Франк женился настолько поспешно, что не успел понять, зачем торопится. Супруга его, специалист по морской биологии, увлечённо занималась каким-то редким видом моллюсков. У Франка понятие «супруга» было прочно связано с женщиной, по утрам спешащей на работу и вечерами засыпающей от усталости. Он не помнил, хороша ли она собой, сексуальна ли, интересна ли в беседе.

Милана Гиличенски

БАБОЧКИ АПОЛЛО

Духота, липкая и влажная, тяжело ложится на плечи. Птицы замолкают в потоке горячего воздуха. Земля сохнет и покрывается трещинами. Листва желтеет и жухнет. Трава выгорает.

Только безумец планирует отпуск в июле. Несчастный, привязанный к седьмому месяцу вынужденными каникулами или тоской. Но что поделаешь, если у любимого отпрыска это единственно возможное время встречи?

Понятие «пунктуальность» не отягощало свода житейских норм Франка Планта. В то утро, однако, он оказался на вокзале уже за полчаса до отхода поезда.

«Пожалуй, и в этом есть что-то героическое», — улыбнулся про себя Франк, — «Отец торопится на встречу с сыном, летит на всех парах».

В привокзальной кондитерской он насладился кофе с пирогом. От сигареты отказался — его борец за здоровый образ жизни непременно учует запах канцерогенных смол. Последнее время сын болезненно реагировал на признаки нездорового образа жизни родителя — зачем злить парня?

По дороге к перрону внимательно осмотрел своё отражение в витрине. Седеющая шевелюра до плеч — предмет забот и гордости, широкая льняная рубашка навыпуск, голубые джинсы, спортивная сумка через плечо. Вполне сносный, ненавязчивый аутфит. Важно, что и брюшко скрыто. Йони не заметит расплывающихся форм.

И вот он в вагоне, у окна. Мимо несётся индустриальная окраина — стекло, бетон, кирпич, трубы. Всё блестит. Небо синее. Солнце яркое. Впереди два часа пути и три беззаботных дня с дорогим сердцу потомком.

Франк женился настолько поспешно, что не успел понять, зачем торопится. Супруга его, специалист по морской биологии, увлечённо занималась каким-то редким видом моллюсков. У Франка понятие «супруга» было прочно связано с женщиной, по утрам спешащей на работу и вечерами засыпающей от усталости. Он не помнил, хороша ли она собой, сексуальна ли, интересна ли в беседе. В будние дни на рассвете, едва отряхнувшись от сна, проглотив сухой тост и чашку молока, жена летела к брюхоногим эукариотам, появившись после работы, наспех перекусывала и тут же засыпала. В выходные слонялась по дому, обескровленная и несчастная, пила много кофе, задирала по мелочам мужа и оживала только в канун новой недели — в воскресенье вечером. Приходила в себя, встряхивалась, выражение лица вновь становилось осмысленным.

Поначалу Франк недоумевал, но постепенно смирился. Такой уклад оставлял достаточно свободы для собственного сценария — почему бы, закрыв глаза на недостатки, не радоваться, преимуществам?

По-настоящему, однако, понимание смысла произошло с момента, как тишина дома нарушилась писком младенца. То был сын Йони.

Именно в это время с моллюсками происходили революционные метаморфозы. Они требовали беспрестанного наблюдения, так, что воспитательный процесс перенял Франк. Вскоре он стал счастливейшим из отцов.

Поезд остановился. За одноэтажным зданием станции маячили деревянные заборы с растущими вдоль кустами азалии. Глухая провинция — оазис покоя и скуки. Окажись он тут, через неделю завыл бы от отчаяния. Франк любил мегаполисы — пульс, децибелы, хай-тек, техно-поп. В многолюдном, шумном лессюрБе чувствовал себя легко и непринуждённо. С годами свыкся с социальным ведомством, в котором отработал тридцать лет. С тех пор, как Йони уехал и жизнь утратила часть смысла, именно мегаполис с его разнообразием помог заполнить образовавшуюся пустоту. Для увлечения роком и фантастикой опять нашлось время и место. В двух библиотеках — возле дома и напротив бюро — для него отбирали лучшее из Sci Fi, а в многочисленных рок-клубах можно было послушать любимые баллады. Да, состав исполнителей обновился, но что поделаешь? Франк не любил грустить о старом-забытом. Мир катится вперёд, а индивидуум вынужден плестись следом. По прямой ли, горбатой или ломанной, не всегда ему решать, вернее, почти никогда.

