СЕМЬ ИСКУССТВ

В столичном транспорте, на улицах, особенно на окраинах, тебя могли «одернуть» за слишком короткую юбку и высказаться по поводу твоего вида или прически, но в ГЗ можно было одеваться в наряды, какие остальные жители СССР могли видеть только в кино: любые этнические стили, потертые джинсы, макси-, миди- и мини-юбки… Здесь радовало глаз разнообразие и разноцветие студенческой толпы.

Вера Сенченко, Марина Гуро

«ОБЩАГА»

(продолжение. Начало в № 2/2025)

Часть II

ЖИЗНЬ В ГЛАВНОМ ЗДАНИИ

Во времена перестройки Юрий Андреевич Жданов (выпускник химфака МГУ, недолгий зять Сталина и сын того самого Жданова, главы блокадного Ленинграда) рассказывал в телепередаче, как они с академиком Несмеяновым Александром Николаевичем, выпускником химфака и ректором МГУ, пришли к Сталину с планами строительства нового здания МГУ, предполагая скромный комплекс из пятиэтажных зданий. Выслушав их, вождь сказал тоном, не допускающим возражений:

— Университет строить будем на Ленинских горах, высотой в тридцать этажей, каждому студенту — отдельную комнату!

Несмеянов все же рискнул возразить:

— Они же молодые, им скучно будет по одному в комнате.

— Ну ладно, пусть живут по двое, — согласился Сталин.

И директива вождя воплотилась в жизнь. Так возникла самая большая из сталинских высоток, которая вблизи восхищала своей мощью, а издалека казалась парящей над горизонтом. Наша сокурсница — Андреа Клецер, называла Главное здание МГУ замком Фата-Морганы[1].

«ДВУШКА»

Вспоминает Вера

На третьем курсе студенты обычно жили во втором корпусе ФДС на Ломоносовском проспекте. Маринке Морозовой, Свете Шерстюк и Леночке Неверовой удалось поселиться вместе на четырнадцатом этаже в ГЗ. Мне тоже повезло — переезд из нашей пятиэтажки в высотку на Ленинских горах круто изменил жизнь. И не только потому, что из комнаты с четырьмя соседями на третьем этаже ты «взлетал» сразу на шестнадцатый с великолепным обзором окрестностей — теперь ты жил хоть и в крохотной «двушке», но зато «со всеми удобствами». С этого момента ты становился частью многотысячного студенческого сообщества с явным преимуществом перед студентами-москвичами, ежедневно тратившими время на дорогу. После занятий они возвращались домой, а в ГЗ продолжала бурлить студенческая жизнь, у кого-то даже ночи напролет…

Если физикам, химикам и биологам приходилось все же немного пройтись до своих факультетов, то математики и географы учились в высотке и могли месяцами «ходить в тапочках», вообще не выходя на улицу.

В столичном транспорте, на улицах, особенно на окраинах, тебя могли «одернуть» за слишком короткую юбку и высказаться по поводу твоего вида или прически, но в ГЗ можно было одеваться в наряды, какие остальные жители СССР могли видеть только в кино: любые этнические стили, потертые джинсы, макси-, миди- и мини-юбки… Здесь радовало глаз разнообразие и разноцветие студенческой толпы.

Вначале я поселилась со своей прежней соседкой по ФДС. Все ее подружки остались во втором корпусе, в их комнате оказалась свободная кровать, и моя соседка вернулась к ним.

Лёлик, с которой я кашеварила в стройотряде, жила в первом корпусе ФДС. Как только она узнала, что я живу одна, то сразу переехала ко мне. На ночь Лёлик ставила раскладушку в узкой комнате, похожей на пенал, и там уже невозможно было ходить из-за тесноты. Подружка вставала первая, чтобы приготовить завтрак и ароматный кофе, убрать свою раскладушку и дать мне возможность тоже воздвигнуться. Я против такого порядка вещей не возражала, а моя соседка-«нелегалка» — тем более. Она быстро поняла, что жизнь в ГЗ открывала новые возможности, и некоторые издержки уже не имели никакого значения.

В конце трудовой недели мы регулярно ходили к физикам на танцы в зону «Б». Это стало необходимой и своеобразной физической разрядкой после интенсивного умственного труда. Лёлик через своих знакомых доставала билеты на самые интересные вечера с вокально-инструментальными ансамблями (ВИА). Я быстро примелькалась на проходной зоны «Б», а Лёлик — на вахте зоны «В». Суровые вахтерши пропускали нас в любое время, не спрашивая документов — их face control был гораздо надежнее. У этих бабушек действительно была отличная память на лица, и даже поговаривали, что это работники «компетентных органов» в отставке, что было очень похоже на правду. Это обстоятельство оказалось для меня жизненно важным, когда я уже закончила университет[2], но об этом речь пойдет позже. На вечера в ГЗ приезжали популярные группы — «Машина времени», «Цветы», «Дилижанс», «Аракс», сопровождаемые толпами столичной молодежи в импортных шмотках и фирменных джинсах. Тогда вахтеры, с привлечением милиции и оперотряда, устраивали повальные проверки пропусков и приглашений у каждого жаждущего попасть на вечер, чтобы избежать столпотворений в небольших студенческих кафе. Но кто очень-очень хотел попасть, находил решения, порой самые невообразимые.

Вспоминает Марина

Я тоже помню вечера, на которых выступали легенды отечественной рок-музыки. Однажды в субботу был особенный ажиотаж в нашей зоне «В». Оперотряд изо всех сил едва удерживал толпы москвичей, жаждущих прорваться на вечер в наше кафе «Под парусами». Толпа внесла меня в лифт, прижала к стенке и худому юноше с прической, которую тогда называли «Анжела Дэвис» — в виде шара из торчащих кудрей на голове. На четырнадцатом этаже толпа вынесла нас из лифта и занесла в кафе, где мы опять оказались вместе, прижатыми к стене. Так мы продолжали стоять и слушать выступления приехавших участников неформального рок-фестиваля. Потом вдруг организатор концерта, увидев моего соседа, подошел к нему и пригласил на сцену. Это оказался солист «Машины времени» Андрей Макаревич! Кстати, наш бывший сокурсник Валерий Ефремов до сих пор и уже более тридцати лет его бессменный ударник.

