СЕМЬ ИСКУССТВ

По мере выступлений всей этой «банды» (другим словом назвать их просто невозможно), атмосфера в кабинете всё накалялась и накалялась. Когда же они закончили свои словоизвержения, возможность ответить появилась у меня, хотя министр очень не желал этого выступления, видимо опасаясь, что я сорвусь и начнётся открытая свара. Пришлось настоять.

Марк Горенштейн

ПАРТИТУРА МОЕЙ ЖИЗНИ

(продолжение. Начало в № 12/2023 и сл.)

Глава 44

Вроде всё нормально, нет никаких проблем, но кто знает какие «гениальные» идеи или претензии могут прийти в голову благословенному начальству. Сюрприз меня поджидал очень серьёзный и абсолютно неожиданный: мне предлагается стать главным дирижёром и худруком того оркестра, где я когда-то проработал более девяти лет, Госоркестра России, по номиналу первого оркестра страны. Два года назад мне уже предлагали эту должность, но тогда я наотрез отказался. Это случилось сразу после того, как музыканты Госоркестра, три года занимаясь всякими гадостями и мерзостями, всеми правдами и неправдами всё-таки выжили из коллектива своего гениального дирижёра — Евгения Фёдоровича Светланова. Тогда я заявил Министру, что не смогу встать на подиум, который ещё «дышит» Светлановым, что работать с музыкантами — негодяями не в моих правилах.

Прошло два года. К огромному сожалению, Евгений Фёдорович умер, видимо так и не пережив предательства и подлости так называемых «коллег», а «большой мастер», согласившийся занять место Светланова доломал всё до основания и благополучно ушёл, освободив место. Первая мысль — нет, ни в коем случае. Зачем, для чего? У меня есть свой классный оркестр, созданный с нуля, совершенно управляемый, с отличным внутренним климатом и имеющий единственную проблему — недостаток финансовых средств. Правда и все другие оркестры испытывают такие же проблемы с деньгами, так зачем же всё менять и идти в коллектив, который уже более пяти лет (три года “войны” со Светлановым и два года правления «выдающегося» дирижёра) находится в ужасающем профессиональном состоянии. Когда в 2000 году Светланов вынужден был не по своей воле покинуть коллектив, я дал себе слово больше не ходить на концерты Госоркестра и не интересоваться тем, что там происходит. Единственный раз за два года мне пришлось нарушить собственное обещание и по просьбе посла Армении в России поприсутствовать на концерте, посвящённом очередному юбилею Арама Ильича Хачатуряна. Хорошо помню, что меня тогда просто потрясла, мягко говоря, плохая творческая форма коллектива, в котором появилось очень много новых музыкантов, едва справляющихся с довольно простой программой.

Наш разговор с министром, длившийся довольно долго, был остановлен на паузе, взятой мной на размышления. В любом случае, как мне заявили, вопрос должен быть решён до 1 июля. После трёх бессонных ночей пришёл к выводу, что принимать приглашение не следует по нескольким причинам:

1. Судя по объяснениям министра и его помощников, в Госоркестре полностью утеряны нити управления оркестром.
2. Моральный климат в коллективе удручающий и верховодят в нём те же самые людишки, которые выживали Светланова.
3. В оркестре процветает завуалированное воровство.
4. Квалификация большинства музыкантов ниже допустимого предела.
5. В оркестре 25 вакантных (!!!) мест, а для приглашения достойных музыкантов необходимы финансовые вливания.
6. Насколько я слышал, коллектив предлагает на место главного дирижёра А.Н. Лазарева.

Вот со всего этого и началась наша новая встреча с министром.

Относительно Лазарева было твёрдо заявлено, что независимо от моего ответа, в любом случае он не будет работать в этом коллективе. Что касается моего назначения, то передо мной, в случае согласия, будет поставлена задача возрождения былой славы Госоркестра, выведения его на передовые позиции, которые он собственно и занимал на протяжении всей своей истории, за исключением последнего десятилетия. Для этого предложили соединить два оркестра, мой и Гос, обещали максимальную помощь во всех делах и начинаниях, клятвенно заверили, что через 4-6 месяцев появится президентский грант, который предполагается давать коллективам «за исторические заслуги» и Госоркестр этот грант точно получит.

«Исторические заслуги» явились новым вводным, так как это обозначало, что грант будут давать не за качество и стабильность, а за мифические, придуманные какими-то чиновниками определения, как, собственно, в нашей стране всегда и было принято. Наш оркестр, с его десятилетней историей, как понятно, никаким образом не подходил под новую формулировку, а Госоркестр, несмотря на его «замечательное» состояние и пятилетние громкие скандалы, в список грантополучателей войдёт обязательно.

Высказанная министром мысль о больших кадровых проблемах, существующих в Госоркестре и перспективе пополнения музыкантами из «Молодой России» показалась очень заманчивой, но не убедила. Все «сладкие» посулы и заверения начальства наталкивались на какое-то сидящее внутри чувство, предостерегающее от этого шага. Было совсем несложно представить, что большинство работающих в Госоркестре будут максимально противиться моему приходу. Их соображения очевидны и предсказуемы. Руководство оркестра будет яростно сопротивляться, понимая, что их моментально отодвинут от «кормушки» и сладкой жизни придёт конец, какая-то часть, имея представление о моём отношении к Светланову, ясно осознаёт, что им не будет прощения за беспредел, устроенный несколько лет назад в отношении Великого дирижёра, и самая большАя часть музыкантов, уже давно привыкшая работать «спустя рукава», совершенно точно не желает никаких перемен. Кроме того, одной из самых больших трудностей, как мне представляется, будет преодоление внутреннего недоверия какой-то части музыкантов, работавших вместе со мной в 70-80-х годах ещё в «старом», Светлановском, оркестре. Таковых насчитывалось человек 20 и это для меня являлось сильным моральным препятствием.

