СЕМЬ ИСКУССТВ

Отрасль была сильно засекреченной, что позволяло не только хранить реальные секреты, но и скрывать аварии и катастрофы, собственные технические и организационные ошибки. Как это ни странно, большинство сведений действительно удавалось хранить в секрете. Американцы так и не смогли получить фотографии ракеты Р-5, пока ее не показали на военном параде.

Александр Тарадай

СОВЕТСКОЕ РАКЕТОСТРОЕНИЕ, КАКИМ ЕГО УВИДЕЛ Я

Десятилетия между окончанием Второй мировой войны и распадом Советского Союза прошли в остром соперничестве между США и СССР.

Две сверхдержавы соперничали в политической, экономической, военной и других областях. Но самым заметным было соперничество в ракетостроении и космонавтике.

Успехи в этих отраслях повышали статус государства, признание его экономической мощи, существенно повышали обороноспособность, а некоторые — особенно в освоении космоса — мгновенно становились известны всему миру.

Обе страны создали межконтинентальные баллистические ракеты (МБР), способные доставить атомный или термоядерный заряд на территорию «потенциального противника», и ракеты, способные выводить в космос различные аппараты, в том числе, с людьми на борту.

При этом технически они шли в несколько разных направлениях:

1. Советский Союз сделал основную ставку на ракеты с жидкостными двигателями, для запуска космических кораблей с людьми на обычном ракетном топливе, для МБР и запуска непилотируемых кораблей и спутников — на кипящих при высоких температурах элементах топлива.

Соединенные Штаты сразу постарались создавать МБР на твердом топливе.

2. Для лучшей сохранности в шахтах и других местах базирования советские МБР устанавливались в транспортно-пусковых контейнерах (ТПК), которые представляли собой сложные инженерные изделия. ТПК предохранял ракету от воздействия внешней среды (в том числе, даже от грызунов), упрощал транспортировку и обслуживание ракеты, продлевал срок использования МБР и ее топлива.

Все магистрали, связывающие ракету с наземным оборудованием, проводились через ТПК, на котором были расположены разъемы и лючки. ТПК также защищал саму шахту от огня двигателей первой ступени МБР, а у некоторых ракет был элементом минометного старта (выброс МБР из шахты с незапущенным двигателем первой ступени, с запуском его уже в полете).

Соединенные Штаты ТПК на своих МБР почти не использовали, по-моему, первой американской МБР с ТПК была MX.

Большинство ТПК, а с появлением советских твердотопливных МБР — корпуса двигателей для них, а в некоторых случаях и корпуса ступеней (когда они являлись одновременно и корпусом двигателя), изготавливали из стеклопластика (композитных материалов).

Технология производства этих изделий была для тех лет просто фантастической: из песка каким-то образом создавалась твердая форма (она так и называлась — песчанный элемент), которая устанавливалась на намоточный станок.

На намоточном станке тонкой стеклопластиковой нитью наматывалось последовательно необходимое количество рядов. Толщина изделия могла быть различной — если корпус ТПК был относительно тонким, то корпус твердотопливного двигателя должен был выдерживать при работе огромное давление, и стенки его были достаточно толстыми.

Затем корпус каким-то образом полимеризовали в единное целое, а песчанный элемент вымывали, и он рассыпался в обычный песок.

Полученное изделие устанавливали для сверлильных, фрезерных и токарных работ на уникальный станок, который производил Краматорский завод тяжелого станкостроения. Станок был огромный — он имел 4 суппорта, каждый размером, как легковой автомобиль, — два токарных и два сверлильно-фрезерных, и позволял обрабатывать соответствующие детали.

Для этого станка систему управления угловым позиционированием (точным поворотом изделия вокруг оси) разработал и выпускал НИИ, в котором я работал. Задача весьма сложная и в сегодняшние времена, а в конце 1970х-начале 1980х годов почти не осуществляемая.

Конечной задачей было обеспечение полностью автоматического управления станком без вмешательства оператора на время обработки изделия, что при элементной базе того времени также было сложнейшей задачей (достаточно напомнить, что тогда еще не было сетей ЭВМ, внешних «винчестеров» и даже флешек, так любимые еще советскими программистами съемные магнитные диски и 5-дюймовые дискеты не годились для работы в условиях производственного цеха, так что для переноса программы обработки на станок приходилось использовать перфоленту, которая тоже быстро выходила из строя в цеховых условиях).

