СЕМЬ ИСКУССТВ

Снежный сугроб пахнет как ломоть арбуза.
И хрустит как арбуз, только не во рту, а в моих варежках.
Синица и воробей что-то обсуждают,
вплетаются в чёрное кружево веток.

Вита Штивельман
ЭХО ЭКЛЕКТИКИ

Вместо предисловия

В этой подборке есть самые разные тексты: сонеты и стихопроза, лирика и полная её противоположность, печаль и откровенное ёрничество. Эклектику часто порицают за разброд и шатания, но ведь и жизнь куда как далека от однородности.

КИБЕРЛИРИКА

Жили-были длинноты и пустоты. Длинноты были ужасно длинные. Пустоты  — абсолютно пустые. Ну то есть совсем. Длиннотам очень хотелось ещё удлиниться. И они удлинялись. Поэтому были похожи на очень вытянутые единички. Пустоты страстно желали вобрать в себя как можно больше пустоты. И были похожи на непомерно разросшиеся нолики. Поскольку те и другие всё увеличивались и увеличивались до бесконечности, понятно, наступил момент, когда места в мире больше не осталось. А они всё пытались увеличиться. Ясное дело, получился взрыв, и на его месте образовалась совершенно новая система. А остатки длиннот и пустот, уцелевшие после взрыва, были очень маленькие и были страшно напуганы.
И те и другие хотели только одного: уменьшиться. И они стали меньше. Потом ещё меньше. И ещё. Уменьшались они стремительно. Всё более крохотные длинноты буравили пространство насквозь. Исчезающе маленькие пустоты лишали его последних глотков пустоты. Структура пространства менялась на глазах. Дело запахло новым взрывом.
И тогда они все вместе придумали вот что: они договорились, что длинноты будут удлиняться, а пустоты уменьшаться. И так до тех пор, пока не потеряют друг друга из виду. Как только потеряют  — в тот же момент меняются местами, и тогда длинноты начинают уменьшаться, а пустоты  — увеличиваться. Пока не потеряют друг друга из виду. Потом снова меняются местами. И так далее.
Это единственный способ их существования, так и живут они, пульсируя. А наиболее счастливыми чувствуют они себя в тот короткий период, когда все они  — и длинноты и пустоты  — примерно одинакового размера. Или хотя бы сравнимого.
Я знаю всё это совершенно точно, потому что родилась под созвездием Весов.

ИЗ ВРЕМЁН ГОДА

Август

Заброшенный парк, и заброшенный пруд, и закат,
и серая цапля застыла недвижно, и август
уже рассыпает щедроты свои наугад.
И дерево клонит ветвями зелёную арку
над жёлтой сурепкой, где птицы играют в замри.
Становится тихо над берегом и перелеском.
Пройдём под ветвями: здесь венчаны если не мы,
то воздух с водою, а может быть, время и место.

Какие лучи нам светила небесные льют,
что там в гороскопе, не ведаем да и не надо.
Вот белыми крыльями чайка сигналит люблю,
сигналит, не зная ни адреса ни адресата…

И дальняя близость вливается в ближнюю даль,
и от звездопадов становится сладко и больно.
Закрыть телефон и оставить за скобкой пруда
вселенские войны и наши семейные войны.

И можно себя не корить, что живёшь невпопад,
что будешь терять, и ещё и ещё, в одночасье.
Смотреть, как меняет оттенки неяркий закат,
безудержно нежен и непоправимо прекрасен.

Ноябрь

неотправленные письма непролившиеся звуки
недодуманные мысли некоснувшиеся руки
бестелесна эвридика это тень среди теней
безучастна многолика следует печаль за ней

может что-нибудь и значит ветра северного ярь
это просто небо плачет и кончается ноябрь

Зима

Снежный сугроб пахнет как ломоть арбуза.
И хрустит как арбуз, только не во рту, а в моих варежках.
Синица и воробей что-то обсуждают,
вплетаются в чёрное кружево веток.
Потом улетают
в небесно-матовую плюшевость.
Всё это так, потому что меня вернули в детство.

Апрель

Белый и розовый, северный робкий апрель,
много дождей, и вбирают холодную влагу
чёрные ветви деревьев и белые их лепестки.
Крупные капли — счастливые слёзы цветов.

ДЕТСКАЯ ПЛОЩАДКА

Лето, детская площадка, шум и смех, летает мячик.
А один малыш забавный сам играет в стороне.
Он песок перебирает: камушки, травинки, щепки –
строит башни, строит стены из песка и на песке.

Кареглазый, большеротый, слиплись локоны от пота.
Он не слышит криков рядом и скакалка ни к чему.
Из травинок и из щепок мастерит он колыбельку,
ставит птичью колыбельку для невидимых птенцов.