В одном из клубов он встретил Ферди, университетского приятеля. Их было трое, страстных любителей хеви-металл, Франк, Ферди и Боб. Золотое времечко! Тогда музыка заменяла им целый мир! Они трепетали от шквала звуков, несущихся со сцены как весений поток с гор. Казалось, все земные премудрости средоточились в этой мощи. Порой от гитарного соло в грудной клетке поднималось такое волнение, что унять его удавалось только тремя Гинесами в ближайшем баре.

Ферди прихрамывал. Джинсы висели на некогда упругом заду, длинные руки беспомощно болтались вдоль туловища — как будто не знали, чем заняться.

Приятели безумно обрадовались друг другу и тут же решили разыскать Боба. Нашли.

Боб растолстел, на темени его чётко обозначилась плешь, щёки вяло обвисли. Массивный нос казался сизым. Глядя на своих парней, Франк с ужасом думал, как сам состарился.

Приятели отправились в ближайший бар, где за Гинесом поведали о своём житье-бытье. Боб и Ферди, каждый на свой лад, были не совсем счастливы в браке. Жена Боба  страдала хроническим расстройством кишечника.

— В медицине она давно разочаровалась — уныло сообщил Боб — без успеха сменила десяток врачей, потом столько же натуропатов и ещё парочку экстрасенсов. Как поняла, что помощи ждать неоткуда, занялась самолечением. Вот тогда семейная жизнь стала адом. Холодильник полон уродливыми грибами, которые прорастают и множатся, странно-мутными декоктами, горькими травяными тинктурами — в общем, ужас ужасный. С некоторых пор я вообще опасаюсь брать оттуда что-либо. А вдруг любимая провентская колбаса покрылась спорами диких грибов? И что если они прорастут у меня в желудке?

Боб признался, что давно любит Магду. Магда возглавляет отдел булочек и пирожных. Эта женщина полна, румяна и свежа. Первая их встреча произошла случайно, на лестничной площадке в административном корпусе. Боб никогда не забудет этот день — от запаха свежей сдобы у него голова пошла кругом. Сказка, а не женщина! Как теперь быть, он не знает. Мокрицу свою жалеет, бросить не решается, а душа к Магде тянется, в отдел булочек и пирожных.

— Моя не лучше, — пожаловался Ферди — спортсменка. Триатлоном занимается. Она уже в молодости то марафоны бегала, то плавала до посинения. Знаете, кто кумиром у неё? Сам Джон Коллинз, чокнутый такой янки. Это он вроде сказал, что они, де, триатлонцы, железные мужчины. А моя рада стараться, и она туда же. А мы, говорит, женщины, чем хуже? И мы железные. И мы стрелянные-перестрелянные. Ну я ей и говорю, погоди, милая, в тебя-то кто стрелял? А она: Ты шибко не переспрашивай, тренировочные туфли и айда на разминку. Мне в хозяйстве инвалиды не нужны.

Помолчали.

— А у меня, — горестно выдохнул Ферди, — с детства коленная чашечка разболтана.

Выслушав откровения приятелей, Франк решил, что он счастливец. Ну чем плохо? Жена вроде есть, а вроде её и нет. Вроде как отражение уличного фонаря в луже — ты видишь его свет, но можешь беспрепятственно обойти.

Он не стал о себе рассказывать.

Вновь обрести дружбу — всё равно, что вспомнить о забытой комнате в доме, где живёшь много лет. Ты открываешь для себя пространство — обставляй как хочешь. Приятели подыскали хард-рок кафе в центре города. Выбор пал на прокуренную, пропахшую хмельным душком пивную, хозяин её неплохо разбирался во всех видах рока, а повар готовил самые лучшие в лессюрБе свиные рёбрышки с чесноком. «Коза хочет пить» — так называлось их заведение. Встречаться уговорились раз в месяц, но так славно оказалось в «Козе», что решили приходить каждую пятницу после работы. Красота — мелодичные риффы, оригинальные клавишные композиции и тут же любимый Гинес, и тёплый ужин, и приятный разговор. Они постарели, да, и никто больше не ждал волшебства, и не искал его за россыпью гитарного арпеджио. Ничего там особенного, никакой тайны, только уставшие музыканты. Разговор со старыми друзьями, когда не нужно лишних слов, когда кожей и нервами ощущаешь незримую нить, протянутую от одного к другому, когда вечность за плечами одна на троих — вот оно, особенное, одно и то же и навсегда.

