СЕМЬ ИСКУССТВ

Светланов был главным дирижёром 35(!) лет и все эти годы, за исключением двух поездок, связанных с болезнями, только он возглавлял оркестр в зарубежных турне. Во время этих поездок, он, естественно, подружился с руководителями принимающих организаций и все они, в один голос, возмутившись его увольнением, немедленно заявили о прекращении всяческих контактов с этим коллективом.

Марк Горенштейн

ПАРТИТУРА МОЕЙ ЖИЗНИ

(продолжение. Начало в № 12/2023 и сл.)

Глава 47

К окончанию первого сезона оркестр обновился почти на половину и благодаря этому, а также очень серьёзной и нелёгкой работе, качество наших выступлений постепенно начало возрастать. С момента моего появления в коллективе было принято принципиальное решение начинать каждый сезон с концерта памяти Евгения Фёдоровича Светланова. В концерте открытия 2002 года принимал участие многолетний партнёр Светланова и мой друг, пианист Николай Петров, а во втором отделении звучала 2 симфония Александра Скрябина, одно из любимых сочинений Евгения Фёдоровича. В следующем сезоне, в первом концерте звучала 9 симфония Малера, по моему мнению, глубоко трагическое сочинение, не единожды исполненная Светлановым.

Ближе к началу первого сезона произошла ещё одна необъяснимая, на мой взгляд, история. В один не самый прекрасный день меня вызывают в министерство и, практически выламывая руки, заставляют уйти из налаженной десятилетиями филармонической структуры продажи абонементов и билетов. Дело в том, что около месяца назад была создана новая организация, в точности повторяющая филармоническую конструкцию, но со своей, довольно странной системой рекламирования и продажей всех атрибутов, связанных с концертной деятельностью. Никак не мог взять в толк зачем и для чего это делается. Только месяцев через шесть стал понятен хитроумный замысел новых «великих комбинаторов» от культуры.

Как выяснилось, конкурирующая структура, в случае её успешной деятельности, должна продемонстрировать никчемность филармонических сотрудников и, главным образом, её директора. А нам предназначалась, судя по всему, роль подопытных кроликов. Как это было сделано? Господина Шалашова назначили заместителем директора филармонии, а в новой организации он являлся соучредителем вместе со своей давней подругой ещё по работе в БСО Еленой Зубаревой.

То есть, новое объединение пытается максимально агрессивно разрушать всё, чем занимается руководство Московской филармонии, а изнутри ей активно должен помогать назначенный заместитель директора. Закончилось тем, что прежнего директора через какое-то время убрали, а на его место назначили Шалашова. А пока к нам приставили некоего Берёзкина, отрекомендовав его как великого администратора и потрясающего менеджера. При первой же встрече он мне долго рассказывал какая невероятно успешная жизнь ждёт нас в ближайшем будущем, начиная от полностью заполненных залов и телевизионных трансляций каждого концерта до гастролей по стране и по всему миру, ну и так далее. 

Но с начала нового сезона начались какие-то чудеса. В первые месяцы для меня и моих артистов, перешедших из «Молодой России», было более чем непривычно видеть небольшое количество слушателей, присутствовавших на обычных абонементных концертах. Мой прежний оркестр давно работал на переполненных залах и такое скромное количество народу очень расстраивало. Ведь всем известно и здесь нет никакого секрета, что полные залы заряжают выходящих на сцену людей, будь то музыканты или любые другие творческие профессии дополнительной энергией. Как мне объясняли, малое количество проданных абонементов связано с тем, что, во-первых, сезон верстался на прежнего главного, во-вторых, с оркестром работали не очень известные приглашённые дирижёры, а в-третьих, качество концертов, прошедших двух сезонов, оставляло желать много лучшего. На все мои вопросы Берёзкин, рассказывая о титанических усилиях, предпринимаемых его командой, просил потерпеть и кормил постоянными обещаниями всё наладить. Но всё-таки, несмотря на все наши старания по повышению уровня исполнения, ситуация со слушателями никак не менялась. Если на моих выступлениях почти полные залы, то с остальными абонементными концертами просто беда. Лично меня, да и всё руководство коллектива эта ситуация сильно нервировала, да и оркестр чувствовал себя более чем некомфортно. Состоялись только две телевизионные трансляции с моими концертами, а о «переполненных» залах не было и речи.

Наконец, осенью 2004 года загадка по имени Берёзкин была вычислена. За день до своего выступления с нашим оркестром, поздним вечером, Коля Петров по телефону рассказывает мне сногсшибательную историю. Его жена, поехавшая днём выкупать для своих приглашённых друзей заказанные билеты, была просто потрясена их стоимостью. В то время как самые дорогие билеты в организованных филармонией концертах стоили 300 рублей, на наших абонементных, то есть обычных концертах, цена была в 5(!) раз больше, 1500 рублей. Не удивительно, что залы заполнялись в лучшем случае наполовину. После концерта я поехал к Шалашову и в категорической форме потребовал избавить нас от Берёзкина и передать оркестр другому менеджеру. Через несколько дней нам представили нового сотрудника фирмы, когда-то служившего альтистом в «Молодой России». Условием совместного сотрудничества стал контроль над ценообразованием со стороны оркестра.  Ситуация со слушателями буквально сразу выправилась и через несколько концертов мы уже работали на полных залах. Первая задача по возвращению слушателей была выполнена, качество несоизмеримо выросло, и пора было начинать задумываться о зарубежных гастролях. С этим направлением всё складывалось изначально безумно трудно. Главным камнем преткновения служил не забытый главными зарубежными импресарскими конторами мира скандал с увольнением Светланова. Американская Columbia Artists, британская IMG, японская Japan Arts и многие другие после той громкой истории наотрез, категорически, отказывались работать с коллективом. Светланов был главным дирижёром 35(!) лет и все эти годы, за исключением двух поездок, связанных с болезнями, только он возглавлял оркестр в зарубежных турне. Во время этих поездок, он, естественно, подружился с руководителями принимающих организаций и все они, в один голос, возмутившись его увольнением, немедленно заявили о прекращении всяческих контактов с этим коллективом.

