Сергей никогда не забывал поздравлять ее с днем рождения. Даже в тот год на втором курсе, когда он сделал ей предложение стать его женой, а она в ответ только рассмеялась, не будучи в силах представить себе такого близкого и домашнего Сергея в качестве своего мужа.
ДВА РАССКАЗА
СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ
День выдался суматошный, душный, Алексей думал только о том, как сразу же пойдет в душ, как только доберется до своего гостиничного номера. К вечеру еще туман низкий вдруг образовался. Ехал медленно и скорее почувствовал, чем увидел силуэт перед машиной. Затормозил резко, ощутил слабый удар, выскочил из машины. На влажном от тумана асфальте широко раскинув ноги, сидела женщина и тихо смеялась. Пакет с выпавшими свертками лежал рядом.
– Вы живы? Руки-ноги целы? Встать можете? Вы чего смеетесь?
– Да, цела я, цела. Не волнуйся, – говорила женщина, с оханьем поднимаясь на ноги. – Смеюсь, потому как соседка утром нагадала мне, что под машину сегодня попаду. Права оказалась.
Она попыталась нагнуться за пакетом и тут же схватилась за поясницу.
Из проезжавшей мимо машины высунулся в окно водитель.
– Что тут у вас случилось? Помощь нужна?
Алексей махнул рукой, мол, проезжай, разберемся.
– Идемте в машину, я отвезу вас в больницу, – обратился он к женщине.
– Да, не нужно мне никакой больницы. Видишь же, что цела я. Помоги лучше пакет поднять, что-то радикулит прихватил.
Алексей собрал свертки назад в пакет, взял женщину под руку.
– Идемте, я хотя бы домой вас отвезу, раз в больницу ехать отказываетесь.
Открыл перед ней переднюю дверь, наблюдая, как она садится, держась правой рукой за поясницу.
– Вы только говорите, как ехать. Я город плохо знаю, многое изменилось за почти двадцать лет, как я уехал отсюда. Подумайте, может все-таки в больницу.
– Нет, – сказала она резко. Ты себя не вини. Я сама виновата. Куда торопилась, зачем? Ведь всегда до перекрестка дохожу, а тут решила перейти в неположенном месте.
При свете лампы в салоне Алексей рассмотрел ее. Перед ним была сухонькая старушка. Сердце забилось в истерике от мысли о том, что бы произошло, нажми он на тормоз секундой позже.
– Как вас зовут?
– Зови бабой Дашей.
– Нет, я так не могу. Как ваше отчество?
– Ишь какой! Отчество ему подавай. Тогда называй Дарьей Петровной.
Старушка оказалась словоохотливой. Пока петляли по переулкам, он уже знал, что она родилась в тридцатом году в Ленинграде. Ее вывезли из блокадного города. Где ее родители, живы ли или погибли, она не знает, хотя долго искала хоть какие-нибудь сведения о них. Воспитывали ее чужие люди. После войны, окончив школу, она с такой же одинокой подружкой уехала из Средней Азии учиться в Москву. Поступила в библиотечный институт, благо, как раз отменили плату за обучение, а к окончанию учебы вышла замуж за партийного работника.
– В молодости-то у меня ухажеров много было, – говорила Дарья Петровна, – но муж мой будущий такие красивые слова говорил, что не устояла.
Вместе с мужем она и попала в этот город и всю жизнь проработала в библиотеке. Почти сразу после приезда сюда Дарья Петровна развелась, а о причинах развода говорила, что подлецом он оказался, доносчиком.
– Так и прожили в одиночестве?
– Почему ж в одиночестве? Мужчин много возле меня было. Я тогда видной женщиной была. Чего уж греха таить, да и грехом это не считаю.
– А почему еще раз замуж не вышли?
– Замуж? Да что ты! С меня одного мужа хватило, прости господи. К тому же в мужья они все не годились.
– Дарья Петровна, а как же узнать можно, годится мужчина в мужья или нет?
– Тебе не понять этого, а женщина всегда чувствует, особенно побывавшая уже замужем. Вот тут тормози! Вот тут!
Алексей заглушил двигатель.
– Я когда в библиотеке работала, всяких людей повидала и заметила, что многим людям только они сами и интересны. Никого больше они не видят, кроме самих себя. О чем бы ни начинали говорить, говорят только о себе. Спросишь про книжку, интересно ли читать было, а он тебе в ответ: «Вот я…, вот у меня…». А ты ни слова о себе. Как тебя зовут-то?
– Зовут меня Алексеем, а рассказывать о себе особо нечего.
– Ты вот обмолвился, что двадцать лет здесь не был, то есть раньше бывал?
– Я здесь жил в детстве. Так сложилось, что после школы уехал учиться и не возвратился уже. Дарья Петровна возьмите. Это моя визитка. Там номер телефона. Если станет плохо или что-то потребуется, звоните не раздумывая. Там на обороте ручкой написан телефон гостиницы. Просите соединить с двадцать первым номером. Это на случай, если вдруг дозвониться по моему телефону не сможете. Это вы сейчас бодрячком, ночью может стать хуже. Вас проводить?
– Спасибо, дойду сама, – она была поглощена рассматриванием визитки. – Ишь ты! Директор!
– Ерунда это все. Для вас я просто Алексей.
– Лёшенька, – произнесла она так, будто к любимому человеку обращалась.
Улаживать конфликты с небольшими поставщиками Алексей обычно посылал кого-нибудь из подчиненных, но узнав, что ехать нужно в город его детства, решил поехать сам. Собираясь в поездку, думал, что сможет побывать на могиле матери и может быть даже повидаться с отцом.
Отец с ними не жил. Другой семьи у него не было, просто жил отдельно. К ним с мамой приходил редко, с сыном был холоден, хотя иногда приносил в подарок сладости. К маме относился совсем по-другому – всегда с цветами, разговаривал ласково. На вопросы Алексея о том, почему папа живет не с ними, мама всегда отнекивалась, а когда он стал старше, вдруг сама сказала: «Ты прости, что я с тобой так поступила. Твой отец порядочный человек, но не люблю я его и жить с ним не могу».
После смерти мамы отец забрал его к себе. Человек он был замкнутый, немногословный, никаких поблажек себе не давал и Алексея воспитывал жестко. Голос никогда не повышал, но достаточно было и взгляда, если в дневнике оказывалась не пятерка или если он опаздывал хоть на пять минут относительно назначенного им же самим срока.
Хуже всего было, когда Алексей пообещал убрать в квартире до прихода отца с работы и забыл о данном обещании. Отец замкнулся, несколько дней общался односложно, старался не смотреть на сына, а если смотрел, на лице его легко читалось презрение. Где работает отец, Алексей узнал уже в старших классах, когда на какой-то праздник увидел отца в кителе советника юстиции. Погоны были необычные, поэтому чина он не понял, а вопрос задавать не хотел.
В комнате отца было много книг. Алексею разрешалось брать любую, а если уж взял, то обязательно прочитать, а после прочтения вернуть на то же место. Ни телевизора, ни даже радиоприемника в доме не было. Чтение книг было единственным развлечением.
После окончания школы отец посадил Алексея перед собой, и некоторое время молчал, собираясь с мыслями.
– Я обещал твоей матери, что воспитаю тебя мужчиной, а учиться ты будешь так, чтобы смог поступить в самый лучший ВУЗ. Ты выбрал, куда хочешь поступать?
– Да, хочу на физфак в МГУ.
– Деньги я тебе дам. Если поступишь, напиши. Пока ты будешь учиться, я буду посылать тебе деньги. Потом обеспечивай себя сам.
Деньги приходили регулярно. Алексей благодарил в письмах, описывал свои успехи, но в ответ не получал ни слова.
На утро никаких дел намечено не было, проснувшись, он сразу поехал на кладбище, могилу матери нашел без труда – ноги сами привели. Удивился ее ухоженности, подумал, что кто-то, ухаживая за могилой своих близких, прибирает также и соседние могилы.
Сев в машину, долго колебался, но поехал к дому отца. Дверь ему открыл мужчина примерно его лет, рассказал, что квартиру они с женой купили лет пятнадцать назад, хозяина никогда не видели, все происходило через брокера.
‑ Пятнадцать? То есть после окончания учебы в университете, – подумал Алексей. – Это ж надо быть таким несгибаемым – раз дал маме слово, он его сдержал, а дальше не его проблемы, просто исчез.