О встречах с друзьями в «Козе» лучше не упоминать в присутствии Йони. Для парня это нечто, выходящее из рамок общепринятого. Что поделаешь, чадо его — апологет всяких рамок и норм  И так с первого класса — аккуратные тетрадки, в ранце — порядок, в пенале — остро отточенные карандашики. Сын долго ходил с ним за руку, командам родителя — при условии, что они ему понятны — повиновался беспрекословно. Но задания, смысл которых до него не доходил, приводили мальчика в замешательство, даже в отчаяние.

Как-то раз Франк начал рассказывать ему историю о путешествии на другую планету. Конечно же, в путь собрались отец с сыном. Их космический корабль выглядел точно так, как современный автомобиль, только больше и мощнее. Вот они уселись в мягкие кресла, вот пристегнули ремни, вот завели мотор, взвились в небо…

— А теперь продолжай ты, — попросил Франк.

Йони долго, напряжённо думал и в конце концов разрыдался в отчаянии.

Сын вырос в опрятного, делового очкарика. Завершив гимназию, принял первое самостоятельное решение — уехал из Лессюрба. Университет выбрал в самом дремучем захолустье, в самом возможном удалении от столицы. Франка смутил выбор Йони, но вопросов он задавать не стал и от комментариев воздержался. Довольно скоро они научились обходиться друг без друга.

Йони стал специалистом по кожным болезням. Докторская работа была написана с успехом. Доктора Йони профессор оставил при себе на кафедре.

Виделись на Рождество  — праздничные дни сын проводил в родительском доме. Раза два-три в году вдвоём совершали короткие туры по стране — самое большее, три дня. Встретились — расстались. Недели за две до очередной встречи Франк начинал приводить себя в порядок. Отказывался от пива и шоколада, максимально сокращал курево, вечерами совершал пробежки вокруг дома — вобщем, старался не разочаровать отпрыска при встрече. Увы, поздно начинал стараться. От одной встречи до другой получалось всё хуже.

Вот он, сын! На перроне маячила долговязая сутулая фигура Йони. Ну конечно безукоризненно отутюженная белая рубашка и тёмные бермуды, нигде ни складочки, ни пятнышка. Пропитанный фиксирующим гелем андеркат с укладкой набок, так ему не страшны никакие ветры.

Йони близоруко щурился, разглядывая объявление на электронном табло и у Франка при виде хорошо знакомого немного беспомощного прищура ёкнуло сердце.

Мужчины обнялись. К огорчению, Франк отметил, что худощавый, угловатый торс сына раз от раза менее узнаваем. Щеку неприятно резанул край накрахмаленного воротничка:

— Дружище, ты к отцу прямо как на интервью, — улыбнулся он Йони.

Сын в недоумении осмотрел  свои безупречные бермуды и рубашку, не обнаружив ничего компрометирующего, переключился на отца:

— Так-так, новые сантиметры вокруг талии, — Йони указал на живот родителя — придётся усилить контроль.

— Старался как мог, — смущённо улыбнулся Франк и поднял руки вверх в знак примирения. Про себя он недоумевал, как случилось, что не сработала маскировка. Ему казалось, что широкая рубаха надёжно скроет расплывшийся силуэт.

— Наверное, должен больше стараться? — предположил Йони — Ну да ладно, пап, дело поправимое, у нас с тобой на душеспасительные беседы целых три дня, надеюсь уложиться.

Смеясь и оживлённо болтая, они вышли на вокзальную площадь, где в тени раскидистого каштана томилось с десяток такси. Франк тронулся было в их сторону, но Йони неожиданно больно сжал его локоть:

— Ты куда, отец?

— За такси, — повернулся к нему Фальк, — до гостиницы два километра и … жарко, багаж…

— Победить в себе ленивого тюленя совсем несложно. — благодушно кивнул Йони — Предпочитаем поездке в машине двухкилометровую прогулку. Заодно экономим выхлопы. С чего-то нужно начать. Так вот, отец, в следующие три дня мы с тобой щадим окружающую среду и активируем нашего дремлющего Ноmо mobilis.

— Славно излагаешь, — улыбнулся Франк.

Он совсем не был в восторге от перспективы тащиться два километра по солнцу, но возражать не стал.