Вспоминает Вера

Вместе с Лёликом мне пришлось жить не долго — она выскочила замуж. Я была свидетелем на ее свадьбе. Молодоженам дали отдельную комнату в ГЗ, а уже через несколько положенных месяцев их крохотная дочурка спала в коляске на балконе, и молодая мамаша бегала между ГЗ и физфаком, благо все было рядом. Мне стало скучновато (прямо по академику Несмеянову!) жить одной, особенно по вечерам, и я стала чаще захаживать к Морозовой на четырнадцатый этаж.

ЖЕНСКИЙ КЛУБ

Этот клуб возник спонтанно. В большую комнату справа, в блоке № 1435, к Маринке Морозовой приходили подружки, особенно по вечерам, но чаще в выходные. Захаживали студентки физфака: школьная подруга Ольга Ларина и две ее соседки по комнате — миниатюрная Оля Постнова и зеленоглазая Таня Пономарева с походкой пантеры и загадочной улыбкой. Потом к Морозовой стали заглядывать две высокие длинноногие однокурсницы-москвички — Наташа Ефременко, Марина Рожкова и иногда Ира Трусова. Позже к ним примкнула Ира Липатова, еще одна москвичка, пришедшая на наш курс из «академки». Чтобы не путаться с Маринами и Ирами, их стали звать по фамилии. Вера ходила после занятий на кафедру химической энзимологии, часто возвращалась поздно и бывала у Морозовой реже, чем остальные завсегдатаи. Вообще-то она предпочитала сходить на выставку, или в консерваторию, или со столичными театралками на премьерные спектакли самых известных режиссеров — Юрия Любимова, Олега Ефремова, Марка Захарова, Анатолия Эфроса, чем сидеть в прокуренной комнате и играть в карты. Кстати, играть в преферанс она так и не научилась. Зато к Маринке можно было зайти без повода и практически в любое время.

Посиделки быстро стали регулярными, и вскоре появилось, как само собой разумеющееся, это название — Женский клуб. Что объединяло членов клуба? Все были молоды и пока еще свободны от слишком серьезных отношений. И как девчонки проводили время вместе? Приносили журналы мод, выбирали модели и сами шили, вязали, вышивали, играли в карты, разгадывали кроссворды, рассказывали анекдоты, обсуждали ребят, праздновали дни рождения, ходили на танцы и во Дворец культуры на концерты.

И пели! Любимые народные песни — «Ой, мороз, мороз», «Степь да степь кругом»[3], «Вот кто-то с горочки спустился». Песни советских композиторов — «Там вдали за рекой», «Каким ты был, таким остался», «Ромашки спрятались, поникли лютики». Наташа Ефременко внесла в репертуар несколько украинских песен, например казачью: «Ти ж мене підманула, ти ж мене підвела». Ира Липатова артистично и проникновенно исполняла романс про гимназистку, «фею из бара»[4] (она же «черная моль» и «летучая мышь»)! Вера любила петь про одинокую гармонь[5] и калину красную[6], Рожкова — про «кирпичный завод», разобранный, в конце концов, «по винтику и по кирпичику»[7], а также старинный русский романс «Не говорите мне о нем». Морозова исполняла песню из советского фильма, но с переделанным текстом дворово-блатными «вийонами»[8]: «Все носили в очередь — брюки и подштанники, все на свете семечки, друзья… Были мы домушники, были мы карманники, корешок мой Сенечка и я!». В общем-то, «заседания» Клуба ничем не отличались от любых колхозных посиделок. Каждая девчонка старалась внести свой вклад в создание дружественной и, как теперь говорят, «креативной» атмосферы. Маринка Морозова безусловно была признанной «хранительницей очага» и главным организатором Женского клуба.

БЕЗБАШЕННЫЕ ГОЛОВЫ

Вспоминает Марина

Вначале в Женском клубе у меня собирались только девчонки. Но потом появился общежитский парень — Сережа К., который быстро врос в нашу компанию. Он был готов вообще не уходить и придумал себе роль шута, готового спать на коврике у порога, — ему нравилось веселить и смотреть на хохочущих девчонок. Все его знали в общаге как дерзкого хулигана, пришедшего на наш курс после «академки», а может быть, восстановившегося после отчисления. Он сорвал себе здоровье перед сессией тем, что специально пил йод и эфедрин, чтобы повысить давление, взять больничный и перенести сдачу экзамена. Сережа даже попал в больницу, симулируя желтуху, но быстро был разоблачен и справедливо отчислен.

Однако тогдашняя образовательная система, несмотря на определенную строгость, с сочувствием относилась к ребятам, отчисленным не только за неуспеваемость, но даже и по «моральным» или «политическим» мотивам, и давала возможность восстановиться в вузе. Для этого девушки должны были найти работу и отработать год, а ребята — отслужить в армии.

На «заседаниях» Женского клуба часто присутствовал мой папа — Валентин Гаврилович, который почти каждый месяц приезжал в командировки в столицу. Среди девчонок Клуба несомненной его любимицей была голубоглазая Марина Рожкова с копной светлых кудрявых волос (их дружба и переписка продолжались почти тридцать лет!).