Несмотря на все сложности, система управления под названием «Радиан» была создана, а мне и моим коллегам пришлось поездить по нескольким заводам, производящим МБР и ТПК.

Теперь о намоточных станках. Такие станки в СССР не выпускались, для разработки и выпуска собственных потребовалось бы много лет.

Станки были закуплены в ФРГ, покупала их подставная австралийская фирма, перепродавала их в Индию, оттуда они перепродавались во Вьетнам, откуда уже попадали в Советский Союз. Цели заявлялись, конечно, совершенно не связанные с военным производством. Это была специальная операция КГБ, где справедливо считали, что по закупаемому оборудованию западные спецслужбы смогут вычислить наши технологии.

Не учтено было только то, что запустить эти станки самостоятельно было невозможно, фирма-производитель предупреждала об этом, и цена запуска у покупателя входила в стоимость продажи.

Не знаю, удивлялась ли фирма-производитель тому, что станки вдруг обнаруживались совсем не в странах-покупателях, но советской стороне все это добавляло хлопот — ведь стояли станки на предприятиях ракетостроения.

Чтобы скрыть место и цели установки станков в цеху участок отделяли кирпичной стеной, для немецких специалистов строили отдельную проходную и полностью закрытый проход до места работы, кроме сотрудников завода с ними постоянно работали сотрудники КГБ.

В Белгороде мы запускали свое оборудование одновременно, жили на разных этажах в гостинице «Салют», немецкие специалисты зная, что мы как-то связаны с заводом, на котором они запускают станки, пару раз во время завтрака подходили к нам, жаловались на чудовищные условия жизни в гостинице, которые нам казались отличными после заводских гостиниц, и осторожно спрашивали, не знаем ли мы, почему им не показывают остальную часть завода, и что такого он выпускает?

Это были времена, когда просто общение с иностранцами могло существенно повлиять на карьеру. Наверное, немцы удивлялись нашей странной реакции и нежеланию общаться. С виду это были простые рабочие парни, но внешность бывает обманчива.

Первый ракетостроительный завод, на котором я запускал систему «Радиан», был Пермский завод химического оборудования (ПЗХО).

Пермь в то время был закрытым для иностранцев городом, так как в нем находилось большое количество предприятий оборонных отраслей. ПЗХО «отпочковался» от крупнейшего пятиорденоносного машиностроительного (артиллерийского) завода им. Ленина.

Отрасль была сильно засекреченной, что позволяло не только хранить реальные секреты, но и скрывать аварии и катастрофы, собственные технические и организационные ошибки. Как это ни странно, большинство сведений действительно удавалось хранить в секрете. Американцы так и не смогли получить фотографии ракеты Р-5, пока ее не показали на военном параде. Внешний вид ракеты Р-7 был рассекречен из-за полетов в космос, но до снятия ее с вооружения «потенциальный противник» не знал, где она стоит на боевом дежурстве.

При поездке на «закрытое» предприятие нам выписывали не только командировочное удостоверение, а еще Предписание и Справку о форме допуска. Форма допуска оформлялась областным управлением КГБ на несколько лет, сначала мы давали Подписку и заполняли анкету, затем органы госбезопасности проводили какие-то проверочные мероприятия.

Предписание и Справка о форме допуска сдавались в отдел режима предприятия, по окончании командировки мы должны были получить на руки Справку о форме допуска, и сдать ее по возвращении в первый отдел НИИ. Предписание оставалось на предприятии, что с ним происходило, мы не знали. Впоследствии оказалось, что оно возвращалось в Харьковское областное управление КГБ со справкой от предприятия, к каким секретам имел доступ реально, подшивалось в личное дело и влияло затем на срок невыпуска за границу.

Для запутывания «потенциального противника» предприятия имели открытое (Пермский завод химического оборудования) и условное (почтовый ящик № такой-то) наименования, причем реально оно могла иметь несколько открытых и несколько условных наименований (например, производственное объединение и завод с одинаковыми названиями, а там еще несколько конструкторских бюро, институт, полигон, объект и т.д. — каждое имело свое открытое и условное наименование).

Адрес завода у меня был, номер телефона цеха тоже, но Пермь — огромный город, на много десятков километров вытянувшийся вдоль Камы, а электронных карт тогда еще не было.

