СЕМЬ ИСКУССТВ

Я заметил, что в США человек куда с большей ответственностью контролирует свои лицевые мышцы и не позволяет себе строить рожи на публике. Случалось, в первые американские годы, сидя на лекции, я ловил на себе недоуменный взгляд профессора — что-то не так? А это на моем лице блуждала улыбка в ответ на какое-то мелькнувшее в голове воспоминание, быть может из далекого детства.

Илья Липкович

ПРАЗДНЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ О КУЛЬТУРНЫХ РАЗЛИЧИЯХ

Ничего личного

Обычно смену культурной матрицы не замечаешь, ибо меняешься вместе с ней. Но иногда в памяти вдруг всплывает нечто, что когда-то казалось норм (как сейчас говорят), а нынче кажется вопиющим.

Место действия — Алма-Ата начала 90-х. В нашей группе разработчиков экспертной системы по статистике за все время ее существования (1990—1993) потрудилось в общей сложности человек десять (включая руководителя проекта). Все — мужчины. Правда, на очень короткое время у нас появилась женщина-программист, Света. Она пришла по рекомендации главного программиста, Олега. Точнее, его жены, с которой Света, до того как пришла к нам, работала в школе. Жены своей Олег боялся даже больше, чем нашего начальника, и выполнял все ее прихоти. Света была очень полная, умная и добрая женщина. Дети ее обожали, она была востребована и известна в городе как прекрасный репетитор. Над первым Олеговым заданием она билась примерно две недели, похудела даже, просиживая дотемна в офисе и скрипя зубами. Через две недели Олег внимательно просмотрел все, что Света за это время «наструячила» (как он выражался), и выбросил в корзину. А Света вернулась в школу.

Потом между мной и Олегом состоялся примерно такой разговор, характерный для того времени и совершенно немыслимый в современной американской — да и, наверное, российской — фирме (Олег был человек серьезный и эгоцентрик, однако с острым чувством ответственности и даже со склонностью к самобичеванию):

— Никогда себе не прощу, что взял Свету. Зря только платили ей две недели!

— А на хрена ты ее взял?

— Жена просила, неудобно было — лучшая подруга. Да, фигню спорол. Тогда я не догадался, как правильно поступить.

— А как?

— Нужно было просто сказать: «Света, ты извини, но мы женщин не берем». И все. Никаких обид бы не было.

То есть, ничего личного — баб не берем. Я был вполне согласен с таким подходом.

О несовпадении культурных контекстов

Как-то к нам в офис зашел высокий молодой парень, казах. Такой вертлявый тип. Он то ли числился при Институте повышения квалификации, то ли имел с руководителем нашей группы какой-то личный бизнес. Шеф наш — интеллигентнейший человек, доктор экономических наук — как раз вернулся из своей первой поездки в США и, конечно, сказал вошедшему, что, мол, только что из Америки. Про Америку он рассказывал всем, кто к нам заходил, даже если человек случайно ошибался дверью или обращался с просьбой «воспользоваться телефоном».

Вертлявый оживился. Больше всего его интересовали «вещи», и даже не те, которые наш шеф привез оттуда, а те, что брал туда, — на продажу или обмен. Шеф даже не сразу понял, что он имеет в виду. Какие-такие вещи на продажу!? Тот говорит:

— Ну, плетки-то, конечно, взяли? А еще что?

При слове «плетки» в глазах шефа блеснул огонек. Он рассмеялся: «ну что вы, зачем мне плетки» и, возможно, подумал задним умом: а почему бы и нет?

Дискуссия о рыночной стоимости земли

Смена декораций. В начале 1994 г. я устроился работать в одну американскую фирму, оказывавшую помощь Казахстану в управлении жилищно-коммунальным хозяйством и, в более общем плане, всем, что на английском языке обозначается загадочным и желанным термином realestate. Начальник потребовал, чтобы я (в паре с более молодым сотрудником-практикантом) сделал расчет стоимости земельного участка: чему равна fair market value гектара земли. Эта информация нужна была для проводимых Всемирным банком занятий по оценке земельных участков. Мы с практикантом в один голос говорим: «Но ведь в Республике рынка земли пока не существует. Земля принадлежит народу, то есть государству. Покупать можно участок с застройкой». Начальник не верит: «Чушь собачья, в любой стране, и в вашей тоже, люди покупают землю. Пусть с застройкой. Скажем, поставят для вида туалет, типа сортир, и продают по бумагам туалет, а на самом деле — землю». Мы: «Правильно, но это не совсем то, что Карл Маркс или там Адам Смит понимали под рынком». Он: «Плевать на вашего Карла, да и на нашего Адама. Давай рыночную стоимость!» Мы: «Но ведь это весьма несовершенный рынок, это не то, что мы с вами, скажем, пошли на Зеленый базар и купили килограмм картошки. А тут нет ни прозрачности, ни сиюмоментности: нужно еще иметь связи, или придется простоять месяц в очередях, или же давать взятку. И на бумаге показывать одну цену (в тенге), а реально платить другую (в долларах)». Он вышел из себя: “I want a goddamn‘ market value. Stop this Soviet bullshit!” (Дайте мне такую-разэтакую рыночную стоимость!) Дескать, у вас чего ни хватишься, ничего нет. Такой, право, Воланд.