Одуванчиковы стебли, туи мягкие иголки –
всё сгодится для работы, если рядом есть вода.
Лист изогнутый зелёный он пускает плыть по луже,
и плывёт по луже листик, и качается, живой.
Мальчик смотрит неотрывно — блики солнца сквозь деревья.
Мир прозрачен и податлив, мальчик светел и открыт.

Почему-то сжалось сердце.
Почему тревожно мне?

ИЗРАИЛЬСКИЙ ДНЕВНИК

08.10.2023

В окопах, как мы знаем, атеистов нет.
Молятся все, даже те, кто путают талмуд и талит.
И каждый благодарит бога за то, что жив.

Телевизор показывает руины домов, рапортует количество ракет.
Где-то в этих местах мы жили лет 30 назад,
когда только приехали в страну.
Наши соседи были русскоязычные израильтяне со стажем.
Мы спросили, как им здесь. «Много проблем», — говорят.
«Но знаете что? Недавно смотрели мы фильм про войну,
и сын спросил: что такое жид?
Большой ведь мальчик уже, 10 лет.
А слова такого не слышал даже.»

В окопах, как мы знаем, моралистов нет.
Матерятся все, даже борцы за чистоту языка.
Точнее, языков — потому что каждый высказывается на своём,
как радистка Кэт.
И каждый благодарит бога за то, что жив.

Господи, как же всё это случилось, как же.
Может быть, это  ты учишь нас, где на самом деле надо искать врагов –
не в колбасной алие, не в тыквенном латте, просто чтобы каждый знал.
Может быть, ты учишь нас, что надо ценить любовь, просто ценить любовь.
Вот снова взрыв, и ещё один, и ещё.
Господи, благослови ЦАХАЛ.

11.10.2023 — Каланит и ракефет

Есть в Израиле одно явление, необычное как белые слоники,
и не встретить такого, пожалуй, больше нигде.
Тут не принято рвать полевые цветы, это знают даже дошкольники.
Интересно, как эти взрослые воспитывают таких детей.

Ребятня-то ведь здесь — не в обиду будь сказано — дикая:
могут запросто ноги в кроссовках положить на стол.
Не разговаривают — кричат, аж воздух полнится криками.
Неужели им важно, где какой там цветок расцвёл.

Покрывает лесные поляны ракефет — хрупкий, белый и розовый,
пламенеет шестью лепестками ярко-красный цветок каланит.
Очень странно наблюдать за этими вот отвязными подростками:
ничего не трогают, только фотографируют. И то — когда телефон не звонит.

Может быть, эти дети — большие и маленькие — догадываются,
что ракефет похож на слёзы, а каланит на кровь из открытых ран.
А цветы — что: им сезон, вот они знай себе и появляются
в этой стране, крошечной, среди огромных недобрых стран.

Да, наверное, дело в этом: подрастают мальчики-девочки и снятся им
те крупицы земли, что придётся у врагов отбивать.
А когда отобьются — их обвинят в непропорциональной реакции,
так уж повелось, они снова будут в кольце, не привыкать.

Искорёжено небо снарядами, и страшно, и в горле ком,
и бетонная сыпется крошка, и воют сирены, и сердце болит.
Далеко до весны. А ростки пробиваются через камни –
ракефет, беспечный как облако,
и божественно красный, весёлый цветок каланит.

7.11.23 — Дорогая передача (совместно с В. С. Высоцким)

Дорогая передача!
В понедельник, чуть не плача,
день рабочий отишача,
мы эфира дождались.
Вместо чтоб поесть, помыться,
по пивку или забыться,
чтобы, значит, просветиться
у экранов собрались.

Говорил, сбиваясь с мысли,
забывая тон и стиль,
член каких-то там комиссий,
говорил про ИзраИль.
Все мозги разбил на части,
все извилины заплёл –
что ли нет нормальной власти
на жидов наставить ствол.

Что евреи эти лают,
мол ракеты в них пуляют,
и как будто похищают
и детей и стариков.
Да слезу пускают просто,
да поют про холокосты,
искажая факты злостно –
видно, нрав у них таков.

От пейсатых нет покою:
всё кричат «Долой ХАМАС!»
Зазевайся мы с тобою,
ликвидируют и нас.
Всё евреям не по кайфу,
бермутят воду во пруду,
это всё придумал Бальфур
в осемнадцатом году.

Сионистам дай-то волю,
так они тут всё расколют,
да и так уж люди воют:
нет житья от них нигде.
Премии по всем наукам,
только им всё мало, сyкам:
давят гуглом и фэйсбуком
или чатом гпт.

