Годы, проведенные Румером в заточении, не отлучили его от науки. Напротив, занимаясь инженерными расчетами, перед выходом на свободу он рассчитывал на свою научную пассионарность и пытался создать теорию, которая вернет его в научный социум теоретической физики.
ВРЕМЯ И ПРОСТРАНСТВО ЮРИЯ РУМЕРА
Главы из новой книги
(продолжение. Начало в № 1/2025 и сл.)
1938–1953 гг. — ГУЛАГ, потеря и смена идентичности (арест, «дело», «шарашка», ссылка). Румеру пришлось уволиться из НИИФ, это случилось в начале сентября 1937 г. В это же время оставил пост заведующего кафедрой теоретической физики И. Е. Тамм: его брат — инженер в Донбассе в 1936 г. был арестован и расстрелян («…нельзя было оставить на постах зав. кафедрами общей физики и теоретической физики друзей Гессена проф. Ландсберга и проф. Тамма…»)[1]. Румер написал заявление об увольнении «по собственному желанию»[2]. Он продолжал работать в ФИАНе у Вавилова и стал заведующим кафедрой теоретической физики в Институте кожевенной промышленности им. Л. М. Кагановича.
Обстоятельства ареста Ю. Б. Румера, М. А. Кореца (1908–1984) и Л. Д. Ландау в конце апреля 1938 г., а также их следственные дела будут подробнее рассмотрены в главе 3 данной книги. Здесь проведен анализ процесса насильственной трансформации свободного человека с менталитетом европейски образованного ученого во «врага народа», «шпиона», арестанта с уголовным обвинением. Румер был осужден на 10 лет. После окончания следствия осенью 1938 г., но еще до вынесения приговора, он был направлен в Болшево, пересыльный пункт НКВД для инженерно-технических работников — будущих специалистов «шарашек». Затем переведен на моторостроительный завод НКВД № 82 в Тушино. В начале 1940 г. Румер работал в «Туполевской[3] шарашке» — самолетостроительном ЦКБ-29 — в Москве на улице Радио, 24. С началом войны ЦКБ-29 эвакуируют в Омск.
В воспоминаниях авиаконструктора Л. Л. Кербера (1903–1993), арестованного в мае 1938 г., осужденного на 8 лет лагерей и ставшего «специалистом» туполевской «шарашки» — ЦКБ-29, достаточно точно описан ее быт. Но этого нельзя сказать о его свидетельствах, касающихся Ю. Б. Румера. Кербер писал:
«Его [Румера. — И. К.] привезли в ЦКБ из Мариинских лагерей: стоял май, было тепло, приехал он в опорках от валенок, задрапированный в полосатый чехол от матраца. Высокий, с иссиня-черными волосами, с разбитыми очками на большом носу, он походил в этом наряде на иудейского пророка. Работал он в Абаканской долине, недалеко от Шушенского». Чью историю приписал Юрию Борисовичу Кербер, неизвестно: «Позднее с Румером произошел анекдотический случай. Его арестовали вновь, пропихнули через ОСО [Особое совещание], дали 10 лет и повезли в Сибирь. Пока он трясся в теплушке, где “уголовники проигрывали в карты последовательно все, что было на мне, вплоть до оправы очков, и мне грозило появиться в месте назначения в первородном виде”, недоразумение обнаружилось. “Назад я ехал в классном вагоне скорого поезда, однако, все же с сопровождающим, — говорил Ю.Б. — Видимо, они боялись, не проиграют ли меня респектабельные вольнонаемные!” В Москве перед ним долго извинялись, затем собрали “бессмертных” [т. е. академиков. — И. К.] и велели избрать в члены-корреспонденты. Старички не куражились и выбрали»[4].
Этот фрагмент — один из многих примеров лагерной мифологии, основанный на аберрации памяти, возможно, имеет собирательный характер и несколько прототипов. Юрий Борисович не носил очков, не был в Сибири до 1948 г., не избирался в Академию до 1958 г. Румер по Керберу — физик-атомщик («кандидат в русские Оппенгеймеры»), соратник Ю. А. Круткова[5], они вместе «исчезли из Куломзина весной 1944 г.»[6] «Исчезновения» Ю. Б. Румера и Ю. А. Круткова не связаны между собой, поскольку Ю. А. Крутков был направлен в 1946 г. в Сухуми, где создавался физико-технический институт из немецких специалистов для Атомного проекта, а Ю. Б. Румер — в Таганрог, в КБ Бартини в 1946 или 1947 г.[7] Единственное верное наблюдение Кербера о Румере то, что он был полиглотом и многое в библиотеке читал без словаря. Более взвешенными нам представляются воспоминания о Румере времен «шарашки», оставленные Я. М. Пархомовским[8], Н. А. Желтухиным[9] и М. М. Зариповым[10]. Пархомовский в начале войны был направлен в ЦКБ-29[11], чтобы составить заключение о безопасности самолетов от флаттеров (вибраций). Бюро уже находилось в Омске, там он и познакомился с Румером. Пархомовского занимает личность Румера, его рассказы о Геттингене. Он на 10 лет моложе Юрия Борисовича, для него рассказы Румера — «новый, большой мир». Пархомовский высказывает догадку, что для Румера пребывание в Геттингене явилось «истоком его криминальной биографии»[12], но вопросы о причинах ареста Юрий Борисович оставлял без ответа.