Алексей позвонил узнать, готовы ли обговоренные вчера документы к подписанию, а услышав извинения и просьбу отложить подписание на завтра, обрадовался – снова вести официальные разговоры сегодня совсем не хотелось.
– Тогда отложим до завтрашнего утра. Только обязательно. Я собираюсь завтра уехать. – сказал он казенным голосом.
Поехал в супермаркет, купил все, что по его представлению Дарья Петровна не сможет купить себе сама, купил цветы, и через полчаса остановился перед вчерашней калиткой.
Калитка оказалась не заперта, он вошел во двор, поднялся на крыльцо, постучал в дверь, но никто не отозвался. Раздосадованный тем, что не сообразил вчера взять у Дарьи Петровны номер ее телефона, решил посмотреть за домом. Пошел на задний двор, по дороге чуть не споткнулся о хлипкую деревянную лестницу на чердак и обнаружил старушку на грядке. Алексей уже был знаком с таким типом людей, которых невозможно застать сидящими без дела. Вечно в каких-то большей частью необязательных делах и заботах. Для них это стало способом справляться с жизнью.
– Здравствуйте, Дарья Петровна. Как вы себя чувствуете?
– Здравствуй, здравствуй. Все в порядке со мной. Идем в дом, вот только руки вымою.
Она вымыла руки под рукомойником у стены, старым таким, с соском, который необходимо вверх подталкивать, чтобы вода потекла. Ловко обогнула его на узкой садовой дорожке, первой вошла в дом и уже из глубины комнаты крикнула: «Туфли не снимай. Не убирала я еще». В доме был идеальный порядок. Туфли он снял в прихожей, вошел в комнату и обомлел. Посреди комнаты стоял огромный фанерный чемодан.
– Этим мы с тобой потом займемся, – сказала она, проследив за его взглядом. – Я его с чердака достала. Похудела сильно. Все платья как на вешалке висят. А в чемодане много чего еще с девичества лежит.
– Я вам гостинцев принес и цветы, – сказал Алексей, не спуская взгляда с чемодана. – Как же вы с ним по такой лестнице?
– Цветы поставь в вазу на столе, а гостинцы давай сюда. Я сейчас все к столу приготовлю. Чемодан? Он только с виду страшный. Я по одной ступеньке впереди себя и спустила.
Алексей подошел к столу поставить цветы. Взгляд упал на старую слегка размытую фотографию, лежавшую на столе. Она была сделана со спины идущих по улице женщины и мальчика. Очевидно, их окликнули. Женщина повернула голову полностью и не узнать в ней Дарью Петровну просто невозможно. Мальчик лишь слегка повернул голову, и именно эта недосказанность его позы взволновала Алексея.
– Чего застыл статуей? Идем на кухню, поможешь мне.
Алексей с трудом оторвал взгляд от фотографии и пошел за Дарьей Петровной.
– Сыр хороший, – говорила она, разворачивая свертки. И мясо холодное – такого я себе давно не покупала. Раз у нас такое пиршество, открой вон ту дверцу. Нет, нет. Вон ту. Да. Там бутылочку достань. Наливка вишневая домашняя.
– Дарья Петровна, я же за рулем.
– Жаль. Мы с соседкой, я тебе о ней говорила, на праздники выпьем по рюмочке, да затянем песни. Только вот муж ее, с головой у него что-то не так, сразу руками махать начинает и требует, чтобы мы потише пели. А что это за песня, если ее в полный голос спеть нельзя! Ты бутылочку не прячь, если сам не можешь, я выпью. Историю одну хочу тебе рассказать. Выпить не помешает. Держи нож, вот доска, нарежь сыра.
Через некоторое время стол был сервирован: тарелки, вилки, ножи, даже вторая рюмка стояла возле приготовленного для Алексея места.
– Вот, – сказала Дарья Петровна. – Спасибо тебе, Лёшенька, за внимание и гостинцы. Знала, что зайдешь обязательно, но все равно очень рада. Налей мне, будь добр, наливки.
Она отпила маленький глоток.
– Так что за историю вы хотели мне рассказать?
– Сейчас, не торопи. Возьми там под фотографией листок пожелтевший, прочитай.
Листок оказался признанием в любви к «любезной сердцу Дарье Петровне» от некоего Александра Ильича. Написано было пышным витиеватым слогом и венчалось совсем уж выспренним – «преданный Вам до гроба».
Алексей прочитал письмо и вопросительно посмотрел на Дарью Петровну.
– Вы зачем дали мне это прочитать?
– Затем, что это начало истории. Прежде, чем продолжить, хочу сразу ответить на застрявший в тебе вопрос. Замуж за него я не вышла, сильно моложе меня он был, почти на десять лет.
Познакомились в библиотеке. Он инженером был на химзаводе. Все технические книжки смотрел. У нас технический отдел популярностью не пользовался, отдельного сотрудника там не было. Разве что студенты за учебниками заходили. Так мы все учебники на видное место поставили.
Он что-то в каталоге выискивал, просил показать книжку. Вот и приходилось мне за ним ходить, пыльные книжки доставать. Разговорились, книжные новинки обсуждали, во взглядах сходились. Через полгода он начал меня домой провожать, а затем и признание в любви это принес.
Она снова отпила немного из рюмки.
– Да ты ешь, ешь. Голодный, небось. Признаюсь, я сначала сама поддалась искушению, но потом заглянула в читательский листок, а там дата рождения. Что делать? Не прогонишь же. Начала его жизнью интересоваться. Узнала, что он был женат. Что там с женой произошло, не знаю, то ли бросила она его, то ли еще что. Такие вопросы задавать сложно. Только остался он один с ребенком, с девочкой Милой. Я за ребенка и зацепилась. Объяснила ему, почему нам не быть вместе. Он сначала не соглашался, не верил, что я настолько старше. В утешение предложила ему помощь с ребенком.
Алексей слушал, поглядывая на фотографию. Никак не мог понять, чем же так заинтересовал его этот мальчик.
– Мы с ней быстро подружились, – продолжала Дарья Петровна – вместе гуляли, еду готовили, вместе стирали, гладили, вместе к экзаменам школьным готовились, а потом и к вступительным. У нее способности к языкам были. На иняз поступила, а когда окончила институт, на тот же завод, где отец работал, переводчиком пошла. Туда много иностранных делегаций приезжало.
Александр Ильич существовал как бы фоном нашей с Милой жизни. Я даже забыла, с чего все началось.
Зимой это случилось. Авария на заводе произошла, взрыв был. Много народу погибло. Об этом не говорили, но в городе такое не утаишь. Погиб и Александр Ильич. Я в церковь пошла, хоть и неверующая, свечку ставить за то, что Мила в этот день отгул взяла.
Началось судебное расследование, Милу много раз вызывали на беседы. Странно, но именно в этих организациях она с кем-то познакомилась. Приходит ко мне однажды и говорит: «Вот тетя Даша, выхожу замуж. Ты только не обижайся на меня, на свадьбу я тебя не позову, и с мужем знакомить не буду».
Конечно, я обиделась, решила, что стесняется она меня. Много позже поняла, что она меня оберегала от такого знакомства. Больше года мы с ней не виделись, приходит потом, говорит, что беременна, но врачи рожать не советуют, говорят, что есть опасность для жизни. Оказалось, что у нее наследственная болезнь, передающаяся по женской линии. Если будет девочка, она, скорее всего, тоже будет больна. Спрашивает: «Что мне делать?» А чем я в таких делах могу помочь? Потом попросила меня вместе к врачу пойти, поговорить.
Я начала интересоваться, что муж ее думает, хочет ли ребенка? Она просто махнула рукой и сказала, что решение сама принимать будет, только боязно ей и еще раз попросила пойти с ней к врачу.
Тревожное время было. Родила она мальчика, вроде опасения врачей не оправдались. Лет через пять они с мужем даже не разошлись, а разъехались. Каждый в своем доме жил. И снова я стала нянькой для еще одного ребенка.
– Это тот мальчик, о котором вы рассказываете? – Алексей взял в руки фотографию, пытаясь понять, что его так тревожит в этом мальчике.
– Он и есть. Только погоди, история еще не закончена. Я тебе уже говорила, что много сил положила на поиск хоть каких-нибудь сведений о своих родителях. Приемные мои родители мне помогали по своим каналам. Они-то и узнали, что у меня двоюродный брат был, написали все сведения о нем, которые смогли узнать. Через несколько лет узнала я и адрес. Списались мы с ним. Рассказали друг другу свои истории. Он и приговорил меня приехать в Петербург, может, всплывет что важное в памяти.
