СЕМЬ ИСКУССТВ

Там студенты проводили сеансы спиритизма. На большой лист ватмана, разделенный на две половины «да» и «нет», с нарисованным по кругу алфавитом, ставили блюдечко и вызывали дух Наполеона. Однажды этот дух предсказал, что Маринка в 1974 году выйдет замуж за человека по имени Виталий. И хотите верьте, хотите нет, но это сбылось! Она-таки вышла замуж именно в 1974 году за Гуро — одного из двух Виталиков на нашем курсе.

Вера Сенченко, Марина Гуро

«ОБЩАГА»

ЧАСТЬ I

Ученая дама ехала в финском поезде из Хельсинки в Турку, где в университете работали ее соотечественники, еще совсем недавно бывшие «предателями», покинувшие родину навсегда, а в период перестройки ставшие «зарубежными коллегами». Шел 1991 год. Это была ее первая зарубежная поездка в страну развитого капитализма. Сосед восточной внешности, сидевший напротив, оказался довольно разговорчивым.

— Ну вот, и английский язык, который учила в школе и вузе, пригодился, — подумала она.

Собеседник бывал в Москве, посещая Университет дружбы народов. Искренне восхищаясь достопримечательностями столицы, он в какой-то момент воскликнул:

— I really love Russian language! И добавил:

— Some words sound perfectly, as a melody. Дама спросила:

— For example?

Сосед ответил, растягивая звуки, как будто пытался не сказать, а пропеть:

— Obsha-a-a-ha.

— Sorry?

Он также напевно повторил.

И тут она поняла, что слово «общага» ему нравится и звучит как музыка! Дама рассмеялась от души: она прекрасно знала жизнь в студенческом общежитии и его обитателей, но это грубоватое слово резало слух и никогда не казалось ей мелодичным. Когда она приезжала на каникулы домой, папа частенько говорил, посмеиваясь:

— Моя дочь живет в общаге!

На самом деле он очень переживал, что его любимица уехала из дома и стала жить в общаге, где к тому же живут «черти полосатые» — иностранцы, что для него было еще ужасней.

Вскоре сосед, любезно распрощавшись, вышел из поезда. Она смотрела в окно на пробегающие мимо картины — вроде те же пейзажи, что и на родине, только не брошенные на произвол судьбы, а обихоженные заботливым человеком, не говоря уже о мелькающих придорожных станциях и городах. Но вскоре в памяти начали всплывать совсем другие образы — милые и веселые лица студенческих друзей, Московский университет на Ленинских горах и, конечно же, общага и все, что ней связано и запомнилось на всю жизнь…

Так давайте же, и мы прямо сейчас совершим путешествие в наше далекое студенчество, вспомним дорогих сердцу друзей и незабываемую атмосферу юности и свободы!

ФДС — НОВАЯ СРЕДА ОБИТАНИЯ

Канун первого сентября 1971 года. Первокурсники химфака МГУ слетелись в столицу СССР из разных республик, городов, поселков и даже деревень. Их поселили во втором корпусе филиала Дома студента (ФДС). Эта типовая кирпичная пятиэтажка и точно такие же соседние корпуса расположились по адресу Ломоносовский 31, недалеко от пересечения с Мичуринским проспектом, образуя совсем небольшой студенческий городок вместе с собственной столовой. Первым делом студенты оформили у коменданта получение койко-места и казенного имущества под расписку: на каждого — матрас, бугристую подушку, запомнившую формы многих студенческих голов, комплект сероватого постельного белья и на всю комнату — настенное зеркало, настольную лампу и чайник. В одинаковых шестнадцатиметровых комнатах с одним окном стояло четыре кровати с провисшими панцирными сетками и сложенная раскладушка. По обе стороны от двери два встроенных шкафа, у окна между кроватями — стол и стулья.

Коридоры с общей кухней и холлом с большим зеркалом посередине были разделены пополам по гендерному признаку — на женскую и мужскую половины, с умывальными комнатами и туалетами. На первом этаже — душ с постирочной, комната для занятий (читалка) и комната отдыха. При входе — вахта с круглосуточной службой вахтеров, обычно старушек, главной задачей которых было не пускать без документов посторонних.

«ИМЕНИНЫ СЕРДЦА»

Буквально в двух шагах от корпуса химиков располагался только что построенный «культурно-продуктово-винно-сувенирный комплекс» с кинотеатром «Литва», магазином «Балатон» и гостиницей «Университетская» с рестораном и кулинарией. В «Балатоне» продавали венгерскую керамическую посуду, сувениры, продукты, казавшиеся иногородним студентам неземными деликатесами: тут тебе и всевозможные конфитюры, лечо, охотничий салат и даже паштет из гусиной печени. А еще там были полки и витрины, заставленные красивыми бутылками с алкоголем: крепкие — виски и ром, крепленые — вермут и «Токайское», и сухие вина. Все эти напитки рано или поздно попадали в «потребительскую корзину» студентов, несмотря на вечное безденежье и сухой закон. Под «Балатоном», в двух шагах от нашего корпуса, в крошечном магазинчике всегда вкусно пахло свежими молочными продуктами, колбасами и сырами. Там в любое время толкалась тьма народу, метавшегося сразу между трех очередей. Студенты заходили в эти магазины после занятий, потолкаться среди покупателей, поглазеть на сувениры и манящие бутылки искрящегося венгерского вина, понюхать и даже иногда купить пятьдесят-сто грамм нарезанного тончайшими кусочками сыра или колбасы. Особенно пользовалась спросом нежно-розовая «Докторская», тамбовский окорок или с маленькими кусочками белого жира «Любительская», которые в родных провинциальных городах если и появлялись, то только к торжественным событиям: ноябрьским праздникам, Новому году или выборам. В кондитерской гостиницы «Университетская» всегда были свежие и аппетитные торты и пирожные: «Зденка», любимая «Прага» (по цене 3 рубля 8 копеек) и заварные круглые пирожные «Элечки». Телевизора в общаге не было, но кинотеатр под боком решал проблему досуга. Там показывали все новинки советского кинематографа, а также братских и дружественных стран. Такие типовые кинотеатры вырастали как грибы в разных районах столицы и назывались в честь союзных республик СССР.