Больно бьют по нашим душам
голоса за тыщи миль.
Мы зря агрессоров не душим,
ой, зря не давим Израиль:
явно или же подспудно
он планете всей вредит
и проводит бл… повсюду
этот свой апартеид.

Уважаемый политик
знает много всяких гитик.
Не пора ли истребить их?
Ведь который год подряд
нам уж как кошмары снятся
рабиновичи и кацы:
то желают отстреляться,
то у них руины говорят!

Хоть не новая идея –
вы не рубайте сгоряча.
Вызывайте нас скорее,
мы подъедем в тот же час!
То-то запоют евреи.
Ну а если против кто,
пусть немного попотеют
эти гады иудеи,
богачи и прохиндеи,
пусть себе поищут крышу,
пусть тогда в ООН напишут
или даже в «Спортлото»!

9.12.2023 — О пропорциях

кому непонятен прогресс мировой,
вот кратенько вам о второй мировой.

в германии были свои города,
заводы и школы, поля и стада
и людям бы жить без тоски и печали,
но только на них агрессивно напали.

напали, забыв про гуманность и честь,
забыв, что добром не кончается месть,
поправ человека святые права
и свастики им запретив рисовать

напали бесстыдно, напали жестоко,
ведь немцы одни, а противников много.
противники, видно, свихнулись с ума:
бомбили дороги, бомбили дома,
жилые дома, и больницы, и школы,
где мирные жители учат глаголы,
бомбили ни в чём не повинных людей,
рабочих, и женщин, и даже детей.

конечно, у этой агрессии пылкой
какие-то были свои предпосылки,
ну было там что-то из ночи хрустальной,
но им отвечали непропорционально,
тут каждый своё захватить норовит,
устроили форменный апартеид.

германию всю поделили на зоны
и жуткие установили законы,
и беженцев бедных огромный поток
тогда в аргентину поспешно потёк…

однако сегодня мы скажем: пора
нам всем выходить на дорогу добра,
на путь просвещения, разума, света,
ах как же давно мы мечтаем об этом,
на путь толерантности, мира и счастья!
свободы — как требует social justice!
пусть каждый о войнах свободно напишет
точнёхонько то, что указано выше.
а кто не согласен — ну этакий груздь
умоется собственной кровушкой пусть.

08.08.2024

израильские хроники, стихи моих друзей
а я сижу как зайчик в своём заокеанье
читаю я восторженно — вот ямб, а вот хорей
ну что же, ведь и бог засел за облаками

но разве я могу в окопы, под ружьё
но разве сладить мне с медийным этим трендом
не пригожусь нигде, ни для каких боёв
ни возраст и ни пол, то есть простите гендер

мне только бы читать названья городов
сдерот и ашкелон, кармель и наария
не надо в новостях. быстрее из стихов
узнать, кто мёртвый тут, а где ещё живые

мне б только призывать простейшие слова
для светлой тишины, и мы её услышим
и снова повторять, и снова призывать
стихов, ещё стихов, средь этого бесстишья

28.09.2024

с нами миллион
с ними миллиард
слёзы пот и кровь
и земля горит
так знакомо всё не сдавайся брат
не сдавайся брат сбереги иврит

это было всё
много сотен раз
это всё опять
время повторит
вот берёт копьё своё голиаф
вот берёт пращу маленький давид

и опять как встарь
море клеветы
и опять как встарь
на земле война
обвинят тебя это знаешь ты
обвинят тебя ты пошли их на

храмовой горы западной стены
не отнять врагу будет всё и впредь
как велел нам бог
только сохрани
сердце чтоб любить
голос чтобы петь

8.10.2024 — Из-за океана

позволь мне, господи, позволь
быть с теми, кто мне дорог, рядом
не телом, так душой, так взглядом
и различить сквозь этот мрак
сирены отдалённый вой
и тишину, что будет после
и знать, что золотая осень
придёт за чёрным этим днём
да будет так, да будет так

ДОЖДЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ

в эту ночь меня опять баюкал дождь
и дневная предрождественская дрожь –
беготня, дела, покупки в суете –
всё текло и растворялось в том дожде

по воде лупили струи, по волнам
это воды отошли у Мириам
и волхвы несли дары на радость всем
шли дорогой в Иудейский Вифлеем
звёзды гасли и всходили сквозь туман
содрогался от нашествий Ханаан
гром гремел, как иерихонская труба
я проснулась, рядом не было тебя

НЕДАЛЕКО ОТ АЮ-ДАГА  

Мы приехали туда под вечер, сняли комнату и сразу собрались на море.
Заболтались с нашими хозяевами: интересная была у них национальность — крымчаки.
К морю всё-таки пошли, хотя уже стемнело.
Но была луна и Челентано доносился из светящихся окошек.
Пляж был абсолютно пуст и первородно чёрен, то есть просто невозможно не поплавать голышом.
Появившиеся вскорости менты изгнали нас из этого ночного рая.
Обошлось без штрафа, шли потом домой и тихо ржали, два двадцатилетних жеребёнка.

