СЕМЬ ИСКУССТВ

К слову, всегда нужно прислушиваться к своей интуиции. Я как чувствовал, что должно было что-то произойти, многократно отказываясь дирижировать на предстоящем конкурсе. Но в итоге меня «уломали», и это моё очень неумное решение привело к фатальным последствиям.

Марк Горенштейн

ПАРТИТУРА МОЕЙ ЖИЗНИ

(продолжение. Начало в № 12/2023 и сл.)

Глава 53

Казалось бы, после невероятных трудностей и преодоления максимального количества препятствий, проведение гастролей на таком высочайшем уровне должно было бы приветствоваться всем вышестоящим руководством. Но это при условии, если во главе ведомства стоит профессиональный руководитель, а не чиновник за три года ни в чём не разобравшийся и занятый единственно по настоящему важной проблемой — сохранением собственного положения. Один из работников Министерства культуры, поделившийся со мной многочисленными удивительными историями давно и регулярно происходящими в ведомстве, заодно рассказал и о недавнем инциденте, как впоследствии выяснилось, касавшимся лично меня.

В Санкт-Петербурге состоялась встреча тогдашнего премьер-министра Путина с прежним канцлером Германии, а теперь председателем совета директоров какой-то крупной газовой компании Шрёдером. После встречи, как это всегда и бывает, состоялся торжественный концерт. Организовать его поручили директору второго оперного театра Петербурга, Михайловского, Владимиру Кехману, а тот, в свою очередь, пригласил почему-то продирижировать оркестром театра В. Юровского, давно живущего и работающего в Германии. После окончания, во время банкета, Путин и Шрёдер подошли к артистам, среди которых был и Юровский. Поблагодарив всех участников концерта, Путин, между прочим спросил у Юровского, почему тот не работает в России. Так все же места заняты, ответил тот. Повернувшись к сопровождавшим его чиновникам, среди которых находился и министр культуры Авдеев, Путин то ли в шутку, то ли всерьёз, проговорил:

— Если попросить министра, он наверняка сможет найти место.

Как в скором времени станет понятно, «умница»-министр, ничем другим не умеющий заниматься за исключением моментального исполнения любых пожеланий высокого начальства, воспринял это между прочим произнесённое и ничего не обозначающее высказывание как прямое руководство к действию. Здесь требуется небольшое отступление.

В Москве существует большое количество государственных симфонических оркестров, но только пятеро из них имеют максимальное финансирование.

Четверо руководителей этих коллективов, Федосеев, Плетнёв, Спиваков и Башмет, в силу разных причин всегда считались персонами совершенно неприкасаемыми. Объясняю.

Оркестр, возглавляемый Спиваковым, был СПЕЦИАЛЬНО учреждён именно для него по прямому (!!!) указанию Путина министру культуры, а Башмет стал главным дирижёром «Молодой России» только в результате разговора его приятеля и одновременно друга президента, Н. Михалкова, с тогдашним начальником президентской администрации Волошиным. Помимо этого, оба они, и Спиваков и Башмет, являлись доверенными лицами президента на выборах, а это прямо указывало на их абсолютную неприкосновенность. О Плетнёве же не надо особо рассказывать, достаточно упомянуть потрясший музыкальное сообщество грандиозный скандал в Таиланде, связанный с его нетрадиционными наклонностями. Удивительным отличием от всего остального мира, мгновенно отменившего его приглашения на различные гастроли, стало желание Российского МИДа и Минкультуры не только вступиться за него, но и отправить своих юристов для защиты в судах Таиланда, тем самым показав, что этот человек в определённых кругах высших эшелонов власти пользуется запредельной поддержкой. Что касается Федосеева, то он и его оркестр всегда пользовались особым расположением властей.

Таким образом, из этих пятерых руководителей оркестров, оставался только один коллектив, где главный дирижёр не был защищён никакими важными знакомыми или серьёзным прикрытием из президентского окружения. Что греха таить, буквально с первого же дня назначения в ГАСО меня никогда не покидала убеждённость, что кто-то, рано или поздно, обязательно задастся вопросом почему именно мне, да ещё с моей бросающейся в глаза типично «российской» фамилией, поручили восстанавливать, а потом и руководить самым главным, первым, во всяком случае по номиналу, оркестром страны.

Надо признаться, что на протяжении почти двадцати лет работы в России, я, честно говоря, ничем по большому счёту не интересовался, кроме практически параноидального желания доводить свои коллективы до максимально возможного уровня. А приплюсовывая сюда категорическое неприятие всякого рода светских «тусовок», где завязываются отношения с различными «нужниками», станет понятно, что за все эти годы так и не довелось обзавестись коммуникациями с кем-нибудь, кто мог бы стать серьёзным «подпором» в случае возникновения неприятностей.

Вот так и получалось по всем раскладам, что единственным коллективом, где относительно безболезненно можно сменить руководство — это мой Госоркестр. И началось. Сначала была организована вроде бы плановая проверка финансовой деятельности оркестра, не приведшая к интересующим министерство результатам. Затем вроде всё утихомирилось в связи с подготовкой к очередному конкурсу Чайковского. Это был уже четвёртый конкурс, в котором я принимал участие. В двух первых «моих» конкурсах я работал с оркестром «Молодая Россия», в 1998 году со скрипачами, а в 2002 году с пианистами.

По традиции, в фортепианной номинации, всегда, так сказать исторически, принимал участие Государственный академический симфонический оркестр СССР, который после развала страны в 1991 году стал именоваться Госоркестром России. Из-за плохой творческой формы в 1998 году после громкого скандала, Госоркестр отстранили от участия в заключительном концерте, заставив «Молодую Россию» вернуться из отпуска, чтобы выступить на этом концерте с победителями в номинации скрипка и фортепиано. И уже в 2002 году в самой престижной номинации с пианистами работал оркестр «Молодая Россия». В 2007 году (конкурс по неизвестным мне причинам перенесли с 2006 на 2007 год), всё вернулось на «круги своя» и Госоркестру опять отдали пианистов.

