фетюк, Фофан»? Звук «ф» долгое время был чужд русскому языку, трудно усваивался, и слова с «ф» вызывали смех.

Откуда взялось слово «ерунда»? В некоторых языках, но не в русском, есть грамматическая категория «герундий» (что-то вроде английских слов на —ing). Есть такая категория и в латыни, которую изучали в старое время в гимназиях и которая трудно давалась гимназистам. Вероятно, от них и пошло это выражение в значении «чепуха». Кстати, сама «чепуха», по-видимому, происходит от «щепа, щепки», т.е. что-то нестоящее. А слово «чушь», возможно, пришло из турецкого языка, где «чуш» значит «пустой». Для сравнения, одно из обозначений чепухи, чуши в немецком языке — Mist («помет», т.е. опять что-то из области фекалий).

Существует и совсем, кажется, абсурдное выражение: «наговорить сорок бочек арестантов». Что за бред такой? С чего бы это арестантов считать бочками? Владимир Даль в своем словаре разъясняет: «У рыбаков Белого моря была снасть, которую они называли арестега. Рыбёшка, пойманная на арестегу, скорее всего, называлась арестант. Затем этим словом стали называть вообще всю мелкую сушёную рыбу». Таким образом, «наговорить сорок бочек арестантов» значит «наговорить или наобещать слишком много».
Выражение «когда рак на горе свистнет» означает «неопределенно долго, а точнее никогда». Помимо этого выражения в русском языке для обозначения нереальности события используются фразеологизмы «после пятницы в четверг», «на морковкино заговенье» и т.д. В немецком языке такое же значение имеют фразы: wenn der Fuchs und der Hase einander Gute Nacht sagen («когда лиса и заяц скажут друг другу «спокойной ночи») или wenn Pfingsten und Ostem auf einen Tag fallen («когда Пасха совпадёт с Троицей»), в английском: when pigs fly — «когда свиньи полетят», во французском: quand les poules auront des dents («когда у кур будут зубы»), в болгарском: когато прасето в жълтите маратонки на крушовото дърво се изкачва» («когда свинья в жёлтых шлёпанцах на грушу вскарабкается») и т.д.

Почему именно рак выбран в выражении «когда рак на горе свистнет», осталось неизвестным. Понятно, что раки живут в водоёмах и лезть на гору, чтобы там свистеть или что-то «свистнуть», им ни к чему, к тому же у раков нет легких, и издавать звуки они вообще не умеют. Есть версия, что эта поговорка родилась из уголовного фольклора в Одессе и звучала первоначально так: «Когда Рак на Шкодовой горе свистнет». Рак — прозвище известного вора-гастролера Ракачинского. По одной из версий, проиграв пари, он должен был периодически оглашать свистом Шкодову гору, но дождаться от него свиста так и не не довелось. Интереснее вопрос: почему просто сказать «никогда» — это не смешно, а сказать «когда рак на горе свистнет» или что-то в этом роде иносказательное — смешно? Возможно, потому, что иносказание похоже на загадку, у которой нет отгадки или отгадка носит характер насмешки. Такая загадка (выражение) выглядит как издевательство и таким образом потакает грубым вкусам, увы, большинства человечества.

Также в значении «никогда» используется выражение «после дождичка в четверг». Почему в четверг, и непременно после дождичка? Вот уж действительно загадка! Но если мы вспомним, что по-немецки четверг — Donnerstag, а в английском Thursday, финском Torstai, шведском Torsdag, датском Torsdag, то есть день Тора (по-немецки Donner — «гром»), аналога Юпитера, а в латинском, французском, испанском, итальянском четверг — День Юпитера, бога-громовержца, станет ясно, что это не случайно. Возможно, в прошлом во время засухи просить дождя надо было у бога грома и молнии (в русском пантеоне это Даждьбог) именно в его день, но после принятия христианства, когда старые боги были преданы н низвергнуты, просить у них что-либо стало бесполезным.

Почему смешны всякие искаженные слова типа «пешедралом» вместо «пешком»? Сразу вспоминается пушкинское «…без грамматической ошибки я русской речи не люблю». Сюда же отнесем всякие смешные обозначения вроде «буквоед, головорез, держиморда, болиголов»…

Смешны парадоксальные сочетания несочетаемого по значению или по стилю (оксюмороны): «зияющие высоты, широко закрытые глаза, взнесенное бревно, умная сволочь», «на поле боя раздавались крики и стоны мертвецов» (из школьного сочинения), а равно и, наоборот, тавтологические сочетания: «начать сначала, проводить проводку». Смешит также замена матерного контента на приличный-протокольный и наоборот.