Поэтому, когда я зашел в отделение милиции в аэропорту и спросил, как мне найти предприятие почтовый ящик № такой-то, у меня проверили все документы, а затем посоветовали обратиться в приемную областного управления КГБ.

Там также проверили все документы, но затем весьма подробно рассказали, как добраться до завода.

Дело шло к вечеру, я мог не успеть доехать до завода, поэтому позвонил туда из приемной и узнал адрес заводской гостиницы, в которой мне был забронирован номер и которая находилась в районе Вышка-2, недалеко от завода.

Так что на завод я попал только на следующий день. В бюро пропусков меня принял его начальник, проверил документы и дал прочитать книгу со сведениями о заводе.

На меня произвели впечатления многие слова из этой книги: «Пермский завод химического оборудования выпускает мотовила для сельского хозяйства, цистерны, автоприцепы «Скиф», детские пластмассовые ведерочки и лопатки. Категорически запрещено называть по телефону и за пределами завода основную продукцию ПЗХО иначе, как изделие или труба. Категорически запрещено называть по телефону и за пределами завода одновременно открытое и условное наименование Министерства, открытое и условное наименование Предприятия, Производственного объединения, фамилии должностных лиц».

Только после прочтения книги и проверочной беседы я получил пропуск на завод и в соответствующий цех.

Обстановка секретности на заводе была всеобщей. Работники отдела режима (сотрудники КГБ) постоянно проводили контрразведывательные мероприятия, а мы, как командированные из НИИ другой отрасли, представляли для них особый интерес.

Однажды на шкафу своей системы управления я обнаружил альбом технологических карт с грифом «Совершенно секретно». Сами по себе технологические карты — вещь бессмысленная даже для шпиона, потому что разобраться в них может только человек, хорошо знакомый именно с данным производством. Но эти технологические карты не имели никакого отношения к этому станку и системе управления и случайно попасть туда не могли. Это могла быть провокация режимников.

Я позвонил начальнику цеха, описал ситуацию и попросил забрать альбом. Прошло больше часа, пока посланный начальником цеха человек забрал альбом.

В какой-то рабочий день на заводе произошла авария электропитания, и весь завод обесточился. Началась последовательная эвакуация людей из цехов, организованно вывести несколько тысяч человек за пределы завода при отсутствии освещения в цеховых помещениях, раздевалках, проходных, задача достаточно сложная, и заняла до трех часов времени.

На следующий день режимники подходили ко всем командированным и просили нарисовать маршрут, по которому они идут от заводской проходной до проходной своего цеха или конструкторского бюро. Непонятно, могло ли это помочь в выяснении причин короткого замыкания на заводской высоковольтной подстанции, имеющей многократный резерв по мощности и резервным трансформаторам?

Но самый интересный случай был такой — я и мой коллега (чуть позже прилетевший в Пермь на запуск системы управления) работали около шкафа системы. В цех вошло много людей, впереди шел какой-то руководитель (впоследствии оказалось, что это заместитель министра общего машиностроения, т.е. ракетостроительной отрасли), его сопровождало много людей, мы увидели заместителя генерального директора завода и начальника этого цеха, остальных мы не знали.

Руководитель подошел к нам и начал расспрашивать, что за оборудование мы запускаем? Мы подробно рассказали, он задавал достаточно грамотные вопросы. Последним вопросом было, как называется наше НИИ? Когда мы назвали, он сказал, что странно, он не помнит в отрасли такое НИИ, на что я ответил, что наше НИИ подчиняется Минстанкопрому.

Руководитель поблагодарил, пожал каждому из нас руку и удалился с сопровождающими лицами.

Через полчаса нам сообщили, что по распоряжению заместителя министра в Харьковское областное управление КГБ отправлена шифротелеграмма с просьбой подтвердить наши формы допуска к секретным сведениям, до подтверждения нам закрыт вход в цех, но не закрыт вход на завод.

Три или четыре дня мы два раза в день приходили в обеденный перерыв первой и второй смены в заводскую столовую, остальное время гуляли по городу.

В какой-то день нам сообщили, что подтверждение получено, пропуск в цех восстановлен. Интересно, что было бы, если бы по какой-то причине подтверждение не было бы получено?

