СЕМЬ ИСКУССТВ

После приезда в Москву еще один экзамен по военке — государственный, а из-за «двойки» на сборах на госэкзамене выше трех баллов не ставят, по крайней мере, так говорили старшекурсники. Обидно, придется один семестр жить без стипендии (она, кстати, уже у всех повышенная: 46–50 рублей).

Михаил Плотников

ПОДПОЛКОВНИК БЕРЁЗКИН

Ученая дама ехала в финском поезде из Хельсинки в Турку, где в университете первый раз я увидел Берёзкина Владимира Яковлевича, когда он был еще майором. Скорее всего, это было в июне 1970 года. Тогда многие девятиклассники учились на заочных подготовительных курсах при МГУ, и нас в первые две недели июня приглашали на сессию: читали лекции по математике, физике и русскому языку в аудитории 01 Главного здания, а лекции по химии — на химфаке. Я столкнулся на лестнице напротив учебной части со смуглым, или сильно загоревшим, усталым человеком, в повседневной форме майора.

Следующее «знакомство» с ним произошло на втором курсе. К нам стали часто заходить ребята-третьекурсники, с которыми мы вместе были в стройотряде. У них подполковник Берёзкин начал вести военку (студенты за три года проходили курс среднего военного химического училища). Они взахлеб пересказывали его перлы. Например, пришел на первое занятие, представился: «Моя фамилия — майор Берёзкин». А сам уже подполковник… Скорее всего, анекдот, ведь для военных звание — это святое. Возможна и оговорка, из которой студенты слепили анекдот. С другой стороны, это характеризует преподавателя как незаурядную личность, как говорится, «был культ, но была и личность»[1].

На втором курсе занятия по военке — что-то вроде курса молодого бойца — вел подполковник Борисов (уже не помню его имя-отчество), военную историю читал генерал-лейтенант авиации Шиманский, а может, я путаю (в списках генерал-лейтенантов авиации его фамилию не нашел), так он нам много рассказывал, как воевал рядом с французами полка «Нормандия — Неман».

В Брянске у меня есть знакомый летчик из этой же дивизии — Тарасов Дмитрий Афанасьевич. У него пять орденов Красного Знамени, три Красной Звезды, медаль «За отвагу», а начинал он сержантом в 1943 году, воевал в Корее. Так он сказал, что о таком офицере, ставшем генералом, он не помнит, хотя кто-то с похожей фамилией вроде был.

Но вернемся к герою моих воспоминаний. На третьем курсе разделы «Дозиметрические приборы» и ОМП (оружие массового поражения) читал подполковник Берёзкин. К сожалению, имена и отчества подполковника Телегина и начальника цикла полковника Разживина забыл, а вот подполковника Подвязкина звали Мариво Леонидович (позже я с удивлением обнаружил в чьих-то воспоминаниях, что его звали Марио, но он никого из нас ни разу не поправил). Теперь понимаю, что у Берёзкина был талант преподавателя от бога. Читал курс хорошо, а главное, требовал выучить и дисциплину держал на уровне… На каждом занятии проводил краткие контрольные работы, задавал что-то прочитать дополнительно.

Первая контрольная по дозиметрическому прибору ДП–63 (или по ДП–5А) прошла у меня с большим трудом на «тройку». В этот же день подполковник Берёзкин порекомендовал по ОМП прочитать книгу Роберта Юнга «Ярче тысячи солнц»[2] — про первую атомную бомбу. Через неделю контрольная работа. Моя тема — «Дать определение критической массы»… Книгу Юнга я не прочел, но «вывернулся» — в десятом классе учитель физики поручил мне сделать доклад об атомной бомбе. В библиотеке я взял книгу «Люди и атомы» научного репортера У. Лоуренса, единственного журналиста, который наблюдал создание и испытания этой бомбы от начала и до конца. Выяснилось, что прочитанное в 1971 году я хорошо помнил и через три года. Поэтому за пять минут успел все написать: две строчки — ответ на вопрос, и целых две страницы из книги — как определяли критическую массу, и чем это закончилось для того физика (получил сразу смертельную дозу, умер через месяц) и остальных сотрудников лаборатории. Мне пришлось схитрить: подписал — из книги Роберт Юнг «Ярче тысячи солнц»…

А задание подполковника Берёзкина я все-таки выполнил, пусть и сорок лет спустя (Дюма отдыхает!). Мне вдруг захотелось для себя понять: была ли та моя хитрость по большому счету обманом? В сущности Лоуренс и Юнг написали одно и то же. Самыми большими «обманщиком» оказалось издательство и, возможно, переводчик, которые выпустили книгу У. Лоуренса в СССР позже книги Р. Юнга. Ну а мой обман — это военная хитрость ленивого студента.