Помню, как сразу после моего назначения в Москву приезжал президент Japan Arts и наша часовая беседа, к сожалению, никак, ни на йоту, не поменяла его точку зрения. Все мои доводы и аргументы, соображения и резоны о совершенно новом коллективе не сдвигали его ни на сантиметр. «Нет и всё, в память о Светланове мы работать с этим названием никогда не будем». То же самое происходило и с американцами. Стоило невероятных трудов и почти двух лет переговоров, чтобы зазвать в Москву на наш концерт вице-президента Columbia Дага Шелдона. Мне было очень важно продемонстрировать ему лично, что под названием ГАСО уже пребывает другой коллектив как по составу, так и по уровню исполнения. Он приехал в апреле 2004 году и сразу, после концерта, сделал предложение о гастролях по Соединённым Штатам в 2007 году на очень привлекательных для российских реалий условиях. С англичанами всё складывалось гораздо легче, так как в 2001 году мы с «Молодой Россией» провели более чем успешный тур по Великобритании и они мне полностью доверяли.

Но пока самые главные зарубежные «игроки» думали стоит ли возобновлять контакты с нашим коллективом, мы уже в декабре 2004 года поехали на гастроли по европейским странами (Бельгия, Люксембург, Франция, Швейцария), пусть и не с самым известным французским импресарио, а в январе съездили на 10 концертов в Германию. Так что зарубежные гастроли, для организации которых поначалу требовались серьёзные усилия, всё-таки начали приобретать более-менее регулярный характер.

Очень важной для коллектива, в смысле имиджевой составляющей, оказалась поездка на мини-гастроли в Санкт-Петербург. В знаменитом зале Питерской филармонии были сыграны два концерта с разными программами. В первом была представлена специально выбранная мной, любимая и многократно исполненная в этом же зале Великим Евгением Александровичем Мравинским 10 симфония Шостаковича, а во втором мы играли сочинения, являющиеся на сегодняшний день так называемой симфонической «попсой», сюиту Жоржа Бизе Арлезианка и Болеро Мориса Равеля. В этих концертах принимали участие первоклассные солисты, пианист Николай Луганский и виолончелист Александр Рудин. Особо надо отметить, что Рудин, помимо концерта Сен-Санса, сыграл во втором отделении ещё и Интродукцию и Рондо-каприччиозо Сен-Санса для скрипки в переложении для виолончели, продемонстрировав тем самым свои уникальные технические возможности. Рецензии, написанные двумя корифеями петербургской музыкальной критики И. Райскиным и М. Бяликом, были на редкость хвалебными.

В 2005 году, перед поездкой по городам Великобритании мы сыграли благотворительный концерт, посвящённый знаменательной дате, 60-летию Победы в Великой Отечественной войне. В Большой зал консерватории были приглашены ветераны и инвалиды той страшной войны. Было очень приятно видеть переполненный зал пожилых людей, восторженно внимающих Камерной симфонии Дмитрия Шостаковича, посвящённой жертвам фашизма и войны и 6-ой, «патетической», симфонии Чайковского. На бис была сыграна песня Давида Тухманова в переложении для симфонического оркестра «День Победы». В зале, на каждом кресле, для каждого слушателя положили красные гвоздики, а в конце концерта, и это было невероятно трогательно, два седых человека, мужчина и женщина, преподнесли мне огромный букет, видимо, из этих гвоздик!  

Поездка по Великобритании в мае 2005 года была совершенно поразительной по расписанию. За 21 день, вместе с днями приезда и отъезда, то есть за 19 дней мы сыграли 17(!) концертов в разных городах Англии, причём бывали дни, когда мы проводили в автобусах по 10 часов и чуть ли не сразу играли концерт. Программы, их было четыре, не уступали по трудности расписанию.

Представьте, проехать 10 часов и сыграть, например, пятую симфонию Малера! Только российским коллективам, собственно, как ранее и советским, могут предложить такое адовое расписание и только российские оркестры могут согласиться на такой режим. Но оркестр с честью выдержал труднейшие испытания и свидетельством являлись переполненные залы, сопровождавшие коллектив на протяжении всего тура. Памятный случай произошёл в Бирмингеме, обладающем потрясающим по красоте и акустике залом, специально построенном для местного оркестра и возглавлявшего его когда-то замечательного дирижёра сэра Саймона Рэттла. На этот концерт специально прилетел Эндрю Джемиссон, бывший в то время начальником департамента по организации туров симфонических оркестров фирмы IMG. Во время дневного ланча мы заговорили об английской публике и о предстоящем вечером концерте. Джемисон между прочим заметил, что Англия    издавна славится своими избалованными и чопорными слушателями и особенно это заметно на примере Бирмингема. У меня же, 4 года назад уже гастролировавшего по Великобритании с «Молодой Россией», сложилось абсолютно противоположное мнение и особенно это касалось именно этого города. Рассказав Джемиссону о своих собственных впечатлениях и в опровержение его слов, я предложил заключить пари, заключавшееся в том, что сегодня, после последнего в концерте сочинения, Франчески да Римини Чайковского, зал вскочит и будет аплодировать стоя. Джемисон не желал этого спора, так как ему, естественно, гораздо лучше известны местные нравы и просто жалко моих денег. Но после концерта он вошёл в артистическую держа в руках проспоренную бутылку классного коньяка. Концерты во всех городах, не только в Бирмингеме, были приняты просто на «ура», но что касается собственного самочувствия, могу откровенно сказать, что после последнего, 17-го концерта, эмоций, да и сил не осталось вовсе. Гастроли показали: коллектив движется в правильном направлении, его уровень многократно вырос и свидетельством тому являлась, помимо сделанного предложения о последующем турне, восторженная критика обо всех, без исключения, выступлениях. Эти концерты лишний раз послужили подтверждением возвращения оркестра на то место, которое он по праву занимал до 90-х годов 20 века и теперь, принимая во внимание именно эти основания, наступило время приступить к реализации идеи, сидевшей во мне уже около трёх лет.

Сразу после назначения в ГАСО в 2002 году, у меня возникла мысль о необходимости увековечения памяти Евгения Фёдоровича, то есть, говоря иными словами, необходимо добиться появления его имени в титульном названии оркестра. Но было понятно, что для положительного решения этого вопроса должно пройти энное количество лет, страсти остыть и попритихнуть, да и в тот период обращаться в Министерство культуры, где тогда ещё работали люди, приложившие руку к увольнению Светланова, мне казалось несвоевременным. Теперь же, когда прошло уже почти восемь лет после скандалов и склок, пертурбаций и изменений, когда внутренние механизмы удалось отладить и они функционируют в оптимальном режиме, не имело смысла откладывать на будущее реализацию этой идеи. Начальная беседа с вдовой Светланова, Ниной Александровной, принесла резко отрицательный результат. Она отказалась даже обсуждать пусть пока и гипотетическую возможность появления имени Евгения Фёдоровича на афише этого «подлого», как она выразилась, оркестра. Мои возражения о практически полностью обновлённом ГАСО, об отсутствии в коллективе виновных в когда-то случившемся не возымели должного эффекта. И даже главный аргумент о стремительно исчезающем времени, когда мы покинем эту землю, а имя Светланова удастся таким образом обессмертить, не сдвинули её с мёртвой точки. Конечно, можно было обойти мнение вдовы, так как по закону присвоение имени не требует одобрения родственников, но мне не хотелось идти таким путём.