Н. А. Желтухин был арестован в 1937 г. в 22 года за «антисоветскую агитацию» (ст. 58.1), получил восемь лет лагеря и пять лет поражения в правах, досрочно освобожден в 1945. Находился в лагере под Котласом и, чтобы не погибнуть, подал заявку на некое изобретение. Оно, волею судеб, попало в Тушино к Стечкину[13] и Румеру, которые дали на него положительное заключение. Так юный зэк оказался на моторостроительном заводе НКВД № 82. Через полгода Румер был переведен в ЦКБ-29, а Желтухин оказался в Казани, в КБ В. П. Глушко[14].
Свои воспоминания Н. А. Желтухин писал по просьбе физика-теоретика из ИЯФа М. П. Кемоклидзе, которая начала работать над книгой о Румере в конце 1970-х гг. Николай Алексеевич описал некоторые бытовые моменты жизни в Тушине, которое оказалось для него спасительным местом:
«Чистый двор, чистые деревянные постройки. Ухоженный одноэтажный дом, в котором находились спальни и рабочие помещения для конструкторов, где разрабатывали чертежи и делали расчеты. Рядом был завод, на котором делались наши двигатели, но я там никогда не был. Светлая, большая столовая, очень хорошая. Один большой стол, круглый, покрытый то ли скатертью, то ли клеенкой, очень чистый. Вкусная пища три-четыре раза в день — завтрак, обед и ужин, а между завтраком и обедом был чай. В это время и в стране было благополучно с питанием, и это отражалось на нашей столовой. О том, как хорошо нас кормили, свидетельствует то, что я там излечился от туберкулеза. Просто на одном питании. Я прибыл из лагеря больным туберкулезом, с процессом в легких… Я этого не знал, а просто кашлял и “доходил”, как это называлось в лагере […]. И когда попал в это КБ и в эту столовую со сливочным маслом, с кефиром, с мясными обедами и ужинами, то быстро поправился»[15].
На заводе была большая техническая библиотека, художественную литературу привозили из библиотеки Бутырской тюрьмы…
Показательно суждение Желтухина об эффективности работы КБ В. П. Глушко в сравнении с работой АН СССР (речь шла о конце 1940-х гг.):
«…ничего похожего большие научные подразделения Академии не имели. Это была не только техника, но и огромная научно-исследовательская работа. Разницы между серьезной научной работой и работой КБ в неизведанной области нет. Только в КБ это делается с такой целеустремленностью и напором, что рассказать нельзя, в этом надо участвовать. И все слова о том, что боялись и делали, — абсолютная неправда! На страх такого не сделаешь — хотели работать. И потом, было единство цели, отсутствие или почти полное отсутствие личного эгоизма, большая предварительная квалификация людей. Не было никакой озлобленности. Но что там внутри у человека, судить нельзя. Эти вопросы никогда у нас не обсуждались»[16].
К моменту написания воспоминаний Желтухин около 20 лет являлся сотрудником академического Института теоретической и прикладной механики СО АН СССР, одного из самых проблемных в Новосибирском Академгородке (частая смена директоров и, как следствие, тематик)[17]. Если вспомнить восторженное отношение Румера к академической свободе Геттингена, что позволяло теоретикам находиться в свободном поиске, то, как видим, прикладная инженерная работа требует дисциплины и четкой организации труда. Но было и другое: то, что «не обсуждалось» — энтузиазм под угрозой наказания, «расстрельный» энтузиазм: работали на совесть в надежде получить прощение. Откровение Желтухина позволяет предположить, насколько тягостно могло быть Румеру и ему подобным положение в «золотой клетке» НКВД.
Ольга Михайлова. 1940-е гг.