Студентам полюбился сквер, протянувшийся вдоль улицы Дружбы (продолжения Мичуринского проспекта), названной так в честь русско-китайской дружбы и построенного здесь в 50-х годах китайского посольства. Правда, в начале 70-х отношения между нашими странами охладели. И одноименная улица Дружбы с посольством СССР в Пекине была переименована в Улицу борьбы с ревизионизмом. Но советское правительство сохранило название улицы в Москве, ставя отношения между народами выше сиюминутных политических настроений. Громадные корпуса посольства казались безжизненными, и только по обновлению фотомонтажей о жизни Китая, можно было понять, что посольство действует. По вечерам кто-нибудь из его сотрудников в синей «спецодежде» прохаживался в сквере с облицованным гранитом прудом, называемым в народе озером, и любовался плавающими там золотыми рыбками. С весны до глубокой осени у озера гуляли влюбленные парочки и студенты, частенько нарушавшие сухой закон, действующий на всей территории МГУ.

СТОЛОВАЯ № 9

Рядом с семью студенческими корпусами ФДС в типовой двухэтажной столовой всегда было многолюдно. На территории МГУ действовал свой комбинат питания, включающий десятки разных типов кулинарий и одинаковых, как родные сестры, столовых, в том числе одну особенную — профессорскую в Главном здании (ГЗ), фактически ресторан. Там студенты тоже могли отобедать при наличии денег.

Персонал нашей столовой № 9 — дородные и в большинстве своем добродушные женщины в белых халатах и шапочках, прекрасно понимали повадки своих посетителей. В лотках для столовых приборов лежали только алюминиевые ложки с вилками, а ножи отсутствовали «как класс». В случае «острой непроходимости» студенты ловко орудовали двумя вилками, обходясь без ножей. С таким бедствием, как повальная кража студентами тарелок и столовых приборов персонал боролся достаточно изящно. Не принимая никаких карательных мер, кроме висевшего на стене объявления с предупреждением о запрете выноса посуды, раздатчицы смотрели на пропажи спустя рукава и никого не пытались «ловить с поличным». Когда же нехватка посуды становилась явной, рано утром в воскресенье крепкие женщины, вооружившись тазами или мешками, без стука входили в комнаты, привычно открывали шкафы и забирали позаимствованную посуду, но только свою — с выбитым номером столовой, стараясь не беспокоить сладко спящих студентов, отсыпающихся за всю трудовую неделю.

«БРОНЯ КРЕПКА»

Кстати сказать, в корпусах, охраняемых бдительными вахтершами, студенты не закрывали на ключ двери своих комнат. Позже, когда первокурсники освоились на новом месте и завели друзей, они блестяще разыгрывали «классические» и придумывали новые отвлекающие вахтеров маневры, чтобы провести кого-нибудь внутрь без документов. Проще всего было влезть в окно читалки на первом этаже, но зимой окна наглухо закрывались. Летом студенты постарше прятали в кустах лестницу, по которой залезали на второй этаж. Старушки ругали студентов последними словами, но, в сущности, относились к ним снисходительно. По ночам в обязанности вахтера входило отключение света во всем общежитии с часа ночи до шести утра. Наступала долгожданная темнота, способствующая романтическим встречам на лестницах, но при этом были и свои «минусы» — выключались магнитофоны и прекращались танцы в комнатах или холлах, а пережить это было почти невозможно, особенно в выходные. Поэтому, дождавшись, когда бдительная вахтерша крепко уснет, студенты опять осторожно включали рубильник на щите у ее боевого поста, и общежитие вновь вспыхивало огнями.

БАБА ЛИЗА

Вспоминает Сергей Ярков

Жизнь студентов в корпусе № 2 бдительно охраняли вахтеры. Вернее, они должны были охранять вход и пускать жильцов строго по пропускам. Студентам-москвичам тоже можно было проходить по студенческому билету, но находиться в общежитии позже определенного времени им было нельзя.

Одной из бдительных вахтерш была Елизавета Васильевна, женщина неопределенного возраста, но далеко за пятьдесят лет. Студенты за глаза звали ее Баба Лиза. К исполнению своего служебного долга она подходила «творчески». Ее маленькие глазки замечали абсолютно все. Студентов она не любила и общалась с ними ворчливо, на грани тихого хамства. Обращение на «Вы» было не из ее лексикона. Благодаря хорошей памяти она быстро запоминала всех проживающих в общежитии и почти никогда не спрашивала пропуск. А вот с чужими нахалами и нахалками, которые хотели прошмыгнуть без пропуска, она была строга и никаких компромиссов не признавала. Выглядело это примерно так. Баба Лиза, как и другие вахтеры, сидела за небольшим письменным столом на первом этаже у входа в коридор, метрах в семи от входной двери в корпус. На столе размещались настольная лампа, телефон, алюминиевый чайник и довольно засаленная амбарная книга, в которую вахтеры записывали посетителей с обязательной пометкой, в какую комнату к кому они идут и отметкой времени прихода. В эту книгу вносили и родителей, когда они приезжали повидать свое чадо.

Страждущие общения, но не имеющие пропуска, направлялись в коридор к заветным лестницам наверх, мимо вахтерши, которая делала вид, что дремлет. Пропустив жертву мимо себя на пару метров, баба Лиза орала: «Стой! Пропуск!! Назад!!!» Далее ее монолог напоминал выступления генпрокурора Вышинского[1] на процессах 30-х годов. Если жертва была девушкой, то ей намекали, что она легкого поведения и пошла по кривой дорожке проституции, если парень — то для него тоже находились крепкие слова. Препирательств она не любила и говорила: «Счас сдам в оперотряд или вызову милицию!». Договориться с ней по-хорошему, чтобы пустила без документа в общежитие, было почти невозможно.