Смешит любая двусмысленность, случайная или нарочитая. Так, в анекдоте к преподавателю, пишущему цветными мелками на доске, студенты обращаются с жалобой: «Профессор, голубым не видно». Или лозунг: «Дадим каждому пассажиру по мягкому месту». Еще: «В ходе застолья делается предложение: —Давайте играть — кто сделает самое глупое лицо. Итак, раз, два, три! О, Иван Иванович, вы выиграли! —А я не играл».

Но смешное невозможно в отрыве от конкретной ситуации, контекста, языкового и социального. Иностранцам юмор может «не зайти», даже если шутку тщательно перевести.

Юмор хорош тем, что нарушает все границы, подчеркивая условность наших понятий.

ВЕСЕЛОЕ / НЕВЕСЕЛОЕ СЛОВООБРАЗОВАНИЕ

Зачастую замена одной или нескольких букв создает каламбур, меняя смысл слова: зарплата — заплата, зряплата, президент — пересидент, правовой — право воя, русский — узкий, Володин — Володькин. Каламбур можно составить с помощью префикса: Надеждин — Безнадеждин. С помощью суффикса: кандидаты Обещанец и Несомненец. Можно использовать внутренний образ имени/фамилии: «перегоревшая Евлампия», «Бревнова сплавили». Еще один разряд слов — источников комизма — это шутливые или саркастические названия городов и весей типа Мухосранск, Гадюкино, Оркостан и т.п. К особой группе шутливых производных относятся названия лекарств. Они имеют прозрачную внутреннюю форму, основа называет болезнь, недомогание или содержит намек на его неприятные последствия. В качестве средства комизма используются префиксы: антихрап, негрустин (транквилизатор).

Широко используются для создания комического эффекта ходячие фразы известных людей, например, «Верным путем идете, товарищи!» по отношению к потопленным кораблям или сбитым на войне самолетам.

Многократно обыгрываются буквы Z и V как символы так называемой СВО, например, Z – зверство, V – варварство. Политические каламбуры — особая примета нашей смутной эпохи.

СТАНДАРТИЗИРОВАННЫЙ ЮМОР

Намеренные отступления от норм литературного языка особенно часты в разговорной речи современной интеллигенции: «польта, много делов; оченно, местов нет, можно взойтить?».

Юмор, как и осетрина, бывает только одной свежести — первой, она же и последняя. Между тем язык предоставляет кучу возможностей выглядеть шутником, не особо заморачиваясь оригинальностью. Поговорки не поговорки — стереотипные фразы, часто почерпнутые из фильмов, цитаты из популярных книжек, эстрадных номеров и других источников: «Может что-то в консерватории подправить?»; «Пока семь раз отмеришь, другие уже отрежут»; «Оптимист — это тот, кто на кладбище вместо крестов видит одни плюсы». Лингвисты называют их паремиями, относя к этой категории, кроме поговорок и пословиц, также разнообразные присказки, ходячие выражения и бог знает откуда взявшиеся стандартные отзывы на стандартные же жизненные ситуации. Шутки эти отличаются ярко выраженной серийностью способов образования: смысловой и стилистический контраст, желательно в рифму. Таковы, например, насмешливые фразочки: «артист из погорелого театра; герой кверху дырой; профессор кислых щей; студент прохладной жизни; монах в рваных штанах; воин: сидит в кустах и воет; моряк об стенку бряк». Некоторые ироничные паремии обладают синтаксической структурой сложного предложения: «Все люди толстые, только я сирота не пролезу в ворота; Похожа свинья на быка, только шерсть немного не така; Живем хорошо: горя у соседей не занимаем; Денег девать некуда — кошеля купить не на что; Как в пир идти, так и голову чесать; Как в церковь идти, так и заплаты чинить; Как бедному жениться, так ночь коротка».

А еще есть так называемые веллеризмы, но к писателю Мих. Веллеру никакого отношения они не имеют. Зато имеют отношение к писателю Чарльзу Диккенсу и его произведению «Посмертные записки Пиквикского клуба». Там есть два персонажа: некий Сэмюэль Уэллер и его единокровный папаша. Так вот, крылатые фразы этих персонажей, положили начало жанру в(уэ)еллеризмов. Веллеризм состоит из двух частей: 1) указание на автора высказывания; 2) само высказывание, вступающее по содержанию в противоречие со специфическими особенностями своего автора: «Слепой сказал: «Посмотрим»; Глухой сказал: «Услышим»; «Хорошенького понемножку!» — сказала старушка, вылезая из-под трамвая; «Да будет свет!» — сказал монтер и на полу разжег костер; «Кажется, я влипла», — подумала муха, садясь на пачку уголовных дел; «Я многое видела и многое знаю», — прошелестела туалетная бумага», «Какая красотка, — сказал опоясывающий лишай» (вариант: сказало кривое зеркало). Веллеризмы в принципе очень продуктивны и дают возможность множить их, не впадая в трюизмы. Попробуйте, потренируйтесь, это не вредно…