Раз начальство приказало, нужно делать. В результате мы составили замечательную и принципиальную схему приобретения земельного участка. Впрочем, схема эта была лишь отчасти принципиальна, но отчасти — беспринципна. Принципиальные отношения между покупателем, продавцом и госучреждением были показаны сплошными черными линиями, над которыми сверху были обозначены номинальные суммы в тенге, указанные в договорах, и примерное время стояния в общей очереди для оформления договора. Пунктирными линиями были показаны суммы в долларах, позволяющие избежать стояния в очередях, а серыми — фактическая сумма, выплачиваемая хозяину сортира (то есть участка) в долларах.

Начальник был в восторге и передал схему в руки просветителей из Всемирного банка. Те, конечно, пришли в ужас. Для нас же это был прекрасный урок, выявивший причуды рыночной стоимости и американского прагматизма. Жаль, схема эта не сохранилась.

Сколько мужику земли надо

Под чутким американским руководством занимаемся проектом жилищного законодательства Казахстана и беседуем с совхозным руководством на местах. Меня в совхозах принимают за американца, потому что я уже не понимаю их бредовых рассуждений с полуслова. Например, обсуждаем вопрос о разделе части земельного фонда и передаче участков в «долгосрочную собственность». Говорят: «Само собой, учителям школ участок не полагается». Американцы удивляются: «Почему? Они же учат ваших детей, по-своему вкладывают в комьюнити». Те в недоумении: «Но зачем учителю земля, что он будет с ней делать?» Американцы: «Ну не станет сам обрабатывать, сдаст кому-нибудь в аренду или продаст». Я невозмутимо перевожу и как бы поддакиваю американцам: мол, в самом деле, отчего не продать? Колхозники смотрят на меня с удивлением: «Позвольте, вы наш или не наш?» У меня за время службы в фирме и физиономия стала походить на американскую. Может, наивностью или сытостью. Впрочем, у колхозников лица тоже довольно упитанны. Я говорю, что «наш», но в самом деле, отчего бы учителю не дать участок, тоже ведь в семью копейка. Те только махнули на меня рукой как на безнадежно больного.

После — застолье. Селяне немного подобрели и стали рассказывать американцам всякие шутки-прибаутки, я перевожу как умею. Обсудили и разницу между нашим и ихним менталитетом. Один работник, заливаясь смехом, сказал, что, мол, наш человек привык на работе думать об отдыхе, а на отдыхе — о работе. Что-то такое из Задорнова. Принесли водку и баранью голову. Американцам как почетным гостям положены мозги. Переводчику — язык, а водителю нашему — глаза, чтобы лучше видел, куда ехать.

Покупка зиры в Самарканде

В нашей американо-алматинской фирме был свой повар — женщина-татарка, родом из Узбекистана. Она прекрасно готовила плов и другие жирные блюда, от которых наши американские начальники сначала приходили в ужас, а потом привыкли, как к некой полагавшейся им дозе местного разврата (впрочем, к последнему они тоже скоро привыкли).

Однажды я поехал в командировку в Самарканд помогать американцам в проведении какого-то учебного курса, и повариха попросила меня купить зиру. Если кто не знает, зира (по-английски cumin) — это такой ароматный порошок, добавляемый по вкусу в разные блюда, главным образом в плов. За зирой я должен был пойти на самаркандский базар.

— Только смотри, сразу не покупай. Они тебя начнут обманывать, подсунут зиру, смешанную с перетертой морковью. А ты прикинься знатоком, понюхай и скажи, что, мол, нет — это не настоящая. Они тогда поймут, с кем имеют дело, и насыпят тебе из другого мешка, уже настоящую. Конечно, за нее и заплатить придется подороже.

Меня поразило, что торговцы не только с легкостью признáют свой обман, но и попросят за «настоящую» зиру подороже. Как будто смешанная с морковью зира — это такой более дешевый ее сорт. Но в чужой мешок со своим уставом не лезут.

Все произошло так, как и предсказывала повариха. Как только я высказал предположение, понюхав с протянутой мне широкой ладони, что зира не настоящая, на меня со всех сторон обрушился гомон: «Иди сюда, я тебе продам настоящий зира!».