Обитатели общаги спрашивали друг у друга: «Ну, кто там внизу, на вахте? Баба Лиза? Ну тогда кранты». Особенные неудобства это доставляло, когда в субботние вечера студенты хотели пригласить знакомых девушек на дискотеку.

Иногда она любила вспомнить, как хорошо было при товарище Сталине. Или как она нагоняла страху на начальство, которое ей не подписывало какую-либо бумажку: «…Вот захожу я к нему в кабинет, а там на полу ковры. А я ему и говорю — обковрились вы что-то, товарищ начальник, обковрились. Переродились, так сказать, буржуазно, оторвались от простого народа».

Я пишу это без всякого осуждения и думаю, что баба Лиза просто добросовестно исполняла свой долг на своем месте. Может быть, не раз спасала нас от мелких воришек и авантюристов, ведь в Москве жили не только «ангелы», а иногородний студент — человек беззащитный и неимущий. Ну а тяжелый характер… А у кого он легкий? Все мы продукты своего времени, и этого ни у кого из нас не отнять.

НОВЫЕ СОСЕДИ И ДРУЗЬЯ

Первокурсники быстро знакомились друг с другом и осваивались на новом месте. Распределение студентов по комнатам проходило случайным образом, однако их коллективы часто становились настолько сплоченными, что сохранялись при переездах и в последующие годы.

Вспоминает Вера

Через два дня после приезда в 308-й комнате на третьем этаже, где я поселилась, был уже полный комплект. Мне явно повезло с четырьмя соседками. Люся Ивашкевич из Минска, похожая на балерину, легкая и стройная, очаровывала улыбкой с ямочками на щеках. Ее стали звать Люсиком (не путать с другим Люсиком — Зильбергом). Серьезная и немногословная Надя Муратова приехала из Загорска. Яркая брюнетка с белой кожей и голубыми глазами Света Курилова из Владимира поражала феноменальной памятью. Надю Волкову из Орехово-Зуева за постоянный румянец на пухлых щечках и длинную русую косу до пояса сразу окрестили «тип русской женщины», а потом для краткости остался только «Тип». Эта удивительная девочка по ночам перед зачетами готовилась под одеялом с фонариком, чтобы не мешать нам спать!

Не помню точно, но мои соседки, скорее всего, как и я, были отличницами в школе. Случайно поселившиеся вместе, все были на редкость аккуратные, организованные, ответственные, нескандальные и отзывчивые. Когда я сказала просто так, что мне не в чем ходить на танцы, Люсик предложила мне что-нибудь сшить, и я купила отрез фиолетового бархата с восточным набивным рисунком. Она ловко сделала замеры, выкройку и быстро сшила удивительно удобные, чуть расклешенные брючки на ручной швейной машинке, взятой у коменданта. В них я ходила на танцы все годы учебы, чувствуя себя ну прямо-таки Шамаханской царицей!

В нашей комнате всегда было чисто и опрятно, несмотря на некоторую тесноту. На непрезентабельной раскладушке спали по очереди. Никто не ел поодиночке, только вместе; привезенные и присланные из дома продукты ставили на стол для всех. Просто какая-то идеальная ячейка коммунистического общества, хотя в то время все больше людей сомневалось в реальности скорого наступления обещанного с высоких трибун коммунизма.

С первых дней жизни в университете для большинства студентов стало очевидно, что основное занятие — это учеба, ежедневная и неотвратимая, многих просто оглушившая. С утра до вечера лекции, семинары, практикумы, всевозможные проверочные работы, тесты, текущие зачеты, так называемые коллоквиумы. Прогулы занятий преподаватели, мягко говоря, не приветствовали. Инспектриса курса регулярно приходила на лекции для проверки посещаемости. В короткие перерывы студенты даже толком поесть не успевали. После учебы приходилось сидеть допоздна в читалке и готовиться. Недосып становился регулярным, а впереди уже маячила первая сессия. Но это касалось далеко не всех…

Обращала на себя внимание юная особа по имени Марина, поступившая в МГУ в пятнадцать лет. Вместе с Гришей Коганом из Караганды (всего на три дня старше ее) они были самыми молодыми студентами курса. Марина Морозова закончила физико-математическую школу (ФМШ) в Алма-Ате и время от времени посещала ФМШ в Новосибирске. На первом курсе она вообще ничего не делала — вся программа была ей хорошо известна. Первый курс она проплясала на танцах в нашем и соседнем корпусах физфака, где жила ее школьная подруга Ольга Ларина. А еще Маринка запойно играла у физиков в преферанс по ночам. На втором курсе это чуть было не закончилось ее отчислением…

На обязательные занятия Маринка ходила в образе гимназистки дореволюционной России: в удлиненных темных платьях «миди» с маленьким воротничком и поясом на талии. Гладко зачесанные назад волосы были схвачены на затылке атласным бантом. Так что и в манере одеваться у Маринки казался какой-то подвох, как и во всем остальном. Она готовилась по учебникам в последнюю ночь перед зачетами и экзаменами. Маринка любила во время подготовки сидеть на голом полу в небольшом отсеке умывалки. Другая (309-я) комната на этаже, облюбованная Маринкой и ее друзьями, — крохотная, абсолютно пустая и загадочная фотокомната без окон и дверей — могла быть закрыта только изнутри. А когда дверь была закрыта, то вызывала у тех, кто был снаружи, вполне понятный нездоровый интерес. Там студенты проводили сеансы спиритизма. На большой лист ватмана, разделенный на две половины «да» и «нет», с нарисованным по кругу алфавитом, ставили блюдечко и вызывали дух Наполеона. Однажды этот дух предсказал, что Маринка в 1974 году выйдет замуж за человека по имени Виталий. И хотите верьте, хотите нет, но это сбылось! Она-таки вышла замуж именно в 1974 году за Гуро — одного из двух Виталиков на нашем курсе.

Когда к Маринке приходила ее подруга Оля Ларина, в фотокомнате стихийно случались вечера анекдотов. Их компания смеялась так, что за стенкой в нашей комнате Люсик, которой шум сильно мешал сосредоточиться на учебе, с удивлением меня спрашивала, как же должен быть раскрыт рот, издающий такие мощные звуки.