Помог, как всегда, случай. Какой-то австралийский предприниматель обратился к Нине Александровне с предложением о продаже антологии Русской музыки, записанной много лет назад Евгением Фёдоровичем с Госоркестром. Она попросила нашу дирекцию предоставить некий документ, где должен быть официально зафиксирован отказ от доли материального вознаграждения, положенного коллективу в случае достижения договорённости о реализации этой уникальной коллекции. После совещания с художественным советом разрешение на выдачу такой справки было получено. Но мной было поставлено одно ограничение. Имея в виду наш недавний разговор о присуждении имени и её категорическом нежелании даже обсуждать такую возможность, единственным условием получения от коллектива вышеупомянутой бумаги, стало нотариально заверенное заявление о её согласии на присвоение оркестру имени Светланова.

Не знаю какие аргументы взяли верх, мои взывания к здравому смыслу или материальная выгода, но через 10 дней нотариальное волеизъявление лежало у меня на столе. Ещё через месяц моя идея воплотилась в жизнь и с 2005 года оркестр носит имя Евгения Фёдоровича Светланова.

Глава 48.

Меня не оставляет желание рассказать ещё об одной стороне профессии.

Интервьюеры и всякого рода «замечательные друзья» периодически задавали вопросы, связанные с моей персональной гастрольной деятельностью. И вопросы эти всегда «крутились» вокруг одного и того же: почему я так мало и так неохотно езжу на гастроли без своего оркестра как приглашённый дирижёр. Трудно объяснить людям, никогда не испытывавшим горечь разочарования от того или иного выступления, причины нежелания дирижировать «чужим», не знакомым тебе коллективом.

  ПризнаЮсь, в начале своей дирижёрской деятельности, в середине 70-х годов, когда делались только первые шаги в новой профессии, мне было абсолютно всё равно где и кем дирижировать. Главным было страстное желание выходить к оркестру независимо от его качества и просто «махать» руками. Но в течении довольно короткого времени стало отчётливо ясно, что превыше всего конечный результат, который достигается только совместными усилиями дирижёра и оркестра, ведь это всегда дорога с двусторонним движением. После окончания «дирижёрской» консерватории очень быстро, буквально через год, у меня появился «свой» оркестр и, хотя стремление дирижировать везде где только возможно ещё не прошло, с каждым годом желания попадать в не комфортные условия становилось всё меньше. Чем старше я становился, тем больше убеждался, что правильнее отказаться от того или иного предложения, чем потратив кучу нервов и сверхусилий, ничего не добиться, получив только материальное вознаграждение.

Моя дирижёрская философия изначально зиждилась не на зарабатывании денег любой ценой, а в первую очередь на достижении максимально возможных результатов. Когда же после семилетней работы в других странах случилось возвращение в Москву, то ещё до принятия решения о переезде было очевидно, что в России того времени совершенно невозможно даже думать о каком-то материальном благополучии, да и возникший затем замысел создания «Молодой России» не предполагал поначалу ничего подобного. Кроме того, условия жизнедеятельности симфонических оркестров в России и Европе отличаются как день и ночь. Если в Европе или в любой другой точке земного шара всеми проблемами коллектива занимается менеджмент оркестра, а главный дирижёр ответственен сугубо за художественные вопросы и обязан находиться со своим оркестром от двух до трёх месяцев, то в России всё держится на главном дирижёре, начиная от финансов и заканчивая производственной дисциплиной. В первый же год, уезжая эпизодически на концерты, запланированные в прошлые годы, становилось отчётливо видно, что из-за моего, пусть даже кратковременного отсутствия, все уже вроде достигнутые результаты моментально нивелируются и надобно опять начинать всё чуть ли не сначала. 

Вывод очевиден: если есть серьёзное намерение создать что-то основательное и воистину значительное, нельзя никуда отлучаться, надо с утра и до вечера находиться внутри процесса, постоянно держа руку на пульсе. И ещё одно. В оркестры мирового уровня, типа Чикаго или Западного Берлина меня не зовут, а в средние по качеству коллективы мне совсем не интересно, какой бы гонорар за это не предлагали. За все годы работы в России как гастролирующий дирижёр я съездил раз 10-12 (не помню точно) в Германию. Также было 5-6 поездок в Израиль — там жила Мама и это было совмещение по необходимости и в почти родной Новосибирск, так как этот оркестр способствовал моему обучению в консерватории и у меня к этому коллективу было особое отношение. Ещё были несколько выездов во Францию, Финляндию, Сербию, Китай, Японию и один в Италию. Приведу два совершенно противоположных по восприятию и достигнутым результатам примера моей персональной гастрольной деятельности.

В 1995 году я уже во второй раз поехал в небольшой городок Марл, в Германию, где базировался довольно известный в то время оркестр «Philarmonika Hungarica». Главным дирижёром и худруком оркестра был знаменитейший скрипач, один из лучших скрипачей 20 столетия, Иегуди Менухин. Программа без солиста, в первом отделении Академическая увертюра Брамса, Симфония Гайдна (не помню какая), а во втором концерт для оркестра Бартока. Название оркестра было связано с событиями 1956 года, когда войска Варшавского договора вошли в Венгрию и принялись присущими им методами наводить, если так можно выразиться, «правильный» порядок. Чуть ли не половина населения Венгрии, не желавшая подчиняться новым властям, эмигрировала. Часть в Канаду, часть в США, часть в Германию.