Наша компания напоминала отцу собственную студенческую довоенную юность. Сергей К. особенно был ему близок и напоминал его самого — молодого, горячего и безрассудного. Если у папы бесшабашная юность закончилась репрессиями и каторгой, то студента-шалопая судьба, можно сказать, хранила. Так, один раз он пришел к девчонкам с сильно ободранной щекой и рукой. Оказалось, с его слов, что накануне он «гулял» с друзьями в комнате на двадцать третьем этаже башни, и, будучи уже сильно пьяным, выпал из окна на крышу основного здания и то ли потерял сознание, то ли просто уснул, в общем, перестал двигаться. Его «друзья» выглянув в окно, увидели его лежащим без движения, подумали, что он погиб, и решили, что суетиться и оказывать ему помощь уже не стоит. А он, выспавшись, встал и забрался обратно в окно, отделавшись только ушибами и царапинами. Видимо, архитектура высотки со своими башнями влияла каким-то образом на психику безбашенных ребят, вызывая у них желание «полетать».

Вспоминается еще один случай фантастического везения, который стал легендой. Некий студент Аркадий с девушкой Валей обсуждали личные проблемы в комнате башни зоны «В» и, по-видимому, выпивали. Когда к ним стал ломиться оперотряд, молодые люди, чтобы не попасться в его лапы, решили вылезти из окна и перебраться в другую комнату, но сорвались. Судьба оказалась к ним благосклонна — оба остались живы. Парень упал на крышу основного здания, а девушке повезло еще больше — она оказалась на балконе башни, всего лишь этажом ниже. После этой истории их знакомый, студент по прозвищу Вэл, под влиянием рассказа нарисовал картину падения, на которой весь ужас происходящего отразился в глазах летящего вниз головой человека. Эта картина производила сильное впечатление на каждого и даже могла бы сравниться с известной картиной Мунка «Крик». Но, несмотря ни на что, студенческая жизнь шла своим чередом.

КАК МЫ ОДЕВАЛИСЬ

Острого дефицита одежды, особенно в Москве, тогда не было. Но то, что продавалось в универмагах, в отделах мужской и женской одежды или обуви, носить в студенческой среде было почти невозможно — массовый советский ширпотреб не соответствовал стилю и вкусу университетской молодежи. Как складывался наш стиль? Трудно сказать… Со времен хрущевской оттепели и VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов 1957 года в Москве советская молодежь старалась одеваться «как там у них». Эта мода проникала вместе с иностранцами, учившимися в МГУ, с музыкой, кино, журналами прибалтийских и «братских» (социалистических или развивающихся демократических) стран, которые вполне отражали тенденции мировой моды. В столице, обычно в конце месяца, в магазинах «выбрасывали», «давали» что-нибудь заслуживающее внимания, но обязательно в сопровождении нескончаемых очередей.

Проблему с одеждой девчонки решали сами. Благо, тканей было много, в основном натуральных, а их высокое качество удивляло иностранцев. Чтобы сшить тогда модные расклешенные брюки с низкой посадкой, нужно было всего лишь правильно вырезать боковину по передаваемому из рук в руки лекалу, а швейную машинку в общаге найти было не трудно. Так же просто шились и юбки. Вообще, наше поколение можно назвать на все руки мастерицами, а это шло от давних традиций (почти забытых в наш «век потребления»), когда после бесчисленных войн в XX веке, во времена дефицита наши бабушки и мамы шили почти все своими руками и научили этому дочерей.

Кто-то из студенток не поднимал головы от швейной машинки в каникулы — шились новые наряды или перешивались мамины. Кто-то доставал наряды из бабушкиного сундука. Особое восхищение вызывали «обновы», которые время от времени демонстрировала Рожкова. Ночная рубашка ее дворянской бабушки из тонкого льняного полотна, украшенная широким шитьем по низу, выглядела на Марине как модное эффектное платье.

Гриша Коган ходил в видавшей виды «комиссарской» кожаной куртке своего дедушки. Применялись и нестандартные решения. Так, Саша Рябов вместо труднодоступных джинсов купил штаны в магазине «Рабочая одежда», покрасил их в изумительный бордовый цвет и щеголял в них на занятиях.

Вера Сенченко обычно шила свои наряды летом дома на легендарной машинке «Зингер», на которой во время войны бабушка строчила день и ночь ватники для солдат Сталинградской битвы. Вера смастерила себе брюки из белого тика[9], и покрасила их в темно-синий цвет, убедив себя, что они не уступают джинсам. Когда мини-юбки стали «писком моды», она сшила себе летнее платье и юбку. Бабушка была почти «в шоке», каждый раз видя внучку «в неглиже», и просила ну хоть чуть-чуть удлинить наряды. Жалея ее, внучка сказала: «Как ты не понимаешь: скоро я не смогу носить такие короткие юбки, зато будет что вспомнить!» Тогда бабушка почти с облегчением согласилась: «Ну, бог с тобой!» Таня Пономорева привезла из родного Северодвинска овечий тулуп, выдаваемый сторожам как спецодежда, и покрасила его марганцовкой в бурый цвет — получилась модная дубленка.

Морозова обшила тесьмой по швам мамину фуфайку из необычного хлопчатобумажного материала с ворсистой поверхностью, которую та носила для тепла на Воркуте. Москвичка Ира Яновская обратила на нее внимание и даже спросила: «Это что, ангора?».

Модной одеждой также приторговывали студенты-иностранцы, особенно это касалось джинсов, культового предмета того времени, служившего свидетельством твоей причастности к мировой цивилизации. Из первых рук новые джинсы можно было купить рублей за шестьдесят! Это было значительно больше, чем месячная стипендия, но меньше цен у спекулянтов на черном рынке, в переходах метро и общественных туалетах. Зато эти джинсы были «бессмертны» — они носились до дыр, это считалось особым шиком, а потом либо превращались в шорты, либо — в лекало, по которому шились новые. Когда Маринка и ее муж Виталик Гуро уехали по распределению в Ташкент и жили в гостинице, одна из горничных сказала по доброте душевной:

— Слушай, дочка, сын мой в армию ушел недавно, вся одежда от него осталась. Давай я тебе его брюки принесу. A то что же твой парень в дырявых штанах ходит!