Все мои умозаключения так или иначе парировались, но я опять взял паузу на один день, прошедший в размышлениях о высказанном министром в последнем разговоре серьёзном соображении. Как было сказано, именно тебе, и это является высшим проявлением справедливости, в память о Светланове, которого считаешь своим крёстным отцом в дирижировании, доведётся дать этому оркестр новую жизнь. В итоге эта мысль и сыграла решающую роль. 29 июня 2002 года я согласился на новое назначение, предварительно выдвинув четыре условия:

Первое: контракт минимум на 5 лет, за более короткий срок ничего серьёзного не построить. Второе: оркестр «Молодая Россия» ни с кем не сливается и остаётся действующей единицей.

Третье: мне выказывают полнейшее доверие в проведении селекционной работы по обновлению творческого и административного состава, (руководство министерства и само понимало, что люди, позволившие себе открытую трёхлетнюю войну разнообразными грязными способами со Светлановым и подспудную борьбу со следующим главным, превратились в неуправляемых бандитов, как отзывался о большинстве из них собственный директор коллектива).

И, наконец, четвёртое: кандидатуру нового главного дирижёра «Молодой России» по возможности согласуют со мной. Закончилось всё тем, что из обговоренных четырёх пунктов были выполнены три, а последний, четвёртый, о согласовании в назначении главного в прежний оркестр, по независящим от Министерства причинам, выполнить не удалось.

Чтобы решиться на какой-то поступок, который может полностью изменить твою жизнь, произвести какое-то серьёзное деяние, категорически не одобряемое большинством, нужна большая мера ответственности и большая готовность к действию. Как говорил Андрей Донатович Синявский «Мудрость заключается в том, чтобы услышать, когда судьба тебе шепнёт».

В моём случае именно судьба полностью поменяла мою жизнь, причём это происходило уже не в первый раз. Известно на исторических примерах, что тот, кто делает даже самую маленькую «революцию», будет первым, кого эта революция сожрёт. Одного я не мог представить, что это будет сделано таким подлым и гнусным способом. Должен заметить, что, если бы кто-нибудь в тот момент, когда я ставил подпись под контрактом, мог рассказать с какого уровня негодяями и подонками мне будет суждено столкнуться в будущем и какие невыносимые трудности меня ждут, смею Вас уверить, что никакие «шептания судьбы» и никакие проникновенные слова министра о «прекрасном» будущем не заставили бы меня сделать этот, как стало теперь понятно, неверный шаг.

С директором Госоркестра того времени, неким господином Фрадкиным, мы познакомились месяца за четыре до описываемых событий, случайно оказавшись соседями на очередной коллегии Министерства культуры. Когда в перерыве мы направлялись на перекур, он, долго и с большим пафосом рассказывая об огромных успехах возглавляемого им коллектива, ни с того ни с сего, вдруг заявил:

— Если гипотетически представить, что завтра Вас назначают главным в наш оркестр, то мы определённо не смогли бы работать вместе.

— Отчего же? — желая услышать окончание этого умозаключения, как можно более искренне спросил я. Далее последовал замечательный, надолго запомнившийся ответ:

— Два лидера в одной лодке грести не могут!

В этот момент я вспомнил замечательную фразу: «как говорят французы, Вы упустили великолепную возможность промолчать!!!» Если бы этот человек в ту секунду мог представить себе, как он недалёк от истины, то наверняка бы отмолчался!

Глава 45

Как оказалось, получить моё согласие на новое назначение было для министерства культуры только первым шагом к наведению порядка в этом, уже практически неуправляемом оркестре. Дело в том, что, пользуясь длительными отсутствиями своего, уже теперь бывшего, «главного», в основном проживающего за границей, администрация поначалу сделала председателем профсоюзного комитета близкого к руководству человека. Затем создала новую структуру, так называемый оркестровый комитет, вместо принятого во всей стране художественного совета, наделив того эксклюзивным правом переделывать устав коллектива. Далее так называемый «комитет», уповая на полнейшую бесконтрольность со стороны Министерства культуры переделал устав, записав в него, что без их согласия назначить нового художественного руководителя и главного дирижёра невозможно. И, наконец, приобретая всё большую и большую власть, медленно «выдавили» из оркестра и самогО главного дирижёра, практически вынудив того подать заявление по собственному желанию. Следующим шагом новых начальников было самостоятельное проведение переговоров с Александром Николаевичем Лазаревым, уже давно не работающим в России. Не посоветовавшись с Министерством, являвшимся учредителем оркестра и без которого никакие перемены в руководящих органах подведомственных коллективов невозможны по определению, они предложили ему место руководителя Госоркестра. Видимо, в связи с занятостью и неожиданностью предложения или по каким-то иным причинам, Александр Николаевич пообещал возглавить оркестр только через сезон, с осени 2003 года. Не поставив никого в известность о такой «маленькой» детали и держа эту информацию в строжайшем секрете, новоявленные руководители решили, что ничего страшного не случится, если один год они сами будут руководить, работая только с приглашёнными дирижёрами, а там, по принципу Насреддина…

Проведя в 20 числах июня общее собрание и получив одобрение на кандидатуру Лазарева, они со спокойной душой отправились в отпуск, так и не рассказав коллективу, что Александр Николаевич согласился работать только через сезон.

Но ими было упущено из виду одно очень существенное обстоятельство: это город Москва и здесь никакие тайны никогда не сохраняются. Как говорят в России: «знают двое, знает свинья». Когда числа 24 или 25 июня г-н директор принёс в Министерство протокол решения общего собрания, там уже во всех деталях было известно о замышляемой комбинации и, видимо, сильно возмутив, подтолкнуло к переговорам со мной.

Не желая раньше времени посвящать г-на Фрадкина в свои планы, в Министерстве бумагу спокойно приняли и пообещали её рассмотреть в ближайшее время. После моего согласия, 1 июля в 9 часов утра, в понедельник, началась подготовка приказа о моём назначении. Вся чиновничья волокита заняла где-то часа три и к 12 часам приказ был полностью согласован и подписан. Оставалось каким-то образом заставить Фрадкина, как директора оркестра, расписаться на этом приказе, тем самым поставив его в известность о новом главном дирижёре и отозвав его из отпуска. Ведь все эти дни, с момента доставки протокола о решении коллектива по Лазареву, он ежедневно звонил начальнику управления с вопросом, как продвигается рассмотрение просьбы оркестра и каждый раз ему отвечали, что всё будет хорошо, только необходимо чуточку подождать.