В Германии из эмигрировавших музыкантов был организован оркестр, получивший название Венгерская Филармония, и это был единственный коллектив во всей стране финансировавшийся из федерального бюджета. Конечно, венгров в оркестре к этому времени осталось очень мало, но традиции, видимо заложенные ещё во время основания коллектива вместе с современными реалиями, свято соблюдались. Как и принято во всех западных оркестрах, солисты каждой из групп играли в моей программе по одному отделению. На первой репетиции концерта Бартока, если я правильно помню, в четвёртой части, 1 флейтист неправильно сыграл ритмический рисунок в одной из фраз. Я повторил, но результат остался прежним. Я объяснил в чём проблема и попросил сыграть его одного. Только с третьего повтора он наконец-то он сыграл правильно, и мы пошли дальше. На следующий день на месте первой флейты сидит солист, игравший сочинения из первого отделения. На мой вопрос куда делся вчерашний, интендант оркестра ответил, что они не могут себе позволить, чтобы солист оркестра не был в состоянии моментально исправить свою ошибку. Для меня это было удивительно, тем более что я никак не показал и не высказал вслух никакого своего неудовольствия. Самое интересное, что новый флейтист сделал в том же самом месте ту же ошибку и пришлось опять потратить какое-то время для её исправления.

Непонятно как это могло произойти с двумя разными музыкантами, может быть когда-то они оба неправильно заучили это место, но никто кроме меня на это не обращал внимания. На генеральной репетиции почему-то уже сидел приглашённый солист из находящегося неподалёку оркестра города Дюссельдорфа, сыгравший всё идеально точно. За ужином, после концерта, я попросил интенданта этого оркестра объяснить так удивившие меня замены музыкантов. Ответ меня поразил:

– Оркестр нашего класса не может себе позволить, чтобы солист, подчёркиваю, именно солист, после второго замечания дирижёра не мог сразу исправить ошибку. Мы не можем наказать его материально, но морально это должно произвести на него, да и на других сильное впечатление и заставить в следующий раз более тщательно готовится к репетициям.

Для меня эта история послужила примером, как возможно поддерживать уровень и престиж коллектива. И другой пример, являющийся полной противоположностью предыдущему, после которого я много лет категорически отказывался от гастролей как приглашённый дирижёр. Полагаю, что та поездка в Италию заслуживает отдельного рассказа.

В город Палермо, что на Сицилии, меня звали года три, но предполагая какого качества оркестр там работает и будучи наслышан об особом поведении итальянских музыкантов, мне удавалось, под разными благовидными предлогами, отказываться. Но к сентябрю 2000 года в семье, имея в виду историю с Женей, возникло довольно затруднительное материальное положение, заставившее закрыть глаза и поехать зарабатывать деньги, тем более что гонорар предложили экстраординарный. 

Ещё до начала первой репетиции, минут за десять, начались просто чудеса. Первым в малюсенькой дирижёрской каморке появляется человек со скрипкой, представляется концертмейстером оркестра и, видимо думая, что он говорит по-английски, рассказывает историю о вчерашнем невероятно трудном концерте, из-за которого сегодня многие музыканты на репетицию просто не придут – они видишь ли сильно устали.

Следом приходит седой человек, как выясняется, концертмейстер виолончелей и, демонстрируя свою перевязанную левую руку, заявляет о невероятных болях и посему о невозможности репетировать. Неплохо для первых впечатлений.

Выхожу за пульт и обнаруживаю немногочисленных музыкантов, сидящих, как бы поточнее выразиться, в шашечном порядке. Деваться некуда – пытаюсь создать видимость репетиции. В программе 5 симфония Чайковского и 3 фортепианный концерт Рахманинова – сочинения, как мне казалось, хоть немного должны были быть знакомы оркестру. Начинаю с Чайковского и понимаю, что практически никто симфонию не знает, а имея в виду, что читают с листа почти все очень плохо, результаты «превосходные». На первом пульте виолончелей, справа от меня, на месте помощника, сидит некий господин, который переворачивая страницу, со страшной силой бьёт по деревянному пульту, отчего у меня каждый раз возникает просто шоковое состояние. На мои настойчивые просьбы переворачивать ноты чуть тише этот «талант» никак не реагирует. В группе контрабасов шесть человек, то есть на данной репетиции это самая полная по составу группа (на концерте их было 7), но существует какая-то неразрешимая загадка. Время от времени, поворачивая голову в правую сторону, у меня возникает 100%-я уверенность, что, либо я уже сошёл с ума, либо у меня на нервной почве начались галлюцинации, так как место концертмейстера группы занимают периодически разные музыканты и это невозможно не заметить.

Кое-как добираюсь до перерыва, вызываю инспектора оркестра и получаю следующие объяснения: пожалуйста, не обижайтесь, вчера действительно был тяжёлый концерт, завтра, как он надеется, будет полный состав, виолончелист должен был быть свободен от этой программы, но что-то изменилось и таким образом он выражает свой протест, а что касается контрабасистов, то они любят курить и поэтому долго без курева на сцене находится не могут, не нервничайте, они покурят и вернутся. Блеск, прекрасный коллектив и восхитительная атмосфера! После антракта пробуем сыграть начало второй части и когда прозвучало (если возможно обозвать сыгранное звучанием) соло валторны, то мне пришлось попросить валторниста показать его партию – я был твёрдо уверен, что у него напечатаны ноты с многочисленными ошибками. Но мысль неправильная, просто он впервые это видит, играть должен был другой музыкант, но его сегодня нет и уже не будет на моей программе, посему эту партию будет исполнять тот, кто есть.

Во второй день мало что изменилось, музыкантов стало больше, но до полного комплекта ещё далеко, виолончелист продолжает грохать по пульту, а контрабасисты продолжают меняться.

Картину дополняют громкие беседы между оркестрантами во всех паузах, бесполезные попытки остановить доигрывание после дирижёрских остановок, постоянные опоздания многих артистов после антрактов, короче говоря полный набор музыкантской распущенности.

Репетиционных дней запланировано четыре вместе с генеральной и во второй день, на третьем часу, я попытался приготовить довольно трудный концерт Рахманинова к завтрашнему появлению солиста. Уже не возникало никаких иллюзий: в этом оркестре абсолютное незнание текста и полное нежелание даже немного поинтересоваться предстоящим сочинением в порядке вещей.

До концертов в Италии мы не были знакомы с Борисом Березовским, пианистом, завоевавшим когда-то первую премию на конкурсе Чайковского и сделавшим большую карьеру на Западе. Вечером, за ужином, как бы извиняясь и оправдываясь, я поведал о ситуации с качеством игры этого коллектива и предположил, что не мы будем сопровождать солиста, а это он будет вынужден сопровождать нас. Рассмеявшись, Березовский посоветовал мне не расстраиваться и не забивать голову всякими глупостями. По его словам, не имеет никакого смысла переживать, нервничать и волноваться, желательно всегда думать о других, гораздо более важных вещах. Не имеет ни малейшего значения, как они в итоге будут играть, так как главная ценность этого оркестра совсем не в уровне исполнения, а в том, что он приезжает сюда далеко не в первый раз, самое основное их достоинство – большой гонорар, немедленно выплачиваемый после концертов без задержек и проволочек. Откровенная демонстрация столь меркантильного отношения к профессии потрясла меня своим цинизмом, тем более что мы виделись впервые и не обязательно было так бесстыже афишировать свои жизненные устои.