Еще имеется группа стандартных довольно туповатых ответных реплик, как правило, в рифму на вопросительное слово: «(— Кто?) — Дед Пихто, Конь в пальто, (— Где?) — У тебя на бороде, В Караганде, Против неба на земле, (— Когда?) — Всегда, (— Куда?) — Туда, тащить кобылу из пруда, (— Откуда?) — От верблюда, (— Почему?) — Потому что оканчивается на «у», По качану, (— А потом?) — Потом стала кошка котом, (— Как дела?) — Пока не родила, Дела все в папках; (— Как жизнь?) — Как у арбуза: живот растет, а хвостик вянет, (— Неудобно) — Неудобно штаны через голову надевать’, (— Ну) —Баранки гну, (— Скоро) — Скоро только кошки родятся, (— Спасибо) — За спасибо и парикмахер не побреет». (Сравните с немецким: «Warum? — Darum, Bananen essen krumm“).

Сюда же примыкают и стандартные фразочки с контрастным смыслом типа: «Дела как сажа бела, Жизнь всё хуже, а воротник всё уже, Живем богато: не варим, не варим, немного поманим да опять не варим, Не пьет только телеграфный столб, и то потому что у него чашечки вниз, Сомневался Данила, пока дочь не родила; Шутил Мартын, да и свалился под тын, Потом суп с котом, Жалко у пчелки в попке!». Организующим началом здесь служат рифма, ритм или лексическая омонимия.

Неостроумно, но для создания атмосферы дурашливости и балагурства сгодятся фразочки: «Что делаешь? — Мир спасаю», «А мы пойдем на сервер, Не дрова везешь, Жизнь бьет ключом, и все по голове, Живем — хлеб жуем; Как здоровье? — Вскрытие покажет, Здорова, как корова, Привет от старых штиблет; Какие люди! И без охраны, Дела идут, контора пишет, а касса деньги выдает; Нельзя штаны через голову надеть! Остальное все можно, Чё-чё! — Через плечо! Всем давать, не успеешь скидавать… Ну и так далее…

О СОСЕДЯХ-ДУРАКАХ

Всякому приятно думать, что есть кто-то глупее его. Потому поведем теперь наш разговор о городах дураков в Российской империи. Как в Германии фризы, а в Советском Союзе чукчи, так в Российской империи дураками почитались обитатели некоторых городов, например, пошехонцы или жители Вятки. Существует такая вещь, как гипертрофия малых различий. Это когда у соседа почти всё такое же, как у тебя, но есть всё же и небольшие различия. Вот они-то и становятся маркерами друг друга, как правило, с негативным оттенком. Про цокающих псковитян их русские соседи шутили: «Псковицане те же англицане, только нарецие другое». Любое отклонение от привычного кажется предосудительной странностью. Конечно, нехорошо высмеивать соседей, но всё-таки это лучше, чем идти на них войной, устраивать погромы или писать доносы с обвинениями в колдовстве, неблагонадежности или в сексуальных извращениях. Итак…

ПОШЕХОНЬ

Этот город в Ярославской губернии сперва прославил Василий Семенович Березайский (1762—1821). Он собрал народные сказания о глупцах, которые слышал с детства, и опубликовал в своей книге «Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев» (СПб., 1798, 1821, 1863 гг.). В предисловии Березайский перечислял виды гаданий на бобах, на воде при помощи решета, на картах, на кофе. Во второе издание (1821) добавлено ироническое рассуждение о том, что значит «чесание ладони, той или другой, лба, переносья… умывание кошки лапой». К списку суеверий автор относил и умение «нянюшек и мамушек» переноситься «быстропарным» умом за «тридесять земель, за тридесять морей, в подземное царство». Глупость пошехонцев проявлялась в их вере в героев бывальщин и волшебных сказок, в прогуливающихся в полночь мертвецов, Ягу-костяную ногу, русалок, Буку и т. п. Обо всём этом передавалось в сказовой форме, с прибаутками и балагурством. Увенчивал Березайский свой рассказ о пошехонских дураках таким рассуждением: «Дураки нужны в свете, как в картине темные краски,
для оттенения ярких». Истории о пошехонских глупцах продолжил М.Е. Салтыков-Щедрин в «Пошехонских рассказах» и «Пошехонской старине». В «Пошехонских рассказах» (1883—1884) есть образы городничих, отказывающихся от взяток. Но один городничий «охотник был до рыбы» и брал лишь стерлядью, другой «получал» в просвирках и в рыбе («А однажды так в рыбе четыре золотых нашел — то-то было радости»). Это история явно из книги Березайского о воеводе, который деньги брать отказывался, но требовал в подарок щуку. Щуку эту горожане у рыбаков покупали много раз, и все удивлялись, сколько в реке таких одинаковых и больших рыбин. Только вот печально, дорожает щука каждый день, а покупать к столу воеводе надобно.