М. М. Зарипов писал о Румере в конце 1980-х гг., когда того уже не стало. Они встретились в Таганроге, в КБ Р. Л. Бартини[18]. Зарипов попал сюда после лагеря, где провел 5 лет, ему было 28. Юрий Борисович предложил ему изучение теоретической физики и даже написание диссертации, старался поддерживать надежду в молодом физике. Это был период, когда он разрабатывал единую теорию поля, писал статьи о пятиоптике, и Зарипов стал его первым слушателем. По освобождении он защитил кандидатскую диссертацию в 1964 г. в Казани, куда вернулся после «шарашки», Румер был оппонентом, а в 1981-м написал отзыв на докторскую казанского физика[19].
В Таганроге Юрий Борисович познакомился с Ольгой Кузьминичной Михайловой (1921–2011), которая в качестве вольнонаемной устроилась работать в КБ. Она была младше него на 20 лет, собиралась выйти замуж за местного парня, но все сложилось иначе. По истечении срока заключения Ю. Б. Румер был направлен из Таганрога на поселение в г. Енисейск Красноярского края. Здесь, в трехстах километрах от краевого центра, ему предстояло провести пять лет. Он был принят на кафедру физики и математики в Учительский институт. Ольга приняла решение следовать за ним. Это обстоятельство очень приободрило Юрия Борисовича, в ожидании ее приезда он занялся обустройством их будущего жилья, двух комнат в четырехкомнатной квартире, которые выделил институт. Дрова за счет института, пропуск в преподавательскую столовую, где можно было покупать хлеб, Румер был зачислен на оклад в 1500 рублей, но рассчитывал при восстановлении докторского диплома на 3000[20]. Все поначалу складывалось благополучно: он любим — Ольга приехала в конце июля, в 1949 г. родился сын Михаил, восстанавливалась переписка с физиками Л. Д. Ландау, Е. М. Лифшицем[21], М. А. Леонтовичем[22], М. А. Марковым.
Енисейский период, лето 1948 — лето 1950 гг., описан Ю. А. Старикиным, коллегой по Енисейскому учительскому институту[23]. Один текст написан им по просьбе М. П. Кемоклидзе, видимо, в конце 1970-х для ее книги, другой — предположительно в период подготовки сайта к 100-летию со дня рождения Юрия Борисовича в конце 1990-х. В ранних воспоминаниях Ю. А. Старикин пишет о добрых, но сдержанных личных отношениях с четой Румеров, обусловленных их положением ссыльных: «Юрий Борисович никогда не вызывал меня на личные контакты, чтобы не ставить под удар…»[24]. Да и «властями это не поощрялось». Позднее он писал:
«Я понимал, что Юрий Борисович нуждается не столько в работе, сколько в простых человеческих отношениях с другими людьми. Поэтому я сразу пошел в управление КГБ[25] и запросил о допустимых формах общения не только на работе, но и в нерабочее время. К счастью, руководитель управления Гринь оказался разумным человеком и приветствовал мои намерения установить между нашими семьями доброжелательные отношения. Это был, пожалуй, единственный мой прямой контакт с начальством КГБ, и на протяжении всего пребывания Юрия Борисовича в Енисейске больше не было подобных встреч, хотя с той поры наши семьи были дружны. Жена Юрия Борисовича Ольга Кузьминична и моя жена Ольга Александровна стали близкими приятельницами»[26].
Очевидно, позднейшие события: переезд Старикина в Новосибирск, совместная работа в ИРЭ и общение — сгладили некоторые острые моменты бытия в Енисейске.
Благополучие оказалось недолгим. Публикацией в «Правде» статьи «Об одной антипартийной группе театральных критиков» (28.01.1949) в СССР началась кампания по борьбе с космополитизмом и преклонением перед Западом, которая носила, в том числе, и антисемитский характер[27]. В результате этой кампании под ударом оказалась научно-педагогическая и творческая интеллигенция СССР. Чистка вузов от преподавателей с компрометирующими биографиями шла активно уже в 1949 г., в 1950-м она докатилась до медвежьей глуши, где преподавал Румер. 12 января 1950 г. Енисейский райком партии «дал директиву дирекции Института»[28] заменить Румера преподавателем, не имевшим судимости. С помощью московских друзей Румер добивался перевода в Новосибирск, где были научно-исследовательские институты и заводы, и он рассчитывал получить там работу. Президент Академии наук Сергей Иванович Вавилов принял участие в судьбе ученого и всячески помогал ему в поисках места, достойного его квалификации[29].
Академик С. И. Вавилов. 1950-е гг.