Кстати, о питании и вообще снабжении в Перми в то время. Снабжалась Пермь специфически. С одной стороны, в городе был хороший выбор одежды производства социалистических стран, а иногда и Финляндии, работал фирменный югославский магазин типа московского «Белграда», в магазине «Грампластинки» было полно лицензионной продукции фирмы «Мелодия», много пластинок фирмы «Балкантон», в книжных магазинах свободно лежали дефицитные тогда книги. Я даже привез кому-то из сотрудников импортное ратиновое пальто.

С продуктами питания дело обстояло хуже — в магазинах отсутствовали варенная колбаса, сливочное масло и многие другие продукты, которые можно было купить в Харькове, и к которым мы привыкли. При этом в магазинах было полно кур, уток, гусей и даже индюков, которых в Харькове не было. Нам объяснили, что под Пермью построили огромную птицеферму, но нас это не спасало, так как готовить мы не собирались.

Столовые, кафе и даже рестораны в городе кормили отвратительно, ими мы не пользовались. В первые дни командировки начальник цеха сказал мне, что работа в цеху считается вредной, и мы можем выписать талоны на бесплатное обеденное питание. Поскольку никто не проверял, сколько мне необходимо талонов по количеству людей, я выписал талоны по два на человека и с учетом выходных дней (в выходные дни, если позволяли заводские условия, мы работали, чтобы ускорить запуск системы). Таким образом, два раза в день — в обед первой и второй смены мы питались на заводе. Обед стоимостью, по-моему, 93 копейки (так было написано на талоне), был отличным, из 5 блюд, и вкусным.

На заводе также часто выдавали продуктовые наборы, туда входили колбаса, растворимый кофе, сливочное масло, про нас никогда не забывали, так что проблем с питанием у нас не было.

ПЗХО выпускал первую советскую твердотопливную МБР РТ-2, а затем ее улучшенные модификации. До этой ракеты в СССР возможность создания твердотопливной МБР даже не рассматривалась, так как считалось, что твердотопливные двигатели имеют недостаточную энергетику.

Но в 1962 году США поставили на вооружение первую твердотопливную МБР LGM-30 Minuteman («Минитмен»).

МБР «Минитмен» — трехступенчатая твердотопливная межконтинентальная баллистическая ракета. Стартовый вес около 30 тонн, длина — около 17 метров, максимальный диаметр — 1,68 метра, дальность действия около 10000 километров (позже доведенная до 13000 километров), забрасываемый вес — 600 килограмм. Ракета выдающаяся — она до сих пор в более современных модификациях стоит на вооружении в США и на протяжении уже 60 лет является основной МБР, всего было изготовлено 2423 МБР «Minuteman» всех модификаций, так что она — рекордсмен по количеству выпущенных.

Преимуществами твердотопливных МБР перед жидкостными является дешевизна, простота производства и базирования, высокая надежность, высокая точность попадания и, главное, малое время готовности к пуску (у некоторых типов ракет — до 1 минуты).

В ответ на МБР «Минитмен» в СССР также разрабатывалась твердотопливная МБР, которая получила название РТ-2. Начала она разрабатываться до постановки «Минитмена» на вооружение, так как разведка докладывала об успешных испытательных пусках. Разработчиком первой советской твердотопливной МБР было КБ Королева, все последующие советские и российские твердотопливные МБР создавались другими КБ с учетом опыта, полученного при разработке РТ-2.

МБР РТ-2 получилась достаточно удачной, учитывая, что у советких конструкторов не было никакого опыта по твердому топливу (хотя именно советские конструкторы первыми сделали твердотопливную «Катюшу»), да, и само топливо сильно отставало от американского.

Твердое топливо формовалось в отдельных прессформах, затем заряд вкладывался в корпус, а зазор между зарядом и корпусом заливался связующим веществом. Это создавало определенные трудности при изготовлении ракеты и требовало новых конструкторских и технологических решений, которые исключили бы сложности при разработке последующих модификаций ракеты РТ-2.

МБР РТ-2 была принята на вооружение, но на боевом дежурстве стояло всего 60 ракет. Военное руководство и конструкторы ракет считали, что твердое топливо недолговечно и уже через 7 лет прийдет в негодность (что оказалось ошибкой). При этом военное руководство понимало, что если «потенциальный противник» использует твердое топливо, то оно лучше.

Со временем большинство советских (а теперь российских) МБР стало твердотопливными, мобильная МБР «Тополь» получила название РТ-2ПМ, став как бы развитием РТ-2, хотя это было сделано только для того, чтобы скрыть, что в СССР в нарушение договора ОСВ-2 разрабатывается новая ракета.