Утром первое что мы увидели, был персик –
да, большая ветка пробивалась к нам снаружи, презирая подоконник.
Вышли в крошечный и бесшабашно южный садик, ты сказал: «смотри!»
Я подумала — цветок, но оказалось — пальмочка размером с одуванчик.
Листья веером, чуть появилась, а уже гордится на весь мир: смотрите, я живу!

Знаешь, иногда мне снится этот городок и этот домик-мазанка, и персик, и дюймовочкина пальма.
Просыпаюсь, думаю: как хорошо, что крымчаки уехали в Израиль.
Слава богу, не увидели всего, что было дальше, не увидели как всё это сожгли.

***

мне приснился нынче волшебный сон
мы как будто дети мы знаем всё
и смеёмся и видим сверху всех
потому что катаемся на колесе
обозрения и сладкий страх
когда вниз качаясь летим и ах
когда вверх летим и рука в руке
и река извивается вдалеке
и чуть слышно там пароход гудит
и не надо не надо меня будить

ПЕРЕХОДНЫЙ ВОЗРАСТ

Я сбежала из дома тогда, примостилась ночевать на вокзале.
Там были толпы людей и какие-то тюки на цементном полу.
Подошёл мент то ли дежурный, разбиралась я в этом плохо,
в общем, кто-то в фуражке. Спросил: «Какого поезда ждёте?»
Я что-то мямлила.
«Девушка, вы сбежали из дома? Так бы и сказали.
Пойдёмте я покажу вам, где можно найти кусок скамейки, вон в том углу».
Потом добавил, почему-то со вздохом:
«Завтра меня здесь не будет, вас могут погнать.
А во вторник буду, найду вам скамейку, если придёте».

Много разного пронеслось с тех пор перед глазами:
города и страны, квитанции и паспорта,
кухни и спальни, набитые шишки и свёрнутые горы.
По-моему, никто и не догадался никогда,
что это я просто сбегаю из дома.
Где-то маячит нестоличный вокзал и гудит, подъезжая, скорый.
Переходный мой возраст продолжается.
Переходит всё — например, каштановый цвет волос.
Покидает меня и идёт к настоящим каштанам.
Ну и что, ничего страшного не стряслось.
Теперь им, каштанам, поблёскивать шоколадно.

И ещё совершенно понятно:
на пути какой-то небесный дежурный полковник
то ли лейтенант, разбираюсь я в этом по-прежнему плохо.
В общем, кто-то в фуражке, кто пока в пути, подойдёт и скажет:
приходите во вторник.
Приходи, переходи к нам, неумёха.
Мы найдём тебе тут местечко, с деревянной скамейкой,
с цементным некрашеным полом.

ДВА СОНЕТА

1.
Я привыкаю жить среди химер:
читать многостраничные трактаты
о том, что белый снег совсем не бел,
что зренье улучшает катаракта,
а тот, кого случайно не убьют,
обязан доказать, что не верблюд.

Вийон бы улыбнулся: се ля ви,
да, жажда над ручьём, а дальше крышка,
тебе пора бы повзрослеть, малышка,
не обольщаться и не верить слишком
тому, о чём щебечут соловьи.

Не получается взрослеть, увы.
Я подписала договор когда-то
с беспечным детством, с глупостью любви.

2.
Ну что ж, прочти ещё две сотни книг
и выучи пятнадцать языков,
гордись, что все премудрости постиг,
но ты в ловушке у обычных слов –
у тех, что почему-то пали камнем,
хоть поднимались из живых цветов,
у тех, что прозвучали вдруг как крик,
хоть были сотканы из облаков.
Как всё-таки бессилен наш язык,
когда он держит нас в таком капкане!

И отступает речь, и вся надежда
на эти веки, сомкнутые нежно,
на то, чтобы расслышать сердца стук,
на молчаливые объятья рук.