Вспоминает Марина

Я жила в комнате 313-й, напротив 308-й, где обитала Вера Сенченко, высокая черноглазая брюнетка с длинными волосами. В отличие от меня, она серьезно относилась к учебе: всегда посещала лекции и готовилась в читалке к семинарам и зачетам. Вера пугала меня своей кажущейся строгостью — дескать, все ржете, ну-ну! На студентов с халатным отношением к учебе она смотрела не то чтобы с осуждением, но сожалением и даже сочувствием. Хотя замечаний не делала и даже старалась помочь, когда мы стали учиться вместе в теоретической группе с усиленным курсом высшей математики.

У меня, как и у остальных первокурсниц, было четыре соседки: Надя Лысякова, как и я, из Алма-Аты, с которой мы были вместе в Новосибирске и поступали в МГУ; Алла из Армении, отчисленная по неуспеваемости уже на первом курсе; очаровательная немка Андреа Клецер и Оля Ясель, поразительно целомудренная и трепетная выпускница ФМШ Новосибирского университета. Выпускники этой школы были немного не от мира сего. Их культовым идолом был «синий бобик» — некий мифический символ. Точно описать его могли бы только выпускники ФМШ, которые поступив в московские вузы, поддерживали корпоративное братство и регулярно встречались.

Оля была милым, дружелюбным, разносторонне развитым человеком. Ну кто еще среди химиков, кроме нее, читал и перечитывал труды философа Лессинга?! И в то же время она не делала замечаний, не навязывала свою точку зрения и совершенно не была способна к агрессии или жесткому отношению к людям. Помню один забавный случай. Как-то я увидела ее, выходящую из туалета с побелевшим от испуга лицом и держащую руку на сердце. Я воскликнула:

— Оля, что случилось?

Та ответила еле слышным, замирающим голосом:

— В туалете мужчина!..

Через минуту из туалета вышел вовсе не мужчина, а наша однокурсница, коротко стриженая, по-мальчишески ходившая вразвалочку и постоянно насвистывающая себе под нос. Ох уж эта впечатлительная Оля!

НЕМЦЫ

На нашем курсе училось четверо студентов из ГДР: Ангелика Бюхер, Андреа Клецер, Ханнес Филипп и Хано Вюрдеман. Они тоже поселились во втором корпусе. Нам повезло — это был первый немецкий «десант» на химфаке. При «железном занавесе» нам уже на первом курсе представилась возможность так близко наблюдать настоящих жителей Европы, хоть и из страны народной демократии. Потом на старших курсах, когда мы жили в ГЗ, у нас появились друзья и приятели среди студентов и стажеров из разных стран и даже капиталистических — Великобритании, Голландии, Швейцарии… Но эти четверо были для нас «первыми ласточками». В отличие от остальных немцев, только одна Ангелика приехала практически без знания русского языка, но с огромными чемоданами. На них специально приходили посмотреть девчонки из других комнат — это были прямо-таки небольшие платяные шкафы, в которых целиком мог поместиться человек. Ангелика привезла все необходимое для жизни — посуду (пластиковую), одежду, постельные принадлежности и т. д.

Неудивительно, что две иностранки — Андреа и Ангелика, обращали на себя внимание всего этажа. Ангелика была выше ростом, с рыжими вьющимися волосами и бело-розовой как яблоневые лепестки кожей. Андреа — маленькую и пухленькую шатенку в больших очках в роговой оправе, с прекрасным русским языком почти без акцента и очень общительную, стали называть Андрюшей с легкой руки Андрюши Белинского.

Душ у нас находился на первом этаже, и чтобы там помыться и не опоздать на занятия, нужно было раньше вставать. В женской умывалке, где все остальные только умывались и чистили зубы (все, но только не Ангелика!), она, совершенно не стесняясь, снимала нейлоновый халатик или пижаму, открывая на всеобщее обозрение формы Евы с полотна Альбрехта Дюрера, и мылась, как будто вокруг не было ни души. Всем остальным ничего не оставалось, как делать вид, что ничего такого не происходит, и ее тоже «как бы нет». Замечание делать было бесполезно — она же почти не говорила по-русски. Хорошо, что она жила рядом с умывалкой, в 312-й комнате! Если бы жители мужской половины этажа узнали об этих утренних омовениях или случайно увидели Ангелику в прозрачном халатике, то многие из них могли бы потерять нормальный сон на весь учебный год.

Вспоминает Марина

Все студенты из ГДР были членами Союза свободной немецкой молодежи, как мы — комсомольцами. Еженедельно немцы проводили собрания своих ячеек. И проходили эти собрания, в отличие от наших, комсомольских, очень неформально. Интересно, что немцы, безусловно, признавали наш авторитет в вопросах марксизма-ленинизма и обращались за советом в спорных ситуациях. В начале первого семестра Ангелика как-то вбежала к нам и стала взволнованно говорить что-то по-немецки Андрюше. Та попросила помощи у нас, русских соседок, чуть ли не с обращением «Дорогие советские друзья!». Оказалось, что привлекательная Ангелика шла по коридору, и тут из одной комнаты вышел высокий африканец, одетый в национальную «размахайку» и потянул ее в комнату, из которой только что вышел. Неизвестно на каком языке он говорил и говорил ли вообще. Ангелика вырвала свою руку и убежала. И какой же помощи просила она у нас? Оказывается, ей совершенно необходимо было знать мнение советских студентов: уж не оскорбила ли она африканца тем, что не захотела пойти с ним в комнату, и не сочтут ли это проявлением апартеида[2]? Наши девчонки пятнадцати-семнадцати лет, только что выпорхнувшие из-под маминого крылышка, и воспитанные в том духе, что ни с африканцами, ни с какими другими иностранными парнями уединяться в комнатах при первом знакомстве категорически нельзя, были поражены такой постановкой вопроса. Все мы единодушно заверили Ангелику, что в данном случае ее поведение проявлением апартеида ни коем образом считать нельзя!