Кстати, для секретности каждая ракета имела множество наименований. Например, комплекс РТ-2 имел наименование ГРАУ (Главное ракетно-артиллерийское управление Министерства обороны СССР) 15П098, самой ракеты — 8К98, обозначение по договору СНВ — РС-12 (просто придумано, чтобы не выдавать реальные названия), по классификации НАТО — SS-13 mod.1 Savage (поскольку НАТО и США не знали реальные названия они присваивали свои условные).

Каждой новой модификации присваивали новые названия, для РТ-2П в советские наименования добавили букву «П».

Стартовый вес МБР РТ-2П составлял около 51 тонны, длина — около 25 метров, максимальный диаметр — около 2 метров, дальность действия 9400 километров, забрасываемый вес — 600 килограмм, точность была хуже, чем у «Минитмена».

В нашем цеху делали стеклопластиковые корпуса МБР — не только РТ-2П, а и корпуса ступеней и твердотопливных двигателей для некоторых ракет, которые собирались на других предприятиях. Все было засекречено, но весь завод мог видеть, что продукцию вывозят в цистернах, на которых было написано «Нефть», «Топливо», «Бензин». Цистерны были не настоящие, верхняя половина у них открывалась, и туда укладывали изделие. У РТ-2 и РТ-2П отдельно вывозили первую ступень и блок из второй и третьей ступеней, соединялись они уже на месте установки.

Итак, последовательность операций была такая: формирование песчанного элемента нужной формы и размеров, намотка на намоточном станке стекловолоконной нити до нужной толщины и полимеризация корпуса (некоторые корпуса, например, третьей ступени МБР РТ-2, были композитно-металлические и стекловолоконная нить наматывалась на стальной каркас), вымывание песчанного элемента, сверлильные, а при необходимости фрезерные и токарные работы на станке, позиционированием изделия на котором управляла наша система управления «Радиан», затем начиналось самое интересное для сотрудников цеха — изделие погружали в ванну с техническим этиловым спиртом, а затем перевозили в температурную камеру, где завершались процессы полимеризации.

После этого корпус тщательно измеряли, проверяли расположение отверстий, окошек, поясов, а также ультразвуковым дефектоскопом проверяли на отсутствие внутренних воздушных пузырьков, каверн и значительных утончений стенок.

Если корпус проходил контроль, он уходил в другой цех для начинки твердым топливом, но иногда он уходил на стенд в НИИ химии, находящийся на территории завода, для проверки давления, при котором корпус разрушается. Давление пороховых газов на стенки корпуса в полете достигают 60 атмосфер, давление, при котором корпус разрушается, я не знаю, но мне кажется, что сотрудники НИИ химии говорили о 110 атмосферах. Кстати, причиной многих неудачных испытательных пусков был отрыв днища двигателя первой ступени.

Этиловый спирт подавался в ванну по спиртопроводу. В нем всегда было много отверстий, закрытых деревянными чопиками. Заваривать отверстия, когда в спиртопроводе находится спирт, опасно. Поэтому периодически отверстия заваривались, но как только в спиртопроводе начинал журчать спирт, отверстия появлялись снова.

В «спиртовые» дни минимум половина цеха не ходила в заводскую столовую. Каждая бригада или участок командировали в столовую человека, который забирал обеды «сухим пайком», то есть без первого и компота. Принесенная еда сваливалась в какие-то емкости и использовалась, как закуска.

В грелках, привязав их на живот под одежду, спирт выносили за пределы завода, хотя на цеховой и заводской проходной сотрудников этого цеха выборочно досматривали. Иногда, когда под рукой не было грелки, спирт для выноса наливали в полиэтиленовые мешочки. Мой сотрудник попытался вынести в такой емкости, мешочек порвался, до гостиницы он шел, источая сильный запах спирта, в гостинице побежал в душ, но на некоторых местах появились волдыри от ожога.

Другие цеха тоже получали спирт для разных нужд, но только в этом его была целая огромная ванна.

Заводское руководство пыталось пресекать постоянную пропажу спирта, но сделать ничего не могло. Однажды на завод для эксперимента поступил спирт с каким-то биокрасителем. Спирт по виду ничем не отличался от обычного, но при контакте со слизистой окрашивал ее в зеленый цвет. На проходных стали ловить людей с зелеными губами.