Видя, что мои подозрения никого, в том числе хозяина первой пробы, не обидели, а наоборот, настроили на деловой лад (до этого многие торговцы сидели, в полудреме склонив к своим мешкам бородатые головы в тюбетейках), я осмелел и еще несколько раз повторил процедуру с нюханьем и последующим выражением сомнения в подлинности. Несмотря на многоголосые зазывания, зиру я пробовал только у первого торговца, решив, что нужно работать с одним человеком и уже добиваться правды у него. А точнее, «из-под» него, потому что каждую новую пробу он доставал из каких-то потайных мешков, не выставляемых на обозрение.

Рука торговца все дальше уходила в глубины преисподней, на дне которой, очевидно, и покоилась самая настоящая зира, без примесей. Этот процесс напоминал поиски правды на судебном процессе, где обвиняемый с каждым разом все глубже заглядывает в тайники своей совести, пока не извлечет оттуда совсем чистую правду, без малейшей примеси лжи. Разница была в том, что платить за правду приходилось мне, а не уличенному в неправде. Метафоричность сцены усиливалась и тем, что предмет торга был своего рода символом обмана: исторически зира служила для сокрытия запаха протухшего мяса.

После нескольких раундов (новая проба, сомнение в чистоте, возгласы торговцев и собравшейся вокруг меня небольшой толпы зевак) я получил 300-граммовый пакет — правда, заплатив за него в пять раз больше цены «обычной» зиры. От моего пакета исходил чудный аромат, в котором были спрессованы века обмана, уверток и надувательства. Когда я принес пакет в свой гостиничный номер, комната до краев наполнилась душистым запахом. Я распахнул окно, но запах не уходил. Ночью мне снилось, что я сижу на дне колодца и сверху на меня из мешков сыплется золотистый порошок; я умоляю хозяина в разноцветной тюбетейке вытащить меня на волю, но он всё продолжает сыпать со словами: «Кущяй, кущяй, зира настоящий». Заходившие ко мне в номер за каким-нибудь делом знакомые слушатели, особенно слабого пола, падали замертво.

Вернувшись домой и придя на службу, я первым же делом принес пакет на кухню и с гордостью протянул поварихе. Она открыла его, понюхала и сказала: «Зира хорошая, но все-таки не настоящая».

Любознательный начальник

Как-то (весной 1995 г.) наша американская фирма, совместно с Всемирным банком, организовывала курсы по оценке недвижимости в Казахстане и республиках Средней Азии. В Узбекистане местом проведения курсов выбрали древний город Самарканд. Сначала приехали в Ташкент — там общий сбор; дальнейшее узбеки уже взяли под свой контроль. Руководил всем этим один начальник из Министерства жилищного хозяйства, небольшого роста узбек с круглым рябым лицом.

Из Ташкента в Самарканд слушателей отправляли междугородним автобусом. Только отъехали от гостиницы, как автобус остановился на обочине — оказывается, начальник поджидал нас там на машине, со своим водителем. Вскочил на подножку и оглядел весь салон проницательным взглядом из-под очков. Пересчитал участников по головам и сверил со своим списком. Тут же, пока автобус стоял на холостом ходу, вкратце обрисовал содержание курса. Оказалось, он не поленился и заглянул в учебные материалы (здоровенную папку-скоросшиватель — binder), чтобы быть на полголовы выше остальных слушателей. В двух словах рассказал, что такое present value, получаемое путем дисконтирования будущих потоков денежных средств по обслуживанию долга; из чего складывается стоимость недвижимости; каково отношение арендных платежей к стоимости недвижимости — и некоторые прочие вещи. Говорил чисто, практически без акцента, с ласковыми начальственными интонациями. Водитель тоже слушал и одобрительно кивал головой. Даже выключил мотор из уважения. Начальство благословило нас на учение и отпустило с миром.

Потом мы еще несколько раз пересекались с ученым начальником, а на банкете он сел рядом со мной и нашим запойным переводчиком (Славой) и рассказал, как всю жизнь стремился к знаниям. Любопытство имел с детства необычайное. Рос он старшим сыном в многодетной семье. Только узнает что-нибудь новое — в школе от учителя или прочитает в книжке, — тут же обучит этому младших братьев и сестер. Письму или счету. Мы со Славой умилились. Понятно теперь, почему он прочитал нам мини-лекцию в автобусе. А мы-то думали, «они ученость свою хочут показать» … Выпили за «ученье — свет».