Андреа же была для нас, русских соседок, в некотором смысле проводником в мир европейских представлений о жизни, культуре, сексе, современной музыке, моде и прочем. ГДР, хоть и относилась к восточному соцлагерю, а не к западной капиталистической Европе, все же сильно отличалась от советского образа жизни. Андреа говорила, что представление о жизни в Москве у немцев такое, что если им сказать, что по окраине нашей столицы, а может, и в центре, бродят медведи, ее сородичи не удивились бы. Москва же ее приятно удивила. Например, наличием многих привычных для немцев, продуктов. Андреа восхищалась только что появившимся в продаже сыром «Русский камамбер». В общежитии над своей кроватью она повесила маленький постер с названием «Любовь» из немецкого журнала, на котором обнаженные юноша и девушка, лежа на животе, нежно глядели друг на друга. Но для ее соседок сама ассоциация слова «любовь» с изображением полностью обнаженных молодых людей воспринималась не без внутреннего протеста — почему они голые? Разве в этом любовь? Кроме постера над кроватью Андреа висели конверты ее любимых пластинок: альбома Bеsame mucho[3] Консуэлы[4], польского ансамбля «Червоны гитары» и чешского певца Карела Гота. Кстати, именно Андрюша рассказала, что любимый человек популярного певца — мужчина, и что в газетах ГДР и Чехословакии об этом пишут, не стесняясь. Я, например, относилась к гомосексуалистам вообще как к неким мифологическим существам, вроде Бабы-яги и Змея Горыныча, то есть описать-то их можно, но на самом деле они не существуют.

С пониманием немецкого юмора у русских студентов тоже были проблемы. Однажды Ханнес рассказал Андреа анекдот, и они долго и громко смеялись. Соседки попросили перевести. Андрюша перевела.

Один приятель говорит другому:

— Обязательно купи себе тампакс.

— Зачем?

— Ну как же, с ним можно бегать, на велосипеде кататься и даже плавать!

Мы совсем не поняли, о чем речь и подумали: «Ну и юмор у немцев!». И только много лет спустя, наконец, поняли, когда назойливая реклама тампакса заполонила российское телевидение в годы перестройки, и маленькие дети стали просить купить им прокладки с крылышками, чтобы летать. Только тогда нам стало понятно, как эта реклама действует на сознание, чего мы в советское время просто не могли знать. И стал понятен давний анекдот Ханнеса.

В один из первых дней жизни Андреа в общаге произошел такой эпизод. Мы, в отличие от своих мам, уже носили нейлоновые колготки, а не простые чулки. Одна пара колготок производства ГДР стоила целых 7 рублей 70 копеек — практически четверть стипендии. Советские колготки были немного дешевле, но гораздо хуже по качеству. Они часто рвались, их приходилось штопать, и мы придумывали свои оригинальные способы. Один из самых необычных, даже можно сказать изящных, использовала Надя Лысякова. Она зашивала колготки собственными волосами! Андрюша была поражена настолько, что сразу написала об этом своей маме.

«ПОЛИЦИЯ НРАВОВ»

Далеко не все студенты, начавшие самостоятельную жизнь без родителей, могли справиться со свободой, свалившейся на их горячие головы. Бездна впечатлений, новые друзья, отсутствие повседневного контроля — все это отвлекало от учебы, а иногда и полностью ее вытесняло. Зачем с утра обязательно ходить на лекции, когда так хочется поспать? Зачем строго соблюдать сухой закон, если собралась веселая дружеская компании, а в «Балатоне» полки заставлены пирамидами разноцветных бутылок?

Ну и, конечно, любовь: у кого первая, а у кого уже не первая… Она могла внезапно накрыть как цунами, и далеко не все выплывали живыми и невредимыми.

За моральным обликом советских студентов призваны были следить уполномоченные на то общественные организации. Естественно, что больше всего опасений вызывали обитатели общаги. Но, с другой стороны, их легче было контролировать, в том числе следя за соблюдением правил социалистического общежития, установленных администрацией. Жильцы были обязаны открывать дверь на любой стук и предъявлять к осмотру любое имущество любой комиссии. Еженедельно комнаты проверяла и ставила оценку комиссия студкома, состоящая из студентов, живущих в том же корпусе. Большого вреда такая проверка принести не могла — все друг друга знали и выручали. Но кроме них регулярно посещали комнаты инспектора курсов, а также представители парткома, профкома и комитета комсомола факультета. И тут уж результаты проверки могли быть самыми неожиданными и даже иметь тяжелые последствия. Например, самодельные настенные газеты с заметками и фотографиями фривольного содержания могли быть восприняты комиссией как идеологически чуждые социалистической морали. Такому творчеству могли дать принципиальную оценку со всеми вытекающими последствиями: выговорами по административной и комсомольской линии, что сказывалось на дальнейшей судьбе студентов. Родители относились к подобным случаям гораздо серьезнее, чем их дети-студенты, потому что хорошо помнили, чем все это могло закончиться во времена их молодости. Но мы жили уже совсем в другое время.

***

Инспектор нашего курса Тамара Михайловна Шпигун, стройная, всегда безупречно одетая, с манерами настоящей «классной дамы», была профессионалом своего дела. Ее феноменальная зрительная память уже через месяц после начала учебы позволяла ей узнавать всех своих студентов (275 человек!) не только в лицо, но и со спины. Придя на лекцию и глядя сверху на аудиторию, инспектриса буквально за несколько минут отмечала всех присутствующих и выявляла прогульщиков, чтобы потом вызвать их к себе для профилактической беседы. Можно, конечно, возмущаться по поводу такого «давления на личность», но не надо забывать, что Тамара Михайловна действительно хотела, чтобы студенты в первую очередь занимались учебой. Она лично контролировала не только посещение лекций, но и другие аспекты их жизни, как то: успеваемость, поведение в общежитии, общественную активность. Ее неравнодушное отношение к должностным обязанностям и к нам характеризует такой случай. Как-то раз, лично посещая общежитие, Тамара Михайловна обнаружила сидящих на кровати ребят в одной из комнат девочек-первокурсниц. Трезвые и одетые студенты просто о чем-то весело болтали, но бдительная инспектриса с пафосом прокомментировала эту сцену исторической фразой:

— Кровать — священное место девушки! И после этого девчонкам объявили строгий выговор за аморальное поведение.