Как-то по окончании работы я зашел в раздевалку душевой цеха. В ней сидел в белом халате сотрудник цеховой лаборатории и из граненного стакана через коктейльную трубочку, которая в те времена была вообще неизвестна большинству советских людей, пил спирт.

— Что ты делаешь? — спросил я его. — Представляешь, как у тебя все окрашено внутри?

— Ну, и что? — ответил он. — Этого же никто не видит!

Кроме изобилия спирта на заводе было много интересных комплектующих, которые нам тут же «презентовали» сотрудники. Был отличный провод особой стойкости, которым прокладывали соединения между электронными приборами. Этот провод закончился у меня дома лет через двадцать после описываемых событий. Была очень интересная ткань, которая когда ее пропитывали ацетоном, превращалась в какое-то желе, которое после затвердевания соединяло склеиваемые поверхности твердым соединением. Ею можно было склеивать треснувшие подошвы обуви. Интересно, что данные «презенты» сотрудники завода приносили нам в гостиницу, чтобы у нас не возникло проблем на проходной. Мне даже как-то сотрудники НИИ химии, периодически разрывающие изделие на предельном давлении, хотели подарить на память кусок корпуса ракеты, но я отказался, так как в те времена подобную вещь опасно было проносить в самолет.

Именно в Перми я впервые ощутил значительную разницу между Украиной и Россией. Мы ехали втроем в автобусе, в Харькове в это время в общественном транспорте стояли билетные аппараты, основанные на доверии, в которые можно было кинуть любую монету, кратную стоимости проезда, а затем повернуть ручку на нужное количество билетов и оторвать их.

Аппарат в автобусе был похож на харьковский, поэтому я, не прочитав его инструкцию, кинул пятнадцать копеек и попытался получить билеты. Но это был совсем другой аппарат, он не выдал ничего, съев монету.

На конечной остановке водитель открыл только переднюю дверь и стал проверять билеты. Я рассказал ему всю историю, на что он ответил, что сейчас вскроет кассу аппарата, если такая монета есть, он нас отпустит, а если нет, сдаст в милицию, чтобы нас оштрафовали по полной программе. На мой вопрос, зачем ему это нужно и не достаточно ли моих слов, ведь речь идет о мизерной сумме, он ответил:

— У себя в Украине будете свои порядки устанавливать, а здесь будем делать по-нашему.

Тут уже я удивился, как он определил, что мы приехали из Украины?

— Вы говорите на совсем другом языке, вас сразу слышно.

В билетном аппарате пятнадцатикопеечная монета лежала сверху, мы были отпущены, но я навсегда понял, что мы говорим на разных русских языках. Русский российский более жесткий, им хорошо отдавать команды типа «Стать в строй», «Равняйсь», «Смирно», «Шагом марш».

Русский украинский мягкий, на нем хорошо петь, писать стихи и даже прозу. Наверное, поэтому такой значительный вклад в русскую литературу 20 века внесли писатели выходцы из Украины.

4 сентября 1983 года утром мы лежали в номере гостиницы и слушали сообщение по радио о нарушении 1 сентября государственной границы южнокорейским «Боингом» и о том, что, покинув воздушное пространство СССР, нарушитель «удалился в сторону Охотского моря и исчез с экранов радаров».

— Ох, не зря они говорят, что он удалился в сторону Охотского моря! — сказал я. — Точно сбили, и он упал в Охотское море.

Утренний выпуск новостей заканчивался прогнозом погоды и мы узнали, что в Перми температура воздуха опустилась до 3 градусов, а в северных городах Пермской области она была значительно ниже нуля.

Мы пошли на завод, как два идиота (к тому времени нас было двое). Люди шли по улице в пальто и шапках, довольно часто в зимних. Было холодно, дул холодный северный ветер, а мы были в легких костюмчиках, так как приехали летом и думали, что до холодов мы закончим работу.

Я пошел к курирующему нашу работу заместителю генерального директора и попросил отпустить за теплыми вещами. Он долго объяснял мне, что оборудование надо сдать приемочной комиссии, что он не может нас отпустить без этого, но поняв, что завод не готов к приемке, сказал, что по телеграмме о готовности мы должны вернуться, и разрешил нам убыть в Харьков.