И вот, сразу после подписания приказа министром, начальник управления звонит Фрадкину и приглашает его зайти, якобы за готовым решением. Ничего не подозревающий г-н директор ровно в 2 часа дня появляется в кабинете у начальника управления, где его уже ожидают сам начальник и руководитель другого отдела, отдела кадров, без визы которого ни одно назначение не имеет силы. Не ожидая никакого подвоха, он мило беседует с двумя очаровательными женщинами и тут начальница управления протягивает г-ну директору приказ о моём назначении с просьбой ознакомиться и расписаться. Абсолютно ошарашенный и растерянный, в полной прострации, он на полном «автомате» расписывается под подписью Министра. Через несколько минут, когда прошёл шок и ему внятно объяснили, что эра безвластия в Госоркестре закончилась, я вошёл в кабинет и г-н директор, чуть придя в себя, предложил мне поподробнее побеседовать вне стен Министерства. Расположившись в одном из многочисленных уютных ресторанчиков неподалёку, мы стали обсуждать, как же теперь, во вновь открывшихся обстоятельствах, придётся сосуществовать.

К чести Фрадкина, после напоминания о «двух лидерах в одной лодке», он довольно быстро понял, что вместе мы работать не сможем. Квинтэссенция нашей долгой беседы выглядела следующим образом. В связи с полной уверенностью в нереальности моего сотрудничества с его, как он выразился, бандитами, он предлагает подумать над следующей комбинацией.

Он обязуется забрать всю свою братву (цитата!) и перейти вместе с ними в мой бывший оркестр, таким образом избегая взрывоопасной ситуации. В ответ было сказано о нереальности каких-либо обещаний, так как назначение директоров в оркестры, что должно быть абсолютно понятно, не является моей прерогативой, но мне думается, что никому, включая министерство, не выгодны любые всплески, ведущие к громкому скандалу.

Расстались мы на том, что я на следующее утро попробую поговорить с руководителями министерства, он обговорит высказанное предложение со своими приятелями и в 2 часа дня мы встречаемся возле консерватории.

На следующий день, с 8-45 утра, начался телефонный поиск министра. Его первая реакция была резко отрицательной, но через 10 минут уговоров и приведения множества аргументов, в итоге согласился. Присутствие министра в доме правительства должно было, как оказалось, продлиться целый день, поэтому он попросил приехать в Министерство и передать своему первому заместителю и начальнице управления музыкальных учреждений его согласие.

Мне казалось, что после разрешения министра вопрос о переводе Фрадкина и его подельников решён. Но не тут-то было. И первый заместитель министра Голутва и начальница управления Кобахидзе не желали даже слышать об этой возможности, объясняя своё негативное отношение к этой идее уверенностью в том, что, зная Фрадкина длительное время, они давно убедились в его лживости и непорядочности, так что нет никакого смысла идти у него на поводу — он наверняка обманет.

Два часа моих подробных объяснений и просьб всё-таки возымели действие — они согласились.

В 2 часа дня, вместе с директором моего прежнего оркестра Е.М. Слуцкой, мы встречаемся с Фрадкиным в полной уверенности, что всё самое неприятное уже позади и вдруг слышим: мы передумали и объявляем вам войну. Прозвучавшие слова вначале повергли меня в шок. Как же были правы министерские работники! Но деваться некуда — война так война. Наша неспешная беседа в офисе Госоркестра крутилась вокруг нежелания Фрадкина отдать печать, устав и другие документы, связанные с жизнедеятельностью оркестра. Вдруг, без стука, в комнату буквально влетает человек с ярко выраженной внешностью бандюгана: накачанные руки, толстая золотая цепь на груди и очки в жёлтой, как бы золотой оправе.

— Это Ваш охранник? — не думая никого обижать, спросил я.

— Моя фамилия Корнев, я зам. директора оркестра, — рявкнул он в ответ и обратился ко мне:

— Послушайте внимательно, вам объявлена война и, будьте уверены, мы её обязательно выиграем. Мы сожрали(!) Светланова и Синайского, вы для нас вообще не фигура, а если будете упираться, то придётся ходить по улицам постоянно оглядываясь, мало ли что может случиться.

Смотрю на мою директрису и вижу, как она прямо «спала» с лица.

— Хорошо, сказал я, этот текст придётся запомнить, но, несмотря на всё сказанное, вам даётся ровно десять дней для завершения всех дел связанных с оркестром и написания заявления об уходе по собственному желанию, в противном случае, пеняйте на себя.

— А теперь, — обратился я к Фрадкину, — проводите нас в бухгалтерию.

В находящейся рядом комнате сидели пятеро женщин, внешним видом больше напоминающих девиц с пониженной социальной ответственностью, чем серьёзных бухгалтеров. Представившись и продемонстрировав приказ о назначении, попросил показать договоры по заграничным поездкам за последние два года.

— Невозможно, — пролепетала побледневшая главный бухгалтер, — их у нас никогда не было.

— Отлично, мне всё понятно, теперь хочу вас поставить в известность, что завтра, до 10 часов утра, будут закрыты все счета оркестра и не дай вам Б-г, «увести» хотя бы одну копейку с сегодняшнего дня до завтрашнего. Если же это произойдёт, то я клятвенно обещаю, что в следующий раз вы сможете пообщаться между собой только посредством карандашиков, перестукиваясь из разных камер. Всего хорошего.

На этом наше первое «свидание» закончилось.

Наутро, с 9-ти утра, началась министерская эпопея с закрытием счетов в банках и посыланием письма с официальным запретом на вывоз музыкальных инструментов в центральный таможенный офис страны. К полудню задача была решена и можно было в более спокойном режиме подумать о своих дальнейших действиях, связанных с высказанными угрозами. Но вскоре поступает распоряжение министра о совещании с представителями коллектива Госоркестра, где моё присутствие обязательно. Было приложено много усилий, чтобы избежать дополнительного свидания с «милыми» людьми, но видимо министр, соглашаясь на эту встречу полагал, что это будет с его стороны проявлением истинной демократии, почему и потребовал моего обязательного присутствия. Можно было легко догадаться какими аргументами, выражениями и высказываниями будут «поливать» меня те, кто резко отрицательно, мягко говоря, отнёсся к моему назначению, но, как я всегда говорю, если прокурор говорит садитесь, как-то неудобно стоять.