Потом стал рассказывать, как защищал кандидатскую. Все расчеты ему делал один еврей узбекского разлива, которого он сразу взял под свое крыло, как только стал зав. отделом, и вот уже десять лет держит ученого еврея как прирученного. Даже в суровые советские годы, когда в республике имели место гонения на евреев, он брал их на работу с открытой душой — правда, строго придерживаясь процентной нормы. Мол, сколько их в республике (6%), столько и у меня в отделе. И никто подкопаться не мог. Понятное дело, евреи — народ особый. Как они своих детей учат скрипке: 1000 детей замучают до смерти, а один выйдет в люди и станет выдающимся скрипачом. Мы, узбеки, не тянемся так к знаниям. А жаль… Выпили за дружбу между народами.

Этот его ученый еврей — несчастный парень, вечно нуждается в деньгах, потому что платит алименты сразу трем женщинам. А все из-за того, что слабохарактерный. Не может женщине отказать в замужестве. Какая его поманит, с той и пойдет. Ну и работает на трех ставках. А жаль, хороший парень. Он ему помогает, а тот пишет статьи — в основном, по вопросам многокритериального оценивания. Оказывается, там у него все построено на теореме о сходимости случайных процессов к решению дифференциального уравнения со случайными коэффициентами… Выпили за непростую семейную жизнь прирученного еврея.

Не так давно начальнику даже пришлось докладывать «по данному вопросу» на конференции в США. Там же он познакомился с одной прелестной женщиной-казашкой. «Умница и красавица. Хотел трахнуть, но времени не хватило: был всего один свободный день. Сразу ведь ни одна не даст, нужно два дня». (Это он уже сам просчитал, без помощи ученого еврея.) А жаль. Такая возможность уже вряд ли представится… Выпили за то, чтоб сразу давали.

Номенклатурный работник на американской службе

Мы наняли в американскую фирму бывшего номенклатурного работника, В.Ж., который сетовал, что сейчас уже так не «пестуют» молодежь, как раньше. Рассказывал, как, бывало, брал в баньку кандидата в КПСС, чтобы проверить, «годится он нам или нет». Там после рюмки водки, под паром, и раскроется русский человек: выйдет наружу вся подноготная, все, чем он дышит, что прячет и лелеет.

В.Ж. — человек несгибаемый, из бывших спортсменов: играл в волейбол. Потом пошел по партийной линии, когда начал терять зрение. Его послали курировать строительство трубопровода. Он так наловчился, что (несмотря на плохое зрение) с вертолета мог определить брак по неровному шву на трубах.

Потом его перебросили на строительство Капчагайского завода керамики. Ввод в действие приурочили к 7 ноября. Кровь из носа! В.Ж. провел на строительстве три последних дня перед сдачей объекта, сам не спал и никому не давал, завод выпустил первую продукцию к празднику. Утром 7-го он пришел домой и дрожащими от перевозбуждения руками протянул жене кривоватую еще (первый блин комом) чашку. Его с повышением перебросили на другой участок, а завод керамических изделий, проработав некоторое время, воспламенился и полностью сгорел.

В.Ж. был хороший мужик, мы его брали в разные административно-хозяйственные учреждения, он там был как рыба в воде, с каждым мог договориться и, проходя мимо иной сотрудницы, вздыхал и говорил, видимо по старой волейбольно-партийной привычке: «эх, такие бы ноги, да на плечи».

Сотрудничество с местной администрацией

Основная цель сотрудничества местной администрации с нами (не прощупываемая американским руководством) — съездить в командировку в Вашингтон и сняться там со стаканом в руке у Капитолия (как провидчески зарифмовал Высоцкий, выпив «малость алкоголия»).

Одному местному руководителю в Чилике, что ли, его соперники подставили ножку и не включили в список для отправки в США. Я заехал к нему по другому вопросу: он обещал предоставить нам какие-то данные. После дежурных реплик он перешел к наболевшему и со скорбью в голосе пожаловался на коварство «старшего брата» — алматинского замминистра. Сказал, что еще не поздно, и если его прямо сейчас включат в список, то он за день сможет (благодаря обширным связям) проставить выездную овировскую визу в паспорт и даже въездную — американскую. Мне передались и чужая боль, и драма момента, и то, «что еще не поздно» (так брат умоляет гангстеров не добивать брата, «ведь он еще дышит»). Я тут же связался с американским начальством и попросил включить чиновника в поездку (мол, произошло недоразумение). Все сложилось наилучшим образом, он рванул на газике в город, без шофера, сам сев за руль, быстро обернулся с визами, и уже через месяц я увидел его просветлевшее лицо на цветном фото: среди пиджачно-галстучной стайки на травке возле Капитолия, с традиционным граненым стаканом в руке.

Обещанных данных мы, впрочем, так и не получили.