Ремарка Саши Гершикова:

За осквернение «священного места девушки» выговор получили не только студентки, но и Нюма Вайнберг, сидевший на одной из кроватей. Он был трезв и одет, но в комнатных тапочках на босую ногу. Потом в кулуарной беседе Тамара Михайловна объяснила: «Наум, вы получили выговор не за сидение на кровати, а за то, что не предложили мне стул». Видимо, успокоившись, она таким образом признала, что ничего «криминального» в действиях студентов не было. Этот случай оброс множеством легенд, по одной из которых на реплику инспектрисы: «Как вы смеете сидеть на священном месте девушки!» — якобы последовал ответ Нюмы: «Вовсе нет! Я сижу на своем священном месте».

Вспоминает Вера

Одной из общественных организаций, призванных помочь администрации осуществлять контроль за успеваемостью студентов, была УВК[5]. В нее входили представители от каждой группы. На регулярные заседания один-два раза в месяц приглашали нерадивых студентов. Инспектор курса передавала председателю список фамилий виновных — злостных прогульщиков, имевших «хвосты» по зачетам и экзаменам. Студенты пытались, как могли, объяснить свое поведение и причины отставания в учебе, ссылаясь обычно на плохое здоровье. Эти заседания навевали на собравшихся безумную скуку и неловкость за необходимость участвовать в осуждении своих товарищей: «журить», «ставить на вид», призывать «одуматься и взяться за ум» и тому подобное. Большинство членов комиссии на всякий случай старались отмалчиваться. Для отчета в протокол записывали предписания для «оступившегося», чаще всего, товарищескую помощь успешного студента из той же группы. Тяжелым наказанием было лишение стипендии, к которому старались прибегать как можно реже.

Председатель УВК был восторженным энтузиастом своего дела, старающийся улучшить это, как ему казалось, полезное дело и повысить его эффективность. Но остальные члены комиссии не разделяли его энтузиазма и оставались пассивны. Только одна студентка предложила (в шутку) изучить «опыт УВК предыдущих лет и создать музей УВК», но ее инициатива одобрения не получила.

На заседаниях частенько приходилось видеть и вразумлять одних и тех же студентов, которые, пропустив занятия, «выпали» из интенсивного учебного процесса или просто были по природе своей раздолбаями. Но были и такие «уникумы», как Маринка Морозова, настоящее «бельмо в глазу» администрации. Несмотря на вызывающее игнорирование существующих правил, они умудрялись даже из тяжелых ситуаций «выйти сухими из воды». Кстати, Маринку на заседания УВК не вызвали ни разу, но не всем так везло, как ей. Еще один теоретик — Валера Данильчук, с феноменальными познаниями математики, был о себе высокого мнения и тоже редко ходил на лекции. Он предпочитал учиться по учебникам в библиотеке и считал лекции простой тратой времени. Но его как раз вызывали на заседания УВК и пытались убедить ходить на лекции. Постепенно администрация смирялась с такими персонажами, считая их своего рода «необходимым злом» и признавая, что это поведение обусловлено не столько дурными намерениями, сколько природной юношеской гиперактивностью или обоснованным самомнением.

Самым страшным наказанием для студентов, конечно, было отчисление с факультета. Однако описываемые события происходили уже в эпоху застоя. Даже такое наказание не носило необратимого характера. И все отчисленные, кто хотел, имели возможность восстановиться, при условии, что они будут работать и получат хорошую характеристику, что, впрочем, не трудно было сделать, например, устроившись в лабораторию института или школу.

Можно, конечно, поспорить, в какой (большей или меньшей) степени нужен контроль за учебой студентов, но очевидно, что прежние УВК навсегда остались в социалистическом прошлом.

Наш одногруппник Гриша Коган как нельзя лучше отразил все особенности тогдашней студенческой жизни в своей пародии «Нужные вещи»:

Товарищ! В мире вещи есть,
Без коих очень трудно есть,
И пить, и спать, и говорить;
Короче, невозможно жить.

К примеру: ложка, унитаз,
Трамвай, кошелка, керогаз,
Очки и фотоаппарат,
Жизнь без которых — сущий ад.

Но вместе с тем еще весьма
Довольно всякого дерьма,
Жизнь без которого у нас
Была бы лучше во сто раз.

Инспектор курса всей душой
Стоит за мир наш и покой.
И наш инспектор нужен нам,
Как Пиночету — стройка БАМ,
Как солитеру нужен торт
Или как Жанне Д’Арк — аборт.

Нам очень нужно УВК,
Как Белой гвардии — ЧК,
Как Дон Жуану — пиридин,
Как пацифисту — карабин.

Необходим оперотряд,
Как кошке — Маклорена ряд,
Как устрице — презерватив,
Как Зевсу — кооператив.

Нам нужен всем «сухой» закон,
Как глухарю — аккордеон,
Как в Вашингтоне — райсобес,
Как в Антарктиде — Днепрогэс.

Нам санкомиссии нужны,
Как экскаватору — штаны,
Как нужен печени цирроз,
А лошади — букетик роз.

Нужны «война» и диамат,
Как леопарду — каземат,
Как бегемоту — интеграл,
Как зайцу нужен стоп-сигнал.
По ГТО нам нужен кросс,
Как в боевом строю — понос,
Как соловью нужны трусы,
Или как Зыкиной — усы.

Нужны нам очень стукачи,
Как под подушкой — кирпичи,
Нужны, как журавлям — профорг,
Или на Марсе — пищеторг.
Нам нужно, чтоб пришел конец,
Как нужен трупу холодец,
Как старому козлу — мохер,
Как в слове «Хаим» — буква «р»!