ВЯТКА (ХЛЫНОВ)

Один из центров Приуралья, родина дымковской игрушки, всё еще именуемый Киров. Русский этнограф и филолог Д. Зеленин (1878–1954) в заметке «Анекдоты о вятичах» (Зеленин Д.К. Избранные труды. М.,1994. С.88-93) собрал разнообразные истории о вятских обалдуях. Эти истории брызжут русскими реалиями смехового мира.
Тут и история о том, как хлыновские извозчики толокно в прорубь высыпали, чтобы суп сделать. (Суп в проруби или реке является, видимо, естественным отличием фольклорного русского дурака). В смеховом мире, мире-перевертыше, вятичи колокол из лыка плетут, свечи вместо сахара едят, онучи на воде сушат и корову на крышу тащат. Потешками и ухмылками искрится этот мир.
Но вот что интересно: существует сатирическая лубочная картинка «Вятская баталия» (см. Д. Ровинский. Русские народные картинки. СПб., 2002. С.131). На ней вятские жители трусливо воюют против морского чудовища. Автор лубка обзывает их «дураки и уроды», хотя на самом деле среди героев этого лубка – типичные представители русского смехового мира: Фома да Ерема, трезвонящий пономарь и др. Лубок здесь только на первый взгляд осмеивает вятичей. Он посвящен осмеянию бессмысленности войны, «если только враг не напал на наше отечество».

ИЗ РАССКАЗОВ О ВЯТИЧАХ

Москва — Вятка

Вот вятские мужики захотели посмотреть Москву. Запрягли коня и поехали. Дорога плохая. Завечерело. Остановились на дороге переночевать. Выпрягли коней, подвязали кверху оглобли. А в это время шел солдат из Москвы со службы в Вятскую губернию. Спрашивает: «Вы куда едете?» – «В Москву. А ты куда едешь?» Солдат тут сметил, в чем дело, тоже говорит: «Иду в Москву».
Ну, легли спать, мужики уснули. Солдат взял да завернул телегу оглоблями назад. Думает: «Чем идти пешком, лучше доеду на коне». А идти пешком надо было целый день.
Вот мужики утром встали, запрягли коня, поехали, и солдат с ними. Едут, видят: а перед ними Вятская губерния. И говорят: «Посмотри, кум, Москва-то матка как наша Вятка». Смотрит один из них, идет баба с ведрами по воду. Вот он говорит: «Кум, посмотри, вон баба идет и похожа точь-в-точь на твою».

Как вятские царицу поздравили

Пришли вятские поздравлять в Москву царицу с именинами. Принесли ковер, бросили ковер под ноги царице и говорят:
—Царица! Будь здорова, как корова, богата, как земля, и плодовита, как свинья!
(Эта осмеянная формула вятских мужиков на самом деле – обычное ритуальное приветствие на свадьбу. И вятские мужики, и Иван-дурак в волшебной сказке стоят ближе к языческому миру, но с позиции традиционного православного мышления выглядят дураками,)

РАССКАЗ М. ЗОЩЕНКО «ВЯТКА»

«Вятка — город провинциальный. В Вятке волки по улицам бегают. Там даже поговорка сложилась: волков бояться — по центральной улице не ходить. Столичная пресса отмечает это характерное вятское явление:
На Центральную улицу города забежали два крупных матерых волка…
В другом городе стрелять бы начали в волков. Но не такой это город Вятка, чтоб стрелять. Вятка город тихий. Там даже в революцию выстрелов не было. К чему же теперь, при нэпе, взбудораживать невинные вятские сердца? Нет! Там в волков не стреляли. Там свистеть начали. «Красная газета» отмечает этот провинциальный способ:
Растерявшиеся милиционеры принялись свистеть… А что такое, читатель, свист? Свист — это нечто нереальное, умственное, так сказать, звуковая несущественная трель. Сами посудите, много ли свистом поделаешь с матерым волком?
Но не такой это город Вятка. Там и свист вполне пригоден в борьбе с матерыми хищниками. Там, оказывается, на свистки милиционеров из одного дома выбежал дворник, который бросился на волка и задушил его. Второй волк убежал в лес. Ну да. Выбежал дворник.
— Что, спрашивает, волки, что ли? Чичас мы их подомнем. И подмял. Долго ли умеючи?! Вот, скажем, Ленинград всегда был на первом месте. А в данном случае Ленинграду нипочем не устоять против Вятки.
В Ленинграде вызвали бы против волков пожарную команду. И волков убрали бы довольно скоро.
Но, во всяком случае, с чувством глубокого профессионального восторга мы отдаем Вятке первенство.