И вот совещание. От Министерства, естественно, министр, зам. министра, курирующая юридические вопросы, начальница управления музыкальных учреждений и её заместительница. От Госоркестра директор Фрадкин, зам. директора Корнев, 1-й концертмейстер оркестра Гиршенко, 2-й концертмейстер оркестра Звонов, 1-й фаготист Урман, 1-й флейтист Лебедев, концертмейстер ударных Снегирёв и председатель профкома, альтист Галочкин. Главные «докладчики» Фрадкин, Корнев и Лебедев, «содокладчики» Снегирёв и председатель профкома. Все остальные хранят полное молчание.

Вступительное слово Швыдкого, где он попытался объяснить позицию Министерства по моему назначению, прерывалось несколько раз хамскими репликами Корнева и Фрадкина. Затем слово взял Фрадкин, долго распинавшийся о моём среднем уровне, недостойном их великого коллектива, называя меня тренером плохой юношеской сборной, мало что умеющим и вообще способным работать только с детьми. Следующим был Корнев, рассказавший, что надо бы проверить как вообще оркестр «Молодая Россия» попал в Министерство культуры, за какие заслуги мы получали деньги на инструменты, кто из Министерства нам помогает в организации заграничных гастролей(!), что отдельно за границей меня никто не жалует, а это и есть подтверждение моего ужасного уровня. Следующим выступил Лебедев, который много говорил о диктаторских замашках дирижёров, имея в виду Федосеева, из-за которого он собственно и перешёл в Госоркестр, что он не хочет повторения пройденного и вообще он не желает, чтобы Госоркестр играл как мой бывший оркестр. Снегирёв, из «старого» Светлановского оркестра, всегда был известен как злобный антисемит, так что его выступление меня нисколько не удивило. Он говорил об огромном количестве дирижёров гораздо лучше меня и нельзя ли подыскать другого дирижёра, намекая на мою фамилию и он точно знает, что в моём оркестре процветает коррупция, а кроме того, предрекал всякого рода бунты музыкантов оркестра и их демонстрации.

Председатель профкома заявил, что к нему подходили 98 процентов (!) музыкантов оркестра с просьбой не допустить прихода Горенштейна и предсказывал мне бесконечное хождение по судам.

Так получилось, что моим соседом оказался Валерий Васильевич Звонов, с которым мы работали ещё во времена Светланова. Во время выступлений всех этих людей, он мне всё время нашептывал:

— Не слушай их, не обращай внимания, спокойно, спокойно.

По мере выступлений всей этой «банды» (другим словом назвать их просто невозможно), атмосфера в кабинете всё накалялась и накалялась. Когда же они закончили свои словоизвержения, возможность ответить появилась у меня, хотя министр очень не желал этого выступления, видимо опасаясь, что я сорвусь и начнётся открытая свара. Пришлось настоять.

Я напомнил присутствующим музыкантам об их бессовестном вранье, так как был совершенно уверен, что все они ни разу не посетили ни единого нашего концерта и никогда не слышали, как играет наш оркестр. Отдельно сказал Снегирёву, что последний раз он меня видел в 1984 году, а с тех пор, если он забыл, прошло всего 18 лет. Упомянул об их «замечательной» творческой форме, о которой они тут долго распинались и из-за чего были отстранены от конкурса Чайковского. Рассказал о наших беспрерывных заграничных гастролях, не в пример их оркестру, перечислил свои концерты с зарубежными коллективами в роли приглашённого дирижёра за последние два года. Напомнил, что когда-то в СССР был такой «плохой» дирижёр как Евгений Мравинский, гастролировавший по всему миру только со своим оркестром, но при этом создавший коллектив, бывший украшением Советского искусства. И последнее, о чём было сказано, это насчёт того, что к этому председателю профкома подходили 98% музыкантов. Это опять абсолютное враньё. За эти несколько дней мне звонили многие артисты вашего оркестра и говорили, что наконец-то случилось то, что должно было случиться и мы начнём заниматься музыкой, а не тренингом языка и бесконечными халтурами. И последнее. Вы зря меня здесь запугивали бунтами и судами, а г-н Корнев три дня назад ещё и физическими увечьями, смею вас заверить, что я не из пугливых и прошёл в своей жизни то, что никому из Вас и не снилось. Здесь надобно объяснить почему на меня уже давно не действуют никакие угрозы и запугивания.

Это случилось в 1998 году.

23 марта в 5-30 утра раздаётся звонок и хриплый голос с сильным акцентом говорит:

— Твой сын у нас и, если ты хочешь получить его, выкуп составляет 100000 долларов. Время до сегодняшнего вечера. Ты должен прилететь в Будапешт с деньгами, иначе мы его убьём.

Тут же голос Жени с еле различаемыми словами:

— Приезжай скорей.

Не могу поверить в происходящее, кажется, что этого просто не может быть, что это какой-то страшный сон. Первый звонок моей бывшей жене, Жениной маме, находящейся в Будапеште.

— Женя дома?

— Нет, его нет, отвечает она спросонья.

— Когда ты его видела или слышала в последний раз?

— Вчера, он позвонил в начале двенадцатого вечера и сказал, что через полчаса будет дома, но почему-то не пришёл.

— Ты ему звонила на мобильный?

— Да, но он не отвечает.