ЛЕГЧЕ ВЕТРА

выдаются такие дни иногда в октябре
вроде безветренно, а листок разноцветный летит и летит, держится непонятно как
немыслимо лёгок, вот и обходится без ветра
легче всего на свете, легче звонка, оставшегося без ответа
легче выбора, когда знаешь, что всё решено
легче лёгкого поведения из кино
легче игры с трёхлетним ребёнком: мама, я иду прятаться, не смотри —
конечно, родной, не смотрю
легче летнего платьица маленькой девочки, легче слова люблю
легче воздуха у воздушной тревоги, легче смерти врага — ага!
немыслимо лёгок, не падает, держится как-то
легче вальса и легче стаккато
легче мысли пустяшной в день, когда всё хорошо
легче самой безумной мысли и самой дурацкой жизни
и ещё
легче всего, что нельзя и что можно
легче ноликов у числа сто
легче кисти художника
что стоит на прогалине в парке
стоит с мольбертом, рисует листок

***

Наверное, так было решено
не высшей силой, не тобой, не мною:
ты не виновен в том, что пил вино
и упивался собственной виною.
Бесслёзные ослепшие глаза,
морщина, лоб прорезавшая косо, –
нельзя смотреть на солнышко, нельзя,
гласит вселенский уголовный кодекс.

От первых взглядов до шестой струны
мы шли с тобой пошагово, построчно,
рисунки сына и рисунки дочки
летели с нами из одной страны
в страну другую. Снег белел в одной,
в другой шумел за окнами прибой.

Мы оставляем за собой не прах,
не что-то там для рая или ада.
Уходим, растворяясь, и не надо
искать нас ни в гробах ни в облаках.

Мы — пущенные невидимкой стрелы.
Прильнуть бы только к лунному лучу,
пока не загасили нам свечу.
Что будет дальше, то не наше дело.

МАНОН ЛЕСКО И КАВАЛЕР ДЕ ГРИЁ
Сиквел-беседа
.
говорит Манон
шепчет, шелестит волной через океан
трепещет бликами на воде
дорогой Рене, говорит она
как ты знаешь, я теперь здесь и нигде
надо мной город, предположительно Нью-Орлеан
надо мной звуки
саксофон рыдает, вторит ему гроза
знаешь ли ты, что такое джаз, Рене?
это когда всё можно, и нет больше никаких нельзя

отвечает Рене
да, дорогая, звуки, понимаю, музыка
вчера я был в опере
голоса хороши, недурны и костюмы, но сюжет — плагиат
тот же Париж, те же кареты и карты
это о тебе, дорогая
ты травиатейшая из всех травиат

говорит Манон
никогда не могла понять
зачем итальянцу французская драма
зачем партитура, ложи, антракты
поющие кавалеры и дамы
сопрано, тенор, бас, снова сопрано
тебе это нравится? как ты там? как ты?

говорит Рене
а своего итальянца помнишь?
как ты могла, потаскуха, дрянь
ты вся состоишь из пороков
я готов был убить тебя
слышишь? убить
любимая, мне снится запах твоей кожи
снится твой локон, он щекочет мне щёку

говорит Манон
помолись, молодой бакалавр, помолись за моих сестёр
из весёлых кварталов выходят они, смеясь и шутя
помолись за нож лекаря, чтобы был остёр
и точен,
когда падает между их ног неродившееся дитя

отвечает Рене
наслаждение — грех, и плата за него горька
это знает любой богослов, знает и мирянин
где ты, Манон? где твоя рука,
где нежные губы
я знаю, красота твоя не увянет

не ищи меня, — говорит Манон, –
ищи ладони и губы
и слова, чтобы прошептать в темноте
проливайся золотым дождём в безымянное лоно
нет больше Манон но
есть волна океана, и блики на воде

да, — говорит Рене, –
вижу морские волны, медленный их танец
иду к тебе, растворяюсь в волне
отвечает Рене

***

Календари, хронометры, часы
привычно делят время на сегменты,
и мы, как нерадивые студенты,
как пассажиры в городском такси
считаем: вот ещё… ну вот ещё…
И больно бьёт по сердцу этот счёт.

Но ты и я, мы различить сумели
за горизонтом, тающим вдали,
чарующий напев иной земли,
иные ритмы, шёпоты и трели.

И вечера смолкающие звуки,
и тишина звенящая окрест,
и время без эйнштейновой науки
меняет назначенье и подтекст.
И новую шкалу для новых школ
диктует нам божественный глагол:
любовь-учитель, счастье-ученик,
и вечностью наполнен каждый миг.