Марина до сих пор вспоминает эту фразу, видя в московском метро не очень юных мужчин и женщин в «дырявых штанах». Эта мода жива и поныне! То же касается женских брюк, расклешенных от бедра, таких широких, что вполне могли сойти за длинную юбку. И мини-юбок! И много еще чего… За прошедшие сорок лет та наша мода несколько раз уже возвращалась — с чуть новыми вариациями. Позже, на пятом курсе, среди физичек нашлась девчонка, берущая заказы «за недорого». Она специализировалась только на пошиве брюк. Вот это были брюки — лучше, чем джинсы у спекулянтов! Она сшила Вере настоящие джинсы из тонкого брезента цвета первой весенней зелени, со всеми карманами и строчками, как полагается. В этих брюках она произвела неизгладимое впечатление на своего будущего мужа.

Можно посмеяться и сказать, что все это напоминает борьбу Эллочки-Людоедки с Вандербильдихой в романе «Двенадцать стульев». Но, в отличие от недалекой Эллочки, одежда не была главным и единственным содержанием нашей жизни.

Вспоминает Вера

Заказать индивидуальный пошив одежды в ателье было практически невозможно: чтобы только записаться в очередь, надо было приехать туда на рассвете, и только в определенный день месяца. Частных портних найти было еще сложнее. Помню один эпизод. Однажды Оля Малиновская, одна из ярких москвичек нашего курса, появилась на лекции в модном батнике (так называлась приталенная блузка рубашечного покроя с воротником на стойке и отстроченной планкой с пуговицами). Цена такой блузки, привезенной «из-за бугра», у спекулянтов доходила до пятидесяти рублей! На следующий день Оля появилась уже в другом батнике. Потом и другие москвички стали приходить на занятия в похожих обновах. Общежитские девчонки узнали у Малиновской адрес и цену: всего-то три рубля пятьдесят копеек за штуку из хлопка и пять рублей — из шелка! Я решила последовать их совету и вот уже, найдя старый двухэтажный домик в центре города, звонила в дверь. В плохо освещенной каморке меня приняла подслеповатая и глуховатая старушка. Я достала три разных куска ткани для блузок. Старушка сразу заохала и запричитала:

— Все идут и идут. Посмотри, — она указала рукой на стол, заваленный разноцветными лоскутами, — я уже совсем ослепла и спина болит. Хотела немного подработать к пенсии. Кто же знал, что вас так много будет!

А я подумала, глядя на ее шедевры:

— Похоже, эта бабушка, как и моя, шила в военное время форму солдатам — уж очень ровные у нее получаются строчки на старой немецкой машинке «Зингер».

Мне еле удалось уговорить замученную заказами мастерицу, и она все-таки сделала замеры и взяла мои ткани. Через месяц я тоже щеголяла в новых батниках.

ЧЕТВЕРТЫЙ КУРС

Вспоминает Вера

На четвертом курсе Маринка со Светой остались жить в своей довольно просторной комнате № 1435 на четырнадцатом этаже, а я к ним подселилась, потому что больше не хотелось ютиться в неудобной маленькой «двушке», похожей на камеру. Мы купили вскладчину красивые шторы на окна и повесили картины (см. описание комнаты в рассказе «Охота на маньяка»), отчего комната приобрела почти домашний вид.

Четвертый курс был самым радостным и интересным периодом моей университетской жизни: ты уже вошла во вкус учебы — базовый курс высшего образования заложен, и пришла уверенность, что любой новый предмет можешь освоить самостоятельно настолько, что обязательно сдашь зачет и экзамен. А главное, это уже совсем не страшно! Можно позволить себе пропускать занятия, лекции, искать свой интерес в научной работе на кафедре, осваивать экспериментальную «кухню» и работать с увлеченными наукой сотрудниками. Четвертый курс стал своеобразной «передышкой» перед решающим и окончательным рывком — защитой диплома.

Тогда же я поняла прелесть университетского профилактория, в котором можно было отдохнуть от соседок и потока постоянных гостей, многие из которых «баловались» курением. Девчонки ложились спать в разное время, но мой молодой организм мог крепко спать и при шуме, и даже при включенном свете — только не в прокуренной комнате! Я не переносила табачный дым еще со школы, когда мне поручили сделать доклад о вреде курения. Найденный в библиотеке обширный материал, особенно снимок легких курильщика, покрытых черной смолой, убедил меня на всю жизнь, что курящий человек не предмет для подражания. Да и семья, в которой я росла, была некурящая. Приходя к себе (а на самом деле попадая в Женский клуб) после занятий, я сразу инстинктивно бросалась к окну, открывала его настежь и распахивала обе двери — свою и блочную, чтобы проветрить комнату. Народ морщился, понимая, что пора уходить.

Профилакторий был для студентов настоящим санаторием — проживание в одноместном номере, ежедневные оздоровительные процедуры (душ Шарко, ванны…), пилюли или настойки — кому для поднятия тонуса (меня хорошо взбадривал пантокрин, спиртовый экстракт из рогов марала), кому — наоборот, успокаивающие, и конечно же витамины. А главное — полная тишина и в комнатах, и в коридорах! После месяца жизни такой, можно было с утроенным рвением опять открывать окна и двери в прокуренном Женском клубе.

Вспоминает Марина

О профилактории я узнала от своей соседки Светы Шерстюк. Это она рассказала мне о «райском уголке», где полы в коридорах покрыты ковровыми дорожками, в столовой подают только диетическую пищу, и особенно подчеркивала, что повсюду стоят чайники с отваром шиповника. Мне, честно говоря, такая жизнь показалась скучноватой по сравнению с общагой, хотя и более комфортной. Я с трудом дотянула до конца срока путевки. Поскольку мне, диспансерному больному с астмой и аллергией, бесплатные путевки могли давать чаще, чем остальным студентам, то пару раз по моим путевкам в профилакторий заезжала Марина Рожкова. Для нее, москвички, это было решением ее проблемы с полной легализацией в общаге — тут тебе и отдельная комната, и трехразовое питание, и даже шиповник!