Кончина С.И. Вавилова в январе 1951 г. не позволила завершить переезд в Новосибирск трудоустройством (переехали в июле 1950), хотя из Новосибирска пришло обнадеживающее сообщение по линии УМГБ о том, что здесь имеется возможность «использовать его (Румера — И.К.) на секретной, а также преподавательской работе»[30], работу он так и не нашел. Не помогли отзывы крупнейших ученых — Келдыша[31], Ландау, Стечкина, Тамма. Ни в Новосибирске, ни в других крупных городах Сибири и Казахстана шансов найти работу не было, поскольку решался этот вопрос с привлечением сведений, почерпнутых из следственного дела. Из УМГБ г. Томска на просьбы устроить Румера в томские вузы писали:
«В связи с тем, что ЦК ВКП(б) своим постановлением от 30 января 1950 года “О работе Томского Обкома ВКП(б)” отметило значительную засоренность профессорско-преподавательского состава Томских ВУЗ-ов политически сомнительными элементами, приезжавшей в Томск бригадой Министерства Высшего Образования были намечены мероприятия по очищению ВУЗ-ов от этих лиц. Устройство на научно-исследовательскую работу в городе Томске Румера Ю. Б. считаю нецелесообразным, так как это может вызвать нежелательную реакцию со стороны общественности и партийных организаций ВУЗ-ов. Верно: СТ. ОПЕРУПОЛ. 19 отд. Отдела “А” МГБ СССР Капитан Волков 6 апреля 1950 г.»[32].
Румер остался без работы и, как следствие, без средств к существованию. Помогала финансовая поддержка московских физиков и семьи. Сохранились письма Л.Д. Ландау, где он приглашает Румера к написанию учебника по курсу молекулярной физики и главы по макроскопической электродинамике для «Курса теоретической физики»[33], из переписки с физиком М. А. Леонтовичем известно о сборе денег среди московских коллег, сам Юрий Борисович имел случайные заработки в виде репетиторства и переводов. Одним из его подопечных в Новосибирске стал будущий физик Борис Аркадьевич Тверской[34].
Так прошло два с половиной года. Научные аспекты деятельности Румера будут рассмотрены в следующей главе. Здесь же необходимо сказать, что еще перед тем как выйти на свободу, он задумался о том, с каким научным багажом предстанет перед физическим сообществом. Интерес к идеям многомерных множеств проявился у Румера еще в Ольденбурге, в 1929 г. он привез Борну соответствующую работу, был рекомендован А. Эйнштейну как его возможный ассистент. Но тогда интерес Румера к единой теории поля был недолог. Его захватывают новые идеи квантовой теории, он становится одним из родоначальников квантовой химии. Работая в «шарашке», он посчитал, что его потенциал ученого не исчерпан и вернулся к своим идеям конца 1920-х гг., записывал мысли в тетрадках, сшитых из чертежной бумаги. Научный прорыв, как писал Румер, был сделан летом 1946 г.[35] Несколько таких тетрадок с записями статей вывезла в Москву Ольга Михайлова. Это были статьи о пятимерном обобщении теории тяготения, в которых пятой координате был придан физический смысл действия.
Годы, проведенные Румером в заточении, не отлучили его от науки. Напротив, занимаясь инженерными расчетами, перед выходом на свободу он рассчитывал на свою научную пассионарность и пытался создать теорию, которая вернет его в научный социум теоретической физики. Румер с помощью друзей нашел ultimum refugium. Он обратился к главе государства за помощью в организации научной дискуссии, итоги которой будут рассмотрены ниже. Это частично сработало, но главную роль в его дальнейшей судьбе сыграла кардинальная перемена обстоятельств: время Сталина закончилось.
1953–1964 гг. — сибирский период, внутреннее единство и внешние вызовы (ЗС ФАН—ИРЭ СО АН СССР—ИМ СО АН СССР). В 1955 г. на базе Отдела технической физики Западно-Сибирского филиала Академии наук был создан Институт радиофизики и электроники (ИРЭ). В 1957 г., при создании Сибирского отделения АН СССР, ИРЭ был передан в Отделение. Процесс создания института, который Румер возглавил в 1957 г., поглотил его мысли. В ИРЭ развернулись экспериментальные и теоретические исследования в области электромагнитных колебаний миллиметрового и субмиллиметрового диапазонов, электроники СВЧ, широкополосных волноводных линий связи, новейших антенн и элементов волноводного тракта с применением ферритов, катодной электроники, физики газового разряда[36]. Создание газовых лазеров в 1960 г. в ИРЭ повлекло переход от молекулярных СВЧ-генераторов к оптическим квантовым генераторам. В дальнейшем это открытие и создание лазеров стало одним из ведущих направлений теории и практики СО АН. Полупроводниковая тематика также была заложена в научные направления ИРЭ.