К ОДНОЙ КАРТИНЕ

Может быть сёстры, а может быть, мама и дочь.
Возраст на этих картинах не очень понятен, не так уж и важен.
Много важнее прекрасные лица, и руки, и платьев старинный покрой,
схваченный миг разговора. Как хочется старшей
предостеречь от опасности младшую, крикнуть — постой!
Благоразумней, дитя, не ступай в этот гибельный омут,
поосторожней, пожалуйста, будь… Но куда там! –
младшая даже не слышит. Кому-то другому
что-то она говорит беспричинною нежностью взгляда,
светит улыбкой кому-то, которого нет.
Нет на картине, а может быть, нет и в помине.
Не было, нет и не надо, но сердце рисует любовь
и разжигает костёр на дрейфующей льдине.
Слышать не хочет резонных и правильных слов.
Может быть, даже и это не так уж и важно:
разве всегда говорящий рассчитывает на ответ…
Может быть сёстры, а может быть, мама и дочь.

***

когда-нибудь мы непременно вернёмся сюда
сперва нас, конечно, покрутит космический ветер
забудется всё, что мы знали когда-то на свете
отгрохают войны вдали, отшумят города

за альфа-центаврой мы спрячемся тихо с тобой
уйдём, бестелесные, звёздною синей тропой
вчера или завтра, когда-нибудь или однажды
уйдём утолять нашу неутолимую жажду
узнаем, что можно сводить бесконечность к нулю

очистим от пыли и ржавчины слово «люблю»
и, свет добывая из тьмы, улыбаясь спросонок
найдём колыбельку, где спит нерождённый ребёнок

тогда мы вернёмся — частицей, флюидом, лучом
доказано ведь: путешествия нам нипочём

тогда всё начнётся с чистейшего в мире листа
и кто-то напишет что слышит, и кто-то откроет
что дух бестелесный носился над чёрной водою
земля же — земля же безвидна была и пуста

АЭРОПОРТЫ

о чём это я? да конечно, о реперных точках путей
аэропорты, вокзалы и тому подобное
маршруты цельные и маршруты дробные
места вот эти, билеты вон те, а иногда и вовсе не те
вокзал — это хранилище встреч и разлук, несгораемый ящик
как было сказано ещё в прошлом веке
вокзал — собиратель. аэропорт, по-моему, настоящий
распылитель: меняет все где и когда, и ставит собственные вехи

мы живём, как известно, в пространствах и временах
хронотоп, по науке, это спайка пространства и времени
вот хронос повелел, и поэтому мы — топ-топ, мы слуги его верные
топ-топ, от регистрации к парению в облаках
по дороге множество проверок, как и положено в чистилище
потом ждём посадки — абсолютно, стерильно чисты –
и прежде чем нырнуть в одну из самолётных пещер
мысленно повторяем слова. некоторые говорят «я». некоторые говорят «ты».

слова звучат совсем по-другому, когда находишься не здесь и не там
иногда они просто падают, как дождевые капли
те ли слова были сказаны? так ли услышаны? так ли?

вот и турбины ревут, пора лететь к облакам
впереди воздушные потоки, а вовсе не слёзные реки
«пристегните ремни», а в горле становится горячо
однако, сделаем: это помогает не выпрыгнуть невзначай миокарду
впрочем, что я несу, мы же просто готовимся к старту
пристегните ремни, повторяет стюардесса, и ещё:
уберите всё личное в отведённые для этого специальные отсеки

***

только бы видеть, только бы видеть этот маленький лучик
только бы удержать, удержать этот странный, как бы даже постыдный трепет
только бы знать, только бы знать, что этот сумрак колючий
не навсегда, это просто добавка в глину, из которой лепит
горшечник. лепит наши тела и души
лепит и бросает то в лету, то в жаркое лето
только бы слышать, а если не получается, то хотя бы слушать
что? — да что угодно, ну хоть эти слова, сказанные хуже или лучше
только бы видеть, только бы видеть этот маленький лучик