На следующий день, как я и предполагал, Березовскому пришлось следовать за «восхитительной» игрой оркестра, что он и старался делать без тени смущения. На генеральную репетицию собрался наконец-то полный состав, но лучше бы этого не случилось. То немногое, что удалось как-то выучить разваливалось незнанием тех, кто появился впервые. Ну и «вишенка на торте», как говорят сегодня. Минут через семь после начала репетиции альтист, сидящий рядом с грохотом переворачивающим ноты виолончелистом, видимо что-то ему сказал, и, не обращая на меня никакого внимания,ни немедленно начались «разговоры по душам» не просто между этими двумя, а между всеми музыкантами оркестра. Ну просто Феллини с его знаменитой «Репетицией оркестра»! Мне пришлось опустить руки в ожидании окончания этого кошмара, но когда минуты через три скандал не утихал, а только разгорался, я со страшной силой бабахнул кулаком по своему деревянному дирижёрскому пульту и заорал:

– СТОООП!

Остолбеневшие музыканты моментально прекратили орать, и мы как ни чём не бывало продолжили действо, которое с большой натяжкой можно было назвать репетицией. Если кто-то может вообразить себе какие-то принципиальные изменения на концертах, то это не так. Контрабасисты продолжали меняться, правда виолончелист, переворачивая ноты, перестал грохотать. Посещавшей концерты публике видимо всё очень понравилось, так как все три дня были предельно заполненные залы и бесконечные крики «браво». Но мои собственные ощущения были диаметрально противоположны. Когда всё это сумасшествие наконец-то завершилось, у меня было ощущение полнейшего счастья.

Надеюсь, мне удалось с предельной ясностью объяснить своё активное нежелание долгие годы ездить на гастроли в качестве приглашённого дирижёра.

Глава 49.

5-го октября 2006 года оркестру исполнялось 70 лет и к этой дате я придумал специальный абонемент, посвящённый всем главным дирижёрам и художественным руководителям, стоявшим со дня основания и до юбилейного сезона за пультом коллектива. В программы были включены самые разнообразные сочинения, многократно исполненные каждым из великих мастеров прошлого и олицетворявшие их творчество. Например, в концерте, посвящённом Александру Васильевичу Гауку мы сыграли «Времена года» Чайковского в его инструментовке, в концерте, посвящённом Натану Григорьевичу Рахлину, «Шахерезаду» Римского-Корсакова, в концерте, посвящённом Константину Константиновичу Иванову «Картинки с выставки» Мусоргского в оркестровке Равеля, а в концерте, посвящённом Евгению Фёдоровичу Светланову, естественно, наиболее любимое им произведение, «Симфонические танцы» ​​​С. Рахманинова. Для самого же главного концерта всего сезона, юбилейного, была придумана программа, бОльшая половина из которой ещё никогда в истории музыки в таком виде не исполнялась. Эта часть концерта произвела на публику неизгладимое впечатление, но некоторые «великие» музыкальные критики так в ней ничего и не поняли, поспешив обвинить меня в элементарной необразованности.

Несколько слов об этой идее. Дело в том, что мне всегда претила принятая в стране организация юбилейных торжеств, когда бесконечно сменяющие друг друга на сцене поздравляющие, начиная от высоких государственных чинов и до коллег по творческому цеху, долго и нудно произносили одни и те же слова, доводя публику до полного изнеможения. Кроме того, мне очень хотелось совместить, если так можно выразиться, несовместимое. Не секрет, что у большинства солистов, как собственно и у дирижёров, не самые лучшие взаимоотношения, хотя внешне это может никак не проявляться.

Так или иначе, пользуясь дружбой со всеми приглашёнными солистами, я уговорил их принять участие в осуществлении этой сумасбродной идеи. Сочинения, написанные для сольного инструмента с оркестром, в нашем концерте играли по двое: вариации на тему «Рококо» Чайковского прекрасные виолончелисты Александр Рудин и Александр Князев, Рапсодию на тему Паганини Рахманинова замечательные пианисты Николай Петров и Денис Мацуев, а сочинения Сарасате, Фантазию из оперы «Кармен» и Сен-Санса Интродукцию и рондо-каприччиозо превосходные скрипачи Алёна Баева и Максим Федотов. Не подумайте, что все сочинения исполнялись в унисон, совсем нет, вариации делились пополам и только финалы сочинений игрались вместе. Оркестр был представлен Праздничной увертюрой Шостаковича, специально написанным к этому событию посвящением Андрея Эшпая и 9 симфонией Шостаковича, где практически у каждого из солистов коллектива довольно протяжённые сольные фрагменты, демонстрирующие их мастерство. Концерт прошёл с огромным успехом и вызвал бурю положительных откликов!

Продолжая тему хочу сказать, что в том же 2006 году, мне исполнялось 60 лет.  Зная об этом, один мой знакомый, имея в виду также юбилей ГАСО задумчиво произнёс: «непонятно, где же ты был эти недостающие 10 лет?». Чтобы один юбилей не наскакивал на другой, концерт связанный с моим 60-летием перенесли на весну и опять программа сыгранная в этот вечер резко отличалась от обычного торжественного шаблона. Мне неведомо по каким соображениям никто и никогда не играл на протяжении всего концерта так называемые «шлягеры». Как мне казалось, главная причина в невероятной сложности задачи, ведь, по моему мнению, гораздо легче исполнить даже самую сложную симфонию, чем 20 разнохарактерных, разноплановых небольших сочинений. Но, так или иначе, было решено сыграть именно такую программу, назвав её «Музыка на бис» и разделив по отделениям русско-советских и западных композиторов, начиная от Глазунова и Рахманинова и заканчивая Гершвиным и Элгаром. Специально написанная партитура для симфонического оркестра знаменитейшей песни «My Way» для сольного саксофона и оркестра в великолепном исполнении прекрасного музыканта и моего друга Алексея Волкова поставили в этот вечер красочный восклицательный знак.

Успех превзошёл все ожидания! Количество слушателей просто зашкаливало, причём пришлось, впервые на моей памяти, открыть все двери, ведущие из партера в коридоры для размещения всех желающих поприсутствовать на этом концерте.