Дальше было еще интереснее. Подполковник Берёзкин рассказал всему курсу, какой уникальный курсант учится вместе с ними — за неделю нашел в библиотеке рекомендованную книгу и даже прочитал ее. После чего все знакомые начали допытываться: «А ты, правда, брал и читал эту книжку?» Некоторые так смотрели, так смотрели, разве что у виска пальцем не крутили. Ребята, говорю, эту книжку я и в глаза не видел, у меня даже времени читать нет, просто в школе прочитал Лоуренса и все помню. Думаю, большинство не поверило.

В конце семестра подполковник Берёзкин — после консультации с командиром нашего взвода Сашей Хорлиным, который возражал, так как почему-то сильно меня невзлюбил — все же поставил мне за экзамен «пятерку автоматом». Поздравил и крепко пожал руку. Впечатлило это меня очень: сам пониже меня, худощавый, а рука шире моей в полтора раза и намного сильнее. Может, поэтому, после того как я стал сам преподавателем, мне нравится при первой возможности ставить студентам экзамен-«автомат», и желательно до сессии. Если экзамен последний — каникулы будут длиннее, если не последний — студент лучше подготовится к другим экзаменам: может сработать «эффект зачетки» — человек сдает первый экзамен, а у него уже стоят «пятерки»…

За прием экзаменов до сессии меня несколько раз сильно ругали, после чего я таких деканов просто обманывал — до сессии объявлял студентам оценки, говорил, чтобы на экзамен не приходили, только пусть передадут зачетку через друзей или старосту группы. Некоторым ставил экзамен в зачетку, а в ведомость уже на экзамене, но за это мне могли «дать и по шапке» — считается большим нарушением, но никто из студентов меня не заложил.

Потом многие годы меня интересовало, а читал ли сам подполковник Берёзкин книгу Юнга? Первый вариант — читал, забыл, а у меня в ответе что-то похожее, и поставил за старательность и хорошее сочинение. Может быть, но вряд ли. Второй вариант — может, он тоже читал Лоуренса, а не Юнга — у Лоуренса было написано, что он единственный журналист, допущенный к секретным материалам. Может быть. Третий вариант — у Лоуренса и Юнга написано одно и то же, я отбросил, так как Лоуренс писал, что он единственный. Четвертый вариант — не читал, я тоже отбросил: не тот человек Берёзкин, фронтовик, сказал — сделал.

В 2013 году у меня появилось немного свободного времени — нашел в интернете этого Юнга. Действительно, все написано как у Лоуренса, только на русском (возможно, и на английском). Юнга издали в Германии раньше, чем Лоуренса в Штатах. Как-нибудь проверю. В общем, я решил, что самый вероятный третий вариант — подполковник Берёзкин книгу Юнга читал точно.

…Летом 1974 года наш стройотряд работал в совхозе. Большинство — после третьего курса, но есть ребята и девчонки постарше. После сборов в стройотряд приехал Виталий Тарасов — это называлось «доезжать». Виталий очень хорошо отзывался о Берёзкине. Во время учебы их курс к нему относился нейтрально, всё как обычно, а вот после сборов — великолепные отзывы. Почему? Оказалось, что чем труднее сборы, тем более человечным, по сравнению с другими офицерами, становился подполковник Берёзкин.

1975 год, конец июня, мы собираемся на военные учебные сборы в летние лагеря. Нас разбили на взводы. Отъезжаем часов в семь вечера с Казанского вокзала, едем в плацкартных вагонах. Куда — не говорят, как одеться, тоже, правда, предупредили о подворотничках, иголке и умывальных принадлежностях.

Лето, тепло. Обуваюсь в сандалии, кроссовки прячу в рюкзак. Как потом оказалось, это было неправильное решение, моя большая ошибка. На занятиях по военке нам часто рассказывали про марш-броски, что командир должен привести на финиш всех здоровыми, что обувь должна быть удобной, что мелочей не бывает, но вот мне это не помогло…

На рассвете разбудили, выгрузились на каком-то полустанке. Нас встретил высокий, стройный старший лейтенант, приказал погрузить рюкзаки в машины, построиться. Сказал, что будет командиром нашей роты.

— Направо! Бегом! Марш!

Побежали. Почти сразу приказ — «Вспышка справа!». Падаем на землю, головой в сторону вспышки, закрываем голову руками.