Вспоминает Вера

По традиции четвертый курс химфака отвечал за вечера отдыха в клубе «Под парусами» на четырнадцатом этаже ГЗ и подготовку праздничного традиционного представления на Дне химика. Виталик Гуро расписал стену клуба фреской по мотивам средневековых гравюр об алхимиках, в центре которой была нарисована большая сова — символ мудрости. Стену бара украшали колбы и аппараты Киппа, заполненные разноцветными растворами, через которые с помощью компрессора пропускался воздух, создавая иллюзию постоянно текущей химической реакции.

Один из музыкантов курса и организаторов вечеров, Саша Бурков, предложил мне и Наташе Ефременко быть барменшами в кафе. Мы согласились, и к нам потом присоединились Рожкова, Морозова и другие подружки. Это было совсем не обременительно. Мы заранее покупали на свои деньги кофе и сахар. Народу всегда было много, бесплатный кофе выпивали мгновенно, и мы, исполнив свои обязанности, присоединялись к танцующим.

«ЛИРИЧЕСКОЕ» ОТСТУПЛЕНИЕ

Вечера в нашем студенческом клубе были очень популярны и способствовали появлению новых друзей и, конечно, романтических отношений — взаимных и не очень. Наш девчоночий улей, прекрасный и неповторимый, был в то же время сумасбродный, непредсказуемый, порой капризный, а иногда просто невыносимый. Откровенно говоря, многим девчонкам нравилось привлекать внимание ребят (что совершенно естественно), и на дискотеках они одевались и вели себя довольно свободно, если не вызывающе.

Некий наш знакомый, вхожий в клуб «Под парусами», «страдал» по одной из девчонок Женского клуба, но не пользовался ее взаимностью. После очередной дискотеки на четырнадцатом этаже под дверь нашей комнаты кто-то из ребят подсунул листок со стихами о наболевшем:

Лебяжьими литыми стаями
Кокетки плывут вокруг земли.
Руки протянешь — они уж растаяли,
Меж пальцев холодной водой прошли.

Мужчины ими очарованы
И шепотом жарким зовут таким,
Но перед взорами их суровыми
Плывут кокетки — страсти гимн!

Волосы томной волною льются,
Сводит с ума бедра изгиб,
Взоры — стекляшки о груди бьются,
Взглянешь разок — считай погиб!

И все плывут, плывут, играючи —
Народы пламенем горят! —
Скорее шар земной расколется,
Чем «да» они проговорят.

Народ мужской в своих желаниях
Судьбе сдаваться не привык —
Настанет время, о, кокетки! —
И он развяжет вам язык!

Сегодня вы динамо крутите —
Крути красавица крути!
Заманивай дождаться праздника
На трепетной твоей груди!

Не получив ответа на свой «крик души», а может снова пережив отказ на очередной дискотеке, таинственный поэт не на шутку разозлился, решил отомстить и сочинил эпиграмму, написав ее как бы кровью, а на самом деле — красными чернилами, для усиления эффекта, и опять подбросил в нашу комнату:

К динамистке

Победоносно причесавшись,
отштукатурившись вконец,
опять выходишь ты динамить —
терновый чей-то ты венец.

Ты возбуждаешь их желанье
и тут же рушишь замок грез,
но и сама тоскливой ночью
спасаешься усладой слез.

Мужчин доводишь до озноба
изгибом стройного бедра,
но знай же, ты, что скоро станешь
женою старого козла.

А Бобик-то сдох…
От любви собака околела.

Первое послание очень развеселило нашу девичью компанию и бурно обсуждалось, но никто из нас не отнесся к этим проявлениям юношеских чувств всерьез, а второе — возмутило «пророчеством» про старого козла! И, конечно же, про сдохшего Бобика. Но ни одна девчонка из Женского клуба не призналась, что имели в виду именно ее. Впрочем, эти стихи можно было адресовать почти каждой из нас. Но считать себя виноватыми в чем-то мы были решительно не согласны. Вот такие бывали у нас студенческие страсти-мордасти!.. А теперь эти мальчишеские стихи, когда-то переписанные мной и чудом обнаруженные недавно (как по заказу) в старой записной книжке, можно читать только с умилением и улыбкой…

Вспоминает Марина

Девчонки из Женского клуба и их друзья стали чаще собираться в нашей комнате и ходить вместе в клуб «Под парусами». Гости приносили конфеты, печенье и сухое вино (на натуральные вина в умеренных количествах смотрели сквозь пальцы, а сухой закон касался, в первую очередь крепких напитков), оставляли верхнюю одежду и отправлялись на танцы. К нам стали заглядывать ребята-москвичи из теоретиков: Саша Рябов, Миша Диков, Коля Зайцев, Сережа Дружинин и Саша Хорлин. Эти ребята были нацелены на серьезную науку, и приходили к нам, видимо, просто из любопытства — им хотелось узнать, как живут одногруппницы в общаге и что там происходит.

Когда на 14-м этаже начался ремонт, нас расселили по разным блокам. Вере тогда посчастливилось жить в комнате на двадцать третьем этаже (с двумя филологинями) — в башне с часами и потрясающим видом на смотровую площадку, а значит, и на всю столицу!

ПУТЕШЕСТВЕННИЦЫ

Девчонки из Женского клуба любили путешествовать небольшими группами. Наши путешествия продолжились и после окончания университета.