– Даша! Ты дома? – раздался со двора звонкий голос.
– Дома! Ты же видишь, что дверь открыта. Заходи.
– Так у тебя всегда все нараспашку, – продолжила пухленькая, ярко накрашенная старушка. – Ой! У тебя мужчина! Я позже зайду.
– Ты чего хотела?
– Можно я у тебя укропчику на грядке нарву?
– С чего это ты вдруг разрешения спрашивать взялась? Рви, если нужно.
– Соседка моя. Видела, небось, как ты заходил. С любопытством не совладала, да еще и накрасилась. – Дарья Петровна состроила осуждающую гримасу.
Так вот. Поддалась я уговорам и решила поехать в Петербург. Поговорили с Милой, справится ли сама. Мальчик уже вырос – третий класс все-таки, сам уже в школу ходит. Моей предстоящей поездке обрадовалась, говорила: «Давно пора было съездить. Вдруг и в самом деле вспомнится что-то важное».
Не было меня всего-то полгода, приехала назад, а Милы уже в живых нет. Догнала ее болезнь наследственная. Мальчика я тоже не нашла. В школу ходила, они же должны были знать, куда он делся. Рассказали мне там странную историю. После смерти матери мальчика, буквально на следующий день, директору позвонили от большого начальника и потребовали, чтобы он подготовил все документы мальчика и передал их человеку, который за ними зайдет. У человека будет соответственная бумага.
Такая история, Лёшенька.
Ты мне о себе хоть пару слов скажи, женат ли, дети есть?
– Да нечего рассказывать, Дарья Петровна, все обычно. Женат. Знакомы еще со студенчества. Дети есть. Сын. Собственно, все. А вот ваша история задела меня. Мне ее обдумать нужно.
– Думай, конечно, только не очень долго, я же совсем старая уже.
Алексей удивленно поднял брови, сказал, что завтра уезжает, и зайти уже не успеет.
– Я рад, что судьба свела нас. Еще раз, моя визитка у вас. Звоните по любому поводу.
– А я-то как рада! Можно я тебя поцелую на прощание?
Алексей еще затащил чемодан на чердак, не переставая удивляться, как Дарья Петровна смогла спустить его, распрощался и поехал в гостиницу.
Следующим утром Алексей сдал номер, расплатился, позавтракал в присмотренной кофейне. Подписание договора состоялось в торжественной обстановке, его звали отметить это событие в ресторане, но он отказался, сославшись на неотложные дела.
По дороге домой Алексей вдруг остановился на обочине, достал из бардачка дежурную пачку сигарет и вышел из машины. Курить он бросил давно, но в минуты душевного напряжения позволял себе выкурить сигарету. Как же он не понял сразу. Ведь Мила это сокращенное от Людмилы. Просто он не помнил, чтобы кто-то так называл маму. А фотография была сделана на его день рождения в первом классе. Няня зашла за ним после уроков и сказала, что они должны встретиться с мамой в сквере, подарила ему коробку конфет и сказала, что его еще ждет сюрприз. Мама обещала подарить ему на день рождения фотоаппарат. Когда мама окликнула его, он не хотел поворачиваться, поскольку целиком засунул конфету в рот, не предложив ее маме. Няне предложил, а маму не дождался. Ему было стыдно.
История, рассказанная Дарьей Петровной, была историей и его жизни. Кто, как ни она могла узнать его даже через столько лет, да и фамилия на визитке должна была разбередить память.
Он сел в машину, позвонил жене, сказал, что задержится, развернулся и поехал назад.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Как только лучи восходящего солнца, пробившись занавески на окне, коснулись ее лица, Анна Степановна проснулась и сразу же села, опустив ноги. Деревянный пол хранил еще тепло вчерашнего дня.
Вспомнилось как в детстве, просыпаясь утром в выстуженном за ночь полуподвале, где они жили с мамой и Львом Семеновичем, она ступала на холодный пол, подгибала пальцы ног и бежала в коридор, набрасывала на себя пальто, опускала ноги в совсем уж ледяные ботинки и выбегала во двор в туалет. Возвратившись в дом, хватала кусок хлеба, оставшийся на столе после маминого завтрака, снова прыгала в неостывшую еще постель и доставала из-под подушки книжку. Еще было немного времени перед школой, чтобы прочитать несколько страниц. Мама уходила на работу очень рано, а Лев Семенович, преподававший у них в школе математику, просыпался как можно позже, чтобы только хватило времени побриться и запустить в рот уже на ходу завтрак, оставленный мамой для него. Она дожидалась пока он встанет и вскипятит на накалявшейся докрасна электроплитке чайник. Она не любила умываться холодной водой из ведра, хоть и стоявшего в комнате, но к утру, все же покрывавшегося корочкой льда.
Почему в это почти летнее майское утро ей вдруг вспомнилось холодное послевоенное детство? Ну, вспомнилось и вспомнилось. Видимо день такой – ее день рождения. Господи, подумать только – лет-то уже о-го-го сколько, а все еще детство вспоминается, будто вчера это было. Может оттого, что книжка, за чтением которой ее вчера сморил сон, и сейчас лежит под подушкой, и сейчас нужно выходить во двор в туалет. Туалет есть и в доме, но она вот уж несколько месяцев как перебралась в мезонин, попасть в который можно только со двора, поднявшись по крутой деревянной лестнице с ажурными перилами. Мезонин был подготовлен для внучки, собравшейся замуж, но забеременевшей задолго до свадьбы, так что, ни о какой крутой лестнице сейчас и речи быть не могло.
Как только сошел снег, Анна Степановна объявила, что она переберется в мезонин и, несмотря на недовольство мужа, перенесла наверх свои вещи и любимые книги.
Хорошо, что она не побоялась настоять на своем и перебралась сюда, где хоть на некоторое время могла оставаться наедине с собой. Она осмотрела свое жилище, еще раз похвалила себя за то, что купила эти занавески на окно. Пройдя сквозь них, лучи от низкого еще солнца рассыпали на стенах и потолке разноцветные пятна. Комната наполнилась причудливым светом, в котором так хорошо предаваться воспоминаниям и возникшим в последнее время, к ее собственному удивлению, мечтам о чем-то неведомом. В доме никто так рано не встает, и есть еще время вернуться к прерванному на ночь чтению, но нахлынувшие воспоминания вновь вернули ее в детство.
Отца своего, ушедшего на фронт только закончившим медицинский институт, она знала лишь по фотографии, стоявшей у мамы на подзеркальнике, и потому существование в их с мамой жизни Льва Семеновича воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Он никогда не унывал, рассказывал много смешных историй и всегда находил нужные слова для нее в самых сложных ситуациях. Только страшно было смотреть на две пугающие впадины на его груди, когда он, снимал по маминому требованию рубашку и майку для стирки и оставался раздетым до пояса на некоторое время.
– Недорасстреляли, – сказал он, смеясь, поймав однажды ее испуганный взгляд.
Лев Семенович вообще разговаривал большей частью намеками и странными присказками.
– Умному человеку и того достаточно, – говорил он, – а глупому, что ни расскажи, он либо не поверит тебе, либо воспылает такой любовью и сочувствием, что порой хуже открытой вражды.
Впрочем, вражды у него ни с кем, кого знала Аня, не было. В школе он был самым любимым учителем. Его друзья, бывавшие у них, хоть и проявляли иногда иронию по отношению к его философствованиям, любили его и относились к нему с большим уважением. А о маме и говорить нечего – без его спокойных советов, касающихся всего на свете, она бы и дня прожить не смогла.
Письма с фронта от отца перестали приходить с осени, а посланные письма на фронт возвращались с надписью: «Установить связь с адресатом не представляется возможным». Мама пыталась узнать о его судьбе, но таких, как она женщин, были сотни, и всем давали только один ответ: «В различных списках не значится».
Потом была эвакуация в Барнаул с полуторагодовалым ребенком на руках, возвращение в разрушенный город, работа с утра до ночи и томительное ожидание хоть какой-нибудь весточки о муже. Дом, в котором мама с отцом жили до войны, был разрушен, ей, как молодому специалисту, работавшему на оборонном предприятии, обещали квартиру, но пока приходилось жить, снимая угол.