— Хочешь, понесу твою сумку? — миролюбиво предложил Йони

— О, нет, — запротестовал Франк, — я хоть и стал шире, но не состарился.

Долго шли по дремлющей окраине. Улочки плавились в полуденном зное, деревьев тут почти не было, низкие дома с черепичными кровлями тени не давали, но мужчины держались молодцами: шли, весело болтая обо всём и ни о чём, вспоминали прошлое, смеялись. Вздохнули с облегчением, лишь когда зашли в старый город. В тёмных средневековых переулках многовековые стены хранили прохладу. Тут было оживлённо, на террасах маленьких кафе отдыхала публика. Официанты выносили подносы с мороженным и прохладительными напитками. Франку хотелось пить, и от мороженого он бы не отказался

— По шарику лимонного за встречу? — предложил он.

Йони остановился. Поправил лямки рюкзака. Поправил очки. Внимательно посмотрел на отца. Франк поёжился — столько металла во взгляде сына он представить не мог.

— Тебе ведь не нужно всЁ объяснять, — прошипел Йони — ты наверняка понимаешь, чтО значит сахар для сантиметров на талии? 

Метров двести шли молча. Дорога тянулась вдоль реки, мимо гостиничных дворов, утопающих в герани и фуксии. Крутые, высокие склоны на другом берегу таились под покровом виноградников, таких обширных, что ни вверх, ни в даль не видно было им конца.

— Почему ты выбрал это место, папа? — как ни в чём ни бывало, возобновил разговор Йони.

— Ну… тут красиво, — промямлил Франк.

— Лубок , — возразил Йони, — неужели, сеньор, ваши вкусы так изменились? Насколько мне помнится, в архитектуре Вы предпочитали строгие линии и геометризм?

— Ага, — согласился Франк, — но в лессюрБе всего такого в преизбытке. Иногда для разнообразия хочется готики или барокко. Впрочем, не в стилях суть, в них я не особо силён. Но вот бабочки… в путеводителе прочитал, что тут в виноградниках водится бабочка Апполо — этого вида уже почти не осталось, а здесь они летают чуть ли не стаями.

— Бабочки, — засмеялся Йони, — тебе бабочек захотелось? Ну и ну! Ты ведь знаешь, как много вреда от этих тварей?

— От кого? —удивился Франк— неужели от бабочек?

— Именно. Их гусеницы поедают листву плодовых деревьев, а то и почками закусывают, и бутонами, и даже плодами, неужели никогда не слышал? Если гусениц много на дереве, оно может пропасть. То ли дело личинки мух — вот настоящие санитары. Едят только то, что сгнило — испортилось. Мне лично навозные мухи милее бабочек. Сегодня, в век неуёмного потребления, следует так ставить вопрос: скажи, каким ты оставил после себя мир, и я скажу кто ты.

— А как тебе человек? — поинтересовался Франк.

— Человек? — посерьёзнев, переспросил Йони. — Совсем плох. Сущее чудовище.

 Ужинали на высокой террасе гостиницы. Ели форель — в местных реках её много. Пили прохладный мускат из ягоды со склонов напротив. Вечер был жаркий. Внизу тяжёлой слюдой переливалась в берегах река, над рекой, над черепичными крышами, над виноградниками высился замок — очертания его терялись в знойном воздухе.

— После ужина поднимемся наверх, — тоном, не допускающим возражения, заявил Йони.

Франк кивнул в знак согласия.

Сначала Йони долго и недовольно сетовал по поводу того, что сразу вышли на короткий путь. Франк тут был совсем ни при чём, потому он с чистой совестью поддакивал сыну, про себя тихо радуясь. Очередную порцию рассуждений о вреде гиподинамии проглотил молча.

Наверху, над крепостной стеной, откуда отрывался вид на город в предзакатном освещении, недовольство испарилось. Оба замерли, очарованные красотой летнего вечера. Заходящее солнце, отражаясь в реке, примеряло все оттенки красного: бордо, коралл, кармин, киноварь… Снизу не слышно было ни звука, лишь издалека, из сонных переулков на окраине раздавалась вечерняя перекличка петухов.

Франк затянул «По-прежнему тоскую» Гарри Мура, Йони стал подпевать, фальшивя и перевирая слова.