Когда в 1981 году наша семья распалась, Женя, мой единственный и наш общий сын, остался, как это было принято в СССР, со своей мамой. Конечно, это решение никак не поменяло моё отношение к сыну и ровно так же, как будто ничего не произошло, я приезжал ежедневно после работы с ним повидаться и позаниматься скрипкой, да и в смысле финансового достатка его жизнь совсем не поменялась. Было решено, что алименты — алиментами, но кроме них, денег будет столько, сколько необходимо для его комфортной жизни. Так продолжалось 3 года. И когда в 1984 году мне пришлось изменить свою жизнь и начать готовить переезд в Венгрию, я долго упрашивал бывшую жену разрешить переезд и нашему общему сыну. Как ни уговаривал, какие только аргументы не приводил, как ни умолял, ничего не помогало. Много часов и дней мы провели в этих разговорах, но сдвинуть с места её было невозможно. В 1990 году, когда Жене исполнилось 15 лет, она сама попросила о его переезде в Венгрию, мотивируя пожелание переходным возрастом сына и всеми прелестями, связанными с этим возрастом. Естественно, я моментально согласился, и Женя начал учиться в общеобразовательной школе при посольстве СССР в Будапеште. Закончив школу, он поступил в музыкальное училище, после окончания которого стал студентом Академии Ф. Листа. К моменту описываемой истории он уже был учащимся 5-курса и до госэкзаменов оставалось всего два месяца. После 2 курса было решено, что пора ему жить самостоятельно, тем более, что его отношения с моей венгерской женой стали очень напряжёнными. Была куплена небольшая квартира в рассрочку, в панельном доме на последнем этаже, но в приличном районе и относительно недалеко от центра. И тут начались настоятельные просьбы Жениной мамы разрешить ей пожить какое-то короткое время в Будапеште, как бы для помощи ребёнку в обустройстве жилья. Вот таким образом и сын, и его мама оказались в Венгрии, причём поначалу мама Жени должна была пробыть в Будапеште только один месяц. Но ничего, как известно, не бывает более постоянного, чем временное. Приехав на 1 месяц, она задержалась в Венгрии на 6 лет. Ну да ладно, вернёмся к тем событиям.

Рейс на Будапешт был только вечером и у меня ещё было достаточно времени для встреч с разными людьми. Главное, попытаться как-то раздобыть такие невероятные деньги. Мои довольно богатые друзья одолжить отказались, заявив о непредвиденных трудностях. К другим, третьим и так далее по списку, обращаться не имело смысла, так как изначально было понятно, что такими суммами они не располагают. Один из близких знакомых повёз меня на встречу с человеком, работавшим в организации по борьбе с организованной преступностью. Резюме нашего разговора: даже если вы найдёте деньги, это, к сожалению, не поможет, в таких случаях свидетелей не оставляют… Другой знакомый привёз в какой-то маленький ресторан, где человек с не самым приятным лицом и наколками на всех пальцах подтвердил мнение предыдущего собеседника.

Но я всё равно решил идти до конца и лететь в Будапешт, тем более, что к вечеру стало ясно: деньги передадут в Венгрии. Произошло это благодаря одному из самых близких моих друзей, с недавних пор занимающегося серьёзным бизнесом. Он умудрился договориться через своих венгерских партнёров с какими-то даже ему неизвестными посредниками, обещавшими под гарантии дать в долг такую серьёзную сумму. К концу этого страшного, незабываемого дня, уже в Шереметьево, перед посадкой в самолёт случайно встретил другого своего близкого друга, 5 лет живущего в Будапеште.

Эта встреча оказалась настоящим везением. Во-первых, он заявил, что не оставит меня одного и будет со мной ровно столько, сколько потребуется, во–вторых, он свободно говорил по-венгерски, и в–третьих, у него была своя машина. За час до вылета мне опять позвонил тот же, судя по голосу, человек и задал два вопроса:

— Деньги нашёл?

— Да, но они не с собой.

— Когда вылет?

— Через час.

— Прилетишь, никуда из аэропорта не уходи, держи в правой руке газету и жди указаний, обратишься в полицию, сына никогда не увидишь.

Когда мы приземлились в Будапеште было уже около 9 часов вечера. Стоим в зале прилёта около часа, в правой руке газета, никто не звонит. Через 45 минут звонок на мой мобильный:

— Кто это рядом с тобой?

— Это мой друг, он живёт в Будапеште.

— Садись в такси и поезжай в гостиницу (говорит название) и жди указаний. Ещё раз повторяю, обратишься в полицию, получишь сына мёртвым.

Приезжаем, ждём около часа, никто не звонит. Ещё через 15 минут — звонок.

— Когда будут деньги?

— Я уже сказал, что деньги будут, они в городе.

— Поезжай в центр города, на улицу (произносит название), возле такого-то дома есть телефон-автомат, стой возле него, тебе позвонят.

Возле автомата пришлось прождать около 40 минут. Звонок и уже другой голос, не тот который звонил в Москву и разговаривал уже два раза в Будапеште, задаёт вопрос:

— Когда будут деньги?

— Может быть завтра, может послезавтра, но они есть. Но пока не услышу голос сына, денег не будет.

— Ты ещё будешь условия ставить? И прервал звонок.

Становится понятно, что каждый наш шаг отслеживается, а все телефонные разговоры по понятным причинам длятся не более 30 секунд, так как видимо опасаются прослушки. Будапешт город не очень большой, особенно по сравнению с Москвой, и люди одного поколения так или иначе знакомы. Пока нас заставляли перемещаться по разным районам города, мой друг успел связаться со своим приятелем, который учился в школе с каким-то человеком, одним из сегодняшних, как тот выразился, главарей венгерской мафии и предложил прямо сразу организовать встречу. Приехать надо было в отдалённый район и найти необычное место, похожее, как нам объяснили на катакомбы, где действует известная на весь город дискотека. Около 3 часов ночи мы приехали к этому странному зданию. Искать в общем-то ничего не пришлось, квартала за три уже была слышна довольно громкая музыка. Когда мы зашли внутрь, у меня было полное ощущение, что мои барабанные перепонки сейчас разорвутся, а голова лопнет. И хотя мне больше чем кому бы то ни было нужна была эта встреча, я выскочил оттуда как ошпаренный. Мой друг всё-таки нашёл нужного человека и уговорил его выйти на улицу. После нашего короткого объяснения, тот сказал:

— Ручаюсь это не венгры, у нас этими делами никто не занимается, это какие-то «залётные».