ДОН ГУАН

Дон Гуан в детстве был слабый мальчик. Очень слабый. Всякая хворь, какая шла мимо, чуть завидев маленького Гуана, накидывалась на него как собака на кость. Болезни вздымали его температуру так, что градусник зашкаливало. Он не умер только потому, что научился играть с температурой, извлекать из этого бредового жара радость. Как только почувствует, что температура лезет вверх, так начинает рассказывать себе одну из известных сказок, а растопленное, распущенное  — на все четыре стороны!  — вольноотпущенное сознание выводит его в волшебную страну Где Всё Можно.
Он успел уже побывать под землёй и над небом, в стране звуков и в стране запахов, в пасти кита и на лезвии острой скалы. И ещё чёрт-те где и в качестве не знаю только кого. И вот однажды  — ему было одиннадцать лет  — он увидел в таком жару странный бутон. Бутон без стебля, бутон твёрдый, и не похоже было, что это будет цветок. Но Гуан почему-то знал, что это будет цветок, и даже знал, как сделать, чтобы он раскрылся. Вся эта штука была похожа на женщину с закрытыми глазами, с волосами, собранными в узел и в глухом платье. Это едва наметившиеся лепестки составляли платье. Гуан ужасно заволновался, как перед началом лечебных экзекуций, которым его всё время подвергали. Но всё-таки он нашёл в себе силы и положил ладонь сверху на всю эту штуку. И в тот же момент беззвучно раскрылись глаза, рассыпались волосы и, самое удивительное, раскрылись лепестки одежды. Именно раскрылись, именно лепестки, по вертикальным линиям. А внутри было очень бледное тело, на котором ярко горели только соски и лобок. И он проснулся.
Вскоре после этого сна врачи и родители стали говорить, что Гуан, кажется, слава Богу, израстается, что анализы лучше и прочие показатели тоже. И действительно, болезни стали понемногу отступать, вскоре он сделался здоровым юношей, а ещё вскоре  — Доном Гуаном.
Но с самой первой женщины и до сегодняшнего дня и всегда начинает Дон Гуан свою игру ради двух моментов: ради момента наслаждения  — о да, конечно!, и ради момента перелома в игре, когда — то ли да, то ли нет, ещё до первого поцелуя, когда она ещё не сказала  — да, но он чувствует, что вот-вот скажет. И лепестки как будто раскрываются, и как бы грозят закрыться, и Дон Гуана охватывает жар  — тот самый, детский, температурный, и он узнаёт предстоящее наслаждение, как узнают смерть в лицо.
Дон Гуан фантастически прекрасен в такие минуты, ни одна женщина не может устоять перед ним. Игра всегда устремляется по руслу «да».
Так живёт, так играет и безумствует несравненный Дон Гуан. Он и сам не знает, кто вдохновляет его — бог или дьявол, да и нам с вами знать незачем.

СЛОВА И МОНЕТКИ

как много на свете потёртых монеток
как много на свете тускнеющих слов
слова означают не то и не это
и самое стёртое слово любовь

посмотрите на эту женщину, назовём её седовласка
она ухаживает за инвалидом-мужем, ухаживает отчаянно
как она любит его, говорят соседи, как она к нему ласкова
она его ненавидит. в молодости он всё время изменял ей
она психовала, дважды травилась, еле откачали
когда его шарахнуло, забрала из дома престарелых
ради сладкого чувства мести, видеть его беспомощным, и он это знает
она ухаживает за ним, это её главное дело

посмотрите на этого парня, назовём его, скажем, блондин
командировочный, young professional, прочно женат, роман в командировке
корпоративы, вотсапы с женой и детьми, пиво с боссом один на один
в промежутках встречается с пассией, все три месяца, пока идёт проект
и вдруг у неё своя командировка
на сутки, в соседний город. могла бы отказаться, но нет –
едет. оказывается, ты неспособна любить, заявляет он ей
в моём проекте осталась неделя, пока я доделаю эту всю дребедень
а ты крадёшь у нас целый день

а помните Кэтрин и помните Фредди
и как она просит его перед смертью
не верности просит, не говорит про любовь
шепчет, собирая последние силы
у тебя будут девушки, я хочу, чтобы были
только пожалуйста не говори им наших слов
обещаешь?

***

между небом и морем, между морем и небом
отпуская быль, приглашая небыль
на сквозном ветру между всеми мирами
прикоснись — я здесь, прикоснись — и нами
стали волны и ветер и — верь-не-верь
мы с тобою — двуспинный зверь
это просто сон, но и жизнь нам снится
это стонет женщина, или это птица
обращает во тьму свой гортанный крик
и наивен птичий язык
тишина рисует нам узоры по нотам
это звуки паденья, это звуки полёта
это просто сон, это волны спорят
между морем и небом, между небом и морем

ПЯТЬ ИЛИ БОЛЬШЕ

я спросила подругу
мы встретились ненадолго, а не виделись целую вечность
я сказала ей
помнишь наши детские игры, ещё в младшей школе и
ту, где надо было вспоминать слова, пока скачет мячик
называть пять имён девочек или пять имён мальчиков,
а потом пять названий цветов, городов, и так далее

я спросила её — назови свои пять — в твоей жизни
городов, или цветов, или сердец, я ведь знаю: тебя на прочность
проверяла судьба и радостью и страданием
даже из пяти континентов было у тебя три, а может, и более

я спросила, а она улыбнулась, и говорит мне:
помню эту игру. из пяти всегда сначала вспоминается первый
вот и сейчас вспоминаю, как этот первый проник в меня, и приник
вспоминаю, хотя остальным, может быть, и числа нет
я понизила голос: это ты про мужчину?
нет-нет, говорит, это я вспоминаю, как первые слова сплетались в первые речи
потом речей и наречий оказалось много, но было же первое
это я про язык