— Отбой!

Встали, побежали.

— Вспышка слева!

Падаем на землю головой в сторону вспышки, закрываем голову руками.

— Отбой!

Встали, побежали. И так бежим восемь-десять километров, в голове пусто-пусто. Песок в сандалии попал быстро, скоро стер ноги, но боли не было. Прибежали. Построились по взводам. Нам выдали обмундирование, свою одежду мы сунули в рюкзаки. Кое-как оделись, намотали выданные портянки, обулись в сапоги. Форма образца 1945 года — ребята-армейцы давятся от смеха (на нас форма сидит, как на корове седло!). Подгонять будем позже. Повели завтракать. Что ели, не помню.

После завтрака идем строиться. Нас пять взводов, мы — первый взвод, командир — «наш», старшина-пограничник Боря Самарцев, выпускник подготовительного отделения (для краткости их называли рабфаковцами). Умеет делать все и очень быстро. У радиохимиков командир — Миша Серобабин, тоже рабфаковец. Тремя остальными взводами командуют практиканты — будущие выпускники СВВХУ (Саратовского высшего военного химического училища). Командир нашего второго отделения — Женя Вахрушев. Он служил в армии, говорили, что пошел служить сам, добровольно, после первого курса химфака.

Построились, идем подгонять форму. Ноги стерты, ковыляю. Отправили к фельдшеру, сержанту из части. Нас таких собралось человек десять. Ноги стерты в кровь — теперь неделю будем ходить в тапочках.

Боря уже рвет и мечет: он поставил задачу — первый взвод должен быть первым во всем, всегда и везде, а я стою в строю в тапочках. На многие занятия не хожу, меня используют на хозработах. У Бори постоянно рапорты: «Один отсутствует по причине такой-то». Особенно Боря мечтает опередить курсантов, а Мишу Серобабина он даже не берет в расчет. Надо сказать, что после ПО, на младших курсах Миша занимал какую-то должность в студсовете. Спокойный, немного угрюмый человек, его в общежитии почему-то побаивались и избегали. Как к нему тогда относились радиохимики, а он из их группы, точно не знаю, но после сборов Мишу стали уважать очень сильно, особенно я — ведь у меня командиром был Боря Самарцев. Борю многие и в общежитии не любили, а после сборов стали просто ненавидеть.

Не понимал, не понимаю, и до сих пор понять не могу — почему? зачем? для чего? — Боря так выслуживался, он же собирался учиться в аспирантуре, а не служить в армии. Хотел бы, мог бы служить офицером в погранвойсках, стал же старшиной за два года…

У меня и еще двоих курсантов хозработы. Везем в домик при стрельбище кровати, столы, стулья для наших преподавателей-офицеров. Они будут там жить, подальше от шума и взглядов студентов — подполковник Телегин иногда любил «погудеть». Нас встречает сержант в тапочках, бриджах, волосы до плеч — никого нет, загорает. На полигоне он старший, живет с апреля. Видит подполковника Берёзкина, ищет пилотку, не находит, вытягивается по стойке «смирно». Берёзкин быстро машет рукой — «Вольно!», ему неудобно перед нами. Говорит: «Такая вот у него служба. Рай, а не служба — дембель!».

Мы проходили сборы на базе ОБХЗ (Отдельного батальона химической защиты). Наших подполковников рядовые и сержанты не боялись, разве немного остерегались, завидев, — немного тянулись, но без особого рвения, на всякий случай. Вдруг кто-то что-то скажет их подполковнику — командиру ОБХЗ — ему неудобно будет. Наши преподаватели это понимали, возможно, кроме майора Данилюка, но о нем чуть позже.

Попадаюсь я как-то подполковнику Берёзкину на глаза. Вид у меня забитый, ноги в бинтах и тапочках. Ковыляю, но работаю. Посмотрел он и говорит: «Ты, Миша, особенно не переживай, сборы закончатся быстро».

Через неделю Жене Вахрушеву присвоили звание «младший сержант», мои ноги еще плохи, но пришлось надеть сапоги — в среду начались занятия по тактике. У меня в автомате ствол забит солидолом — патрон не влезает. Майор Данилюк вставляет патрон в затвор, рукой закрыть затвор не может, бьет ногой, стреляет в землю, и солидол весь вылетает. Подает автомат мне — «Держи, пользуйся».