Но в 2011 году, в преддверии очередного конкурса произошли серьёзные изменения в его организационной структуре. Председателем оргкомитета стал Гергиев, что немедленно сказалось на всех привычных, десятилетиями апробированных аспектах конкурса. Были изменены условия проведения, в частности увеличилось количество туров до четырёх за счёт дополнительного выступления с камерным оркестром участников, прошедших далее после второго тура и впервые за более чем 50-летнюю историю произошло разделение по номинациям финального тура на два города, Москву и Санкт-Петербург, (а как же, начальник-то откуда, что хочу, то и ворочу!) Нас же немедленно, как я уже упоминал, переместили с самой престижной номинации-фортепиано на гораздо менее престижную — виолончель. Как говорили организаторы во главе с министром культуры, необходимо поднять уровень конкурса в номинации виолончели.

Облекая перемену во всякие красивые слова и формы, педалируя тему поднятия престижа за счёт именно нашего оркестра этой самой слабо посещаемой специальности, рассказывая о высоком чувстве ответственности присущем мне в частности и нашему коллективу в целом, чиновники принудили в конце концов согласиться на всю эту пертурбацию. Вся история с заменой номинации выглядела довольно удивительной, а имея в виду ещё и недавний отказ в выделении средств для гастролей в Германии, заставляла всерьёз задуматься о какой-то странной тенденции. Но повседневные заботы с подготовкой к конкурсу как-то отодвинули все эти соображения на второй план.

К слову, всегда нужно прислушиваться к своей интуиции. Я как чувствовал, что должно было что-то произойти, многократно отказываясь дирижировать на предстоящем конкурсе. Но в итоге меня «уломали», и это моё очень неумное решение привело к фатальным последствиям. Как обычно, оркестр начал подготовку к конкурсу заблаговременно, доводя уже знакомые произведения до необходимого уровня.

Но надо ещё обязательно рассказать о серьёзных изменениях, касаемых конкурсных прослушиваний, впервые принятых и необычных для нашего конкурса. Со дня основания существовали одни и те же правила, по которым прошедшие на финал по результатам предыдущих двух туров шестеро участников делились на 3 дня и двое из финалистов получая репетицию с оркестром утром, вечером выступали перед жюри. Но организационный комитет под руководством Гергиева принял решение об изменении условий, добавив ещё один тур с камерным оркестром и полностью изменив положения заключительного тура с симфоническим оркестром. Теперь репетиция каждого участника финального раунда с симфоническим оркестром должна происходить за день до его выступления на финале, причём полтора часа участник репетирует отдельно с дирижёром, а затем, через два с половиной часа, репетиция уже с оркестром. Кроме того, впервые репетиции с симфоническим оркестром транслируются напрямую через интернет. В подписанном мной от имени оркестра договоре подчёркивалось, что разрешение на трансляцию распространяется только на репетицию оркестра с солистом, а репетиции оркестра без солистов в интернет транслировать запрещено.

И вот первый день конкурса, то есть ещё не самого конкурса, а репетиции, подготавливающие участников к выступлению перед жюри. Начинал конкурсант из Армении, звали его Нарек Ахназарян. Он должен был играть Рококо Чайковского (обязательное сочинение для всех) и концерт Дворжака. С Рококо не было никаких проблем, а вот в Дворжаке было одно место, видимо неправильное им заученное. После пожелания исправить эту небольшую ошибку, мы даже повторили этот кусочек несколько раз и мне показалось что он всё правильно усвоил и не будет никаких сложностей.

Наверное, надо объяснить почему я обратил столь пристальное внимание именно на это место. Дело в том, что после трели солист играет две шестнадцатые ноты, совпадающие с двумя шестнадцатыми у 2 кларнета, после чего вступает оркестр, но если солист неточно играет длительность перед этой трелью, то, во-первых, это точно заметит жюри, а во-вторых это очень неудобно и кларнету, и дирижёру, и всему оркестру для последующего вступления. Расстались мы в самых лучших отношениях, пожелав друг другу удачи. Но на репетиции с оркестром именно в том месте, которым мы уже занимались, опять была сделана та же самая ошибка. Я остановил, и мы повторили это место ещё и ещё, но и во-второй и в третий раз солист продолжал ошибаться. Я спустился с подиума, подошёл к Ахназаряну и тихо, чтобы не было слышно большинству артистов оркестра сказал, что он играет неправильно и я не могу в него попасть. На что этот «скромняга», которому на тот момент едва исполнилось 23 года, заявил мне, человеку в 3 раза его старше, руководителю Госоркестра и народному артисту России:

— Все попадают, а Вы почему-то не можете (!!!)

От такого хамства я просто заскрипел зубами, но, помня, что идёт прямая трансляция по интернету, промолчал. Больше ему не было сказано ни слова и доиграв Дворжака он удалился, а мы продолжали репетировать ещё с двумя участниками. После окончания этой очень длинной репетиции, для оркестра она длилась 5 часов, а для меня уже 9, когда на сцене уже погасили большой свет, я всё-таки попросил оркестр задержаться ещё на несколько минут. Имея в виду потрясшее меня возмутительнейшее высказывание Ахназаряна на репетиции и подразумевая его беспрецедентную невоспитанность, мной было сказано, что даже если этого человека прислали из аула, невзирая на его поведение, необходимо играть в его сольных местах максимально сдержанно, так как при насыщенной инструментовке оркестр частенько заглушает солиста. Мы порепетировали несколько мест, где, по моему мнению, было превышение звучности и дополнительно пришлось ещё несколько раз повторить просьбу максимально внимательно реагировать на мою руку.