Телеграмма о том, что мы должны вернуться в Пермь, пришла через полтора месяца. Мы прилетели в теплых пальто и зимних шапках, в Перми стояла теплая и мягкая осенняя погода.

Прошло сорок лет с тех пор, как я несколько раз побывал в Перми, мне этот город понравился. Но никогда больше я в нем не бывал.

Много времени пришлось уделить Белгородскому заводу по переработке пластмасс (БЗПП). Однажды в октябре, уже не помню какого года, меня вызвал заместитель директора НИИ по научной работе. С ним у меня сложились нормальные отношения, он поддерживал все мои инициативы, часто назначал руководителем темы или ответственным исполнителем, хотя я был еще молодым младшим научным сотрудником, подписывал мне документы без визы руководителя отдела или отделения.

Он кратко ввел меня в курс дела — БЗПП требует срочно приступить к наладке системы управления «Радиан». Но у нас забит финансовый план, текущий год мы уже перевыполняем, на следующий год тоже все заполнено.

— Короче, — закончил инструктаж заместитель директора, — поезжай на завод, посмотри, что за предприятие, попроси, чтобы мы заключили договор на наладку системы через полгода, а лучше — год. Поскольку никаких команд сверху не было, видимо, этот завод может и подождать.

Белгород — российский город — областной центр, наиболее близко расположенный к Харькову. Расстояние между ними менее 75 километров.

Утром я на электричке поехал в Белгород, был принят главным инженером завода, который очень удивился моим словам, что на ближайшее время у нас заполнен план, и НИИ не может приступить к запуску системы управления «Радиан».

Он поднял трубку телефона, на котором был изображен герб СССР, и по спецсвязи соединился с человеком, которого он называл Леверий Леонидович.

Прикрыв трубку ладонью, он сказал мне:

— Это заместитель председателя Военно-промышленной комиссии.

— Так вот, Леверий Леонидович, — продолжил он, — НИИ из Харькова срывает нам запуск в производство изделия 205.

— Точное название вашего НИИ, какому министерству подчиняетесь, кто из заместителей министра курирует НИИ?

Я назвал ему название НИИ и министерство, но не знал, кто из заместителей министра курирует наше НИИ, на что главный инженер сказал, что не страшно, в Москве разберутся.

Прощаясь, главный инженер сказал:

— Думаю, ты скоро вернешься на наш завод. Мы готовы создать все условия, чтобы ты и твои наладчики работали продуктивно и быстро, так что если что-то будет нужно, обращайся прямо ко мне или моему заместителю. До встречи!

Поздно вечером я вернулся домой, решил утром выспаться и не спешить на работу, но когда, опаздывая часа на два, я зашел на проходную НИИ, оказалось, что меня ждет инспектор отдела кадров с приказанием немедленно явиться к директору.

Директор поздоровался со мной и дал прочитать Правительственную телеграмму за подписью заместителя министра примерно такого содержания:

«ХАРЬКОВ АВТОМАТИКА ДИРЕКТОРУ ВСВЯЗИ ОСОБОЙ ВАЖНОСТЬЮ РАБОТ ЗАПУСКУ СИСТЕМЫ УПРАВЛЕНИЯ БЗПП ВАМ ПОРУЧАЕТСЯ ЛИЧНО ВОЗГЛАВИТЬ ГРУППУ НАЛАДКИ ТЧК ВЫПОЛНЕНИИ ДОЛОЖИТЬ ТЧК».

— Ты понимаешь, что я никуда не поеду, это не моя работа, но ты должен сделать так, чтобы претензий у этого завода не было. Если что-то нужно, говори.

Я оговорил, что это последняя система, которую запускаю я, после ее пуска полностью переключаюсь на другую тематику, поэтому со мной едет мой напарник Юра Городецкий и два специалиста, которые будут заниматься системой впоследствии, а мы на месте их обучим наладке этой системы. Директор был на все согласен, тут же он дал указание подготовить приказ о персональной надбавке к зарплате мне и Городецкому за выполнение особо важного задания.

Командировка в Белгород была для нас не самой плохой, мы могли каждую неделю приезжать домой на выходные, что мы и делали.

БЗПП изготавливал транспортно-пусковые контейнеры (ТПК) для ракет. Не знаю, что представляло собой изделие 205, для изготовления которого было предназначена наша система управления, думаю, что это был ТПК (а может, корпус двигателя) для ракеты средней дальности РСД-10 «Пионер», которая в те годы массово выпускалась в СССР в ответ на размещение в Европе американских «Першингов».