Зимой сорок седьмого Аня заболела скарлатиной в тяжелой форме. Врач, смотревший ее, назначил теплое питье, сочувственно покачал головой и сказал, что без пенициллина надеяться не на что, но достать его очень сложно.
– Обратитесь к своему соседу. Майор все-таки. Может и поможет вам. – Добавил шепотом.
– Какой майор? – до сих пор мама не замечала, что в их густонаселенной квартире живет кто-то военный.
– Да я когда руки мыл, видел, как он в соседнюю с вами комнату прошел. Что-то вы, голубушка, совсем ничего вокруг себя не видите. Ситуация ведь очень плохая. Я бы на вашем месте обязательно обратился за помощью.
Вот так мама и познакомилась со Львом Семеновичем, который не только помог достать пенициллин, но еще долго потом ухаживал за больной Аней, и уколы сам делал и просто читал книжки, чтобы ей скучно не было.
– Тех, кто выходил меня, я отблагодарить уже не смогу. Нет их в живых. А долг за спасенную мне жизнь отдать обязан. Вот судьба и посылает мне такую возможность. – Объяснял он маме свое участие.
Все это она знала, конечно, со слов мамы, но смутно вспоминала, как человек в наглухо застегнутом военном кителе поит ее из ложечки чаем с малиновым вареньем, которое он бог весть, где раздобыл.
После этого случая они еще некоторое время жили каждый в своей крохотной комнатушке, а потом решили жить вместе и сняли общее жилье, которое Анна Степановна уже хорошо помнила.
В пятьдесят шестом благодаря хлопотам Льва Семеновича стало известно, что отец жив. Раненым он попал в плен. Всю войну просидел в концлагере, и выжил только благодаря своей профессии врача. После освобождения был сначала фильтрационный лагерь, а затем лагерь на родине. Лев Семенович громко и многословно говорил как это замечательно, что у Ани будет настоящий живой отец, уволился с работы и стал собирать свои вещи, убеждая маму, что ей сейчас лучше без него подготовиться к возвращению мужа. На вокзале, провожая Льва Семеновича, вновь наглухо застегнутого в военный китель, Аня рыдала, дрожа всем телом. Когда прозвучал вокзальный колокол, Лев Семенович с трудом разжал ее руки, сцепленные у него на шее, торопливо поцеловал маму и, не оборачиваясь, вошел в вагон.
Жизнь утратила для Ани свои краски. Она все делала механически, ничему не радуясь. Любая мелочь – то ли прыщик на носу, то ли порванный чулок – перерастала в трагедию, и некому было утешить ее. Почти год они с мамой жили в ожидании отца. Маме, наконец, дали квартиру в старом доме и они вдвоем, почти не разговаривая друг с другом, все свободное время уделяли ремонту и приведению квартиры к жилому виду. Отец приехал перед самыми выпускными экзаменами в школе.
Тихонько затренькал будильник, вырвав Анну Степановну из воспоминаний. Быстро одевшись, и тщательно убрав постель, она спустилась вниз. После утреннего туалета, занявшего совсем немного времени, она пошла на кухню, и принялась готовить продуманный еще со вчерашнего вечера праздничный завтрак. Интересно, какой подарок приготовили ей ко дню рождения. Помнит ли кто-нибудь о высказанном как будто ненароком намеке на новый мобильный телефон? Ее старый телефон светился таким тусклым одноцветным светом, а буквы были такими маленькими, что без очков она никак не могла разобрать, правильно ли набирает номер. Она даже сказала, что часть суммы, необходимой для покупки нового телефона, она уже накопила.
Дочь Нина, на днях приехавшая из Москвы, для знакомства с будущим зятем, подгадала как раз к ее дню рождения, и весь вечер вчера шушукалась с отцом. Да и старший сын Вовка звонил вчера и обещал зайти сегодня. Вообще-то с дочерью следовало серьезно поговорить. Дело ли это – бросить свою дочь на несколько лет на попечение старых родителей. Хорошо, конечно, что дела ее в Москве стали налаживаться и мужик по рассказам появился, и магазин ее стал приносить прибыль, но дочерью своей тоже заниматься нужно, не только собой.
Внучка, названная Аннушкой в честь Анны Степановны, выросла совсем никчемной. Школу еле-еле закончила в прошлом году на сплошные тройки. Работать не хотела, и сидела целыми днями возле компьютера. Вот муж ее будущий, хоть и вызывал некоторую оторопь серьгой в ухе и беспорядочно крашеными в рыжий и черный цвет натурально русыми волосами, все же учился в институте, и речь его приятно отличалась от жуткого жаргона, на котором общались их сверстники.
В доме все еще спали, и потому ничто не мешало ее мыслям, слегка остановившись на дне сегодняшнем, вновь вернуться к прерванным воспоминаниям.
Она никак не могла заставить себя называть папой этого угрюмого, молчаливого, неделями не брившегося и никуда не выходившего из дома, человека. Он целыми днями сидел, сгорбившись в комнате, которую они с мамой подготовили к его появлению, непрерывно курил и абсолютно ничего не делал. Они же спали во второй комнате, и Аня часто слышала, как плачет мама, уткнувшись лицом в подушку.
Закончились выпускные экзамены в школе, были сданы уже вступительные экзамены в институт и оставалось лишь дождаться, когда будут вывешены списки зачисленных в студенты. Аня очень волновалась, собираясь идти смотреть списки, и потому не сразу обратила внимание на то, что дверь в комнату отца против обыкновения открыта и из комнаты раздаются звуки, которые с некоторой натяжкой можно было назвать пением. Отец вышел из комнаты в светлых брюках и белой рубашке, которые мама купила для него. Лицо его было гладко выбрито.
– Ну что, дочка, не стыдно тебе будет вместе со мной на улицу выйти?
– Нет, конечно, – сказала она искренне, – только я собиралась пойти узнать зачислена ли я в институт.
– Вот вместе и пойдем, если ты не возражаешь.
Она была настолько огорошена, произошедшей с отцом переменой, что никак не могла решить, как отнестись к его предложению. Возникшее молчание он воспринял как согласие.
– Вот и отлично. Давай сначала позавтракаем, а потом пойдем.
И это тоже было неожиданно. До сих пор отец никогда не выходил в кухню, если там была мама или Аня, предпочитая есть в одиночестве. После завтрака ее ждал еще один сюрприз.
– Ты иди, одевайся, а я пока посуду вымою.
Когда они вышли из подъезда, отец подставил согнутую в локте руку.
– Возьмись за меня, так мы оба будем чувствовать себя уверенней.
Возле досок, к которым были прикреплены, напечатанные на машинке списки, уже собралось много народа. Аня в нерешительности остановилась в нескольких шагах от досок, и от волнения видела только тех, кто отходил с потухшими лицами. Вот девочка, учившаяся в параллельном классе, уткнулась мокрым от слез лицом в плечо своему отцу.
Мальчик, опустив голову, отошел от доки со списками, почти шепотом повторяя: «Этого не может быть. Здесь какая-то ошибка».
– Если хочешь, я могу сам подойти посмотреть. Ты на какой факультет поступала? – отец, слегка отстранившись, внимательно смотрел на нее.
– Да, пожалуйста, посмотри ты. Я не могу.
– Так какой факультет?
– Филологический.
Отец аккуратно высвободил свою руку от судорожно вцепившихся в него ее пальцев, и пошел к доскам. Было так страшно, что она даже отвернулась, чтобы не видеть как отец будет искать ее фамилию в списках. Быстрой уверенной походкой к ней подошел одноклассник Сережа Борисов, который уже несколько лет ухаживал за ней, и чтобы не разлучаться тоже сдавал экзамены на филологический факультет.
– Не смотрела еще? – по его сосредоточенному виду было понятно, что он тоже очень волнуется, но не хочет подавать вида. – Постой здесь. Я сейчас посмотрю.
Они оба подошли к ней одновременно и в один голос радостно объявили:
– Поздравляю!
Она растерянно переводила взгляд с отца на Сергея, пока окончательно не осознала, что поступила.
– А ты? Ты как же?
– Мы оба поступили! – лицо Сергея было озарено детской радостью.
– Ой, господи! Что же это я! Знакомьтесь. Это мой отец Степан Харитонович. А это мой друг Сережа, – представила она их друг другу.