Хочу подчеркнуть, что больше никто из участников конкурса концерт Дворжака не играл и, несмотря на гнусную выходку Ахназаряна, для меня, как и всегда, главным оставался конечный результат и именно поэтому была продлена эта злосчастная репетиция. Никто не знал, что одна из многочисленных телеоператоров, вопреки договору, разрешающему транслировать репетицию только с солистами, не хочу называть её имя, потому что противно называть фамилии подонков, записала всю эту дополнительную репетицию и услышав моё высказывание об ауле, тут же выложила это в интернет.

На следующий день работа с тремя оставшимися участниками продолжались в обычном режиме. Но уже после окончания второго и последнего дня репетиций, за кулисами конкурса начался громкий скандал, сформированный в первую очередь семьёй Ахназаряна и его преподавателем, председателем жюри, Натальей Шаховской. Как впоследствии стало известно, родители Ахназаряна дружили с тогдашним президентом Армении Сержем Саргсяном, который находился в тот момент с официальным визитом в России. Дозвонившись ему, они донесли какой Горенштейн негодяй и мерзавец и как страшно он оскорбил на национальной почве их выдающегося сына. Саргсян позвонил помощнику тогдашнего президента России Медведева Суркову, тот министру культуры Авдееву, а Гергиеву доложил кто-то из его постоянных лизоблюдов. В то же самое время мать Ахназаряна выложила в интернет писульку, где меня назвали «русским фОшистом!!!». Вот именно так, через «О». Что касается Шаховской, которая, как и на прошлом конкурсе в 2007 году была председателем жюри, то она второй раз подряд провернула один и тот же фокус.

В 2007 году на 3-ем туре с виолончелистами работал оркестр БСО им. Чайковского, а ученик Шаховской Антонов, соперничал с выдающимся виолончелистом, к великому сожалению, ныне уже покойным, Сашей Бузловым, учеником Натальи Гутман. Антонов должен был играть концерт-симфонию Прокофьева. Утром, на единственной репетиции у оркестра с солистом, никак ничего не получалось. Не знаю, кто был виноват в возникшей ситуации, солист, оркестр или дирижёр, да и не имеет это никакого значения, но Шаховская, как председатель жюри, собственным волевым решением в первый и, наверное, в последний раз в истории мировых конкурсов, разрешила поменять сочинение, заявленное для исполнения на финальном туре, концерт-симфонию Прокофьева на концерт Дворжака. В дополнение ко всему, Гутман, являясь членом жюри, чей ученик Бузлов, по общему мнению, с большим отрывом шёл на первое место, уехала с третьего тура по каким-то своим делам. Кончилось всё удивительным решением о присуждении 1 премии «несчастному» Антонову, который сыграл сочинение, якобы не готовившееся к конкурсу, а Бузлову, ко всеобщему удивлению, присудили 2 премию. И в 2011 году Шаховская разыграла похожий спектакль. Видимо понимая, что без публичной сенсационной истории первого места Ахназаряну не видать, она на ровном месте раскрутила с помощью родителей Ахназаряна грандиозный скандал и, воспользовавшись его результатами, жюри под её предводительством присудило глубоко «оскорблённому» на национальной (!!!) почве Ахназаряну 1 премию. Отдельно надо отметить армянских жителей столицы. Заполняя под «завязку» зал им. Чайковского, где проходило финальное прослушивание и где большинство из них наверняка до этого никогда не были, при объявлении названия оркестра, сопровождающего выступление такого-то участника и моей фамилии, как руководителя Госоркестра, раздавался оглушительный свист, что конечно же не могло не повлиять на жюри. Самое интересное во всей истории — это интервью, данное через какое-то время самим Ахназаряном в Армении. Привожу его фрагмент.

Вопрос: Кроме успехов на конкурсе им.Чайковского, ты уже успел стать вторым призёром на Международном конкурсе Geongnam в Корее и первым — на международном конкурсе молодых исполнителей Johansen в США. Все мы искренне болели за тебя, наблюдая за нынешним конкурсом и, естественно, весьма негативно отреагировали на инцидент с Горинштейном. А бывали ли подобные эксцессы раньше?

Ответ: Нет, ничего подобного раньше не было. Да и этот по большей части из пальца высосан и искусственно раздут СМИ. Ну, не сдержался человек, ляпнул не совсем то, что надо. Потом понял и даже принёс мне свои извинения. Мне искренне жаль, что так получилось, и он был отстранён от участия в конкурсе. Опять же, мне кажется, не стоило возводить эту историю в ранг «вселенской катастрофы».

Он так и не сказал, что мой выплеск был ответной реакцией на его беспрецедентное хамство и что персонально ему ничего не было сказано, а разговор происходил только с оркестром.

Мои же так называемые «извинения», были на самом деле не извинениями, а объяснением людям, неправильно интерпретировавшим саму ситуацию и мои слова. Кроме того, это «извинение» было состряпано под сильнейшим давлением и написано практически под диктовку министерских деятелей.

Ну да ладно, пусть это остаётся на его совести и пусть он с этим продолжает жить. Но я немного забежал вперёд.

Глава 54

Вечером, после второго дня репетиций, вдруг раздаётся звонок бывшего директора Московской филармонии, а теперь начальника управления музыкальных учреждений министерства Шалашова, с которым тогда у меня были вполне нормальные, даже можно сказать дружеские отношения, То, что произнесённый текст ошарашил, значит не сказать ничего. Цитирую: «Интернет кипит, Гергиев в ярости, Министр в шоке, рвёт и мечет и будет сейчас вам звонить». Причина более чем серьёзная — оскорбление на национальной почве Ахназаряна. Через две минуты звонит министр с требованием немедленно написать какое-то извинение для прессы и уйти на больничный. Мне никак не давали объяснить, что никаких оскорблений не было, что это слово (аул) появилось в ответ на хамство Ахназаряна и относилось только к его невероятной невоспитанности, что разговор происходил с оркестром, а не с солистом, которого уже часа три как не было на сцене. Все мои попытки моментально пресекались и до конца разговора мне так и не дали вставить ни единого слова. И ещё меня потрясло, что все мои объяснения, только что высказанные в доверительной, как мне казалось, беседе с Шалашовым, были в точности до мельчайших подробностей переданы министру.