Пребывание на БЗПП не обошлось без нескольких интересных историй. Первая произошла в день нашего прибытия на завод. Я и Юра Городецкий пошли в цех, где стоял станок, которым управляла наша система, посмотрели свое будущее рабочее место, познакомились с руководством цеха и заводскими инженерами, которые должны были обслуживать станок и систему управления после их сдачи в эксплуатацию.

В стороне от нас рабочие обклеивали внутреннюю поверхность корпуса ТПК каким-то пористым материалом, похожим на пенополиуретан. Через какое-то время рабочие ушли на перерыв, а мы спустились с палубы станка.

Юра взял пластину этого материала, подержал ее в руках и затем сказал:

— Ты не хочешь взять такую пластину?

— Зачем?

— Сделаешь папе поплавок для рыбалки. Его можно вырезать любой формы, а затем, чтобы не впитывал воду, покрасить.

— Да, ну его. У папы полно поплавков, зачем я буду возиться?

Юра выбросил пластину примерно в то место, откуда взял, после чего мы поехали устраиваться в гостиницу «Салют», где нам забронировали места.

По дороге мы купили бутылку водки, еды у нас было полно — бабушка Юры сделала несколько батонов с маслом, колбасой и сыром.

Ночью я проснулся от какого-то шороха и увидел бледного Юру, который не мог лежать и даже сидеть. Оказалось, что он не спит всю ночь, чтобы не разбудить меня, бегал по коридору, несколько раз спускался к дежурной, которая давала ему какие-то желудочные таблетки.

— А у тебя ничего не болит? — спрашивал у меня Юра. — Ведь мы ели и пили одинаковое.

Под утро ему стало лучше, он заснул. Я решил не будить товарища и поехал на завод сам.

На проходной завода я встретил заместителя главного инженера, который спросил:

— Почему ты один? Где твой товарищ?

Я рассказал ему, что произошло с Юрой, на что он достаточно озабоченно спросил:

— А вы ничего в цехе не трогали?

Оказалось, что пластины, которыми обклеивают корпус ТПК, пропитываются мышьяком, чтобы после установки в шахте к ракете не могли проникать мыши и другие грызуны. Я пластину в руки не брал, а Юре хватило небольшого количества яда, который попал на руки.

Наша система управления была расположена на палубе станка примерно на высоте два метра от уровня пола. Палуба была сделана из толстого стального листа с насечкой, чтобы не скользили рабочие.

В цехе сварили стальной колпак, которым накрывали шкаф системы, когда с ней никто не работал. Накрыть систему колпаком и снять его можно было только цеховым краном, внизу колпак пристегивался к петлям на палубе тремя навесными замками. Ключи одного из замков я забирал с собой, когда мы уезжали на выходные и праздники в Харьков, ключи от остальных замков хранились у руководства цеха.

На «ноябрьские» праздники начальник цеха попросил меня закрыть в шкафу системы сорокалитровый бидон спирта, из которого пять литров были моими, то есть выданными на мою систему управления. Я запер свой замок, начальник цеха два своих, и мы на несколько дней уехали в Харьков.

В первый послепраздничный день вокруг меня ходили работники цеха — после праздников все хотели опохмелиться.

После обеденного перерыва мы открыли замки, сняли краном колпак, выдвинули из шкафа бидон, но когда его открыли, оказалось, что он пустой. Я вызвал начальника цеха, чтобы показать ему, что спирта нет, он некоторое время ходил вокруг бидона, а потом сказал:

— Теперь я вижу, что этиловый спирт имеет свойство испаряться!

Злоумышленников так и не нашли.

На БЗПП при сдаче станка и системы управления проводили полную обработку изделия. Она занимала больше двух суток, на это время нам поставили в цеху раскладушки, столы и стулья, доставляли еду из заводской столовой. Мы налили в электрочайник разбавленный спирт и периодически пили «чай», а все остальное время спали или играли в домино, так как обработка шла штатно, и нам нечего было делать.

Потом наш НИИ запускал систему управления «Радиан» на Южмаше (Днепропетровск, Павлоград), в Хотьково и Сафоново. Я перешел в другое подразделение и больше не ездил, на этих предприятиях вполне справлялись подготовленные коллеги.