К десятому дню рождения он подарил сыну гитару и нанял учителя. Ничего не получилось из этих занятий. Йони не возражал, не лез в бутылку, но всякий раз, когда садился за инструмент, выражение лица его делалось столь горестным, будто у него отобрали любимую вещь. Окончив занятие, счастливый, облегчённый бежал делать уроки. После полугода мук пришлось от музыки отказаться. Гитара, как память о неудачном эксперименте, до сих пор висела у Франка над рабочим столом. В своё время, будучи подростком, он мечтал игр , но мать растила его одна — откуда средства?

Спускались окружным путём. Когда оказались в городе, ночь уже заполнила лабиринт старых улиц. В это время за столиками уличных кафе отдыхали от зноя туристы. Охлаждённый мускат развязывал языки, мысли искрились, градус настроения полз вверх.

«Хорошо бы тут осесть — звёзды, луна, оживлённый гомон и ты снова студент. Ну ещё бокал пива. Прохладного. Бархатного. Пена нежно щекочет ус» — мечтал Франк.

Но стоит ли предлагать это Йони?

Сын опередил его.

— Мы не станем уподобляться здешним чревоугодникам, верно, папа? — Йони положил отцу на плечо прохладную ладонь, — мы сыты, не так ли? А в рюкзаке у нас вода, лучшее средство от жажды. Завтра рано вставать. Мы должны успеть наверх до большой жары. Ты не забыл, что мы завтра поднимаемся на самый высокий виноградник страны? Навстречу бабочкам Аполло? Кстати, не забудь обувь для прогулки. Эти не годятся, — Йони недоверчиво глянул на мокасины Франка, — нужны более прочные, с рельефной подошвой. Взял с собой такие?

Франк, собираясь в дорогу, помнил наставление сына экипироваться для похода. Он кивнул с видом послушного ребёнка, выполнившего родительский наказ.

— Ну и отлично! А теперь пошли спать. Завтра в семь на террасе. Не опаздывай.

Ровно в семь утра Франк поднялся на террасу, где был накрыт завтрак. Йони уже сидел перед чашкой кофе и читал газету. При виде отца, глянул на часы. Убедившись, что ровно семь, удовлетворённо кивнул.

— Ты выспался? — поинтересовался Франк, подсаживаясь к отпрыску.

— Вполне — заверил Йони.

— Между прочим, сегодня обещают тридцать пять, а на склонах до тридцати восьми градусов, — про себя он надеялся, что Йони отменит прогулку.

— А как же бабочки? — иронически заметил Йони — кто-то бабочек хотел увидеть. Они там, наверху. Да не беспокойся, — добавил он, сменив иронию на милость. — Если мы не засидимся за кофе, успеем до большой жары. Ты ведь не старый у меня, просто слегка расширившийся в талии.

После кофе вышли в путь. 

Чтобы попасть на склон, необходимо было пересечь реку по мосту — от гостиницы около километра в сторону. Примерно в таком-же отдалении находилось место, где начинался подъём. Йони ошибся, полагая, что жара начнётся в полдень. Солнце пекло уже с раннего утра. Под ногами крошилась и рассыпалась сухая земля. На глазах желтела, бурела и сворачивалась  листва. Мир погрузился в облако зноя и притих: не слышно было ни птичьего гомона, ни дуновения ветра. Сверху река казалась потоком раскалённой амальгамы, едва шевелящейся в окаменевшем русле. Однако, бабочки летали. Да, Франк видел то одну, то две, то целые стайки. Путеводитель не обманул, это были Аполло с их молочными крыльями в серо-бежевую крапинку. Они смело усаживались на обвисшую лозу или на чахлый куст роз в междурядье.

 Отец с сыном были уже два часа в пути. Франк расстегнул рубашку и высоко закатал рукава — от жары это не спасло. Карабкаться дальше становилось практически невозможно.

— Давай возвращаться, — отец остановился, чтобы перевести дух, — мы уже довольно высоко забрались.

— Мы только на полпути, — упрямо мотнул головой Йони, — видишь тот утёс? Мы подойдём к нему и оттуда начнём спуск.

Утёс показался Франку мордой дикобраза, застывшей в сардонической улыбке.

— Это далеко, — упорствовал Франк. Предусмотрительно взятая с собой вода в бутылке согрелась под солнцем и приобрела вкус мыльного раствора. Она была уже непригодной для питья. От усталости и жажды он ощутил тошноту. Захотелось сесть под лозу и перевести дыхание.