Они втроем отпраздновали радостное событие, съев по порции эскимо тут же возле института. Радость и запах цветущих акаций кружили голову. Они вместе немного побродили по городу, пока отец не сказал, что очень устал и пойдет домой. Аня не хотела отпускать его одного и, попрощавшись с Сергеем, пошла вместе с отцом домой. Вечером был маленький семейный праздник. Мама достала из буфета бутылку вина, заготовленную к приезду отца, но так до сих пор и не открытую. Когда бутылка была наполовину пуста, отец и мама уже не отрывали взгляда друг от друга. С этого дня комната, в которой до этого они с мамой спали, полностью перешла в ее владение.
Хлопнула дальняя дверь и в кухню вошла Аннушка с опухшим неумытым лицом Волосы были не прибраны, а огромный серый балахон, болтавшийся на ней и призванный, видимо, скрывать живот, неприятно дополнял эту удручающую картину.
– Привет, бабуля! С днем рождения! Как вкусно пахнет! Можно я возьму кусочек, пока никого нет?
– Спасибо, милая. Пойди сначала умойся!
– А-а-а, потом, – отмахнулась внучка и подхватила двумя пальцами еще горячий кабачковый оладий, отправила его в рот и часто задышала с открытым ртом, пытаясь охладить оладий уже во рту.
Грузно переваливаясь с ноги на ногу, вошел Петр Иванович и, ни с кем не поздоровавшись, уселся за стол, с грохотом отодвинув тяжелый стул.
‑Снова будет надевать свою челюсть за столом, – подумала Анна Степановна, – сколько не говори, все без толку. Ну, почему нельзя это сделать в ванной?
– А мама еще не проснулась? – Аннушка отвернулась, чтобы не видеть неприятную процедуру вставления челюсти.
– Поспишь тут с вами! Шумите как ненормальные! Да и пахнет так, что спать невозможно.
Нина чмокнула дочь в щеку и села за стол.
– А по какому поводу такой роскошный завтрак? – спросила она.
У Анны Степановны сладко замерло сердце в ожидании поздравления, но вопрос повис в воздухе без ответа, только Аннушка, бросив удивленный взгляд на мать, презрительно хмыкнула, и завтрак продолжился в обычной перебранке между всеми. Петр Иванович недовольно жаловался, что снова все недосолено. Нине не понравился кофе, который Анна Степановна сварила специально для нее, долго выспрашивая перед этим у продавщицы в магазине какой кофе считается самым лучшим. Нина с Аннушкой стали нервно обсуждать, нужно ли шить подвенечное платье.
– Наверное, ждут, когда Вовка появится, тогда все вместе и поздравят – думала Анна Степановна, убирая со стола после завтрака.
Нина с Аннушкой пошли по магазинам искать наряд для свадьбы. За завтраком решено было свадебного платья не шить, а найти что-нибудь не очень облегающее готовое. Петр Иванович ушел в гараж, и в доме снова стало тихо. Анна Степановна села на стул передохнуть после утренних хлопот, дававшихся ей уже не так легко как прежде, опустила руки на колени и задремала.
Из дремы ее вырвал задергавшийся в кармане халата мобильник. Она поискала взглядом очки, чтобы увидеть, кто звонит, не нашла, подумала, что наверное нужно будет самой накопить нужную сумму для нового телефона и нажала кнопку ответа.
– Здравствуй Анечка! – услышала она такой знакомый голос Сергея, – Мы с мальчиками поздравляем тебя с днем рождения! Доброго здравия тебе еще на многие годы!
– Спасибо, Сережа. Рада тебя слышать. А сам-то как?
– Ничего. Вроде жив, здоров. Уже полгода как снова работаю в соседней школе учителем труда. Не могу сидеть без дела. Мальчики вот приехали повидаться, – и после короткой паузы – Ну, ладно, не буду тебя отвлекать. У тебя, небось, полный дом гостей. Ты хоть изредка звони. Еще раз поздравляем тебя.
Сергей никогда не забывал поздравлять ее с днем рождения. Даже в тот год на втором курсе, когда он сделал ей предложение стать его женой, а она в ответ только рассмеялась, не будучи в силах представить себе такого близкого и домашнего Сергея в качестве своего мужа. К тому времени они почти не расставались. После занятий шли либо к ней домой, либо к Сергею, старшая сестра которого стала ее лучшей подругой. Сергей обиделся и несколько месяцев не разговаривал с ней.
Сестра Сергея Роза настаивала, чтобы он немедленно извинился перед Анной за свое глупое поведение, говорила, что дружбой не бросаются, и что, в конце концов, она не хочет потерять из-за него свою лучшую подругу, становясь в позу защитника младшего брата. Сергей пришел к ней в день рождения с цветами и тортом в круглой картонной коробке, молча пил чай со всеми.
– Я буду ждать тебя всю жизнь, – сказал уходя.
Он так и не женился, хотя Анна Степановна знала, сколько девушек в институте пытались завладеть его вниманием, да и потом, когда они работали в одной школе, было немало молодых одиноких учительниц, засматривавшихся на красивого статного и одинокого директора Сергея Борисовича. Были, конечно, какие-то женщины, появлявшиеся рядом с ним, но, ни одна из них так и не задержалась надолго.
Ярко вспыхнув в молодости и родив двух сыновей погодков, Роза стала быстро угасать и очень рано умерла. Безумно любивший ее муж, спился, и двое мальчиков остались сиротами при живом отце. Анна Степановна хотела их забрать к себе, но Петр Иванович категорически воспротивился, не желая кормить чужих детей. В выражениях он не стеснялся, а Розу не любил с первого дня знакомства. Детей забрал к себе Сергей.
– Ты не волнуйся, Анечка, я справлюсь. К тому же я уверен, ты мне всегда поможешь, если потребуется помощь, – отвечал он на ее причитания о сложности воспитания детей без женщины.
Если кто-нибудь из мальчиков болел, а Сергей должен был находиться на своем посту директора, Анна Степановна сидела с больным, готовила еду, стирала, часто занималась покупкой еды, а дома вынуждена была врать, оправдывая свое отсутствие дополнительными уроками.
Так сложилось, что ее жизнь все равно прошла рядом с Сергеем, и была ситуация, когда они чуть не стали любовниками, но Сергей сам отстранил тогда ее, а она потом долго жалела, что этого не произошло.
К этому времени она уже чувствовала себя многоопытной женщиной, так как была уже за плечами одна история, случившаяся несколько лет назад, когда впервые в жизни она по путевке профкома отдыхала в санатории в Ялте. От той истории в памяти осталось только страшное воспоминание об аборте, да горький осадок от попытки развестись с мужем, закончившейся тем, что она сдалась под натиском его аргументов, сводившихся к тому, что она ломает ему только-только начавшуюся складываться настоящую карьеру – его недавно перевели работать в райком партии.
В доме стали появляться продукты из специального распределителя и дефицитные вещи. Это льстило ее самолюбию, особенно когда она замечала, как смотрят на нее мужчины на улице, и с какой плохо скрываемой завистью разглядывают ее одежду коллеги в учительской. Институтские приятели, с которыми она встречалась иногда, слегка подтрунивали над ней, а отец, видя ее в очередном наряде, задавал странный вопрос – Тебе это нравится?
Несколько раз ей пришлось вместе с мужем бывать в ресторанах на днях рождения его начальников, но люди, с которыми приходилось общаться там, настолько отличались от привычного круга знакомых, что под всевозможными предлогами она старалась избегать подобных встреч. Хуже всего было, когда приходилось принимать Петиных сослуживцев дома. После обильной еды и выпивки гости разбредались по всему дому и вели себя совершенно по-свински.
Петя воспринимал все это как должное, бахвалился перед ней своими связями, рассчитывая на ее одобрительную реакцию, и жаловался на тяжелую работу.
Работа в школе стала доставлять удовольствие после того, как она стала преподавать в старших классах. Сергею удалось сделать школу специализированной. В старшие классы детей отбирали со всего города. Работать с такими детьми было интересно, хотя подготовка к урокам и занимала много времени.
Выслушивая рассказы о перипетиях чужой жизни, она ловила себя на мысли о том, что ее жизнь сложилась, в общем удачно. Что с того, что нет уже давно никакой любви, так послушать других, ее ни у кого нет. Живут же как-то…
Она услышала, как Петр Иванович прошел в большую комнату и включил на полную громкость телевизор, и тотчас весь дом заполнился рассудительным голосом очередного политического деятеля:
Она вышла во двор, с радостью отметила, что на клумбе, как всегда к ее дню рождения, расцветают пионы, и пошла к калитке, за которой в редкой тени цветущей вишни стояла скамейка. Звук телевизора сюда не доносился.