— Что же делать? Вы можете помочь?

— Попробовать можно, но гарантий дать не могу.

— Сколько это будет стоить?

— А сколько эти ребята хотят?

— 100000 баксов.

— Нормально, ничуть не удивившись сказал он, и подумав, добавил:

— Наши услуги будут стоить 50 процентов, деньги вперёд, но хочу предупредить:

в подобных случаях свидетелей не оставляют.

— Спасибо, нам нужно переварить эту информацию и, если не возражаете, мы свяжемся с Вами утром.

Пока ехали к моему другу домой, решили отказаться. Простой вариант: они получают деньги, даже не пытаясь что-либо делать, а потом заявляют, что ничего не получилось. И как быть дальше, как с ними бороться? Он ведь сам сказал: никаких гарантий и результат непредсказуем. Конечно, мне так и не удалось заснуть хотя бы на несколько минут и в 9 утра, напившись очень крепкого кофе, мы поехали забирать деньги по продиктованному ещё в Москве адресу. До этого, в 8 утра опять позвонил «первый» голос и, угрожая смертью сына, предупредил о заканчивающемся времени для отдачи денег. Предполагая, что за нами будут продолжать следить, мы, наивные, пытались «замести» следы: меняли такси, ехали в другой конец города, затем пересаживались в другое такси, потом расходились в разные стороны и встречались в заранее обговоренном месте. Но как потом выяснилось, слежка начиналась прямо от дверей дома и не прекращалась ни на минуту. Нужный адрес находился в самом центре города и это было отдельно стоящее трёхэтажное здание, огороженное внушительным забором. Разрешение войти получил только я, моего друга попросили подождать на улице. Когда процедура обыска завершилась и меня пропустили, в глаза бросились мрачного вида люди, очень похожие на наших кавказских соотечественников. Они разгуливали по большому двору в камуфляжной форме с огромными овчарками и, по-видимому, служили охранниками. В глубине находился мощный дом, а слева ещё один домик поменьше, предназначенный, наверное, для обслуживающего персонала. В Москве мне не дали никаких фамилий или имён, только адрес и венгерский номер телефона для экстренной связи, и посему у меня не было никакого представления, с кем доведётся разговаривать.

В нерешительности остановившись перед широкой лестницей, я увидел спускающегося ко мне человека. Подойдя поближе и вглядевшись, он произнёс:

— Не может быть, Марик!

Этим человеком оказался мой давний знакомый из Кишинёва. Честно говоря, я даже не помнил его имя, тогда его называли просто — «Цыган». Знакомы мы были ещё со времён моей работы в оркестре кинотеатра «Патрия», куда он периодически захаживал к одному из наших оркестрантов. Через несколько минут выяснилось, что уже довольно давно он служит начальником охраны у какого-то «крутого» босса, чьё имя мне знать совсем не обязательно. Рассказав всю мало радостную историю во всех мельчайших подробностях, начиная от звонка в Москву и до встречи с представителем криминального мира Венгрии, я попросил посодействовать и упросить его шефа по возможности как-то помочь. Он удалился и не было его около часа. Высказанное предложение меня совсем не обрадовало: кто стоит за всей историей, они не знают, по их мнению, это не местные, а какие-то «залётные», (подтвердив мнение ночного знакомого). Главный вывод — помочь не смогут. Деньги дадут, они лежат в сейфе, в любую секунду их можно забрать, но эти деньги могут оказаться бесполезными: в таких случаях свидетелей не оставляют. Совет, если желаю к нему прислушаться: срочно, как можно быстрее, обратиться в полицию, ведь только полиция обладает всеми необходимыми средствами, начиная от тайной прослушки моих переговоров с похитителями и заканчивая надлежащим количественным составом. Причём вызвать полицию они могут сюда и прямо сейчас, у них есть там кое-какие контакты. «Хозяин» сейчас уезжает, а мне разрешено позвать друга для перевода, ведь, судя по всему, с венгерским у меня не очень. Короче говоря, всё зависит только от моего решения.

Что же делать?

Если отказаться от идеи с полицией, то наверняка заставят отдать деньги, но без всякой надежды на возврат ребёнка, ведь уже четыре, вроде понимающих в этих делах человека сказали, что свидетелей эти подонки не оставляют. Но полиция — самый последний, пусть и очень маленький, но хоть какой-то шанс. С другой стороны, бандиты приказали ни в коем случае не обращаться к полицейским…

Как быть? На что решаться?

Всё, переживаниями делу не помочь, других вариантов нет и теперь уже точно не будет, надо рисковать — вызываем полицию.

Через 15 минут квартал был до предела забит полицейскими машинами с громко работающими мигалками и начался допрос.

Поразительно, но видимо в состоянии сильнейшего стресса ко мне вдруг «вернулся» венгерский язык — как не удивительно, я почти всё понимал.

Допрос длился около двух часов. Расспросили обо всём и обо всех до самых мельчайших подробностей, несколько раз возвращаясь к началу и повторяя те же вопросы. Единственное, о чём я промолчал — о встрече с ночным будапештским знакомцем. Списали все предыдущие звонки, записали номера наших телефонов и предупредили, что ставят их на прослушивание. Было приказано ехать к моему другу домой и ждать пока мне будут звонить. С момента моего появления в этом доме прошло чуть более 4 часов.

У меня не было никаких сомнений: похитители видели в какой дом я вошёл, наблюдали приезд полиции и наше возвращение в дом моего друга.

Прошло часа три после окончания всех перипетий сегодняшнего дня, но бандиты ни разу не позвонили. Если раньше они звонили каждые 45 минут — час, то сейчас молчание длилось уже более семи часов. Сказать, что меня это сильно беспокоило, значит ничего не сказать, ведь я ослушался и связался с полицией. В течение вечера, ночи и почти всего следующего дня они всё не звонили и не звонили. Думаю, что ничего более страшного, чем эти невероятно длинные, какие-то бесконечные часы и минуты в моей жизни никогда не было.