Бизнес по-американски

У меня вышел конфликт с американским начальником из-за того, что одна сотрудница Государственного комитета по статистике попросила за подготовку и передачу данных бóльшую сумму, чем было договорено. На самом деле, конечно, сам факт, что мы платили работнице госучреждения за предоставление данных напрямую, в порядке частного промысла, был вопиющим нарушением. Нас это мало волновало, ведь, по идее, Госкомстат Казахстана должен был предоставлять нам данные бесплатно, в порядке сотрудничества по программе USAID. Мы ведь не для своей пользы старались.

Понятно, что сами собой статистические данные в корзину не полезут, нужно иметь в Госкомстате своего человека, непосредственно работающего с данными, чтобы он помог разобраться. В формах государственной отчетности черт ногу сломит. Я до этого достаточно много сотрудничал с этой организацией и даже одно время сам там работал. Знал одну надежную женщину, «сидящую» на жилом фонде, с которой мы и заключили негласный договор. Женщина попросила за подготовку данных 125 долларов. Потом надолго захворала, и начальство мое заволновалось. Наконец, она вышла на службу и сделала все в лучшем виде. Но добрые люди ей нашептали, что, мол, мало попросила у американцев.  Я ей говорю, что это как-то не очень красиво, раз уж договорились на 125. Та гнет свою линию: мало. Я спрашиваю, а сколько конкретно вы хотите? А она сумму не называет, только смотрит на меня загадочным русско-татарским взглядом.

Мой начальник решил проучить ее, а в ее лице и всех вымогателей, когда-либо повстречавшихся ему на постсоветском пространстве. Такой моралист выискался. Говорит раздраженно, что это обычная история. Мол, с русскими иметь деловые отношения невозможно, они вечно чем-то больны и не держат данного слова. Справедливости ради следует признать: до этого его уже не раз и не два успешно обманывали наши проходимцы. Насчет же «вечно больных» я ему заметил: «Что ж, на то у нас средняя продолжительность жизни на 15 лет короче вашей». Говорю, мол, скоро эта женщина и так умрет от болезней, давайте заплатим немного, чтобы скрасить ей последние дни, зачем нам, в самом деле, перевоспитывать ее, глупую бабу? Начальник мой даже поперхнулся от такого цинизма и говорит: «Ладно, добавь ей 50 долларов, но больше мы никогда с ней работать не будем, так и передай».

Я поехал в Госкомстат и вручил ей 125 долларов плюс 50 премиальных «за хорошую работу». Она говорит: «Ну, это не деньги, я рассчитывала на большее». Я подумал, дура-баба, и сказал: «В следующий раз будет больше». Взял папку с данными и поехал в офис, как оплеванный.

Вскоре после этого начальник уволил меня за раздолбайство, однако по доброте продолжал сотрудничать со мной, уже как с частным консультантом. Я в два раза повысил часовую ставку, а параллельно стал работать и с другими фирмами. Стал больше ходить, потерял лишний вес и убрал второй подбородок.

Как-то захожу в наш офис. Офис-менеджер мне с порога радостно шепчет — а у нас новость, наконец-то получили вторую телефонную линию. Вторая линия была жизненно необходима для бесперебойной факсовой связи, но добиться разрешения было не так-то просто, требовали стандартную взятку — 1000 долларов США. Американское руководство билось головой об пороги нескольких министерств: как же так, мы вам помогаем, а вы занимаетесь вымогательством?! Те отвечают: да, вот как-то так.

Я спрашиваю офис-менеджера — неужели разрешили? Она: «Ну да, за взятку, — правда, я смогла договориться на меньшую сумму». Я к начальнику: «Где же наши принципы?!» Тот, с хитроватым нервным смешком: «Вашингтон одобрил». — «Неужели-таки разрешили заплатить взятку?» Оказалось, начальник объявил в офисе конкурс: тому, кто сумеет «пробить» вторую линию, полагается премия (consulting fee). Она и была уплачена офис-менеджером в качестве взятки. Вот это по-американски!

Через несколько месяцев (и не без помощи шефа, сыгравшего в моей жизни не последнюю роль) я оказался в аспирантуре в США и смог изучать американскую культурную матрицу с более близкого расстояния.

Уроки Илоны

В первые американские годы я часто с благодарностью вспоминал содержание магнитофонных лент с уроками по американской культуре, которые слушал еще в Алматы, готовясь к отъезду. На одном из уроков женщина-педагог с большим опытом (кажется, некая Илона Давыдова) объясняла причину, по которой американцы не всегда понимают иностранцев, особенно русскоязычных. Дело не только и не столько в акценте, сколько в том, что интонация у иностранцев, в отличие от американцев, не артикулирована и эмоционально «плоска», невыразительна. В то время как американцы привыкли бурно выражать свой восторг или фрустрацию при помощи как интонации, так и восклицательных выражений вроде «Вау!», «Фантастик!», «О май гаш!» или просто «О, май!», русский человек посмотрит своим колючим разбойничьим взглядом из-под кустистых бровей и скажет «Ё-моё», совершенно спокойно, безо всякой особенной интонации.