Вообще сезон 2006-2007 годов был очень успешным. Кроме московских концертов, оркестр побывал в Турции, Германии, Швейцарии, три раза съездил с концертами по городам России, сыграл престижнейшие юбилеи Виктора Викторовича Третьякова и Мстислава Леопольдовича Ростроповича. Нельзя не отметить, что наш коллектив, сопровождавший пианистов на конкурсе Чайковского, был единственным российским оркестром, принимавшим участие и в открытии, и в закрытии конкурса.

Полагаю, наступило время поделиться впечатлениями о встречах с людьми, влияние которых на нашу культуру трудно переоценить.

В первую очередь – это Мстислав Леопольдович Ростропович, человек фантастического таланта, огромной эрудиции и невероятной интуиции, без которой, с моей точки зрения, не бывает настоящих творческих озарений.

Знакомы мы были с давних времён, ещё с Большого театра, с той знаменитой записи «Тоски», послужившей, как оказалось, последней каплей терпения перед стартом его семьи в новую жизнь. Трудно было представить, что через 20 лет наши пути снова пересекутся. В 1995 году, в ноябре, Мстислав Леопольдович позвонил из Парижа и в свойственной ему манере с шуточками и прибауточками сделал предложение, от которого, как сказали бы сейчас, было невозможно отказаться. Он предложил нашему оркестру «Молодая Россия» сыграть два концерта, приуроченных к открытию строящегося храма Христа Спасителя. Один концерт предполагался в Большом Зале консерватории для широкой публики, а второй, в ещё недостроенном Храме для рабочих, осуществляющих строительство. Всё это действо должно было проходить под патронажем Московского правительства и лично мэра Юрия Михайловича Лужкова.

Мы очень быстро договорились обо всех мелочах и подробностях, правда, с программой поначалу согласия достичь не удалось. Желание Ростроповича в этих концертах играть и дирижировать не встретило, естественно, никаких возражений, а вот по поводу что играть…
Ему хотелось исполнить что-то наше, русское и что-то западное, причём, если вариации на тему «Рококо» Чайковского не вызвали никаких споров, то из-за концерта Дворжака возникли разногласия. В этом варианте было непонятно что делать с увертюрой Чайковского 1812 год, которая, с моей точки зрения, была в данном контексте неприемлема. В первую очередь из-за протяжённости двух сочинений, длящихся в общей сложности где-то 75 минут.  В конце концов мы договорились, что программа будет выглядеть следующим образом: Чайковский Франческа, Чайковский Рококо, Гайдн 1-ый концерт, Чайковский 1812 год. Франческа отдана мне, потом я дирижирую двумя аккомпаниментами и завершает концерт 1812 год, которым дирижирует Ростропович. Первая репетиция, в старой «Тон-студии», на Мосфильме, в вечернее время. Условия потрясли Мстислава Леопольдовича. На улице шёл дождь, а для того, чтобы попасть из моего кабинетика в студию, надобно пройти по коридору, где с потолка просто льёт. Первый его вопрос: «А зимой, когда оттуда идёт снег, вы перепрыгиваете через сугробы?» Оркестр был готов хорошо, репетиция прошла успешно и Ростропович остался очень доволен.

После двух совместных удачных концертов, посвящённых открытию храма Христа-спасителя, о чём я уже рассказывал, наши отношения из коллегиальных превратились в дружеские. В начале 2006 года Ростропович задумал и осуществил в Азербайджане, в Баку, фестиваль искусств, куда пригласил и Госоркестр. Наш оркестр принял участие в двух вечерах, одним из которых должен был дирижировать он, а второй был предложен мне. Но, к сожалению, болезнь не позволила мне приехать и после нашего разговора Ростропович дирижировал оба концерта. Его восторгам не было предела и вечером, сразу после концерта, он высказал мне массу благодарственных слов в адрес коллектива и за подготовку к фестивалю и за качественную игру, и за само отношение музыкантов к своему делу.

Осенью того же года, 25 сентября, исполнялось 100-тие со дня рождения Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Мы договорились, что Ростропович, друживший с Дмитрием Дмитриевичем много-много лет, сыграет с нашим оркестром в этот знаменательный день одну из труднейших симфоний Шостаковича 8-ю, ранее никогда этим составом оркестра не исполнявшуюся. Кроме симфонии, в программе вечера должен был прозвучать ещё и 1-й скрипичный концерт в исполнении Виктора Третьякова.

Тут уместно рассказать одну примечательную историю.

За несколько лет до этого концерта Ростропович намеревался поставить в Большом театре «Войну и мир» С. С. Прокофьева. Когда начались корректуры, выяснилось, что, мало того, что оркестр совершенно не подготовлен, то есть музыканты элементарно, как обычно в России, не знают текста, но они, как почему-то принято в театре, ещё и постоянно меняются. Ростропович несколько раз обращался с просьбой к руководству о непременном желании видеть перед собой один и тот же состав, без всяких исключений. Но когда через энное количество времени никаких сдвигов в лучшую сторону не наблюдалось, он просто заявил о своём нежелании продолжать дальнейшее сотрудничество. Скандал был очень громким, но Ростропович не вернулся и премьерой дирижировал главный дирижёр театра Александр Ведерников. Зная во всех подробностях историю в Большом театре и несмотря на просьбу Ростроповича о 10(!) репетициях, оркестр к первой репетиции был, как всегда абсолютно готов, и не просто готов, а на 100 процентов. После проигрывания первой части, Ростропович моментально всё понял и дальнейшие репетиции были уже чистой формальностью. В антракте Мстислав Леопольдович спросил:

– Мне интересно, они всегда так играют на первой репетиции или это сделано специально для меня?

После ответа, что такая подготовка является нашим естественным состоянием, он воскликнул:

– В России вы единственные, у кого такие порядки и такие правила.

Концерт, прошедший в переполненном зале Московской консерватории, том самом, в котором Мстислав Леопольдович более 30 лет назад навсегда, как казалось, распрощался с московской публикой, вызвал невероятный интерес и результат превзошёл все ожидания. На банкете после концерта Ростропович поднял благодарственный тост в честь нашего оркестра. Это был последний концерт великого Музыканта в Москве.

В 2006 году мне исполнилось 60 лет и на празднование этого события был приглашён, естественно, и Мстислав Леопольдович. По разным причинам отмечали мы это событие в октябре. Позвонив мне, Ростропович предупредил, что в связи с резким ухудшением самочувствия, он присутствовать не сможет. Но ко всеобщей радости он приехал в ресторан и вместо заявленных им 15 минутах, провёл с нами более 4 часов! Это был его последний выход «в свет».