Вспоминает Вера

На ноябрьские праздники три студентки — Липатова, Ефременко и я, — собрались съездить в Вильнюс. Негласно считалось, что литовцы больше других прибалтов не любят[10] русских, но нас это не смутило. Вежливо обращаясь на улице к прохожим, мы всегда получали доброжелательный ответ, часто с улыбкой. Нам удалось посмотреть все самое интересное в соответствии с планом, который наметила Наташа. Мы побывали в музее Чурлёниса — на этого художника тогда была мода в Москве. По вечерам посещали небольшие кафе, чтобы отведать блюда литовской кухни. В одном таком уютном местечке нас посадили за столик в центре зала. Там была «живая» музыка и можно было танцевать. Три высокие русские девушки — блондинка Наташа с вьющимися по плечам волосами, голубоглазая Ира, темная шатенка с невообразимой стрижкой, и я, черноглазая брюнетка с длинными волосами, — быстро приковали взоры мужчин в зале. Ира, любившая потанцевать, предвкушала, что сейчас нас начнут приглашать кавалеры-литовцы. Но не тут-то было. Чинно танцевало всего несколько пар, а остальные — с любопытством нас разглядывали и только.

— Почему нас никто не приглашает? возмущалась Ира. — Я ужасно хочу танцевать. Я бы им показала класс, которого они еще не видели!

Мы с Наташей тоже были в недоумении. Ира не унималась:

— Пойдем, потанцуем втроем!

— Ну, уж нет, чтобы они нас оценивали и обсуждали? И ликовали, что мы не выдержали их наглого игнорирования? —возразили мы подружке.

После ужина мы расплатились и направились к выходу. Несколько мужчин встали, проводили нас до выхода и, ни слова не проронив, проводили глазами, когда мы вышли на улицу. Вот тут-то, не сдерживая эмоций, мы выпустили пар негодования и в итоге решили, что литовские завсегдатаи кафе знают друг друга и не стали нас приглашать, чтобы другие не осудили их за танцы с русскими.

Вспоминает Марина

До 15-го мая действовали скидки на проезд для студентов. Доехать на поезде до Риги стоило всего десять рублей. На майские праздники 1974 года Рожкова, Ефременко, Ларина, Трусова и я поехали в Ригу. Мы пребывали в непонятно на чем основанной уверенности, что стоит только предъявить студенческий билет МГУ в любом университете СССР, как тебя тут же должны устроить в общежитии! Приехав в Ригу, мы пришли в комитет комсомола ЛатГУ, предъявили студбилеты и свои «претензии» на устройство в общежитии. Латышки нас не поняли, потому что не достаточно владели русским языком. Они привели парня, хорошо говорившего по-русски. Поняв суть дела, рижане были очень удивлены нашей «святой» наивностью, однако приняли деятельное участие в решении вопроса: бурно что-то обсуждали между собой по-латышски и пытались привлечь какие-то вышестоящие инстанции. И вопрос все-таки был решен положительно! Не прошло и получаса, как тот же парень отвез нас на трамвае в общагу университета, где нам дали ключ от комнаты и постельное белье, взяв с нас по квитанции символическую сумму, кажется, рубля два за все про все. Мы посетили самые известные достопримечательности — Домский собор, церковь Святого Петра, с крыши которой можно было полюбоваться всей Ригой. Съездили на Рижское взморье, погуляли по улочкам Старого города, посидели в маленьких кафе, чтобы выпить вкусный кофе. Но на меня лично самое большое впечатление произвел центральный рынок у вокзала. Я выросла в Алма-Ате — городе, где традиционно продукты покупались на базарах самого разного рода. Но такой чистоты, порядка, даже красоты и такого высокого качества продуктов, как на Рижском рынке, я никогда не видела. Особое впечатление произвели соления, выставленные в круглых аквариумах. Несмотря на слухи, ходившие о негативном отношении латышей к русским, к нам всюду относились вежливо и доброжелательно.

Вспоминает Вера

А на следующие майские праздники мы уже в другом составе — Рожкова, Трусова и я, поехали в Ереван, поселившись то ли у давнего друга отца Иры, то ли у дальнего родственника. Хозяин занимал достаточно высокий пост и выдал нам свою служебную «Волгу» с водителем Гагиком, только что отслужившим в армии. Тот позвал своего друга Ашота — заведующего овощным магазином, довольно старого, на наш взгляд. Завмаг прихватил своего племянника Сурена лет шестнадцати. И всей гурьбой мы поехали смотреть достопримечательности Еревана и его окрестностей. Теперь трудно представить, как все уместились в машине и как преодолели кавказский рельеф, ведь «Волга» не была внедорожником. После каждого посещения музея, монастыря, горы с панорамным видом гостеприимные армяне везли нас отведать национальные блюда или сами организовывали шашлык в горах с овощами и фруктами из магазина Ашота, и непременно с большим количеством отменных вин. К нашему ужасу, Гагик тоже ни в чем себе не отказывал, хотя и был за рулем, но все обошлось. К вечеру протрезвевшие путешественницы благодарили хозяев и искренне восхищались Арменией и ее народом. Хозяйка угощала нас вареньем из грецких орехов, крыжовника, абрикосов, начиненных миндалем, диктовала нам армянские рецепты и открывала тайны приготовления настоящего кофе и чая. Когда настала пора возвращения в Москву, обратных билетов у нас не было (их в те времена в кассах вообще не продавали!). В кассе аэропорта билетов тоже не оказалось, что заставило нас поволноваться, но недолго. Гагик, считавший своим долгом проводить гостей до трапа самолета, зашел в «нужную» дверь и вынес авиабилеты на нужный рейс.

А еще было экзотическое путешествие в горы Тянь-Шаня Ольги Лариной и двух Марин, Морозовой и Рожковой. Летом после четвертого курса Вера с Рожковой совершили круиз по Черноморскому побережью, а после пятого — пошли в турпоход на Домбай.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ АККОРД — ПОЕЗДКА НА ДОМБАЙ

Вспоминает Вера

После успешной защиты диплома осознание, что учеба и жизнь в университете закончились, лично ко мне приходило с большим трудом. Чтобы хоть какое-то время ощутить себя все еще «здесь», мы с Мариной Рожковой отправились летом с туристическим клубом МГУ на Домбай.