В качестве примера из жизни она разыграла такую характерную сценку. Два русских эмигранта запарковались в Нью-Йорке на Брайтоне и пошли гулять куда глаза глядят (то есть в кабак). Тем временем злодеи угнали их машину. Русские пришли, машины нет. Они обратились к полицейскому и спокойно, без всякой истерики, говорят: «Ви до нот ноу, вер из аур кар. Ит во-оз хиар энд нау хрен ноуз вер ит из». Полицейский только пожал плечами и пошел своей дорогой. Мол, эти русские вечно напьются и что-то ищут. Так они до сих пор и ходят пешком, без машины.

А вот как ведет себя американка, оказавшись в аналогичной ситуации. Выйдя из бара и не найдя свою машину, она начинает истошно кричать: «О май гаш! Омайгуднесс! I cannot believe, my car is gone! It was parked right here! Help! Please help!»

Ну и, конечно, полицейские мгновенно составили протокол и начали действовать. Машину нашли на стоянке неподалеку, ее отбуксировали из-за того, что она была запаркована в неположенном месте, загораживая доступ к гидранту (откуда пожарные машины берут воду в случае пожара). А хозяйку машины, которая была совершенно пьяна, отвезли и заперли на ночь в тюрьме за PI (public intoxication), то есть появление в публичном месте в нетрезвом виде.

Вот такую поучительную историю, вероятно из собственной жизни, рассказала нам Илона Давыдова. Кроме знаний, как вести себя в ситуации угона автомобиля, чтобы привлечь внимание блюстителей порядка, я почерпнул из ее уроков и многое другое. Например, что и как следует говорить в более спокойной и интимной ситуации, когда ты оказался тэт-а-тэт в спальной комнате с американской женщиной. “Ай вонт ю ту андресс слоули” (я хочу, чтобы ты раздевалась медленно), повторял я за ней. Но мне это пока не пригодилось. Не желают американки раздеваться в моем присутствии — ни медленно, ни быстро. Однако я не теряю надежды, что случай еще может представиться.

Блуждающая улыбка

В произведениях русских писателей рассказчик часто отмечает блуждающую улыбку, глядя на героя откуда-то со стороны (например, «улыбка блуждала на ее лице» — частая фраза у Достоевского). В самом деле, у русского человека лицо — это зеркало души. Что-то такое ему подумалось, вспомнилось — быть может, далекое от переживаемого момента, — и тут же отразилось на лице.

Я заметил, что в США человек куда с большей ответственностью контролирует свои лицевые мышцы и не позволяет себе строить рожи на публике. Случалось, в первые американские годы, сидя на лекции, я ловил на себе недоуменный взгляд профессора — что-то не так? А это на моем лице блуждала улыбка в ответ на какое-то мелькнувшее в голове воспоминание, быть может из далекого детства.

Я думал, что это только у меня случается такая «улыбка идиота», но позже слышал о подобных же недоразумениях от некоторых своих русскоязычных товарищей. Мол, какое им дело, что я улыбаюсь чему-то своему? А такое! Изволь на публике вести себя прилично.

Нас так учили

Разговор с американцем-экономистом. Говорит мне, как будто сообщает о своей этнической принадлежности: “I am Bayesian” (я — байесовец, это такое направление в статистике), потому что его так учили. Потом я часто слышал от американцев — мол, «так нас учили», что является одним из способов прекратить бессмысленную дискуссию о философских основаниях. Я подумал, что, вероятно, это правильно. По крайней мере, лучше, чем спорить до бесконечности на русский манер. Однако есть в этом и нечто ущербное: мол, я запрограммирован таким образом, оставьте меня в покое.

В то же время от американца можно услышать: «Не спрашивай меня, у меня предвзятое мнение по этому вопросу» (I am biased). Вот, скажем, мой сосед по офису, Крис, пытался сделать академическую карьеру, но не сложилось — видимо, был не способен к добыванию грантов, — и пришел в фармацевтическую компанию. Заговорив про несправедливости академической жизни, он прервал себя:

— Do not ask me, I am cynical about academia. (Не слушай меня, я цинично настроен в отношении академической среды.)