Бегаем, наступаем, стреляем холостыми, потом идем копать окопы для стрельбы лежа. Окопы маленькие, норма — пятнадцать минут, у нас до обеда час. Майор Данилюк, который рассказывал нам, что он десять лет служил в охране Кремля, построил нас в полдень на стадионе. Солнце над головой, жара. Сорок минут стоим и выслушиваем инструкции, некоторым ребятам стало плохо. Потом пошли копать окопы. Лег, достал лопатку, вырезал перед своим носом три куска дерна, положил спереди, съел в окрестностях своего окопа весь щавель. Большинство оценок — «тройки» и «двойки», армейцам — «отлично».

На второй неделе лагерей у меня разболелись зубы, анальгин не помогает, хотел выпить две таблетки сразу — отобрали. Два раза на неделе ездил в Вязники в стоматологическую поликлинику. Боря кипит. Зубы вылечил, на обратной дороге посетил госпиталь при ОБХЗ. Там лежит Валера Головин — у него что-то с желудком. Пройти через КПП нельзя. Зашел в магазин. Купил ему печенье, второй вход в магазин — из части, свободно прошел в госпиталь, обратно — опять через магазин.

Через неделю занятия по тактике проводит подполковник Берёзкин. Бегаем, отступаем, стреляем холостыми, потом идем копать окопы для стрельбы стоя. Окопы большие, норма — 45 минут, у нас до обеда час. Жара. На десять минут Берёзкин заводит нас в рощу. Стоим в тени, Владимир Яковлевич инструктирует:

— Третье отделение, все низкие — окопы по норме. Второе отделение, вы выше — окопы на десять сантиметров ниже нормы. Первое отделение, вы еще выше — окопы на двадцать сантиметров ниже нормы. Дерн сложить отдельно, потом использовать для маскировки.

Мы не копали, а лопатами, как ломами, долбили землю, потом выбрасывали ее руками. Окопы замаскировали. По времени уложились все.

Оценки… всем можно было ставить «отлично», но всем нельзя. Берёзкин придирается: маловато травы на бруствере — «четверка», попала земля на автомат (что такое для АКМ крошка земли, если из него сразу можно стрелять, вытащив из грязной лужи) — «четверка». «Троек» не было. Потом командует:

— Сейчас пойдем на обед, но окопы сначала нужно закопать. Закопали, утрамбовали и заложили дерном. За пять минут.

Три раза ходили стрелять — два раза из автомата, один раз из пистолета. Из автомата стреляли «нулевое упражнение». Подняли рано, солнце в глаза, ни мишени противника, ни пулемет не вижу. Куда стрелял — не знаю. Первое упражнение: солнце сбоку. Десять патронов — отстрелял на «тройку». Боря бесится (все-таки он меня «доставал» сильно).

Стрельба из «макарова». Солнце за спиной. Выбил двадцать семь — это на «отлично». Подходит Самарцев: «Молодец, Михаил».

«Боря! — говорю, — это я представил, что за мишенью стоишь ты». Последнюю неделю он ко мне не подходил, да и учений не было, стали готовиться к экзамену по технике.

Экзамен принимает подполковник Телегин. Мне попался самый легкий билет. Первый вопрос ответил, второй вопрос — установка БУ–4М (это большая стиральная машина, бучильная установка для дегазации обмундирования всего взвода; иногда ее называли крайне неприлично), а я ТТХ (тактико-технические характеристики) толком не знал, эх, «повезло»… «Неуд»!

После приезда в Москву еще один экзамен по военке — государственный, а из-за «двойки» на сборах на госэкзамене выше трех баллов не ставят, по крайней мере, так говорили старшекурсники. Обидно, придется один семестр жить без стипендии (она, кстати, уже у всех повышенная: 46–50 рублей).

Прихожу на экзамен. Беру билет, готовлюсь, попадаю в руки комиссии в составе подполковников Берёзкина и Подвязкина. Неплохой расклад, но на душе все равно тоскливо — летний экзамен не пересдается. Отвечаю. Все отлично. Берёзкин спрашивает, мол, за что «двойка»? Отвечаю.

— Знаешь?

— Да.

— Слушаем…

Берёзкин смотрит на меня задумчиво: «Ты же у меня учился хорошо». Мариво Леонидович: «У меня тоже». Посмотрели друг на друга и ставят «хор». Говорят, что это был первый случай на химфаке.

…Прошло много лет. Я в Москве не был с 1986-го по 2001-й, потом приезжал в 2006-м. Рассказал об определении критической массы на банкете — всем понравилось.

Осень 2010 года. Скоро 35-летие выпуска. Решил поискать в интернете о Берёзкине. Все нашел: полковник, год рождения (30 апреля 1926 года), адрес, телефон, имя жены (Галина Петровна). Перед Новым Годом звоню им домой.