– Здравствуй, Степановна, – приветствовал ее сосед, стоявший у своей калитки на другой стороне улицы, торопливо проглатывая только что откушенный кусок хлеба с колбасой. – Жара-то, какая! Что же летом будет?
Мимо пронеслась ватага мальчишек. Две собаки, бежавшие за ними, остановились, возле соседа, учуяв запах колбасы. Он отломил кусок бутерброда и стал приманивать им одну из собак, отгоняя в то же время другую. Отогнанная собака с недоумением смотрела на разыгрывающуюся перед ней сцену. На ее морде явственно читался вопрос: «Почему такая несправедливость?»
Оставшаяся возле соседа собака всем своим видом показывала готовность любить дарителя еды до гроба и не ощущала никакой несправедливости. Анна Степановна не видела разницы между этими двумя одинаково грязными дворнягами, и не могла понять, по каким признакам сосед выбрал одну их них. Точно так же, как никогда не могла понять, почему тогда, много лет назад, таким же жарким майским утром выбор пал именно на нее.
Они сидели с Розой на скамейке в парке и обсуждали, у кого из родителей можно выклянчить еще немного денег, чтобы обязательно попасть на представление «Московского цирка», приехавшего на гастроли. Разинутые пасти львов смотрели на них с афиш, расклеенных по всему городу.
– Девушка, можно с вами познакомиться? – Низкий красивый голос прозвучал откуда-то сверху.
Не поднимая головы, Анна Степановна слегка отодвинулась от подруги, освобождая возле нее место, давно уже привыкшая к тому, что молодые люди знакомятся только с красавицей Розой.
– Нет, нет. Я хочу познакомиться именно с вами.
– Почему со мной? – задала она глупый от неожиданности вопрос.
– Потому, что мне нравитесь вы, а не ваша расфуфыренная подруга-стиляга.
Роза вспыхнула, вскочила со скамейки и буркнув на ходу: «Увидимся вечером» – медленно пошла по аллее, демонстративно покачивая красивыми бедрами под широкой модной юбкой.
Аня подумала, что нужно сейчас же встать и идти за подругой, но такое с ней было впервые, смутные ожидания взяли верх, и она осталась сидеть.
Так начался ее первый настоящий роман, с первым поцелуем, первым стихотворением, написанным душной ночью от избытка чувств и первой ревностью, возникавшей к любой молодой женщине, обращавшей внимание на ее избранника. Мир был полон красок, ожидания чего-то необычного. Вот и человек уже полетел в космос. Светлое и прекрасное будущее казалось совсем рядом – рукой дотянуться.
События ее личной жизни развивались с такой скоростью, что до свадьбы, состоявшейся этой же осенью, она успела узнать о своем возлюбленном только то, что родители его погибли при бомбежке, и воспитывался он в детском саду. Ее сердце сжималось от жалости, а думала она только о том, что будет любить своего Петю всю жизнь крепко-крепко, чтобы сгладить все горести и утраты, доставшиеся ему.
Маме Петя не нравился. Она говорила, что человек он мутный, так как знала его по работе на заводе, на котором Петя был еще и комсоргом. Отец, только-только устроившийся на работу в «Скорую помощь», да и то, благодаря вышедшим во Франции воспоминаниям бывшего узника нацистского концлагеря, в которых рассказывалось о русском враче Степане, спасшем жизни многим заключенным, был полностью поглощен своей жизнью, и отнесся к предстоящему браку дочери без эмоций. Сережа ходил убитый известием о намечающемся замужестве
– Ну, ты, подруга, даешь! – прокомментировала Роза приглашение на свадьбу.
После свадьбы они поселились у нее в комнате. Петя перенес из общежития все свои вещи, поместившиеся в один старый чемодан, и первые месяцы жизнь омрачалась лишь изредка Петиными замечаниями то о том, что борщ не такой вкусный, как в заводской столовой, то о том, что Степан Харитонович мешает ему отдыхать по вечерам, насвистывая какие-то буржуазные мотивчики. Аня считала, что пройдет еще немного времени и Петя привыкнет к чудачествам отца, которых, конечно, хоть отбавляй, хотя насвистывал отец вовсе не какие-то буржуазные мотивчики, а арии из своих любимых опер. Замечания по поводу еды она относила на счет вынужденной привычки питаться в «общепите».
В конце февраля мама пришла с работы раньше обычного, позвала Анну Степановну к себе в комнату и дала ей бумажку, на которой был записан номер телефона.
– Это номер Льва Семеновича. Он живет в Харькове. Сходи, пожалуйста, на переговорный пункт и позвони ему. Скажи, что я совсем плохо себя чувствую и очень хочу его видеть. И не смотри на меня так. Отец все знает и сам очень хотел с ним познакомиться, да я не хотела раньше.
– Я не из-за отца. Ты что это выдумываешь? Давай я лучше отцу позвоню, чтобы он со своей «скорой» приехал.
– Отцу я позвоню сама. Ступай, пока твой Петя не вернулся. И деньги не забудь взять – сказала мама, когда она уже выходила из комнаты. – Посмотри, они на подзеркальнике.
Деньги лежали на указанном месте придавленные все той же довоенной фотографией отца, с которой мама никогда не расставалась.
– Мам, а ты, что, все это время поддерживала отношения со Львом Семеновичем?
– А как же иначе? Я ему и твоей и своей жизнью обязана.
– А что он обо мне знает? Он знает, что я замуж вышла?
– Да, конечно. Я написала ему о твоем замужестве. Он в каждом письме о тебе спрашивает. Ну, все. Иди уже.
На переговорном пункте пришлось около часа ждать, пока дадут разговор. Сидя на скамейке без спинки и прислонившись спиной к выкрашенной в вездесущий салатный цвет стене, Аня от нечего делать, разглядывала людей, томящихся так же, как и она в ожидании и думала о том, что совсем забыла о существовании Льва Семеновича. А вот он оказывается, ничего не забыл. Узнает ли он ее по голосу? Как начать разговор? Нужно обязательно извиниться сначала за свое молчание.
– Кто заказывал Харьков? Пройдите в четвертую кабину. – Прозвучал искаженный динамиками голос оператора.
– Харьков! Кто заказывал Харьков?
Анна Степановна поняла, что это ее приглашают и, вскочив со скамьи, побежала в кабинку, в которой весел на стене черный аппарат без наборного диска. Она схватила трубку и, так и не придумав как начать разговор, спросила:
– Это Лев Семенович?
– Да, Анечка, это я. Что случилось?
Она пересказала ему свой разговор с мамой.
– Скажи ей, что я сегодня же выезжаю. Завтра во второй половине дня буду у вас.
– А адрес Вы знаете?
– Адрес ваш у меня есть. Встречать меня не нужно. Ну, все, не наговаривай много денег. Мы поговорим с тобой при встрече. До свидания.
– До свидания, Лев Семенович.
В кабинке было очень душно. Сорвав с себя шапку и шарф, Аня в расстегнутом пальто вышла на улицу. С крыш свисали сосульки, источавшие редкие капли, в ветвях голого дерева стая воробьев устроила громкий базар. Непонятно по каким признакам, но ощущалось уже приближение весны, а в ней самой зарождалась новая жизнь.
Возле их подъезда стояла машина скорой помощи. Взбежав к себе на третий этаж, Аня увидела открытую дверь их квартиры, и сердце сразу сжалось, предчувствуя беду. В прихожей моча стояли у стены и курили несколько человек в белых халатах. Она, не раздеваясь, вошла в комнату родителей. Мама лежала на кровати, а отец сидел возле нее, уронив голову.
– Не казните вы себя так, Степан Харитонович, вы же понимаете сами, что уже ничего сделать было нельзя, – ровным голосом с кавказским акцентом говорила какая-то женщина в белом халате с явно проступавшей полоской растительности на верхней губе.
Поминки устроили в заводской столовой. Все хлопоты по организации похорон взял на себя Петя. Он раздавал указания, кому что делать, где стоять и что держать, и сейчас чувствовал себя главным действующим лицом в финальной сцене режиссированного им действа. Когда все уселись за составленные в один ряд столы, Петя, постучав ложкой по рюмке, громко объявил:
– Слово предоставляется председателю партийного комитета нашего завода Кириллу Денисовичу.
Отец и Лев Семенович, почти не расстававшиеся последние два дня, переглянулись и оба опустили головы.
