Роковые раковые меты —
голос глохнет прежде чем возник,
у страны кончаются поэты,
и язык скудеет как родник.
Юрий Михайлик
НА ЗАКАТЕ
ххх
На закате, когда птицы знают все про разлуку,
и душа слаба,
ты тихонько отнимешь прохладную руку
с моего лба,
ты отпустишь меня и опять, как когда-то
ничей, не твой,
становясь понемногу горячим закатом
сухой травой,
шелестящей волной по позднему зною,
огнем в степи —
если все это было – с тобой, со мною,
теперь стерпи…
Догорающий к полночи мячик, комочек,
обломок льда
над тобой, надо мной, над короткою ночью
умрет звезда.
ххх
Роковые раковые меты —
голос глохнет прежде чем возник,
у страны кончаются поэты,
и язык скудеет как родник.
Как в лесу над темными веками
в новые чужие времена
горький вой, усвоенный волками,
прозвучит. И снова тишина.
ххх
Все мы погибли над речкой Непрядвой –
и рождены, и убиты неправдой,
обречены на прокорм воронья,
глинистой струйкой по склону оврага –
ярость и ненависть, боль и отвага
катятся в общее море вранья.
Горько, бессмысленно и бестолково –
во поле глянешь – опять куликово,
где в беспробудных обидах легли
пиршеством воронов под облаками
эти недвижные черные камни –
памятью грузной и грозной земли.
ххх
Читал стихи, волнуясь, беспокоясь,
в их трудный ритм взгрызаясь на авось,
и в такт себе притоптывал, как поезд,
в том тамбуре, прокуренном насквозь.
Ни стихотворцем не был, ни поэтом,
но помнил точно, но читал всерьез.
И он любил Чухонцева. И это
ему зачтется там, среди берез.
ххх
А если тебе покажется, что ты, как обычно, прав,
выйди в чужую полночь, к звездам башку задрав,
превозмогая ужас, в музыку собери
то, что бродит снаружи, и то, что бредит внутри.
Волнуясь и задыхаясь, нас примут в этот расклад,
в линнеевский мрак и хаос, в отдел светляков и цикад,
на коротко, на немножко, на проблеск жизни живой,
как всхлип трехрядной гармошки в гармонии мировой.
ххх
Жизнь смеется, сердце бьется, а напьешься как всегда –
у зеленого болотца из копытного следа.
То ли буркнула беда, то ли булькнула вода,
то ли ты опять не понял, что случилось и когда.
Так и ходишь – без понятья, в тридевятом далеке,
и за что тебе проклятья на вороньем языке.
Слышишь — музыка молчит, клюква-ягода горчит,
и невнятно-непонятно, что морочит, кто кричит.
Хоть с веревкой на весу под осиною в лесу —
а тебя любая ветка ладит смазать по лицу.
ххх
Наверно, Млечный Путь накроет пеленой,
когда его качнуть шальной взрывной волной.
А над моей рекой ветвистая ветла.
И кто же я такой – все это сжечь дотла?
На берегу любви лепечущая речь…
И как же я смогу их нежность уберечь,
и как мгновенный след заметить поскорей
блеснуть успевший свет счастливых пескарей.
Как этот мир хорош без гибельных идей,
без этих пыльных рож и бешеных вождей,
как он цветет, поет, звенит над головой,
какой же он живой – до третьей мировой…