В первые годы существования ИРЭ — годы становления и развития сложилась структура института, сформировались основные направления исследований и экспериментов, окрепла материальная база. Ю. Б. Румер и его ближайшие помощники работали как одна команда, относились друг к другу с доверием и уважением. Проблемы появились в начале 1960-х гг., когда институт значительно расширился, пришли люди, которые отчасти сыграли в его судьбе роль катализаторов разрушения. С появлением заведующих лабораториями Р. В. Гострема (1914–1998)[37] и В. А. Смирнова, рекомендованных М. А. Лаврентьевым[38], институт начинает лихорадить, возникают конфликты внутри этих лабораторий. Руководство СО АН настороженно отнеслось к бурной деятельности В. А. Смирнова[39], который работал по закрытой тематике и получал мощную финансовую поддержку военных. К этому времени и сам Румер понял, что его согласие на директорство явилось ошибочным решением, хотя оно и было обусловлено знакомым уже мотивом «хлебной профессии»: постараться максимально обеспечить свою семью, после нескольких лет лишений обрести, наконец, комфорт и достаток.
Румер пытался найти выход из создавшегося положения. Реорганизация института казалась ему оптимальным решением[40]. Еще при его создании планировалось развивать здесь полупроводниковую тематику. Румер искал для руководства этим направлением подходящую кандидатуру. В сентябре 1961 г. он обращался к председателю СО АН СССР М. А. Лаврентьеву с просьбой создать в институте отдел физики полупроводников как естественное продолжение исследований на стыке квантовой физики и радиоэлектроники[41]. Возглавить его должен был профессор В. А. Преснов из ТГУ. Лаврентьев не одобрил организацию нового отдела под Преснова, а принял решение привлечь д. ф.-м. н. Анатолия Васильевича Ржанова (1920–2000), которого вскоре избрали членом-корреспондентом АН (1962). Ржанов согласился организовать новый институт на базе ИРЭ[42]. Административная карьера Юрия Борисовича оказалась под вопросом.
Румер рассказывал об этих непростых временах:
«Под старость лет мне уже стало казаться, что я не должен обижаться на Лаврентьева так, как я на него обижаюсь. Более бестолкового директора Института радиофизики трудно было найти. До чего же я был бестолков, неумел, просто анекдотически! Если Лаврентьев вызывал меня к себе и начинал обсуждать какой-то вопрос, я немедленно просил вызвать своих помощников. Был я директором, ну и что я сделал? Трех св…ей[43], причем абсолютно бездарных, невежественных принял на работу. Ну, естественно, что Лаврентьев сердился, и было бы странно, если бы он не сердился. Отсюда мораль — не лезь в дело, которое не знаешь. Конечно, это была ошибка, что я согласился стать директором, и лаврентьевская была ошибка — был тут доктор наук[44], и нечего думать, здешний человек, с некоторым именем, может даже, ну и назначь его директором»[45].
Руководство ИРЭ СО АН СССР. 1961 г.
После полной реабилитации в июле 1954 г., восстановления академического трудового стажа и научных званий Ю. Б. Румер получил возможность свободного передвижения по стране, пытался наладить связи с зарубежными коллегами — как научные, так и дружеские. Через профессора Шенберга он отправил вести о себе Максу Борну и получил теплый ответ в начале 1955 г.[46] Борн после изгнания и 17 лет, проведенных в Шотландии, вернулся в Германию и поселился близ Геттингена. В декабре 1957 г. к 75-летию Борна его ученики подготовили альбом, где поздравления сопровождались фотографиями. Румер тоже послал свое фото, и написал:
«Дорогой профессор Борн! Я сейчас немного старше, чем были Вы, когда мне посчастливилось стать Вашим учеником. Теперь вокруг меня молодежь, и я каждый день стараюсь быть по отношению к моим сотрудникам доброжелательным и дружелюбным так, как я этому научился у Вас, дорогой профессор Борн»[47].
Румер отправлял Борну свои работы, в том числе их с Ландау брошюру о теории относительности. Она была прочтена и одобрена. Однако на предложение издать в СССР книгу об общественной деятельности Борна, который был одним из инициаторов Пагоушского движения, Румер получил твердый отказ. Более того, состоялась дискуссия, которая показала, насколько реалистично Борн воспринимал глобальную политику, а также внешнюю и внутреннюю политику СССР:
«Для меня очень важно, чтобы напряжение и разногласия, порожденные политикой, уменьшались с помощью человеческих связей. Но идея описать мою общественную деятельность в книжке мне не очень приятна, и я попросил бы Вас и Суворова[48] от нее отказаться. […] Мне кажется, что политики, как на Западе, так и на Востоке […], не понимают, о чем идет речь. Иначе они не стали бы с таким непостижимым упрямством преследовать свои политические идеи и цели. Настоящий враг — это не другая идеологическая группировка, а вера в насилие и войну. Мне кажется, что этот враг распределен равномерно на Западе и на Востоке. Вы, наверное, скажете, что это мнение неверно, поскольку Советское правительство вновь и вновь заверяет о своем миролюбии и предлагает разоружение. Но это делают и силы Запада, и это не главное.