Я подумал: от русского такой дисклеймер хрен услышишь. В отличие от нашего брата, американцы не склонны к бесконечным спорам, при разногласиях стараются найти общий знаменатель. Если он не находится, говорят: “Let us agree to disagree” (мол, пускай каждый останется при своем мнении).

К вопросу о культурных различиях

Было время, когда я считал, что лучший способ узнать о культурных различиях — прямо спросить об этом у носителей этой самой культуры.

В Делавэре, во время интернатуры, я познакомился с интерном из Юты. Увидев новое лицо в нашем отделе, я тут же попросил его рассказать о культурных различиях в Америке. Понятно, за обедом, не в рабочее время.

Носитель культуры на минуту задумался. Мой вопрос явно поставил его в тупик. Наконец, он сказал:

— Когда я был на Юге, то заметил, что все безалкогольные напитки там называют coke, даже если это не кока-кола, а, скажем, пепси. У вас в Делавэре все подряд зовут soda.

— А как у вас, в Юте?

— У нас тоже говорят soda либо pop, но я никогда не слышал, чтобы coke.

— И это все?

— Ну да, вроде остальное всюду примерно одно и то же.

Когда через некоторое время я приехал в Солт-Лейк-Сити (столица Юты) на конференцию по статистике, то обнаружил и некоторые другие культурные особенности этого штата. Главное неудобство для меня заключалось в том, что выпивать в баре можно было, только став членом клуба, за небольшую дополнительную плату. Поэтому пришлось всю неделю просидеть на одном месте: ходить из одного бара в другой, как это принято у американской молодежи, было невыгодно — и не только в течение одного вечера, но и в принципе. Ну, а для тех, кто интересуется вопросами религии, в штате Юта можно откопать и более экзотические штуки по культурной части. Ведь это столица мормонского края.

Культурный код

Как-то болтал по общим вопросам, не относящимся к проекту, с одним парнишкой по имени Джон из Всемирного банка (в Вашингтоне). Я там подрабатывал летом, а в обычное время учился в маленьком городке Блэксбург (штат Вирджиния) на программе Ph.D. по статистике.

Джон был коренным американцем (не в том смысле, что индеец, конечно), а я его, как обычно, изводил своим всезнайством. Он, в свою очередь, шутливо смешивал с грязью иностранцев как мог, тем более что в Банке они заедали коренной элемент. Вот он мне и говорит — мол, как я вообще могу что-то понимать в американской культуре, если вырос бог знает где.

— А что это значит, что ты тут вырос? Что ты такое знаешь, чего я не знаю?

— А то, например, что у каждого, кто здесь вырос, стоит ему услышать фразу из фильма про Оливера Твиста, сказанную таким-то актером, «Сэээр, я не ел три дня, не могли бы вы…», сразу мурашки по коже, потому что мы с детства помним эти слова, интонацию и все такое, можешь ты это понять?! Они у нас отпечатались в мозгу. Для тебя же это просто мертвая фраза из книжки.

Я был горд, что вывел Джона из себя. И все из-за какого-то Твиста, которого я по ошибке один раз даже назвал Твистером — видимо, перепутав с мистером Твистером из детской книжки. Это его еще больше разозлило.

Еще Джон научил меня, что торговая марка ADIDAS, как якобы всем известно, расшифровывается All Day I Dream Аbout Sex (весь день я мечтаю о сексе). Это мне понравилось куда больше, чем фраза из фильма по книге Диккенса.

Вернувшись в Блэксбург, я первым делом спросил своего бородатого профессора по статистике, знает ли он, что ADIDAS означает All Day I Dream About Sex? Профессор отрицательно покачал бородой и как-то странно посмотрел на меня: мол, первый раз слышу. Я сидел в первом ряду и посмотрел назад — никто из аспирантов тоже об этом не знал. Или делали вид. Скрывали, гады, свой культурный код.

Ничего не понимают

В чужих местах, как я давно заметил, меня плохо понимают. Вероятно, всему виной культурные различия. Впрочем, нечужих мест у меня вовсе не осталось. Куда бы я ни приехал, даже в родной Казахстан, всюду я иностранец.

Вот зарисовка из недавней поездки в Питер. Летом там много киосков, где продают свежие фрукты. Проходя мимо, ловлю себя на мысли, что хочется схватить ягодку с прилавка и попробовать (как я в самом деле поступил бы где-нибудь на Зеленом базаре в Алма-Ате). Тут же делюсь этой мыслью с сопровождающим меня по городу племянником. Вдруг раздается недобрый голос изнутри киоска. Продавщица, по виду преклонного возраста дама, напоминающая старуху-процентщицу из «Преступления и наказания» (вероятно, моя ровесница), говорит:

— Попробуйте!

Я, не веря своим ушам, переспрашиваю — что, действительно можно попробовать?