Наутро, как по команде, впоследствии выяснилось, что это и была команда, данная главным создателем всех кремлёвских мерзостей последних лет господином Сурковым. Началось всё с газеты «Московский комсомолец», где на следующий день после моего отстранения выходит интервью «ручного» во всех смыслах корреспондента газеты Смирнитского с композитором Александром Чайковским, работающим художественным руководителем Московской филармонии. Понятно, что без распоряжения Гергиева, у которого когда-то в театре служил Чайковский и без прямого указания главного музыкального «кукловода» страны Шалашова, подобная мерзость не могла появиться. В этом интервью не хватало только призыва меня четвертовать, а самое мягкое пожелание выражалось в немедленном и безоговорочном увольнении. Видимо таким образом этот человек выразил свою благодарность за моё участие в нашумевшем скандале в его бытность работы ректором Санкт-Петербургской консерватории.

Немного отвлекусь и опишу ту историю.

В 2008 году мне предложили стать заместителем председателя жюри проходившего в Санкт-Петербурге конкурса дирижёров им. С.С. Прокофьева. Председателем был мой друг, одессит, прекрасный композитор и дирижёр, в «первой» жизни виолончелист, Юрий Александрович Фалик.

На первых двух турах конкурсантов сопровождал оркестр Государственной Академической Капеллы, а на третьем туре второй оркестр Питерской филармонии. Лауреатом первой премии стал китайский дирижёр Перри Со. С моей точки зрения он был единственным по настоящему профессиональным дирижёром, имевшим на всех трёх турах явное преимущество над остальными участниками. Об остальных молодых дирижёрах можно было сказать единственное: да, все они не без способностей, но требуется ещё много усилий, чтобы достичь приемлемого уровня. Большим разочарованием стал уровень конкурсантов из России. С огромным скрипом, после длительных дискуссий, на третий тур прошёл единственный россиянин, в итоге получивший диплом, да и то, как мне показалось, только потому, что иностранные члены жюри решили таким образом выразить благодарность стране-организатору. Впечатления от этого конкурса можно было бы выразить словами Шостаковича: «Руку как-то набили, пора набить голову».

В течение первого из двух свободных от прослушивания дней я провёл мастер-класс со студентами Питерской консерватории, а во второй, Фалик, являвшийся профессором Питерской консерватории по классу композиции, попросил меня встретиться с ректором этой консерватории, тоже композитором, Александром Чайковским. Знакомы мы были достаточно давно, но наше знакомство всегда ограничивалось какими-то дежурными приветственными словами. Помню, как на мои обращённые к Фалику вопросы о целях этой встречи, он ничего конкретного не говорил, а просто просил сделать ему личное одолжение и встретиться с Чайковским.

Когда в 12 часов дня мы вошли в кабинет ректора, то обнаружили его, мягко говоря, изрядно навеселе. Отказавшись от коньяка, мы минут двадцать вели малоинтересную беседу о событиях, происходящих в нашей культуре вообще и на конкурсе дирижёров в частности. Когда мы возвращались из консерватории мне наконец-то стала ясна цель нашего визита. Юра попросил, если возможно, помочь Чайковскому. По рассказу Фалика, давно работающий проректор, ещё до прихода Чайковского претендовавший на вожделенное место, пользуясь своими многолетними связями в городской администрации, создал вокруг Чайковского невыносимую атмосферу.

Постепенно, за два с лишним года эти отношения переродились в настоящую войну, и этот проректор теперь восстановил против Чайковского практически весь учёный совет.

Но это не самое важное и не самое главное.

Кошмар заключался в том, что, судя по активно курсирующим слухам, на Чайковского вроде бы завели уголовное дело, связанное с нецелевым использованием выделенных на ремонт консерватории средств, большая часть из которых была якобы потрачена на покупку собственного жилья в центре Санкт-Петербурга. Но я никак не мог понять, почему это так беспокоит Фалика и зачем меня посвятили во все эти, не самые приятные подробности. А ларчик просто открывался. Оказалось, что через пару месяцев место заведующего кафедрой композиции освобождается и Чайковский, в случае продолжения работы, обещал назначить на эту должность Фалика.

Я пытался объяснить свою полную несостоятельность в таких делах, абсолютное отсутствие связей в высших эшелонах власти, но Юра всё просил и просил и в итоге выдавил из меня обещание хотя бы подумать. В последний день, провожая меня в Москву, Юра опять вернулся к своей странной просьбе и снова ему было сказано, что непонятно каким образом я могу вмешаться в сложившуюся ситуацию. Пока ехал, внезапно вспомнил о двух своих влиятельных по моим представлениям людях. Первый из них, проживающий в Петербурге, с давних пор входил в самый «ближний» круг Путина. Однажды мы даже играли с ним вместе и у нас остались добрые отношения. Второй же знакомый, периодически посещающий довольно давно наши концерты, ещё начиная с «Молодой России», много лет назад мельком упомянул о своём месте работы, что оказалось для меня большим сюрпризом. Он работал в центральном аппарате ФСБ, причём, насколько мне помнилось, на какой-то высокой должности. Вообще-то, такие контакты берегут сугубо для личного пользования и с просьбами к людям такого уровня можно обратиться только единожды, два раза воспользоваться ими никогда не получится. Но тут был особый случай — Фалик мой близкий друг и я решил пойти ему навстречу.