Утром, где-то в районе 11, нас попросили приехать в полицию для, как было сказано, обсуждения совместных действий. Сначала нас повезли на какой-то пустырь, где показали сожжённую дотла машину Жени. Понимая мою «дергатню», связанную с длительным молчанием похитителей, полицейские как могли пытались меня успокоить, уверяя, что в ближайшие часы бандиты обязательно позвонят и попробуют заставить, независимо ни от чего, отдать деньги. Мне дали телефон с единственным номером, по которому можно будет связываться только с начальником полицейской группы, просили держать этот телефон на пассажирском сиденье и говорить только через громкую связь и только в экстренных случаях. Также нельзя его оставлять в машине если бандиты будут заставлять переговариваться с ними через уличные телефоны-автоматы. Меня просили при любом контакте постараться затягивать разговор, давая шанс полицейским засечь местонахождение, а когда уже будет назначена встреча для передачи денег, намеренно блуждать, добираясь к намеченной точке как можно дольше, чтобы появилась временная возможность окружить нужный квартал или, если получится, весь район. У меня была только одна просьба, вернее одно требование, без выполнения которого я категорически отказывался от любой помощи: как бы ни развивались события, чтобы ни происходило, пока сын не окажется на свободе и, главное, в безопасности, ни в коем случае не предпринимать никаких действий, никого не преследовать и не арестовывать. Деньги меня не интересуют, если они их заберут, чёрт с ними, главное, чтобы ребёнок остался жив. Полицейские пообещали.

Прошли ровно сутки после моего обращения в полицию.

Всё это время ломал голову, кто же такой этот человек, милостиво одалживающий деньги, которого так серьёзно охраняют и у кого служит начальником охраны мой кишинёвский знакомый? В Москве периодически приходилось сталкиваться с так называемыми современными «бизнесменами». Их обычно «оберегают» два-три человека с ярко выраженной специфической внешностью, но, чтобы так! Во дворе человека четыре угрожающего вида с собаками, да ещё двоих, как минимум, я видел в самом доме! И почему бандиты молчат? Потому что переваривают ситуацию с полицией или их насторожил, а возможно и напугал мой приход именно в этот дом? Может быть они знают то, чего не знаю я? Ничего так и не придумал, кроме того, что не очень важного человека так не охраняют. В 16 часов раздаётся звонок:

— Ты, су.а всё-таки обратился в полицию, но нам на…ть. Деньги у тебя?

— Нет, они в сейфе, их надо забрать.

— Бери деньги и поезжай на гору Геллерт, (называет улицу), там есть автомат, через полтора часа тебе позвонят. Поезжай только один. Понятно?

— Да, но пока не услышу голос сына, деньги не отдам.

Но трубку уже бросили.

Позвонил полицейским, сказал о приказе забирать деньги, после чего поехал на названную бандитами улицу на горе Геллерт.

В этот день мне пришлось передвигаться уже не на такси, а на машине моего друга. Приезжаю к знакомому дому, машину запускают во двор, охранник выносит перевязанный скотчем пакет и укладывает его под переднее пассажирское сиденье. Полицейские ещё утром несколько раз предупреждали, что они будут меня обязательно страховать и даже если бандиты попытаются устроить какую-то аварию, мне ни в коем случае не следует выходить из машины, а двери держать постоянно только закрытыми. Если придётся выходить к автомату, машину немедленно и обязательно закрывать с пульта. Приехал к телефону-автомату, сижу в машине с открытыми окнами. Звонок.

— Знаешь где гостиница «Волга»?

— Нет

— Недалеко от стадиона, (называет улицу). Найдёшь. Возле гостиницы есть автомат, жди там, тебе позвонят.

Я знал, где находится эта гостиница. Квартира, в которой когда-то мне довелось прожить 5 лет, находилась недалеко от неё. Но необходимо выполнять указания полиции и максимально затягивать встречу. Позвонил полицейским, назвал новый адрес, позвонил другу, попросил приехать к гостинице «Волга» и специально поехал в другую сторону. Заехал чёрт знает куда и уже минут через двадцать действительно не знал, где нахожусь. С огромным трудом нашёл дорогу, ведущую к центру города и где-то через 1ч.-40 м. приехал к гостинице. Мой друг уже был там. Стемнело, хожу вокруг автомата — никаких звонков. Минут через 20 — звонок:

— Видишь дорогу? Выезжай со стоянки, доезжай до светофора и поворачивай налево.

— Но там налево нельзя, только прямо и направо.

— А ты поедешь налево. Заедешь во второй двор и возле третьего подъезда — мусорный ящик. Положишь деньги внутрь и через 30 минут твой сын приедет к гостинице.

И тут я решил блефануть.

— Послушай, сказал я. Ты видел, в какой дом я вчера заходил. Если убьёте моего сына, то вас найдут где бы вы ни спрятались, даже на дне Ледовитого океана, мне это клятвенно пообещали.

— А зачем нам его убивать? Это же просто бизнес! И бросил трубку.

Мы сели в машину, я нагнулся как бы завязывая шнурки ботинок, доложил всё полицейским и ещё раз попросил никого не трогать, даже если они будут видеть, как кто-то забирает деньги из мусорного ящика.

Через пять минут всё закончилось: деньги были положены в ящик и мы вернулись к гостинице. Прошло 30 минут, 40, час, полтора, два, Женя не приезжает, ничего не происходит, мне никто не звонит, ни на автомат, ни на мобильный. Я уже, наверное, опустошил все запасы коньяка в баре гостиницы, но спиртное совершенно не действует, меня трясёт и зубы стучат так, как будто на улице 30-ти градусный мороз. Через два с половиной часа звонит мой мобильный и незнакомый голос говорит:

— Ехай (именно так) к дому, где твой сын живёт, он туда приедет.

Мы бросились в машину, приезжаем к дому — никого, только по разным углам квартала стоят два небольших автомобиля. В каждом из них сидят молодые парень с девушкой, изображающие влюблённых, но даже мы с другом моментально поняли, что они из полиции. С одной парочкой мы  начали разговаривать и минут через двадцать на другом конце квартала останавливается такси, и из него еле передвигая ноги выходит мой Женя.