ФИЗИКИ ПРОТИВ ХИМИКОВ

Исторически всегда существовало противостояние физиков и химиков, причем физики были более агрессивной стороной. Они смотрели на химиков свысока, с пренебрежительной усмешкой, но мы относились к этому довольно терпимо. Такое противостояние рождало множество анекдотов, таких например: «Чем отличаются физики от химиков? Химик до синевы выбрит и слегка пьян, а физик слегка выбрит и до синевы пьян».

Кстати, физики и математики знали химию гораздо хуже (или вообще не знали), чем химики — физику и математику. И если интеллектуально химики, можно сказать, их обгоняли, то численное преимущество было на стороне физиков: ребята занимали четыре этажа первого корпуса, и «физички» еще половину этажа. Лидировали физики и в утверждении энтропии как меры хаоса: в большинстве их комнат был ужасный беспорядок. Химики занимали всего три этажа второго корпуса, но на каждом этаже девочки занимали половину комнат. То есть, девчонок на физфаке было очень мало, а у химиков много. Естественно, физики постоянно проявляли всяческое желание завести знакомство с «химичками». Поскольку корпуса химиков и физиков стояли рядом, физики могли видеть девичьи силуэты, мелькающие в окнах. Интерес к этим окнам был чрезвычайно велик! Чтобы привлечь к себе внимание, ловя закатное солнце одинаковыми настенными зеркалами, поставленными на подоконники, физики с удовольствием обстреливали окна второго корпуса солнечными зайчиками, скорее даже большущими «зайцами». Если такой «заяц» попадал в комнату мальчиков, то химики, подобно бравому солдату Швейку, могли в ответ снять штаны, своеобразно демонстрируя свое отношение к физикам. Серьезных драк между ребятами из соседних корпусов не было, противостояние скорее носило вербально-визуальный характер.

Вспоминает Марина

А вот еще один эпизод межкорпусной жизни химиков и физиков. Это было весной 1972 года. Общага сдавала сессию. Читалки, в которых велась подготовка, не закрывались ни днем ни ночью. И вот как-то на рассвете на ФДС обрушилась гроза. Казалось бы, ну что тут особенного — «гроза в начале мая», но почему-то именно эту грозу я всегда вспоминаю, когда слушаю песню Юрия Шевчука «Дождь»…

…Грянул майский гром, и веселье бурною, пьянящею волной
Окатило. Эй, вставай-ка и попрыгай вслед за мной.
Выходи во двор и по лужам бегай хоть до самого утра.
Посмотри, как носится смешная и святая детвора.

…И представил я: город наводнился вдруг веселыми людьми.
Вышли все по дождь, хором что-то пели и плясали, черт возьми.
Позабыв про стыд и опасность после с осложненьем заболеть,
Люди под дождем, как салют, встречали гром — весенний первый гром.

И действительно, мы стояли в холле этажа и смотрели, как под окнами корпуса бегали босиком по лужам наши ребята. Из них мне больше всех запомнился Славик Подмастерьев. Но когда во время очередного показа клипа этой песни по телевидению я рассказала о своих воспоминаниях мужу, оказалось, что он тоже был среди тех, кто пел и плясал, бегая под дождем. Они со Славиком сидели в читалке и выскочили на улицу прямо из ее окон. И тут над зданием появился яркий светящийся сгусток — это была шаровая молния! Она медленно плыла от нашего корпуса к корпусу физиков и взорвалась, едва коснувшись его стены на уровне пятого этажа. В комнате, под окнами которой это произошло, жили мои знакомые, однокурсники моей подруги Ольги Лариной. У одного из них — Леши Кочубея, увидеть шаровую молнию было мечтой всей жизни. Но в то утро он крепко спал после сдачи экзамена и последующего бурного отмечания. На память ему о том, что он мог увидеть это чудо природы, но не увидел, остался только темный след на обугленном кирпиче ниже подоконника. Я помню этот след.

И все-таки, несмотря на взаимное неприятие соседей, между обитателями двух корпусов время от времени случались романы. Один из самых красивых студентов-физиков — высокий, большеглазый и длинноволосый чех по имени Милан, каждый день после занятий сидел, а иногда лежал, на своем подоконнике и часами смотрел на окно комнаты, где жила хорошенькая Танечка Бусол, прежде чем решился пригласить ее на свидание. Химики и физики с интересом наблюдали над развитием их трогательных романтических отношений, завершившихся после третьего курса ожидаемой всеми свадьбой.

Вспоминает Вера

Вначале девяностых я решила показать своим детям МГУ — где я училась, где жила. Мы погуляли в сквере между физфаком и химфаком. Девочки взобрались на памятник Ломоносову и побегали вокруг, потом мы вошли в Главное здание, поднялись по лестнице в любимое мной фойе актового зала с величественными колоннами и памятниками выдающимся ученым земли русской — Менделееву, Жуковскому, Павлову и Мичурину, а над колоннами — галерея мозаичных портретов величайших ученых мира. Рассказывая детям об университете и своем студенчестве, на обратном пути к выходу я обнаружила около кинозала много объявлений на фанерных щитах и решила посмотреть, что там написано. В то голодное и трудное время, время потрясений и кризисов, сотрудники (и, по-видимому, студенты) пытались через объявления купить или обменять продукты. И не только. Читаю про сыр, сахар, одежду, презервативы… А дальше и того хуже — у меня буквально «волосы встали дыбом от ужаса»: помимо «продам-куплю» вижу разные объявления о сексе! Например, «семейная пара хочет разнообразить свои ночные игры и приглашает девушку (или юношу)» и т. п. Как известно, «у нас в СССР секса не было», а тут с падением железного занавеса сексуальное освобождение, переходящее во вседозволенность, ворвалось в жизнь страны, не миновав и МГУ.

Я схватила дочек и выбежала из ГЗ, как ошпаренная. И тут я подумала (ну совсем как наша инспектриса Тамара Михайловна, блюстительница морали и нравственности советских студентов!):

— Какое безобразие, разврат! Это же МГУ — Храм образования и науки! Куда руководство смотрит?! И зачем я только детей сюда привела?