Первый сразу заявил о невозможности помочь Чайковскому, так как тот, как он выразился, давно перешёл все «красные» линии, а второй, через десять дней после первой встречи сказал, что удалось, хотя и с трудом, приостановить уголовное дело, именно приостановить, но если он напишет по собственному желанию, то, возможно, всё и рассосётся. Первый звонок — Чайковскому и, естественно, не называя фамилий, было пересказано предложение второго знакомого с пожеланием самому решить, как вести себя в ближайшей перспективе. Затем мне пришлось огорчить Фалика, но другого выхода просто не существовало. Не знаю, то ли совет моего знакомого сыграл свою роль, то ли какие другие причины подтолкнули Чайковского к решению освободить кресло, но через короткое время место ректора оказалось свободным.

Возвращаясь к интервью Чайковского в тот злополучный день, меня дико оскорбили его подлые слова ещё и потому, что, играя за года полтора до всех этих событий премьеру его сочинения, ничего кроме огромной благодарности и всяких добрых слов от него я не услышал. Никаких открытий не случилось, просто в очередной раз подтвердилась старые истины: ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным и не делай добра — не получишь зла. И ещё. Если по своей сущности человек подлец и мерзавец, то сколько не скрывай своё естество, сколько не играй в порядочность, рано или поздно всё вылезает наружу.

Музыканты же оркестра, узнавшие о моём отстранении, написали письмо на имя министра, где пытались объяснить, что случившееся не имело никакого отношения к национализму и предлагали посмотреть на состав коллектива, в котором работали русские и украинцы, грузины и армяне, евреи и молдаване и никто никогда не испытывал никаких притеснений на национальной почве. Цитирую фрагмент этого письма: «Мы потрясены тем фактом, что нашего главного дирижёра обвиняют в националистических высказываниях… Мы заверяем Вас, что за 9 лет работы с Маэстро никогда не было ни одного прецедента, направленного на разжигание межнациональной розни». Причём письмо это подписали все до единого члены коллектива. Когда директор оркестра Виталий Катков попытался вручить это письмо Шалашову, то натолкнулся на его пожелание, как было сказано, «не раздувать скандал» и твёрдое уверение «мы всё тихо уладим». Только через полтора месяца стало понятно почему Шалашов отказался брать письмо. Мне тогда не приходило в голову необходимость обязательной и официальной регистрации этого документа в Министерстве, ведь она давала возможность, как впоследствии выяснилось, выбить из намерений этой подлой братии последний аргумент. Все мои друзья, с кем удалось переговорить по поводу этого раздутого на ровном месте скандала, задавали один и тот же вопрос:

— Ты ему лично что-то говорил? А если нет, то какие могут быть претензии?

Мой близкий друг, народный артист России и Украины, Слава Езепов, служивший долгие годы в Малом театре сказал:

— Вообще-то это очень смешно, если бы не было так грустно. Пусть бы твои недоброжелатели посетили бы любую репетицию любого театра, вот там бы они могли услышать какие слова и выражения сплошь и рядом употребляют в запале режиссёры в адрес артистов. Не в этой твоей фразе дело, ищи кому выгодно.

Кому это было выгодно стало окончательно понятно через довольно короткое время, почти сразу после выхода из отпуска. А пока, сразу после окончания конкурса, как по команде, в разнообразных изданиях начали появляться бесчисленные статьи с описаниями моих невероятных прегрешений за все годы работы в России. Должен сказать, что именно интервью Чайковского послужило стартовой кнопкой, после чего все мои «любимые» музыкальные критики как с цепи сорвались. Министерство в свою очередь присылает комиссию из контрольно-ревизионного управления, несмотря на то, что подобная, очередная проверка закончилась всего за два месяца до конкурса. Просидев в бухгалтерии 10 дней, они удалились, не обнаружив никаких нарушений.

В таких «весёлых» событиях пробежал весь июль и наступил август 2011 года, оказавшийся самым тяжёлым месяцем моей жизни. Как говорят, беда никогда не приходит одна и события этого месяца лишний раз подтвердили справедливость этого выражения. Началось всё 3 августа со звонка из приёмной замминистра и приглашения на встречу 5 числа. Буквально через несколько минут звонит знакомая, давно работающая в министерстве, и говорит, что не нужно ходить на эту встречу, потому что готов приказ о моём увольнении. И последний звонок того утра. Один из наших общих знакомых сообщает о смерти моего близкого друга, пианиста Николая Арнольдовича Петрова.

Ежедневно разговаривая в последние две недели с его женой, я конечно же знал о тяжелом состоянии Николая, о максимальных усилиях, предпринимаемых его семьёй, но всё равно это был неожиданный и очень тяжёлый удар. Ведь до самой последней секунды все надеялись, что его оптимизм и жизнелюбие победят, что он выкарабкается и выздоровеет. Но чуда не произошло…

Глава 55

5 августа, несмотря на ужасное состояние и больничный, я всё-таки вышел за пульт ГАСО, чтобы отдать последние почести Выдающемуся Музыканту. А вот Министерство культуры отличилось в очередной раз, показав до какого морального уродства можно опуститься. На панихиду по народному артисту СССР, лауреату Государственной премии, профессору Николаю Петрову, проходившую в Большом зале консерватории, в двух кварталах от здания Министерства, никто, подчёркиваю, никто из его представителей не соизволил явиться, лишний раз подтвердив какое отношение даже к самым выдающимся представителям артистического сообщества там насаждается и какие нормы нравственности там присутствуют. Через несколько дней в оркестре появляется третья (!) за последние четыре месяца комиссия в расширенном составе по проверке использования бюджетных средств и становится очевидно, для чего это делается. Все последние годы увольнение неугодных или неугодивших, происходило по одной и той же, известной всем и каждому, схеме. Объясняю.