Вскоре стало понятно, почему от закладывания денег в ящик и до приезда Жени прошло около трёх часов. Полицейские видели, как один из бандитов забирал деньги, в какую машину он сел и как этот автомобиль начал двигаться в сторону аэропорта. За ними установили слежку, но задерживать не стали, выполняя обещание ничего не предпринимать до Жениного освобождения. В конце концов им дали уйти, справедливо полагая, что главное — это жизнь ребёнка, а сами они никуда не денутся, рано или поздно их всё равно поймают.

Как же случилось так, что все предсказания разных бандитов и полицейских не сбылись и сын остался жив?

Могу сказать только одно: вся эта история лишний раз подтвердила широко известное высказывание: всё в нашей жизни случай и в каждом, даже самом страшном несчастье, есть обязательный, пусть малюсенький, кусочек счастья.

У меня есть единственная, кажущаяся безусловно верной, версия.

Когда в Москве удалось договориться об одалживании денег, ни мой друг, ни я не имели никакого представления о людях, обещавших помочь. Бандиты, я в этом абсолютно убеждён, были поражены и шокированы, увидев в какой дом я вошёл и неспроста не выходили на связь целые сутки. Видимо проживающие там находились, как говорят в определённых кругах, в большом «авторитете», плюс я, импровизируя, предупредил о серьёзных последствиях, ожидающих похитителей в случае чего-то непоправимого. Полагаю, эти незнакомые мне люди, самим своим существованием остановили уже практически взведённый «курок».

Теперь о том, как это могло произойти и почему. У меня нет сомнений: похищение сына не было спонтанным, оно было запланировано заранее, и бандиты к нему готовились не один день.

В Будапеште существовал так называемый «русский» клуб, где по вечерам собирались русскоязычные молодые люди из России, Украины, Белоруссии и других стран бывшего СССР. Они общались, играли в бильярд, выпивали, танцевали, в общем, как говорят сегодня, «тусовались». Мой Женя, видимо, был там не на последних ролях: студент музыкальной Академии им Ф. Листа, обладатель квартиры и машины(!) Неважно, что квартира была маленькая в панельном доме, а машина не первой и даже не второй свежести, у других даже и близко этого не было. И ещё он, наверняка, хвастался своим Папой, мол известный дирижёр со всеми вытекающими. Как выяснилось месяца через три после этой «чудной» истории, двух из трёх бандитов он даже несколько раз подвозил на своей машине и именно поэтому в первую же ночь эта машина была сожжена. В тот злополучный вечер, около 11-30, Женя вошёл в подъезд и вызвал лифт. Когда лифт остановился, из открывшейся двери «прилетел» кулак, заставивший его согнуться, а сзади надели вязаную шапку, плотно закрывшую глаза. Завязав руки, его препроводили в машину и привезли в какое-то место. Усадив на пол, приковали к батарее наручником и сделали укол, после чего он сразу заснул. Так продолжалось все три дня за одним исключением. В какой-то момент он проснулся ночью, видимо в неурочное время, и увидел сидящего перед ним какого-то человека в очках. Тот, заметив открытые глаза пленника, подскочил к нему и несколько раз сильно ударил, сломав, как потом выяснилось, два ребра. Тут же сделали укол и опять погрузили в сон. Изредка надевали шапку, чтобы давать воды и почти всё время не давали есть.

Когда на следующий день после освобождения нас привезли в полицию на допрос, Женя ничего так и не смог рассказать по существу: он никого не видел, место, где его держали, определить был не в состоянии, никаких деталей рассказать не мог, т. к. всё время спал. Между собой бандиты что-то говорили, он слышал их голоса сквозь сон, но о чём они говорили не помнил и не слышал, чтобы они друг друга называли по имени.

Задаваемые мне вопросы касались только одного: кто и каким образом меня свёл с обитателями знаменитого дома и как мне могли дать такую внушительную сумму.

Ничего интересного полицейские от нас так и не узнали, хотя допросы продолжались по многу часов в течение трёх дней. Женю возили к каким-то домам, делали очную ставку с таксистом, привезшим его к дому, показывали какое-то бесчисленное количество фотографий — бесполезно. У Жени, как собственно и у меня были российские паспорта, оба мы по этому делу проходили свидетелями и посему у следствия не было никаких оснований нас задерживать. Через четыре дня у меня терпение закончилось, мы забрали документы из Академии Листа и 30 марта улетели в Москву. Венгерские полицейские взяли с нас слово, что при условии поимки бандитов, мы прилетим в Будапешт для проведения следственных действий. На второй день после приезда в Москву, вечером, во время ужина, раздаётся звонок домашнего телефона и голос с очень сильным акцентом говорит:

— Слушай, если ты или твой сын только попробуете открыть свой рот, мы вырежем всю твою семью. Тебе понятно? И бросил трубку.

Где-то через несколько месяцев нас вызвали в прокуратуру Кунцевского района Москвы. Средних лет человек долго пытался что-то выяснить, задавая ровно те же вопросы, на которые мы уже четыре дня отвечали в Венгрии. Было смешно, когда, заканчивая разговор, он, показывая целый том присланного из Будапешта дела, сокрушённо сказал:

— Вроде там кого-то поймали, прислали целый том, но забыли вложить фотографии. Как проводить опознание? Вы можете полететь в Будапешт?

— Нет, мы ни в коем случае туда не полетим, ответил я, вспомнив недавний телефонный звонок.

Бандитов всё-таки поймали, их судили, но мы даже не поинтересовались, какое наказание им определили. Двое из них оказались из Западной Украины и один из Албании. Денег, естественно, не нашли, но не это главное. Главное — мой сын жив и здоров, всё остальное не имеет значения.

Вот так и закончилась эта не самая простая история. Много лет после неё я продолжал вздрагивать от неожиданных утренних звонков, а в первые месяцы после всего этого ужаса Женин «поход» куда-нибудь в одиночестве вызывал у меня состояние серьёзного нервного стресса. Возвращаясь к совещанию у Швыдкого и запугиваниям Корнева, меня после всего происшедшего несколько лет назад мало что могло испугать.

(продолжение)