Трубку взяла женщина, голос молодой:

— Кто это?

И как спросить о нем? Жив ли? Ему ведь должно быть уже много-много лет.

— Здравствуйте! Это квартира Берёзкиных?

— Да.

— Галина Петровна?..

— Да.

— Скажите, пожалуйста, а Владимир Яковлевич когда-нибудь работал в МГУ?

— Да, на химфаке, около десяти лет.

Галина Петровна ждет следующий вопрос, я тяну время, спрашивать дальше боюсь. Она выручает.

— Его сейчас нет — пошел на почту, будет через час. (Именно так — четко, по-военному.)

Ура! Жив! Звоню через час. Трубку берет он сам. Поздравляю его с Новым Годом и желаю, желаю, желаю…

Спрашивает, кто я. Представляюсь: ваш студент-курсант, выпуск 1976-го, экзамен сдавал в 1975-м, звать так-то.

— Мишенька, ты представляешь, сколько у меня было студентов?

Напоминаю о Томасе Юнге, о Боре Самарцеве, о Вязниках.

— Не помню. Миша, ты же знаешь, мне много лет, возраст… Потом он еще немного поспрашивал обо мне, поблагодарил, и мы распрощались. Следующий раз я ему звонил 30 апреля 2011 года, поздравил с 85-летием. Поговорили достаточно кратко — Владимир Яковлевич по телефону много не разговаривает, все по-военному — быстро, четко, ясно. С тех пор звоню ему два раза в год — поздравляю с Днем рождения и Новым годом.

На банкете в честь 35-летия выпуска я рассказал об определении критической массы еще раз — всем опять понравилось, но кое-кто из однокашниц нашу военку не оценил. Пришлось им объяснить, что благодаря военной кафедре у них лично был лишний выходной, пока мы на занятиях — они отдыхают. Рассказал, какой уникальный человек подполковник Берёзкин, как в 1994 году после нескольких лет работы в школе он получил звание «Заслуженный учитель» (очень редкий случай для офицера запаса, для военрука в школе и, особенно, для Москвы), что он воевал, есть ордена, медали и еще медаль «За отвагу». Дошло, поняли, прониклись…

В середине мая 2013 года сидим в лаборатории у Сергея Еремина. Опять вспомнили военку. Позвонили Берёзкину, говорили с ним несколько человек, потом ребята собрали для него подарок и отправили меня к нему.

Приезжаю. Он вышел ко мне, открыл подъезд, пригласил домой. Живет на втором этаже, вышла познакомиться со мной Галина Петровна — все-таки гость из далекого прошлого, и многих из тех времен уже нет — погиб в автокатастрофе подполковник Телегин, умерли Разживин, Подвязкин… Хотели накрывать стол, но я отказался — только что из-за стола, скоро поезд, лучше посидим, поговорим, сфотографируемся (фотографии я потом отослал Володе Беляеву). Оставил свои адреса и телефоны, они обещали связаться со мной через дочь или внуков.

В 2014 году сделал фотографии на цветной бумаге, скачал и распечатал несколько черно-белых фотографий за 1975–1977 годы. Хотел передать их в Москву, но не удалось.

Звоню Владимиру Яковлевичу 30 апреля 2015 года несколько раз, начиная с утра, хочу поздравить с Днем рождения. Трубку никто не берет… Похолодел. Звоню 1 мая, 9 мая — трубку не берут.

Все?

Еду на встречу стройотряда «Казахстан–2», на следующий день — День химика. В субботу встречаю Виктора Гевличева и Валеру Кецко, сбрасываем друг другу разные снимки. Десять утра. Звоним Берёзкину. Трубку берет он сам! Говорит, что был в санатории — мы рады, поздравляем его с Днем Победы…

Вот такой рядом с нами жил и работал удивительный человек!

Примечания

[1] «Да, был культ… Но была и личность!» — слова из интервью советского писателя М. А. Шолохова (1905–1984), лауреата Нобелевской премии по литературе (1965).

[2] «Ярче тысячи солнц: Повествование об ученых-атомниках» (1956) — документальная книга о создании в США атомной бомбы, написанная австрийским журналистом и писателем Робертом Юнгом. Завершается описанием судебного процесса 1950-х годов над Р. Оппенгеймером (американским физиком-теоретиком, «отцом атомной бомбы»). Название книги основано на стихе из Бхагавадгиты (памятника древнеиндийской религиозно-философской мысли), который Оппенгеймер процитировал после первого успешного ядерного испытания.