В организацию направляется объединённая комиссия из налоговиков районной инспекции, работников контрольного, финансового и юридического управлений Министерства. Начинаются тщательнейшие проверки всего и вся, а так как 99% руководителей страны так или иначе занимаются откровенным воровством и это ни для кого не секрет, то не составляет никакой сложности найти нарушения в использовании бюджетных ассигнований. Далее намеченную жертву вызывают к начальству и предлагают на выбор два пути решения вопроса: либо немедленно заводится уголовное дело, либо человек пишет заявление об уходе по собственному желанию. Если же при всех максимальных усилиях не могут найти никаких прегрешений, что бывает невероятно редко, то применяют 278 статью ТК, о сути которой я расскажу чуть позже.

В моём случае для начала решили создать общественное мнение и именно поэтому одновременно появились предельно негативные статьи во всех центральных изданиях и множестве социальных сетей. Затем вышеназванные комиссии должны были обнаружить нарушения закона, а далее по обычной схеме. Но организаторы всей этой мерзости во главе с министром культуры никак не могли предположить, что в бухгалтерских и иных документах оркестра они не обнаружат абсолютно, от слова совсем, никаких нарушений.

Нет, одно невероятное «преступление» комиссия всё-таки выявила и не постеснялась отразить его в своём итоговом документе. Кто-то из бухгалтеров по ошибке оплатил покупку утюга для работ костюмера не с той статьи. Нет, вы не подумайте, утюг никто не украл, он был и его предъявили, но за неимением ничего другого, ужасающее «злодеяние» было зафиксировано.

Когда «выдающиеся» руководители после уже третьей комиссии, наконец-то, уразумели тщетность попыток разыскать хоть что-нибудь к чему можно по серьёзному придраться, они, по старому советскому сценарию, решили «поднять» коллектив. 12 августа, в пятницу, комиссия завершает свою работу, а 15, в понедельник к зам. министру Ворошилову вызывается 1 концертмейстер оркестра Гиршенко.

Не знаю о чём там шла речь, но нетрудно догадаться по дальнейшим событиям, какие кары ожидают тех музыкантов, кто осмелится ослушаться грозных начальников. Вернувшись 16 августа в оркестр, Гиршенко собирает наиболее приближённых к нему людей и 17-го группа из 12 человек появляется у зам. министра. С ними проводится разъяснительная беседа и на следующий день собирается худсовет. Не знаю было ли предъявленное худсовету письмо написано в самом Министерстве или его составил кто-то из музыкантов, но судя по всему там были описаны все тягчайшие злодеяния «преступника» Горенштейна. Дальше члены худсовета начинают работу со своими группами и заставляют, нравится не нравится, подписывать это письмо. Попытки некоторых артистов уклониться от участия в этой акции наталкиваются на неприкрытое давление и прямые угрозы, от обещаний серьёзных проблем на предстоящих внутренних конкурсах до гарантированного увольнения. Интересно, что в итоге никто и никогда этого письма не видел, министерство никогда его никому не показывало, но министр на всех углах рассказывал о его наличии.

Становится понятно, почему сразу после конкурса, полтора месяца тому назад, Шалашов отказался взять подписанное всеми без исключения артистами письмо и официальным образом его зафиксировать. И ещё более чем очевидно, что уже тогда всё сегодня происходящее было заранее спланировано и что это не затея оркестра, а придуманная и инициированная непосредственно чиновниками министерства и «выдающимся» министром история. Ведь только глупцы могут поверить, что заместитель министра, без всякой предварительной записи, немедленно принимает концертмейстера оркестра, а через день, когда на приём приходят 12 человек, этот же заместитель совершенно случайно выделяет им более часа времени. Взаимодействуя с этим министерством более 15 лет, мне, главному дирижёру одного из ведущих оркестров страны и народному артисту, для попадания к министру или любому из его замов, всегда было необходимо, как минимум за неделю, записаться на приём. А тут, опять же совершенно случайно, для музыкантов из оркестра немедленно освобождают время и их сразу принимают. Только люди с очень ограниченным количеством «серого» вещества в собственной голове могли надеяться, зная наши бюрократические порядки, что найдётся кто-то, поверивший в подобные небылицы.

Подобная история произошла в начале 2000-х с оркестром Темирканова, но в том случае не Министерство инициировало скандал, а музыканты оркестра. Как разрешилась ситуация? Министр культуры Швыдкой поехал в Петербург и в течение двух часов выступая перед коллективом, урегулировал и нормализовал ситуацию. Но это происходит, если Министерство крайне заинтересовано в сохранении статус-кво и погашении неприятностей. В моём же случае изначально было понятно откуда «ноги растут». Через несколько дней Гиршенко даёт интервью какой-то газете, где говорит, что я «устроил в оркестре геноцид» и в подтверждение своих слов добавляет, что «за последний год из оркестра мной было уволено 270(!!!) музыкантов». Это уникальное, идиотическое высказывание с радостью начали повторять совершенно некомпетентные журналисты и быстро подхватили в Министерстве культуры. Все эти люди даже не удосужились узнать, что в оркестре около 90 музыкантов и уволить, а затем принять 3 полных состава оркестра за один сезон — это не просто невыполнимая задача, это абсолютно полная глупость.

Знаете, говорят, что глупость — это не отсутствие ума, это такой ум, а если он ещё в сочетании с подлостью…

Геббельс когда-то говорил, что многократно повторяемая ложь становится правдой и это интервью лишний раз подтверждало давнее высказывание. Тут же появляются очередные статьи в разных печатных изданиях и мерзкие пасквили под «никами» в социальных сетях, не имеющие ничего общего с действительностью. Меня поразило, что среди особо старающихся «писателей», ясно угадывался артист нашего оркестра. Вообще-то, он считался моим, ну если не другом, то близким приятелем, с которым мы трудились ещё в старом, светлановском оркестре, а с его покойным отцом были в дружеских отношениях, работая в Большом театре. Видимо, это было такое своеобразное проявление «благодарности» за полученные вместе с женой около года до всей этой истории почётные звания заслуженных артистов, причём оба они были туттийными музыкантами, которым подобные награды практически никогда не присваиваются.