— Ты огорчаешь меня. — Йони строго посмотрел на отца и опять Франка резанул металл в холодном взоре— тебе всего пятьдесят восемь, а двигаешься как семидесятилетний. Выпей воды и попробуй преодолеть свою немощь. Будем считать сегодняшний поход тренировкой на выносливость.

Франк заставил себя сделать несколько глотков из бутылки, но дурнота только усилилась. Ни слова не говоря, он поплёлся следом за Йони.

— Я, пожалуй, воспользуюсь случаем и поучу тебя уму-разуму, — бодро скандировал сын, перепрыгивая с кочку на кочку межу рядами виноградника, — первым делом ты запишешься в гимнастический зал, я сам куплю тебе годовой абонемент…

Франк вспомнил, как они с Йони — ему тогда было одиннадцать лет — решали сложную задачу по математике. У Йони ничего не получалось, а Франк сообразил и показал ему сразу два решения.

— Это неправильные решения, — заявил Йони.

— Почему? — спросил Франк, — ты оба раза получил правильный ответ.

— Потому, что в школе учат решать другим способом.

— Но это не значит, что решения неправильные, задачи можно решать разными способами, — настаивал Франк.

— Правильно только то, чему учат в школе, — отрезал Йони.

Тогда впервые он заприметил у сына этот холодный металлический взгляд. Он появлялся не часто. Лишь когда надо было отклониться от «правильного» пути. Общепринято правильного.

Тем временем Йони продолжал разглагольствовать:

— Три раза в неделю по сорок минут, для раскачки, так сказать. Дальше — больше. Тропинка поднималась круто вверх. Ещё один глоток мыльной воды усилил тошноту.

«А каким я оставлю после себя мир?» — думал Франк, ковыляя за сыном.

«Таким вот» — ответил он себе, глядя на маячившую впереди долговязую фигуру. Почему он не не в силах остановиться? Почему безропотно волочится следом?

— Ну и с питанием нужно вопрос решить. — продолжал Йони. — Сегодня правильное питание — не простос здоровый образ жизни, сегодня это вопрос этики и культуры. Потребление должно быть этичным, понимаешь, отец?

Ничего лучше свиных рёбрышек в «Козе» Франк не ел, но сейчас он и от них бы отказался, и даже от холодного Гинеса. Тошнота не проходила. Незаметно из муторного состояния она превратилась в теснение — грудь стягивало ремнём. Он остановился передохнуть, но ремень не ослабевал. Наоборот, сжимал сильнее. Хорошо бы растянуться на прохладных простынях, думал Франк, в тёмной комнате, в тишине, так, чтобы не видеть дикобраза с его гадкой усмешкой. Он заметил ещё одну бабочку, летевшую навстречу, крупную такую и очень смелую. Никакого уважения к старшим, думал Франк. Он идёт, большой и грузный, как уставший корабль, а она ему наперерез, хулиганка, и хоть бы хны. Не уступит, не отлетит в сторону, фунт презрения, хотя именно он у неё помеха справа, должна бы уступить. Ну ладно, тогда уступит он. Франк вежлив и хорошо воспитан, да вот кочка побольше, тут он и приляжет. На минутку, не больше. Пусть она летит мимо.

— Вспомни, отец, «человек — это то, что нужно преодолеть» (намёк на ницшеанского сверхчеловека. Прим. Автора) — бравурно продолжал Йони.

Он долго карабкался вверх, не замечая, что за ним никого нет. Уверен был, что отец карабкается где-то сзади. Когда же гулкая тишина за спиной обратила на себя внимание, Йони обернулся. Франка нигде не было видно.

— Папа, — громко позвал Йони, — папаааа, ты ведь не мог далеко уйти, пап, ответь, где ты? Всего несколько минут назад ты был рядом. Ответь, где ты?

Ничего не услышал в ответ Йони. Тогда он развернулся и бросился бежать. Кусты виноградника больно хлестали по ногам, из-под рельефных подошв разлетались галька, стружка и мелкие комки земли.

— Папа, — звал Йони, — Папааа!

Кочки на пути вниз оказались более скользкими, он едва удерживался на ногах, раза два казалось, что всё, вот сейчас полетит кубарем.

— Папа, ты ведь не мог далеко уйти? Отзовись, прошу тебя!

Спуск по крутой дорожке в междурядье длился дольше чем подъём. Слишком поздно заметил он лежащее на земле тело Франка.

Вокруг тишина. Ни ветерка, ни птичьего гомона. Большая бабочка Аполло рядом на высохшей лозе.

03.08.2023