По слухам, герой дворник представлен к медали за спасение утопающих».

Вот так вятский перевернутый смеховой мир продолжил существование в милицейских свистках и бравых дворниках.

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ГОРОДА ДУРАКОВ

«История села Горюхина» Пушкина послужила исходной точкой для М,Е. Салтыкова-Щедрина при создании сатирической хроники про город Глупов — «История одного города». Село Горюхино было воспринято читателями как символ России. Воспользовавшись пушкинским приемом, Щедрин в своей «Истории» придал значение символа России городу Глупову.

«Исторической части» в обоих произведениях предшествуют предисловия: у А. С. Пушкина — от имени Белкина, у М. Е. Салтыкова-Щедрина — от «издателя». Белкин намеревался написать эпическую поэму, «почерпнутую из отечественной истории», с Рюриком во главе; щедринские архивариусы, не желая уступить «древним эллинам и римлянам», тюже решили, «неумытными устами воспеть хвалу» своим «преславным Неронам», «кои не безбожием и лживою еллинскою мудростью, но твердостью и начальственным дерзновением преславный наш град Глупов… украсили». Иногда и Белкин, и архивариус высказывают такие мысли, которые были бы под стать какому-нибудь Мединскому. Например, во фразе щедринского летописца «Не знаешь, что более славословить: власть ли, в меру дерзающую, или сей виноград, в меру благодарящий» («виноград» здесь по невежеству автора хроники спутан с «вертоградом», устаревшим словом, означающим «сад», «виноградник»).

Глуповская летопись сообщает данные о деятельности градоначальников, преемственно управлявших городом Глуповым «в течение почти целого столетия». За предисловиями в обеих «Историях» следуют исторические экскурсы: «Баснословные времена» — у Пушкина, «О корени происхождения глуповцев» — у Щедрина.

По словам «историка» Белкина, горюхинцы в прошлом были вольными, потом оказались в кабале у помещика; щедринские головотяпы тоже были вольными, но «протакали» свою волю, отдав себя во власть жестокого князя, за что он и повелел им впредь называться глуповцами. А когда они опомнились и осознали случившееся, по словам летописца, «воздыхали не ослабляючи, вопияя сильно».

Горюхинцев и рядовых глуповцев роднит общность исторической судьбы: тех и других «секут», и это «сечение» закономерно приводит к «бунту». В черновых вариантах пушкинская повесть завершается картиной восстания, в конце «Истории одного города» — та же картина восстания, переданная символическим образом «смерча», который сметает угрюм-бурчеевых и прекращает глуповскую историю.

В течение почти полутора веков город Глупов неоднократно становился не только источником вдохновения, но также предметом для воспроизведения в разных текстах. Так, можно назвать изданные в 1912 году «Провинциальные картинки» писателя В. Севского, где рассказывается о жизни некоего города Глушинска с целью «заклеймить эту пошлость и косность».

Еврейский писатель Менделе Мохер Сфорим (1836—1917) под влиянием Салтыкова-Щедрина вывел в своих произведениях на идише «Маленький человечек» и «Кляча» город Глупск — «большой еврейский город со множеством глупцов, которые любому охотно дают водить себя за нос».

Андрей Платонов (1899—1951) высоко ценил «Историю одного города». В повести «Город Градов» он создает сходный образ, опираясь на щедринскую традицию. Если у Щедрина в глуповском цикле летопись (первоисточник романа) не то сгорела, не то пребывала в забвении, то у Платонова история Градова не будет написана «никем и никогда», что специально подчёркивается в его собственной «летописи».

Из произведений советского и постсоветского времени можно назвать зиновьвский город Ибанск в «Зияющих высотах» и парафраз Вячеслава Пьецуха «Город Глупов в последние десять лет», а также «День опричника» Владимира Сорокина, пророчески представивший будущее России как возвращение к архаике.

(продолжение)