В дополнение ко всем рабочим неприятностям добавляется резкое ухудшение здоровья Мамы и это на какое-то время затмевает всё происходящее вокруг. Больница, сиделки, доктора, лекарства, ничего не помогает и 28 августа в 22 — 15 она ушла в мир иной.

Глава 56

Очень тяжело рассказывать о близких людях, но для меня самое сложное — писать о Маме. Боюсь неловко притронуться, чтобы не потревожить и не разрушить хрупкую память о любимом человеке. Как выразить в буквах переполняющие меня чувства, когда так много хочется сказать, а мысли сбиваются и путаются, как ничего не пропустить и ни о чём не забыть? Какие черты её характера были главными, определяющими? Думаю, неиссякаемый оптимизм и редкая настойчивость в достижении цели. Её жизнь — это цепь сложных, подчас неразрешимых задач, преодолевавшихся с удивительным упорством и неизменным достоинством. Единственное, что ей не удалось победить — это смерть. Но она боролась, боролась до самого конца с фантастическим старанием и потрясающей верой, она разрабатывала свою поломанную руку и мечтала, мечтала, мечтала. Мечтала выздороветь и пойти ко мне на концерт, мечтала погулять на свадьбе внука Филиппа, мечтала дожить до рождения будущего Жениного ребёнка. Как невероятно жалко, что мечты не сбылись, и как нам всем теперь её не хватает!

Её любовь к своим детям была уникальной и неповторимой. Именно к детям, хотя нельзя сказать, что к внукам она относилась прохладно, но чувства преданности и ответственности по отношению к двум своим сыновьям были развиты на уровне инстинктов, на уровне первобытного существа. Человек, единожды их обидевший, становился врагом навсегда и никакие объяснения не принимались во внимание. Нас, и меня и брата, иногда сильно раздражало, что, будучи уже взрослыми людьми, нам было предписано в обязательном порядке, как бы поздно мы не вернулись домой, позвонить и доложить, что у нас всё в порядке. Она могла ждать этого звонка далеко за полночь, а на все наши возражения следовал простой ответ: «неужели так трудно позвонить?»

Только теперь нам понятно, что это был не контроль, а совершенно искреннее желание убедиться, что всё у нас хорошо. Оставшись когда-то с двумя детьми, без работы и денег, вкалывая по 18-20 часов в сутки, она невероятными усилиями всё-таки вытянула семью из глубокой «ямы». Какой нормальный человек мог в советское время дойти до члена Политбюро, потому что дело касалось её сына? Кто ещё из родителей солдат, служивших на острове за 300 км от Свердловска, смог добраться к своему чаду, да ещё с четырьмя огромными, заполненными до краёв сумками с провизией? Начальник военной части, увидев её, честно признался, что за 10 лет его службы в этой ужасающей дыре, она первая Мать, сумевшая туда доехать. А невероятная эпопея в 67 лет с переездом из Одессы в Израиль на постоянное место жительство в полной уверенности, что это делается ради лучшей жизни своего младшего сына? Через три года, волею обстоятельств оставшись в этой стране совершенно одна, не имея никаких родственников, не зная ни одного слова на иврите, она прекрасно провела там более 4(!) лет. Не желая ничем обременять своих детей, она нашла себе работу по уходу за очень пожилой женщиной (самой было уже за 70!) и умудрялась ещё и зарабатывать неплохие деньги.

Она никогда не выходила на улицу, не подкрасив глаза и не сделав, пусть маленький, но макияж, а ненакрашенные ногти считала дурным тоном. Перед каждым моим концертом она обязательно ходила в парикмахерскую, («Я же Мама главного дирижёра!») и посещала все мои выступления без исключения. Специальным праздником, предметом особой гордости, было для неё послеконцертное время, когда все знакомые и друзья поздравляли не только меня, но и её. Она ужасно обижалась, если после моих выступлений ей иногда, очень редко, приходилось ехать домой, и мы не могли провести вечер вместе. (Чего бы я не отдал сегодня, чтобы ещё раз посидеть с ней за одним столом!)

В 2008 году, в июне, когда мне предложили сыграть концерт с оркестром Одесской филармонии, я согласился только потому, что решил повезти туда Маму. Мама не была в Одессе много лет и эта поездка стала для неё последним путешествием в родной и любимый город. Как же она была довольна и счастлива! Впервые в жизни она летела «бизнес классом», вокруг неё все бегали и суетились, но крайне удивлённая таким вниманием, она, тем не менее, была страшно горда и довольна. В Одессе мы повидались со всеми оставшимися родственниками, поклонились могилам всех усопших, погуляли по таким знакомым и дорогим для неё улицам и площадям, и, конечно, съездили на море. Она побывала на моём концерте в Одесской филармонии и вспомнила, как много лет назад ходила туда со мной и любимым мужем. Она чувствовала, что это её последний приезд и именно во время этой поездки завещала похоронить её рядом со своими обожаемыми родителями. Она была истинной одесситкой во всех своих проявлениях и часто даже не понимала, что её манера изъясняться — это и есть тот самый одесский юмор, которому нельзя научиться. Чтобы хоть частично представить на каком языке она разговаривала, мне кажется просто необходимо здесь привести несколько незабываемых историй. Перед отъездом в Израиль, она вместе с моим братом Шуриком пошла на кладбище, чтобы попрощаться со всеми умершими родственниками. Уже на выходе, недалеко от ворот, она вдруг остановилась как вкопанная возле одного из памятников. Шурик, который куда-то торопился, просил, просто умолял её быстрее уйти, но ничего не помогало: она простояла в полном молчании минут десять. Когда же она наконец-то подошла к выходу и Шурик раздражённо спросил:

— На что ты там так долго смотрела? – она задумчиво ответила:

— То-то я думаю, почему я его так давно не видела?!