26 марта 2007 года, в предверии его 80-летия, когда тяжело больной Мстислав Леопольдович уже лежал в больнице, я придумал сыграть концерт в честь его рождения. В концерте принимали участие наш оркестр, ученица Ростроповича Наталья Гутман и Виктор Третьяков. 

27 апреля 2007 года Мстислав Леопольдович Ростропович скончался.

29 апреля, в полном зале Московской консерватории Госоркестр отдал свой последний долг Великому Музыканту!

Невосполнимая потеря и светлая память!

_____________________________________________________________________

Среди огромного количества музыкантов, с которыми на протяжении всей жизни мне довелось общаться и сотрудничать, особое место занимает мой близкий друг, выдающийся пианист, блестящий музыкант, общественный деятель, истинный гражданин своей страны,

Николай Арнольдович Петров.

Когда-то он был, как говорили ещё в том, Светлановском Госоркестре, «штатным» солистом, постоянно ездившим с нашим коллективом за границу. Мы общались, но настоящей дружбы между нами не было. После моего возвращения в Москву в 1992 году, взаимоотношения как-то сразу стали достаточно близкими. Николай Арнольдович поверил в меня, в мой новый оркестр, его выступления в наших программах сыграли невероятную роль в становлении молодого коллектива. С тех пор не было ни единого сезона, когда бы Петров не принимал участия в наших абонементных концертах. Но, к сожалению, за границу мы ездили вместе достаточно редко. И этому были свои причины. Первая из них, это наши скромные гонорары, которые было просто неприлично предлагать солисту такого уровня. Вторая причина заключалась в изменении самой структуры приглашения солиста для гастролей за рубежом. Во времена СССР Госконцерт был монополистом, диктующим свои условия по персональному составу выезжающих, будь то коллективы или солисты. Но после развала страны, условия изменились и импресарио сами, за очень редким исключением, начали назначать солистов и никакие возражения не принимались во внимание.  Несмотря на все изменения, при каждой малейшей возможности, я пытался добиться участия Николая Арнольдовича в наших гастролях. И не только потому что мы дружили. Главным критерием был его высочайший профессионализм, абсолютная честность по отношению к исполняемой музыке, открытость в репетиционном процессе и желание добиться максимального результата. Он никогда не позволял себе что-то недоделать, схалтурить или смалодушничать.

Всегда, не знаю, как с другими, но на наших репетициях, он обращался ко мне с постоянной просьбой:

– Если услышишь какую-то неточность или не ту ноту, не стесняйся, я всегда буду очень благодарен и в любой момент готов обсудить твои пожелания!

Удивительная музыкальная порядочность, скромность и уважение к партнёру!

Он был человеком без «второго» дна – всё что думал, то говорил, честно, в глаза, независимо от уровня собеседника. Нет, он не был прямолинейным или нетактичным, но говорить в глаза, а не за спиной было его основное кредо взаимоотношений с людьми. А его замечательное чувство юмора! Рассказывая анекдоты, он сам получал от этого нескрываемое удовольствие, трясясь всем своим большим телом.

Но главное его качество – чувство справедливости. Если он убеждался в беззаконии, бесчестности, неправедности какого-то деяния и считал, что для исправления ситуации, независимо от количества препон, придётся пройти сквозь огонь, воду и медные трубы, он делал это не задумываясь.

В начале 90-х годов кто-то из наших главных «честняг» собрался в наглую продать непонятно кому все архивы и записи единственной существовавшей в СССР записывающей фирмы «Мелодия». Петров в гордом одиночестве этому воспротивился и после громкого скандала, несмотря на все угрозы, добился через суд отмены этого решения. Архив с записями великих музыкантов прошлого остался в стране. В 1998 году, вмешавшись в удивительное решение вновь назначенного министра культуры Натальи Дементьевой о разгоне 36 коллективов, хотя персонально его это совершенно не касалось, Петров вместе с другими добился отмены этого решения. После случившегося со мной в 2011 году, вдова Николая Арнольдовича, Лариса сказала:

– Если бы Коля был жив, он никогда бы не допустил этого беспредела.

Так бы это произошло или не так, проверить невозможно, но, единственное, что бесспорно, он бы не остановился ни перед чем, он бы добрался до самых-самых «верхов» и сделал бы всё возможное и невозможное чтобы добиться справедливости, как делал это многократно в своей замечательной жизни. Но всё-таки, музыка была и всегда оставалась самым главным в его жизни!

Профессор Московской консерватории, солист Московской филармонии, человек обладавший на рояле поразительным качеством звука, собиравший по всему миру переполненные залы, никогда не успокаивающийся и не желающий даже в случае серьёзного недомогания отменять концерты, преданный друг, прекрасный семьянин, обожавший свою жену и дочь – это всё Николай Арнольдович Петров.

5-го августа 2011 года, в день его похорон, мне было суждено в последний раз выйти за пульт Госоркестра в Большом зале консерватории. И это символично: мы вместе начинали мою московскую эпопею и вместе её закончили! Покойся с миром мой незабвенный друг, пусть земля тебе будет пухом! Вечная память!  

______________________________________________________________________

Гия Александрович Канчели – гениальный композитор, создавший, как мне представляется, особое направление в музыке и породивший огромное число последователей. Потрясающий мастер оркестровки и особого смешения оркестровых красок, удивительным образом сочетающихся с невероятными, изумительными мгновениями тишины. Его музыка, построенная вроде бы на простом материале, погружает слушателей, независимо от их местонахождения или национальных особенностей, в глубочайшие философские размышления, заставляя задуматься над самим смыслом нашего существования. Предельная звуковая экспрессия при, казалось бы, минимальных средствах изложения приводит к поразительным результатам. Впервые мне довелось познакомиться с музыкой этого композитора много-много лет назад, работая скрипачом в Светлановском оркестре. Глубочайшее потрясение от впервые услышанной 5-й симфонии, сыгранной близким другом композитора, прекрасным дирижёром Джансуком Кахидзе много лет подспудно хранилось в моей душе. Помню самому себе данное слово непременно исполнить это Великое сочинение, если когда-нибудь доведётся стать дирижёром. И давняя мечта исполнилась в 2005 году. В том концерте были исполнены два произведения Канчели, Пятая симфония «Памяти родителей» и «Ночные молитвы» для кларнета и струнного оркестра (солист, мой друг, Юлиан Милкис). Гия Александрович прилетел в Москву на предпоследнюю репетицию. С первой же минуты он покорил меня удивительной скромностью, воспитанностью и интеллигентностью. Свои немногочисленные пожелания он высказывал очень тихо, с каким-то невероятным чувством такта, а грузинский акцент в сочетании с тембром его голоса производил на собеседника чудодейственное впечатление.