ШИЗОКРЫЛОЕ

Мой сиреневый бог, я сегодня истошно больна
Беспощадно-прекрасная роза кивает колюче
Соловей мой — хрустальное горлышко — лучший из лучших
не поёт ни хрена

Мой оранжевый чёрт, поделись табакеркой своей
заработаем весело мы на двоих аморалку
Дефилируют мимо мажоры — ни шатко ни валко
и заходят с бубей

Бестелесный мой брат, нарисуй на кружочке луны
два коричневых глаза, что вечно глядят непристойно
А любимый твой город — пускай почивает спокойно
и сканирует сны

***

так в больнице и сказали: вы же знаете, что возраст
а израильский июль и август это просто пытка
пожилых-то ох как губит этот раскалённый воздух
у неё в квартире сразу, быстро, сделали уборку
фотографии, дипломы, книги, письма и открытки
всё, что на полу лежало, выбросили на помойку

как июль и август, как же, я же только что, я только
я ещё ей отвечаю на какие-то вотсапы
про дебаты левых-правых, и уже нашла ошибки

вы не родственница? — нет, но фотографии конечно
может всё же, может как-то, может что-нибудь осталось
мне же это всё нужнее, чем космической помойке
я им отыщу местечко у себя на книжных полках
я их сохраню на всю мою оставшуюся вечность

пожелтевшие открытки, растворившиеся лица
лево-правые дебаты, лево-правый берег стикса
я ей тоже посылала всяко-разные красоты
фотографии природы с моего заокеанья
а последняя картинка ждёт и ждёт своей отправки

радуга стоит-сияет, драгоценна, дерзновенна
так и раскидала руки — над атлантикой, наверно

***

я провожаю тебя от синих домов до зелёной стены
ты провожаешь меня от зелёной стены обратно, до синих домов
ночь, тротуары пусты, только гулко звучат шаги
светофоры переключаются на зелёный при звуке наших шагов
каким-то образом они знают
что это идём мы
ветер дует в разные стороны, это роза ветров
изобретает новые лепестки
потом непонятно, кто кого провожает –
идём к живой изгороди, где запах жасмина
а цветы прячутся, вроде и нет цветов
но они есть, как и это море, — невидимо в темноте
огромно, неукротимо

***

бывает стоп в дороге, и рядом ничего, только воздух
а тело таинственным образом ловит какие-то тёплые волны
сигналит-гудит бытовой городской перекрёсток
подмигивает светофарно и светофорно

бывает, что тишина взрывается грохотом или треском
бывает нежданная тишина в передачах по рации
бывает, часами и днями отчаянно ждёшь СМС-ки
бывает, что не можешь, не можешь дождаться

бывает, что барахлит или переполнен телефон-отправитель
бывает, что забит эфир нескончаемым сором
бывает, что чертит бессонница ночью свои граффити
бывает, живительный сон раскрашивает тёмные шторы

ЧЕТЫРЕ ЛИСТИКА КЛЕВЕРА

«Четырехлистный клевер и пять лепестков сирени — это на счастье».
из разговоров

четыре листика клевера, пять лепестков сирени
ищем, как будто мы первые, или как будто последние

счастье в маленькой малости, знаем что это значит
четыре листика радости, пять лепестков удачи

света полно и темени, песен и заклинаний
четыре листика времени, пять лепестков свиданий

сладостью или горечью, свято или порочно
четыре листика полночи, пять лепестков полночных

будто из давней давности этой мелодии звуки
четыре листика дальности, пять лепестков разлуки

мы и летаем запросто: нам нипочём дорога
четыре листика запада, пять лепестков востока

с юга ветра или с севера, вниз или вверх ступени
четыре листика клевера, пять лепестков сирени

Купидон

…заметим, что теперь это происходит так:
смартфон принимает текст,
написано «люблю тебя» или, к примеру, «te amo».
Дальше идёт передача –
нет-нет, не виртуальный секс,
но слова дробятся, разбиваются на биты,
бегут по оптоволокну по дну океана,
к большим-пребольшим серверам.
Там сидит Купидон — это искусственный интеллект,
порождение Алана Тьюринга –
усталый, небритый, чешет под левым крылом.
Ругается на чём свет стоит, честит тупых пользователей.
Ну и работёнка, кричит, трам-тарарам.
Да гори оно всё синим огнём,
да почему я должен тут вкалывать, да если б я знал!..
Но те, кого он отметит, в конце концов всё же выходят в реал.