В Израиле она какое-то время жила с моим братом в одной квартире. Однажды зайдя в комнату, служившей по совместительству мастерской, она застала его за обычным занятием, написанием картин. Подойдя сзади и внимательно всмотревшись в написанное, она задаёт вопрос: скажи пожалуйста, зачем ты нарисовал Льва, ведь сейчас год Тигра?

В Москве у неё не было подруг и, кроме своих близких, она общалась в последние годы только с Мариной Юлиановной Иковой, и то по телефону. Они перезванивались по несколько раз в день, делясь впечатлениями о домашних проблемах, новостях и бесконечных телесериалах. Обладая, как и все пожилые люди не самым отменным здоровьем, они постоянно советовали друг другу какое лекарство лучше поможет от той или иной хвори. Как-то по совету одного из своих друзей, я купил в аптеке красный чай, способствующий улучшению пищеварения, на коробке которого было написано название только по-английски Red Tee. Маме он очень помогал, и она захотела предложить его Марине Юлиановне. Но была одна проблема, по-английски она прочитать не могла, а как называется никак не могла запомнить. В общем, для того, чтобы она могла поточнее объяснить Марине что же необходимо купить, она попросила меня написать название по-русски большими, заглавными буквами. Сделав это, на следующий день, занимаясь какими-то своими делами, слышу, как она по телефону пытается продиктовать название этого злополучного чая. Повторив раза четыре, и, видимо, так и не добившись нужного результата, она решила расшифровать название по буквам. Дальше цитирую: «Мариночка! Диктую по буквам: очень быстро произносится — Рита, затем наступает долгое молчание, и секунд через пятнадцать, Эдмонд, (опять пауза) допустим!» Я в соседней комнате просто упал от хохота с кровати!

Как-то в самом конце февраля, числа 27, разговаривая с моей женой Олей, она рассказывает, что в ближайшие дни должно произойти какое-то важное событие и это будет чуть ли не завтра, 3 марта. На замечание Оли что это ещё не завтра, ведь сейчас ещё февраль, хоть и последние его дни, она, не задумываясь удивлённо восклицает:

— А что, февраль — это не Март?

А вот другая, не совсем весёлая история, приключившаяся уже в самом конце её жизни. Где-то за месяц до её кончины, мне путём долгих уговоров, удалось убедить её лечь в больницу на обследование. Она ужасно не хотела, но как понять, от чего её нужно лечить, если ничего не болит, но очень сильная слабость, не дающая возможность даже выйти на улицу. Сделав переливание крови в связи с очень низким гемоглобином, с трудом сдав некоторые анализы, она стала себя чувствовать немного лучше. Но врачи хотели довести обследование до конца и попросили меня как-то повлиять на неё, чтобы она сделала гастроскопию и колоноскопию. С грехом пополам гастроскопию как-то сделали, а по поводу колоноскопии, отказавшись, она категорически, заявила:

— В моём возрасте уже поздно менять ориентацию (!!!).

Перебирая в голове всю её жизнь, только теперь понимаю, что она отдала своим детям всё лучшее, чем обладала, свою душу и сердце, всю свою любовь и удивительную преданность!

Говорят, время залечивает раны. Не знаю, наверное, но мне, хотя уже прошло много лет после перевернувших всю жизнь событий, пока легче не становится. Как-то все беды, как всегда это бывает, случились в одно время и, несмотря на весь ужас происходившего вокруг, главным кошмаром была угасающая жизнь самого близкого человека, моей любимой Мамы. Мне теперь представляется, что можно было сделать больше для её спасения и эти мысли меня постоянно преследуют и мучают. Когда весной 2010 года она сломала кость левой руки между локтем и плечом, казалось, ничего страшного, угрожающего жизни, не произошло. Удалось поместить её в хороший, серьёзный госпиталь, в отличную, после прекрасного ремонта одноместную палату, договориться с профессиональной сиделкой о круглосуточном наблюдении, и все врачи постоянно говорили, что всё пройдёт, заживёт и наладится.

Правда, было и другое мнение заведующего хирургическим отделением, который предлагал немедленно сделать операцию. Мама категорически возражала, а я не решился настаивать. Всё-таки это общий наркоз, а в 87 лет это не самая простая история. Ведь вся семья была единодушна: если заживёт и так, без операции, то лучше не подвергать её серьёзнейшему риску, ведь вероятность невыхода из общего наркоза в её довольно серьёзном возрасте оставалась. Как видится сегодня, это было страшной ошибкой, приведшей к довольно быстрому угасанию и трагическому финалу. Есть вещи непоправимые, неисправляемые, безнадёжные.

Никак не могу смириться с тем, что сделать больше ничего нельзя, что Мамы нет с нами и уже никогда (!!!), никогда не будет, что мне уже не суждено поцеловать её и пожелать спокойной ночи, а за столом она никогда уже не пошутит и не засмеётся. Она наверняка предчувствовала свою смерть, когда в конце июня как-то необычно долго, разрывая мне сердце, прощалась с уезжавшим в Сидней Женей. Невозможно забыть и самый последний день. У Шурика была выставка в Черногории, а Мама, уже не открывая глаз, напряжённо ждала и ждала, пока он прилетит, и мы приедем из аэропорта, и, буквально сразу, через несколько минут после наших каких-то растерянных слов, черты её лица как-бы разгладились, и она умерла, услышав, что её любимые сыновья снова возле неё, рядом с ней. Перед глазами ежедневно стоит её образ, а рана всё не затягивается и не заживает, и боль никак не становится меньше…

Я благодарю Б-га, что она даже не догадывалась о моих трудностях, что ей не довелось, к счастью, переживать и страдать от дикой несправедливости и подлейших предательств, что она ушла в полной уверенности, что дома, в нашей семье, всё нормально…

(продолжение)