И ещё он обладал каким-то неповторимым, присущим только ему, удивительно тонким чувством юмора, выражавшемся    как в повседневном общении, так и в его сочинениях. Музыка к фильмам, пьесы для разных инструментов, замечательная «Данелиада» были написаны с необычайно сочной иронией и остроумием.

Возвращаясь к нашему концерту, надо сказать, что его самая основная, главенствующая рекомендация была связана с исполнением медленных фрагментов. Впоследствии выяснилось, что это касалось не только этой симфонии или этого произведения для кларнета, а практически большинства написанных им сочинений. Как бы предельно медленно мы не старались играть, причём в большинстве случаев даже медленнее проставленного им же метронома, он просил играть ещё и ещё спокойнее. После концерта было огромным счастьем услышать слова одобрения из уст замечательного композитора!

Вышеназванные произведения мы с разрешения автора записали на диск, и эта работа получила самые благожелательные отзывы. Как ни жалко, в силу разных обстоятельств мне не так часто удавалось играть его сочинения. В 2010 году была сыграна на фестивале во Франции его 6-я симфония, однажды исполнили Литургию для альта с оркестром (солист Юрий Башмет), вот, пожалуй, и всё.

К 85-летнему юбилею Гии Александровича мне очень хотелось сыграть его авторский концерт с симфоническим оркестром Новосибирской филармонии, посвящённый этому событию. Но как выяснилось ещё на стадии планирования, Канчели был уже тяжело болен, что не помешало ему с большой радостью отнестись к моей идее. Полагаю, цитирование его письма не будет с моей стороны выглядеть нескромно.

«Дорогой Марк,

Меня очень обрадовало Ваше письмо. Вы, видимо, не знаете, что вот уже 6 месяцев, как я довольно серьезно болен и не выхожу из дому. Я буду счастлив, если такой концерт состоится, хотя точно могу сказать, что прилететь в Новосибирск я не в состоянии.

Ещё раз примите мою благодарность и передайте низкий поклон Вашей супруге.

Ваш Гия».

К огромному сожалению, в октябре 2019 года Гия Александрович Канчели покинул этот мир, а разразившаяся пандемия Covid-19 помешала проведению юбилейного концерта.

И последнее, о чём обязательно надо сказать – это о человеческих качествах и невероятной порядочности Гии Александровича. Он был одним из совсем немногих, кто в разгар грязной истории (его цитата!) с Госоркестром позвонил и выразил самые горячие слова поддержки, а в 2012 году, будучи проездом в Москве, пригласил на обед и это были замечательные два часа задушевного общения! После событий, связанных с конфликтами в Северной Осетии и Украине, Канчели наотрез отказался общаться со многими своими российскими друзьями, придерживающимися противоположного мнения.

Его жизнь – редкий пример принципиальности и последовательности, честности и благородства!

И ещё в одном я твёрдо убеждён: у его Музыки очень долгое и счастливое будущее!

Светлая, вечная память Гениальному композитору и Великому Человеку….
______________________________________________________________________

Виктор Викторович Третьяков – один из лучших скрипачей мира и эта сентенция не требует доказательств. Наше сотрудничество началось в далёкие теперь уже 1970-е годы, как я называю их, годы моей «первой», скрипичной жизни, когда, дирижируя камерным составом Госоркестра, мы впервые встретились на сцене зала Олимпийской деревни. Затем, придя на выручку в незабываемом концерте в Ленинграде, он породил во мне на долгие годы непреходящие чувства признательности и благодарности, заставляющие всегда с большим удовольствием, моментально откликаться на любые его пожелания. В следующий раз мы встретились уже в 1994 году во время фестиваля памяти его гениального учителя Юрия Исаевича Янкелевича. Мы вместе сыграли концерты открытия и закрытия фестиваля, в первом из которых партнёром Третьякова был мой оркестр «Молодая Россия», а во втором – оркестр БСО им. Чайковского. Однажды, по-моему это было в 1998 году, в одном из абонементов должен был прозвучать концерт Брамса для скрипки и виолончели. Третьяков играл с Александром Князевым. После первой репетиции с «Молодой Россией», я, идя за ними по коридору, невольно услышал слова Виктора Викторовича, сказанные Князеву:

 – Это замечательно. Так нам ещё никогда не аккомпанировали!

Слова, произнесённые устами такого уровня музыканта, дорогого стоили!

В 2006 году Третьяков обратился ко мне с просьбой провести юбилей, посвящённый его 60-летию, на что немедленно получил согласие, и концерт прошёл с огромным успехом. Было ещё много совместных концертов, нет смысла заниматься их перечислением, но всегда, начиная с первого дня знакомства, меня поражала сидящая внутри него невероятная ответственность и не перед кем-то, а в первую очередь перед самим собой. Третьяков никогда не удовлетворён, он всегда, «работая» на максимуме, тем не менее полагает, что можно было сделать ещё лучше. Его скрупулёзное отношение к каждой сыгранной ноте накладывает отпечаток и на сотрудничающих с ним музыкантов. Он один из немногих солистов, не пропускающих даже мельчайшие помарки в оркестровом изложении и никогда не стесняющийся попросить об их исправлении столько раз, сколько необходимо для достижения нужного результата

С моей точки зрения, его максимализм – пример для подражания, столь редко встречающееся качество, без которого не бывает величайших свершений. Я играл с ним в Туле и Челябинске, Тюмени и Санкт-Петербурге, Москве и Новосибирске и везде, независимо от места проведения концерта, его позиция к качеству исполняемого в данную минуту сочинения никогда не менялась. В 2011 году, во время моей истории с Госоркестром, и в этом тоже проявился его максимализм, он без всяких экивоков подписал письмо 13-ти с надеждой остановить творящийся произвол.

Каким же удовольствием была наша встреча через много лет! Вместе со своей замечательной супругой, солисткой-скрипачкой Натальей Лихопой, кстати, принимавшей в далёком 1993 году участие в одном из первых выступлений оркестра «Молодая Россия», мы сыграли два концерта с оркестром Новосибирской филармонии, и это было как возвращение в старые добрые времена.

Здоровья, Счастья, дальнейшего процветания и Спасибо за всё!

(продолжение следует)