…Лихие 90-е прошли, и уже вначале нового века моя младшая дочь из поколения 1980-х пошла в школу юного журналиста при МГУ, потом сама поступила в университет, закончила факультет журналистики и нисколько об этом не жалеет!

Вспоминает Марина

Двадцать лет спустя моя дочь — Лариса Гуро, сама, без дополнительных занятий поступила на химфак, окончив ФМШ в Новосибирском Академгородке. Физматшкола обеспечивала высокий уровень знаний, и было бы стыдно тратить деньги на репетиторов. В группе, где училась Лариса, только она одна приехала издалека — из Ташкента. Все остальные жили не дальше Тулы.

Сначала Лариса тоже жила во втором корпусе ФДС, и условия там были намного лучше, чем в наши времена. В комнатах на двух-трех человек стояли деревянные кровати. Санузлы стали гораздо приличнее. Свет в полночь не отключали! Как-то, будучи в Москве, я пришла к дочери в субботу вечером. Оставив на вахте паспорт, прошла коридор первого этажа и поразилась стоящей в корпусе тишине. Заглянув в комнату отдыха, которая когда-то давно по пятницам, субботам или воскресеньям обязательно «гудела» от танцев, я увидела только одного парнишку, смотрящего телевизор.

На мой вопрос:

— Как же так, сегодня же суббота — где танцы? — дочь изумленно ответила:

— Мама, ну какие танцы?

Как странно, в наше время существовали запреты, но они не могли сдержать студенческого напора и естественного стремления общаться, весело проводить время вместе. Отключали ночью свет — студенты его включали. Не пускали друзей после одиннадцати вечера — влезали в окна. На каждом курсе была своя самодеятельность, и не просто созданная по указаниям свыше, а настоящее «живое творчество масс»! В Конкурсах университетской самодеятельности выступали многие, ставшие впоследствии знаменитыми на всю страну: Сергей Никитин — за физфак, танцевальный ансамбль «Русский сувенир» и группа пантомимы — за химфак, за филфак — группа «Цветы» Стаса Намина. Существовал и драматический театр МГУ, где режиссером был Марк Розовский, а до него — Ролан Быков, и многие замечательные известные актеры выросли именно в этих стенах. Впоследствии несколько человек из нашего курса ушли в шоу-бизнес: Саша Бурков, получивший второе высшее образование в Гнесинке[6], Валера Ефремов, ставший ударником легендарной «Машины Времени», Славик Ангелюк сочинял песни, выступал в группе «Примус» и пел с Юрием Лозой. А некоторые выпускники после окончания МГУ создали себе имя в совершенно неожиданных сферах деятельности. Например, Гриша Кваша стал известным астрологом, создателем структурного гороскопа. Этот список можно долго продолжать…

Борьба советской власти с инакомыслием в те времена приводила к расцвету народного неофициального творчества, а необходимость соблюдать определенные правила (использовать эзопов язык, цитируя запрещенных авторов, и много другое) делало его более объемным. В общем, как в шутливой поговорке: «Диктатура родит культуру, а демократия — макулатуру!».

***

Многое изменилось с тех пор. После развала СССР и социалистического лагеря братская Литва и дружественная Венгрия вместе с озером Балатон вернулись в Европу. Кинотеатр «Литва» превратился в Паломнический Центр Московского Патриархата Русской Православной Церкви, а магазин «Балатон» — в «Стейк-хаус». Перекресток двух проспектов теперь называется площадью Индиры Ганди, и там нашли свое место памятники выдающимся политическим деятелям дружественной Индии — Индиры и Махатмы Ганди. Худая фигура полуодетого изможденного странника, опирающегося на посох, вызывает жалость, особенно в холодное время года, и сочувствие «голодных» студентов, принимающих его за своего «парня босоногого». Возможно, поэтому они время от времени стараются вложить в его свободную руку то баночку пива, то пакетик чипсов. Или на худой конец — сигарету.

Почему-то именно этот из двух памятников, созданных индийским скульптором и подаренных Москве, подвергался еще и вандализму: то очки сорвут, то посох отнимут. Есть надежда, что после капитальной реставрации ему уже никакие вандалы не будут страшны! Кстати, на «нашем» перекрестке открыли станцию метро «Ломоносовский проспект» новой Солнцевской линии. Тут же построен элитный жилой квартал «Шуваловский Prima»[7], которым день и ночь любуется бронзовая Индира Ганди. Его архитектура выдержана в одном стиле с главным зданием МГУ.

Постаревшие корпуса ФДС еще стоят, но к общежитию относятся только пять из семи. Столовой № 9 уже нет в помине. В корпусе, где жили физики, теперь факультет иностранных языков и регионоведения, а в бывшем нашем живут студенты разных факультетов. В общем, все течет, все изменяется…

(продолжение)

Примечания

[1] А. Я. Вышинский (польск. Andrzej Wyszyński; 1883–1954)— государственный деятель, юрист, дипломат, Генеральный прокурор СССР, занимавший ряд других должностей. Помогал теоретически обосновывать сталинский террор, организатор массовых репрессий.

[2] Апартеид, апартхейд (в Африке apartheid— «раздельность», то есть раздельное проживание, работа и т. д.)— официальная политика расовой сегрегации, проводившаяся правившей Национальной партией в Южно-Африканской Республике с 1948 по 1994 гг.

[3] Bеsame mucho (с испан. «Целуй меня крепче»)— одна из самых исполняемых и популярных песен XX века

[4] Консуэла Веласкес Торрес (1916–2005)— мексиканская пианистка и композитор, написавшая песню Bеsame mucho в шестнадцать лет под впечатлением арии из оперы «Гойески» испанского композитора Э. Гранадоса.

[5] УВК— учебно-воспитательная комиссия.

[6] Российская академия музыки им. Гнесиных.

[7] Название квартала связано с одним из основателей МГУ генерал-адъютантом И. И. Шуваловым (1727–1797). Первый министр любил науку, искусство, поэзию, интересовался химическими опытами Ломоносова и покровительствовал ему. В 1755 году убедил Императрицу Елизавету Петровну основать в Москве университет.