Большая опасность исходит от притязаний идеологии на абсолютное превосходство. И эти притязания есть у обеих сторон. […] Я могу бороться с милитаризмом на Западе, пока я считаюсь “нейтральным”, меня нельзя обвинить в тайной симпатии к коммунистам. Я действительно не поддерживаю Советские требования и утверждения и считаю милитаризм на Востоке таким же опасным, как и на Западе. Такая книжица, как Вы планируете, усложнила бы мне мою задачу здесь. Я думаю, что ситуацию в мире можно улучшить, только если каждый будет критиковать ошибки своего правительства, а не других стран. От одного из участников Пагоушской конференции в Москве я узнал, что и в России есть такие независимые и мужественные люди. Я не называю их имен, чтобы не ослабить их влияние. Так же и я прошу Вас не хвалить меня публично, потому что это может подорвать мое влияние здесь»[49].
Румер ответил на это письмо в духе физических аналогий, утверждая, что симметрическая модель (Восток—Запад) неверна и ее надо заменить[50]. Но подобным образом нельзя было смутить твердое убеждение Борна в том, что не существует одного верного мировоззрения. Он отстаивал сосуществование нескольких мировоззрений как постоянного состояния, в котором есть место компромиссам и толерантности. Он был невысокого мнения о борьбе за престижность идеологии и хотел бы жить там, где смог бы «свободно принимать личные решения и нести связанную с этим ответственность». Борн привел неоспоримый аргумент, напомнив Румеру его судьбу:
«…если бы я в 1936 г. принял предложение Капицы возглавить кафедру в Москве[51], я бы стал жертвой сталинских чисток и не смог бы теперь радоваться дружбе моих русских коллег»[52].
Размышления над страницами этой переписки невольно наводят на мысль, что Румер не совсем искренен, его письмо обусловлено его внешне проявляемой лояльностью. Возможно, он писал Борну по просьбе Суворова, который недавно перевел на русский его работу «On Physical Reality» и опубликовал на нее комментарий[53]. Узнав о близости Румера к Борну, он не преминул воспользоваться случаем. Румер согласился помочь, не смог отказать. Но в глубине души был согласен с Борном. Еще в лагере Румер выучил венгерский язык, выписывал венгерские газеты, был в курсе событий 1956 г., но был далек от диссидентства и деятельности правозащитников. Как писала его дочь, «у него работала внутренняя цензура, […] он никогда не подписывал никаких писем. Ни в поддержку Синявского, Даниэля, ни обличающих А. Д. Сахарова»[54], и если он опасался, то уже не за себя, а за свою семью. Есть свидетельства пессимистичности настроений Румера в отношении позитивных перемен в СССР, где за краткой оттепелью последовало усиление реакции на инакомыслие.
Один из учеников Юрия Борисовича, Григорий Сурдутович[55], вспоминал в начале 2000-х:
«Вернувшись из Москвы в начале 70-х годов, Ю. Б. рассказал об отклоненном им предложении Сахарова принять участие в издании “Хроники текущих событии”[56], задуманной в надежде грядущих перемен. Ю.Б. в возможность каких-либо перемен не верил или видел их только в мрачном свете. Пока что ответ истории подобен ответу мудрого раввина: “Вы оба правы”»[57].
Если А. Д. Сахаров (1921–1989) лично сделал Румеру это предложение, то он ввел Юрия Борисовича в курс дела, чем участие в такой инициативе ему может грозить. Об этом опальный академик написал достаточно убедительно в своих воспоминаниях, да и сам Юрий Борисович хорошо представлял возможные последствия[58].
Было и другое обстоятельство: членство в КПСС, куда он вступил как директор института, что могло удерживать его от каких-либо проявлений инакомыслия[59]. Восстановление степеней и званий Румера были закономерным результатом происходивших в стране перемен. Но перемены были половинчатыми, на полную демократизацию общественной жизни рассчитывать не приходилось, правозащитное движение в эти годы жестоко преследовалось. Психологическая травма, пережитая Юрием Борисовичем из-за уголовного преследования, глубоко укоренилась и не позволяла открыто высказывать свои мысли, породила внутреннее сопротивление и внешнюю лояльность. Человек общительный и открытый, Румер, опасаясь провокаций, вынужден был постоянно прислушиваться к внутреннему цензору. Попытки привлечь Борна на сторону советской идеологии, в чем также выразился конформизм Юрия Борисовича по отношению к власти, не увенчались успехом: Борн остро чувствовал напряжение социальных полей двух политических систем.