Группу студентов и аспирантов возглавил председатель турклуба МГУ. К сожалению, память не сохранила ни имени, ни фамилии этого достаточно пожилого, но бодрого, крепкого и своеобразного человека. Приехав на Кавказ на поезде, мы разбили в лесу на горном склоне палаточный лагерь. Девчонок было немного, рюкзаки нам носили ребята. Во время походов в горы, если наш вожак-председатель замечал, что кто-нибудь не захотел помочь другому, или быстро устал, или еще как-то «провинился», то на следующий день на общей утренней линейке язвительно объявлял: «Вчера в походе оказалось, что наш товарищ (называет по имени и фамилии) — человек-то с гнильцой!», чем приводил провинившегося в сильное смятение, а остальных — в веселое злорадство. То же самое он мог сказать в адрес дежурных, у которых подгорела каша. Нас с Мариной он не раз называл «необъезженными лошадками», но мы не обижались, а только смеялись.

В горах нас потрясла необыкновенно красивая природа с захватывающими дух видами, бурными горными речками и водопадами. На маршруте и по вечерам у костра мы с упоением пели, часто Юрия Визбора, и особенно нашу любимую:

Милая моя, солнышко лесное,
Где, в каких краях встретишься со мною…

А еще его «Домбайский вальс»:

Здравствуйте, хмурые дни,
Горное солнце, прощай.
Мы навсегда сохраним
В сердце своем этот край…

Мне запомнился парень, уроженец здешних мест, по фамилии Каймаразов, тоже студент МГУ, навестивший наш лагерь позже. Он появился без рюкзака, в брюках и рубашке, а пробыв с нами всего несколько дней, сумел произвести на всех сильное впечатление. Он взбирался по горам как дикая кошка — завораживающе легко и абсолютно бесстрашно. После долгих ночных разговоров и песен под гитару, когда все расходились, он устраивался на огромном бревне у тлеющего костра и, подложив скрещенные ладони под голову, крепко засыпал, даже если шел дождь, ничем не накрывшись. Наутро он купался в ледяной горной речке и был свежее всех других, проспавших ночь в спальниках, да еще и в палатках. Вот что значит коренной житель гор!

В конце путешествия местные жители пригласили председателя турклуба в гости. Их связывала давняя дружба, и казалось, они его просто обожали. Он выбрал двух жертв-сопровождающих: невысокого тщедушного студента филфака Лёню и меня. Если бы я знала, чем это чревато, то отказалась бы наотрез! Мы пришли в гости в один дом. Хозяйка восхищенно всплеснула руками, увидя председателя, посадила нас за стол, весь заставленный кавказскими яствами! Открывает бутылку шампанского, и мощная струя с брызгами и шипением выливается прямо на нас с Лёней! Хозяйка забыла от волнения поставить вино в холодильник. Мы облизываемся — давно не пили шампанское, и вот тебе — такая незадача: и скатерть, и одежда, и даже волосы мокрые! Жалкие остатки разливают нам в рюмки, председатель пить отказывается наотрез, ест очень мало и все кивает на нас — пусть, мол, ребята пьют и едят. А хозяйка зря что ли готовила? Она хочет, чтобы мы все отведали и похвалили ее за труды. Много овощей, мяса, фруктов. Едим — все безумно вкусное, особенно после каш и супов из пакетиков, приготовленных в котелках на костре. Наедаясь, восхищаемся и благодарим. Уходим, но не в лагерь. Идем в другой дом. Ситуация повторяется, только блюда другие. И конечно на столе бутылки с винами! Опять кивок на нас. Чтобы не обидеть хозяев, пробуем все, но понемногу — места в животе уже маловато осталось. Когда еще такое попробовать доведется! Дорогой гость не пьет, говорит не может по состоянию здоровья. А нам наливают, чтобы выпить за здоровье самого дорогого гостя, потом за их дружбу…. Председатель торопит — его ждут в других домах. Тут я поняла, что он нас взял с собой, чтобы гостеприимных и хлебосольных друзей не обидеть (они же старались!), а сам себя бережет от обжорства и пьянства. Не зря же он в такой крепкой форме. Мы взмолились, что уже не можем застольничать. Но председатель был неумолим:

— Надо ребята, надо. Они меня целый год ждут!

Потом мы с Лёней с трудом и кое-как, с туго набитыми животами, сильно шатаясь, еле добрались до нашего лагеря и свалились под кустом со стонами:

— Ну и обожрались!

Не очень сытый народ в лагере наблюдал за нами и, конечно, спрашивал, что именно мы ели, интересовался подробностями описания яств и сожалел, что мы с собой ничего не захватили. В голове у нас шумело, даже мысли — не то что рассказы о еде — вызывали нехорошие позывы. Нам тогда было откровенно плохо: ведь таким количеством приготовленной еды можно было бы накормить весь лагерь!

А под самый конец нашего похода в лагерь приехала легковая машина, водитель вынес два ящика грузинского вина — киндзмараули и хванчкары. Вот тут весь лагерь погулял как следует!

ПЕРВАЯ СВАДЬБА

Последний раз Женский клуб собирался незадолго до нового, 1975 года — на девичник и свадьбу Марины Морозовой и Виталика Гуро. Эта свадьба стала естественным финалом их стремительного романа, начавшегося во время летней практики в Сумгаите. Им удалось каким-то чудом получить в студсовете комнату еще до регистрации брака (очень гуманно!). Это была первая свадьба в нашем Клубе. Накануне, как положено, прошел девичник, и само торжество состоялось все в той же гостеприимной комнате № 1435. Одноклубницы и одногруппники подарили молодоженам холодильник «Север» — очень нужный предмет для молодой семьи, обладавший к тому же двумя очень ценными достоинствами: он работал от сети в сто десять вольт без трансформатора, и при этом совершенно бесшумно. Друзья радиохимики преподнесли проигрыватель «Аккорд».