Речь Кирилла Денисовича, а это была именно речь, подходила скорее для передовицы в газете. Петя внимательно слушал говорившего и Ане показалось, что он зааплодирует, когда докладчик завершит свою речь. Из этой, состоявшей в основном из заезженных штампов речи, Аня узнала, что незадолго до смерти мама со своими сотрудниками была удостоена государственной премии и что теперь предстоит заняться оформлением бумаг для получения этой премии. После первой выпитой рюмки Петя вновь поднялся.
– А сейчас слово предоставляется, – но договорить он не успел.
Стараясь казаться спокойным, Лев Семенович перебил его, предложив просто помянуть покойную Елизавету Михайловну.
– Светлая ей память, – сказал он и выпил рюмку.
Петино лицо налилось краской. Произнося четко каждое слово, он громко сказал: «У нас, русских людей, принято провожать в последний путь своих товарищей добрыми словами, а не молча пить водку».
Сережа и Роза, сидевшие рядом с Аней, шепотом попрощавшись с ней, ушли первыми. Сразу же за ними стали расходиться сотрудники отца и друзья Льва Семеновича, хорошо знавшие маму.
Когда они остались вдвоем в своей комнате, Петя начал плакать, говорил, что хотел все сделать как лучше и по-людски проводить Елизавету Михайловну. Аня молча гладила его по голове, лежавшей у нее на коленях.
Льва Семеновича она провожала одна. Было видно, что он хочет что-то сказать ей, но не может. В его глазах была неизбывная печаль. За эти несколько дней он постарел буквально на глазах и, поцеловав его на прощание, Аня понимала, что видит его в последний раз и что со смертью мамы и его отъездом для нее заканчивается та, прежняя жизнь, которую она привыкла считать своей. Открытка, сообщавшая о смерти Льва Семеновича, пришла меньше, чем через год.
– Степановна! Ты заснула, что ли? Вон и телефон у тебя звонит, звонит, а ты не отвечаешь! – сосед стоял над ней и тормошил ее за плечо.
– Ох, видно разморило, – ответила она и взяла телефон.
– Мама, – голос сына, был раздраженным и она как всегда, разговаривая с ним, почувствовала себя неизвестно в чем виновной. – Я не смогу приехать сегодня на обед. Передай Нинке, что я заеду позже.
Мальчик родился недоношенным и первый год жизни непрерывно болел. Петя обвинял ее в том, что это она виновата – не следила за собой во время беременности, пила и на поминках матери, а потом еще и на свадьбе своей Розы, хотя туда и вовсе ходить было незачем.
Без помощи отца, все свободное время которого было посвящено ребенку, неизвестно, смогла бы она вообще закончить институт. Петя был все время занят на работе, заниматься ребенком не хотел, говоря, что он и так достаточно устает на заводе. К моменту получения диплома об окончании института мальчик превратился в розовощекого толстенького карапуза часто называвшего деда папой. Это выводило Петю из себя.
– Ты, что, не можешь научить ребенка, кто его отец? – кричал он.
Свои первые годы работы в школе Анна Степановна почти не помнила. Она хронически ничего не успевала делать, все время хотелось спать, и потому свою вторую беременность восприняла, как избавление от обязанности сидеть ночами над проверкой школьных тетрадок. С появлением второго ребенка в доме стало тесно. Они поменялись с отцом комнатами, но это не улучшило положения. Петя стал настаивать на покупке своего дома.
– Если бы твой отец не тратил черт знает, куда деньги от доставшейся ему премии Елизаветы Михайловны, то нам бы хватило на покупку дома, – говорил он, злобно косясь на Степана Харитоновича.
Как потом выяснилось, ни копейки из этих денег истрачено не было, отец отдал все деньги, но этого было мало. Еще несколько лет пришлось экономить буквально на всем, пока они не смогли купить себе дом. Места здесь хватало для всех, но вновь туалет был во дворе, и вновь приходилось топить печь. Отец отказался переезжать с ними, а Петя был счастлив, почувствовав себя, наконец, хозяином. С первых дней переезда он начал достраивать и перестраивать дом и этот процесс, растянувшийся на многие десятилетия, захватил его полностью.
Анна Степановна долго не могла устроиться на работу. Молодой женщине с двумя детьми, желавшей работать на полставки, вежливо обещали сообщить, если найдется такое место, но забывали о своем обещании, как только за ней закрывалась дверь. Помог ей Сережа, ставший к этому времени директором одной из центральных школ города, и взявший ее на работу к себе в школу.
Сначала Анна Степановна пыталась жить на два дома. Бежала после работы к отцу, готовила еду на несколько дней. Затем забирала детей из детского сада и только после этого возвращалась в их новый дом и бралась за неиссякающую домашнюю работу. Очень быстро стало понятно, что так жить ей не удастся и постепенно ее приходы к отцу становились все реже и реже. Казалось, отец не замечал ни ее приходов, ни ее отсутствия, полностью погруженный в свою работу.
Однажды он позвонил ей на работу в школу и попросил о помощи. К нему в гости должен был приехать тот самый француз, который написал воспоминания о концлагере. В те времена частный визит иностранца был неординарным событием. Снова помог Сережа, добывший немыслимые деликатесы и организовавший «культурную программу» для гостя, в которую входило и выступление отца и господина Анри перед школьниками с их воспоминаниями. Отец очень волновался, писал и переписывал заново текст выступления, просил, чтобы Аня прочитала и подкорректировала, где нужно. Сережа сказал, что подменит ее в школе и освободил на неделю от уроков. Она вполне сносно знала французский, и была заодно и переводчиком, хотя отцу и господину Анри переводчик не требовался – они общались между собой на смеси немецкого, французского и русского языков.
Рассказ отца о концлагере дети выслушали с почтительным вниманием, но особого интереса у них он не вызвал. Когда же на сцену вышел господин Анри и стал рассказывать не о военном времени, а о своем родном городе Марселе, о довоенном детстве в большом портовом городе и о современной жизни во Франции, посыпалось такое количество вопросов, что Аня едва успевала переводить. Всю неделю она находилась в напряжении и растерянности, зачастую не находя ответов на вроде бы простые вопросы иностранца. В последний перед отъездом вечер господин Анри достал из своего огромного чемодана бутылку «Наполеона», напомнив о своем обещании выпить со своим русским другом Степаном настоящего французского коньяка, если они выживут.
После первого выступления перед школьниками отца стали приглашать перед днем Победы в разные школы. Его воспоминания, которые Аня продолжала редактировать, обрастали подробностями, становились все ярче и красочнее. В них появлялись детали, не укладывающиеся в сложившуюся уже традицию рассказов о войне. Она обводила абзацы с такими деталями красным карандашом и спрашивала: «Может не нужно об этом рассказывать? Как-то не очень похоже это на правду».
– Почему же не нужно? Очень даже нужно! Это и есть правда! – кипятился отец.
– Но, ты же, это все детям рассказываешь!
– Конечно детям, кому же еще! Взрослые либо вовсе не воспринимают, либо считают все, выходящее за рамки их представлений, неправдой, как ты только что сказала. Да и представления, как и жизнь, вокруг, заметь, сейчас сильно меняются.
В этом отец был прав. Приметы новой жизни были на каждом шагу. То, что раньше они с Сергеем обсуждали у него на кухне, теперь во всеуслышание звучало с экранов телевизоров. Стали появляться книги, запрещенных раньше авторов. На первой волне новых веяний ее выдвинули в депутаты райсовета, что вызвало бурное негодование мужа. Она сначала возгорелась, стала ходить по квартирам своих будущих избирателей, выслушивала их беды и проблемы, но понимала, что помочь им не сумеет, и потому спокойно восприняла свой проигрыш на выборах. Первые, вспыхнувшие предчувствия перемен, погасли в потоке пустой говорильни, а внешние проявления этой новой жизни скорее пугали, чем внушали надежду.
– Аня, ты чему улыбаешься? – Отец удивленно смотрел на нее.
– Да, так. Вспомнила одну сцену в связи с твоей фразой об изменившейся жизни.
– Вот выйду на пенсию и тогда попробую написать настоящие воспоминания узника и рассказать всю правду, – продолжил он прерванную мысль.
Воспоминания так и не были написаны. В школы его приглашали все реже и реже, он начал пить, быстро напивался, становился плаксив и всякому, кто оказывался рядом, начинал рассказывать уже полные небылицы о своем военном прошлом. С работы пришлось уйти. Он снова перестал выходить на улицу. Сидел целыми днями в комнате, перечитывая старые журналы, и за этим занятием тихо умер.