1964–1985 — профессорские будни, «пластинки», национальный вопрос. После реорганизации ИРЭ в Институт физики полупроводников Ю. Б. Румер еще некоторое время работал здесь заведующим отделом теоретической физики. В 1966 г. он перешел в Институт математики, где по своему статусу мог рассчитывать на заведование отделом. Академическая свобода ИМ СО АН казалась вполне комфортной, но антисемитские настроения в среде математиков, которые препятствовали его выдвижению на пост заведующего отделом, вынудили его перейти в Институт ядерной физики (1968)[60]. Здесь у него была пара сотрудников и аспирантов. Он сосредоточился на преподавании на кафедре теоретической физики НГУ (до 1978 г.), читал лекции в обществе «Знание», появлялся в кафе-клубе «Под интегралом», где собравшиеся могли послушать его геттингенские рассказы[61].
Румер получил возможность свободного передвижения по стране, однако за рубеж его так и не выпустили. Его приглашали Макс Борн[62], Карл Сцилард[63], венгр, с которым Румер подружился в заключении. Сцилард писал:
«Юра, ты наверняка вспомнишь, что я попросил руководство нашей Академии наук пригласить тебя в Венгрию. Приглашение было выслано, однако, тогда мы получили ответ от твоего начальника отдела кадров, который сообщил, что “профессор Румер в настоящее время сильно занят и по этой причине, к сожалению, не может удовлетворить Вашу просьбу”. Теперь я попросил наше Математическое общество “Bolyai Janos Matematikai Tarsulat” пригласить тебя, чтобы читать одну или две лекции по любой теме из математической физики. Попробуем, м. б. на сей раз удастся»[64].
Руководство СО АН с подачи соответствующих структур так и не разрешило Румеру заграничные поездки.
В начале 1960-х гг. формируется блок воспоминаний Румера, так называемые «пластинки», которые представляют собой транскрибированные записи его рассказов преимущественно о годах, проведенных в Геттингене и, частично, в Москве до и после Германии. Они сохранились в нескольких выполненных в разное время разными людьми транскрипциях, где полунамеки соседствуют с подробным изложением некоторых событий[65].
На защите докторской диссертации Роальда Зиннуровича Сагдеева: Г. И. Будкер, Ю. Б. Румер, И. Е. Тамм, А. А. Ляпунов, И. Н. Векуа[66], Я. Б. Зельдович, Д. В. Ширков. ИЯФ СО АН СССР, Новосибирск, 1963 г.
Самая ранняя, сделанная в Новосибирске физиком, популяризатором науки Анной Ливановой (1917–2001) и датированная 1962 г. запись предоставлена нам сотрудницей ФИАНа В. М. Березанской. В свете известного ныне о судьбе ученого, представляется, какой огромный пласт историй остался за пределами этих записей! Некоторые истории (персидская эпопея) были озвучены лишь в 1980-е. Упорно обходились молчанием годы заточения. Рассказы же о людях, с которыми Юрий Борисович встречался в Германии, в Москве, Ленинграде; о научной среде, быте, досуге Геттингена, трагическом финале этого погибшего в годы фашизма европейского научного центра, встречах с А. Эйнштейном, работе с М. Борном, знакомстве с Л. Д. Ландау — являются редким историческим свидетельством. Продолжением устных рассказов являются его статьи о Ландау, Борне и Эйнштейне[67]. Румер был частым гостем кафе-клуба «Под интегралом», где его рассказы слушала молодежь.
Националистические настроения ученых Академгородка не подвергались серьезному изучению. Они были лишь частично затронуты нами в работе об академике А. П. Ершове в бытность его на кафедре вычислительной математики НГУ[68]. Касается данного сюжета Д. И. Муренко в своей диссертации[69]. В воспоминаниях некоторых ученых, работавших в Городке, также можно найти отрывочные сведения об антисемитизме в их среде[70]. По воспоминаниям Татьяны Михайловой, дочери Румера, в начале 1960‑х годов для Академгородка эта тематика была неактуальной, она актуализировалась после шестидневной войны 1967 г.[71], когда были разорваны дипломатические отношения с Израилем. После этих событий выезд евреев в Израиль был прекращен и возобновлен лишь через два года. По данным исследователей, в 1970–1988 гг. Советский Союз покинули примерно 291 тысяча евреев и членов их семей, и большинство из них — 165 тысяч (57%) — направились в Израиль[72].