Вспоминает Вера

После свадьбы все свое внимание Маринка безоговорочно направила на своего мужа. Забота о нем стала самым главным делом. В то время как студенты убегали на занятия, в том числе и Виталик, она, накормив его завтраком, начинала обход продуктовых магазинов и кулинарий на всей территории МГУ, чтобы купить все самое свежее, что с утра поступало на прилавок, а потом сразу начинала готовить обед. Но если ее фантазии не могли удовлетворить продукты из университетского комбината питания, Маринка ехала на Черемушкинский рынок и покупала парное мясо и много еще чего, например, воронежское подсолнечное масло из жареных семечек. По этой же причине она осознанно выбрала для выполнения диплома историю химии — предмет, на который с ее эрудицией требовался минимум времени. Полностью посвятив себя благородной цели служения семье, за много лет Марина достигла высокого мастерства в приготовлении кулинарных изысков для единственного и любимого мужа. Уж я-то знаю, мне тоже кое-что вкусное досталось при совместном написании этой книги!

МАТРИМОНИАЛЬНЫЕ НАСТРОЕНИЯ

Неминуемо приближалось окончание учебы и жизни в университете. И перед обитателями общаги все острее вставал вопрос грядущего распределения. Уезжать из Москвы ужасно не хотелось! Самый «надежный» способ остаться для иногородних — брак с москвичом. Нам тогда казалось, что москвичи слишком гордятся своей пропиской. Недаром еще с тех времен им приписывалась фраза «Понаехали тут!». И как только я представляла, что при первом знакомстве родители моего возможного избранника смотрят на меня и думают, что наверняка мне нужна прописка и площадь, становилось не по себе. Марина Рожкова искренне хотела помочь мне остаться в Москве, и у нее появлялись самые невероятные прожекты. Но для меня идея брака по расчету, или тем более фиктивного, была совершенно неприемлема.

Вспоминает Марина

Нельзя не признать, что «охота на москвичей» действительно кем-то активно велась, чего уж тут греха таить. Ярким примером таких «охотниц» была Наташа В., студентка курсом старше. Эта прехорошенькая провинциалка с напевным малороссийским выговором слыла в общаге заправской модницей. Она ходила по факультету, как по подиуму, всегда с модной прической, на высоченных каблуках, в дорогущих импортных шмотках, купленных у фарцовщиков. Она и не скрывала свою основную цель — во что бы то ни стала выйти замуж за москвича и остаться в столице. Заглядывая иногда в Женский клуб, Наташа с сожалением наблюдала наши девичьи посиделки и всякий раз искренне предлагала не тратить зря время, а пригласить как можно больше москвичей и погулять по-настоящему. Справедливости ради, надо сказать, что она не была законченной Эллочкой-людоедкой и не только улучшала свой гардероб, но и повышала свой культурный уровень. Она была из тех студентов, которые проводили целые ночи, иногда даже морозные, в очередях за билетами в столичные театры.

В итоге Наташа добилась-таки своего — вышла замуж за москвича и осталась в столице.

Вообще, за годы учебы на нашем курсе образовалось много семейных пар в разных комбинациях — только москвичи, только общежитские и смешанные. Несмотря на устойчивое выражение «студенческий брак», подразумевающее его непрочность, большинство союзов, заключенных нашими однокурсниками, оказались крепкими и счастливыми, проверенными временем!

(продолжение следует)

Примечания

[1] Фата-Моргана (от итал. fata Morgana) — фея Моргана из бретонского эпоса, сводная сестра короля Артура и отвергнутая возлюбленная Ланцелота, от горя создающая призрачные воздушные видения. «Фата-моргана» — редкое, сложное и самое загадочное оптическое явление в атмосфере, состоящее из нескольких форм миражей. Одна из самых распространенных фата-морган — корабли-призраки, «летучие голландцы».

[2] См. рассказ Веры Сенченко «В подполье у физиков», который будет опубликован в последующих выпусках журнала «Семь Искусств».

[3] И. З. Суриков (1841–1880) — волжский поэт-самоучка. Его стихотворение «В степи» в народной переработке стало популярнейшей песней «Степь да степь кругом».

[4] Эмигрантский романс «Институтка», «белогвардейский шансон», написанный эмигранткой из царской России М. Н. Волынцевой, долгое время был запрещен в СССР.

[5] «Одинокая гармонь» — популярная на весь мир песня композитора Б. Мокроусова на стихи М. Исаковского «Снова замерло все до рассвета…».

[6] Песня «Калина красная» (стихи Е. Синицына, музыка Я. Френкеля) была настолько популярна, что ошибочно считалась народной.

[7] «Кирпичики» — одна из самых известных русских «дворовых» песен, классический городской романс начала XX века. По количеству подражаний, перепевов и переделок она не знает себе равных в советском городском фольклоре (более пятидесяти!).

[8] Франсуа Вийон — первый французский лирик позднего Средневековья. Первой книгой французской лирики, выпущенной типографским способом, были стихи Вийона. Оказал сильное влияние на поэтов Возрождения и романтиков. Известен бродяжнической преступной жизнью и даже был приговорен к смертной казни через повешение.

[9] Тик (от нидерл. tijk, англ. tick), кутиль (с фр. «матрас») — плотная льняная или хлопчатобумажная ткань. Используется для наматрасников, мебельных чехлов, тентов.

[10] В июне 1940 г. СССР предъявил ультиматум Литве, мотивируя это нарушением со стороны прибалтийских республик существующего между ними и СССР «Пакта о взаимопомощи…». На следующий же день подразделения Красной Армии вошли на территорию Литвы и заменили правительство — это означало оккупацию государства. Около 150 тыс. литовцев были депортированы в Сибирь. (Прим. редакции: редакция может не разделять позицию авторов).