— Только попробуйте! — уже с нескрываемой злобой отвечает тот же голос из глубины киоска.

Впрочем, и в прошлой своей жизни в СССР я часто попадал впросак на ровном месте. Помню, я как-то оказался в Одессе, году в 1983-м, еще почти ребенком. Захожу в пивную. Пиво отпускают в автомате, а за стаканами идет охота. Вижу на столике свободный стакан, в пене, хватаю его, несу к автомату, ставлю в мойку вверх дном, сливаю кем-то недопитое. Тут подходит мужик с лицом небритым, испитым и одновременно испытующим. Критически оглядывает меня и вдруг говорит:

— Мой стакан!

Я думаю: заботливый дядя, правильно думает о соблюдении гигиены в общественном месте. К тому же в городе, по праву занимавшем первое место в стране по инфекционным заболеваниям (правда, передававшимся гражданами друг другу в основном половым путем). Давлю изо всех сил на стакан и говорю — мол, не видишь, что ли, я мóю. А он, тупо уставясь на меня, гнет свою линию:

— Мой стакан!

— Да мóю я!

Оказалось, я взял его стакан. Я извинился и отдал ему стакан. Зря только мыл.

Ну и для порядка нужно привести пример взаимного непонимания из американской жизни. Таких у меня должно быть много, но американцы деликатны и в большинстве случаев не оповещают меня о своем непонимании.

Вот вспомнил один случай из той поры, когда учился в аспирантуре и, в порядке академической нагрузки, вел занятия у студентов колледжа. Захожу как-то в конце семестра в магазин ABC (что означает Alcoholic Beverage Conrol, а вовсе не азбуку, как я подумал), посмотреть, что там продают. Вижу среди покупателей одну мою студентку. Спрашиваю строго, почему это она не готовится к экзаменам. «А я уже все сдала», — говорит. Интересуюсь, сколько же она взяла классов в этом семестре (how many classes did you take?).

— Только один, — смутившись, быстро отвечает она, глядя на меня хмельными глазами.

Я удивлён, как же может студентка дневного отделения иметь всего один класс. Переспрашиваю в недоумении. Она твердит свое:

— I swear, I just had one glass! (Клянусь, только один стакан!)

Оказалось, что она выпила всего один бокал чего-то перед посещением магазина, а мои classes приняла за glasses. На этом мы и расстались, довольные беседой. Я подумал, что впервые за семестр мы достигли с ней полного взаимопонимания.

Пока я учил студентов, с их лиц не сходило выражение напряжённого ожидания, что этот кошмар развеется и окажется всего лишь дурным сном. С моего лица уже давно не сходит такое же выражение.

Критерий родины

В Америке я даже толком не знаю, как сделать кому-то замечание. Такую страну трудно воспринимать как «родной дом». Скажем, как реагировать, если кто-то нагло влез впереди вас в очередь? Ну, в этом случае я как раз знаю, что говорят, поскольку несколько раз сам пытался пролезть без очереди — разумеется, не нарочно. “Hey, there is a line here!” (Эй, здесь очередь!) — когда возмущается женщина. “You got to be kidding!” (Вы, наверное, шутите!) — когда возмущается мужчина. Я долгое время держал эти фразы наготове, чтобы при случае их эффектно употребить. Но случай так и не представился. В самом деле, необходимость сделать кому-либо замечание в США возникает нечасто. Как правило, все ведут себя прилично. Кроме, конечно, студентов-undergrads и черных детей. Со студентами у меня взаимопонимание не сложилось (о чем я уже писал). С черными детьми я даже не пробовал заговорить.

Помню, еду как-то в вашингтонском метро, а там целая орава черных ребятишек, кричат, что-то отбирают друг у друга, возятся как щенята. Я посмотрел кругом: все белые, среднего достатка лица, делают вид, что их это не касается. Думаю — может, сделать им замечание, — но не знаю, как подступиться со своим жутким акцентом. Да и не мои это дети. Они так и шумели, пока в вагон не вошел черный мужик и сказал “shut up kids” или что-то в этом роде, я и не понял из-за его собственного сильного акцента. Они сразу успокоились. Я вспомнил, как в фильме «Место встречи…» Высоцкий в роли Жеглова ловил жулика-карманника. Входит в трамвай, там дети шумят, он им «ну-ка цыц, пацаны». Вот что значит у себя дома.

Потом я спросил одного вашингтонского сослуживца из Всемирного банка, белого американца, почему ни один белый не вякнул на детей. Он говорит, так они даром что дети, еще достанут лезвие и пырнут. Я подумал, что у страха глаза велики. А впрочем, кто его знает.

(окончание следует)