Квартира отца, которую Анна Степановна думала передать сыну, по настоянию Пети была продана, а на полученные деньги Петя купил машину, о которой всегда мечтал.
Тень от вишни уже переместилась за пределы скамейки, солнце назойливо лезло в глаза. Приставив руку козырьком к глазам Анна Степановна увидела приближающихся к ней Нину и Аннушку. Они ожесточенно жестикулировали и разговаривали на повышенных тонах.
– Бабуля, хоть ты ей объясни, что глупо покупать дорогущее платье на один день, – говорила Аннушка, кивая на мать. – Что потом с ним делать? Я что, по двору в нем потом ходить буду? Лучше мне такие деньги пусть отдаст, мы с Лёвкой что-нибудь нужное купим.
– Когда, кстати, твой Лев появиться собирается? – спросила Нина.
– Обещал не опоздать к обеду. У него занятия около двух заканчиваются.
Сосед, так и продолжавший стоять возле своих ворот, с любопытством прислушивался к их разговору.
– Идемте в дом. Нечего на улице свои проблемы обсуждать! – Анна Степановна встала и, подталкивая Аннушку вперед, зашла во двор.
Телевизор продолжал греметь на весь дом. Петя спал сидя в кресле возле него.
– Господи! Оглохнуть же можно! – Нина выключила телевизор и, продолжая убеждать дочь, ушла с ней к себе в комнату.
– Слушай, Аня, ты говорила, что у тебя какие-то деньги припасены, – Петр Иванович смачно зевнул и потянулся.
– Есть немного, а что? – горький ком подкатился к горлу и застрял там.
– Ты отдай их мне. Мне нужно кое-что для машины купить.
– Когда они тебе нужны?
– А вот сейчас прямо и отдай, я сейчас хочу выйти.
– А к обеду ты возвратишься?
– Не знаю, не ждите меня.
– Хорошо, – с трудом сдерживая наворачивающиеся слезы, Анна Степановна вышла из комнаты и пошла к лестнице, ведущей к мансарде. Поднявшись к себе, она села на кровать, хотела вволю поплакать, но слез не было. Машинально взяла книгу, лежащую на тумбочке возле кровати, надела очки, полистала страницы в поисках места, на котором остановилась вчера, нашла, однако сосредоточиться на чтении не смогла.
В школе женщины коллеги смотрели на нее с завистью – муж работает в райкоме партии, дети учатся на пятерки, директор к ней благосклонен – все признаки благополучия на лицо. А когда она получила звание «Заслуженного учителя», то уловила в словах своих коллег еще и лесть, больно царапавшую сознание.
Дети, действительно, учились отлично, казалось, не прилагая к этому особых усилий. Володя рос нелюдимым мальчиком, проводившим все время либо за чтением книг, либо, общаясь с дедом, пока тот еще был жив. Отношения с отцом у них так и не сложились. После первого курса он пошел в армию, а вернулся оттуда совсем замкнувшимся. Учебу в институте оставил, устроился работать в милицию, и через год женился. Отношения с невесткой у Анны Степановны не заладились с самого начала. Скандалы и истерики с криками: «Твоя мама меня не любит!» устраивались с завидной регулярностью, и, в конце концов, Володя со своей женой отправились жить к ее маме. Анна Степановна несколько раз предпринимала попытки наладить отношения, ходила в гости, делала подарки. На некоторое время воцарялся хрупкий мир, разрушавшийся из-за какой-нибудь ничтожнейшей причины. После последней такой попытки, закончившейся совсем уж грандиозным скандалом, невестка никогда больше не приходила к ним, а свою вторую внучку Анна Степановна увидела только, когда та выросла и сама пришла знакомиться.
Пухленькая девочка Нина к окончанию школы превратилась в толстушку и убежденную холостячку. Она с отличием окончила институт, получила престижную работу, но через год забеременела. На вопрос о том, кто отец будущего ребенка со смехом отвечала, что это ей Бог послал. После года сидения дома с ребенком, она решила не возвращаться на работу и начала вместе со своей бывшей сослуживицей сначала возить «тряпки» из Турции, а затем организовала свой магазин. Несколько раз разорялась и начинала все с исходной позиции, пока не уехала в Москву, где по ее рассказам все стало получаться как нельзя лучше.
Вначале девяностых Петины сослуживцы организовали торговую фирму и предложили ему занять пост директора. Через несколько лет учредители перессорились между собой, фирма развалилась, и с тех пор Петя нигде не работал. В последние годы он снова стал функционером в местном отделении какой-то партии с броским названием.
Пять лет назад Анна Степановна вышла на пенсию. Сергей к этому времени в школе уже не работал, уйдя на пенсию на год раньше. У него случилось несколько сердечных приступов и врачи стали настаивать на том, чтобы он оставил работу. С новым директором отношения не складывались. Случилось несколько неприятных инцидентов, после которых она подала заявление. Первый год она томилась вынужденным бездельем, даже начала давать частные уроки по протекции своего бывшего ученика для детей новых хозяев жизни, облюбовавших соседнюю улицу для своих особняков. Затем увлеклась затеей издать воспоминания отца, но быстро поняла, что сейчас это никому не нужно. Последние несколько лет, она полностью посвятила воспитанию Аннушки, обнаружив однажды ее чудовищное невежество.
– Поделом, – подумала Анна Степановна, – была же первая мысль уйти с той скамейки, с которой все началось. Теперь уж сначала не начнешь.
– Аня! Мне уже нужно идти. Дай мне деньги! – послышался со двора голос мужа.
Да, деньги. Она и забыла, зачем пришла сюда. Деньги лежали в верхнем ящике старого маминого подзеркальника, с которым она не могла расстаться. Анна Степановна поднялась с кровати, чтобы взять деньги, и в тот же момент услышала тяжелые шаги мужа, поднимавшегося к ней по лестнице. Нет, он не должен войти сюда – мелькнуло в голове. Она быстро достала деньги и пошла к двери. Петя стоял в дверях, с любопытством оглядывая ее убежище.
– Вот, возьми, – протянула ему деньги.
– Дай-ка я посмотрю, как ты здесь устроилась. – На его губах была снисходительная усмешка.
– Возьми деньги и уходи. Тебе здесь нечего делать. – Анна Степановна подошла к мужу вплотную, не давая возможности войти в комнату.
– Чего это – нечего? Это вроде и мой дом тоже! – Он попытался сделать шаг в комнату.
Анна Степановна начала выталкивать его из комнаты упершись обеими руками ему в грудь. Отступив от неожиданного натиска, Петр Иванович не удержал равновесия и тяжестью всего тела оперся на перила, которые сразу проломились. Он неуклюже попытался ухватиться за торчавшие обломки, но только вырвал их, и рухнул вниз.
Анна Степановна медленно спустилась по лестнице вниз, мельком взглянула на неестественно вывернутую голову мужа, лежавшего на земле, и отвернулась. Она подумала, что теперь придется с опаской ходить по этой лестнице – когда еще перила исправят. И совсем некстати всплыли вдруг в памяти кадры из недавно виденной передачи по телевизору о женской тюрьме. Она медленно оглядела двор и увидела нервно икающую Аннушку, стоявшую рядом с расширенными от ужаса глазами.
– Иди, звони дяде Володе. Пусть немедленно приезжает. Скажи ему, что дед упал с лестницы и разбился, – обратилась она к внучке. – Да, уймись же ты, не стой как истукан.
Скрипнула калитка и во двор влетел запыхавшийся Лёвка с букетом цветов и разноцветной коробкой в руках.
– Анна Степановна! Дорогая! Мы с Аннушкой, – он подошел к своей, все еще икающей, будущей жене и обнял ее за плечи, – поздравляем вас с днем рождения! Вот! А это новый телефон с крупными буквами, как вы хотели. Мы вас очень любим. Будьте здоровы! Только денег никаких не нужно.
Анна Степановна проследила за его взглядом и увидела, что сжимает в руке деньги, которые достала, чтобы отдать Пете.
Аннушка, отодвинув рукой Леву, нервно шепча: «Не сейчас, не сейчас».
Бросилась Анне Степановне на шею и, подавляя все еще мучающую ее икоту, зашептала прямо в ухо: «Бабуля, милая, я никому ничего не скажу. Он просто оступился и упал. Просто оступился».