В клубе «Под интегралом». 1965 г.
Юрий Борисович сочувствовал созданию государства Израиль. По семейному преданию, когда он прибыл в енисейскую ссылку, первым делом нашел местного еврея, чтобы спросить, существует ли еще государство Израиль? Ответ был: «Вчера существовало, а сегодня день еще не кончился…»[73]. Однако он должен был скрывать свои истинные чувства: когда в 1967 г. во время шестидневной войны соавтор и друг Юрия Борисовича Моисей Соломонович Рывкин (1919–1979) «влетел» в квартиру Румеров с криком: «Наши танки прошли Синай!!!», Юрий Борисович спешно втолкнул его в свой кабинет, и плотно закрыл дверь. «Как “наши” танки могли так заблудиться?» — подумала Таня[74].
Юрий Борисович тяжело переживал новый всплеск антисемитизма, которым характеризуется начало 1970-х годов, категорически запретил своим детям менять фамилию. Они — Михайловы по матери.
Юрия Борисовича не стало 1 февраля 1985 г. Ольга Кузьминична, его вторая жена, была моложе на 20 лет, она его пережила на 26 лет. Сын Румера — Михаил, кандидат геолого-минералогических наук, живет со своей семьей в Москве. Дочь Татьяна — кандидат физико-математических наук, работала в Новосибирском государственном университете, читала лекции по математике на физфаке, занимается популяризацией математических знаний, репетиторством.
Реконструкция биографии Ю. Б. Румера (1901–1985) показала, что она укладывается в два больших цикла — до и после его ареста в апреле 1938 г. Обстоятельство ареста и уголовного обвинения повлекло слом привычного бытия, насильственное отторжение идентичности ученого, физика-теоретика. Смена напряжения социального поля деформировала научный мир Румера, поле науки сузилось до рамок КБ, но и здесь он не терял надежды сохранить свою пассионарность ученого. История Румера свидетельствует, что его жизнь, жизнь человека, весьма далекого от политики, оказалась под воздействием именно политико-идеологической составляющей, которая, по метафоре Г. Е. Горелика, определяет влияние социально-гравитационного поля власти на поле науки в СССР — экстернального фактора воздействия в общенаучной терминологии. Оно оказало влияние на его перемещения, его научную карьеру, его семейные обстоятельства и поведенческие стратегии.
Румеру, ученому мирового уровня, была навязана и закреплена приговором идентичность «врага народа», «шпиона», арестанта. Затем она сменилась новообразованным ярлыком «безродного космополита», по этой причине ставшего безработным. Ретроспективный анализ ситуации приводит к закономерному вопросу: являются ли эти «идентичности», которые были навязаны личности, составной частью ее исторической идентичности? Ответ — да. Можно ли их отменить чистой записью в трудовой книжке, реабилитацией? Ответ — нет. Смена коннотации его исторической идентичности с положительной на отрицательную и обратно не привела к разрыву его экзистенциального «я». Тем не менее, психологическая травма, полученная под воздействием обстоятельств ареста, заключения, ссылки, оказала заметное влияние на характер и поведение Румера. Она трансформировала его личность в сторону скрытности и двоемыслия. Он охотно рассказывал о Геттингене, но практически ничего — о своей работе или бытности в КБ. Он был лоялен власти, вступил в КПСС, но, зная языки, читал иностранные газеты, чтобы узнать о положении в мире, которое скрывали передовицы советских газет. Призывая свою дочь «читать хорошие стихи», чтобы разобраться в жизненных коллизиях, он предостерегал своих молодых друзей от свободного выражения мыслей, опасаясь за их будущность[75]. Персональную историю Румера отличает и то, что с изменением исторической идентичности личности, тем не менее, не произошло разрыва ее пространственно-телесной сущности. Факты биографии соотнесены с персоной, а она пережила эти трансформации.
Примечания
[1] Из «Докладной записки о положении партийной организации в МГУ», составленной А. К. Тимирязевым. См. Андреев А. В. Физики не шутят. С. 57.
[2] Архив МГУ. Ф. 46. Оп. 1-л. Д. 217а. Л. 23.
[3] Туполев Андрей Николаевич (1888–1972) — авиаконструктор, академик АН СССР (1953). Герой Труда (1926), трижды Герой Социалистического Труда, лауреат многочисленных премий. Под его руководством спроектировано свыше 100 типов самолетов. Под арестом в 1937–1941 гг. Работал в закрытом КБ НКВД — ЦКБ-29 («Туполевская шарашка»).
[4] Кербер Л. Л. Туполевская шарага [Электронный ресурс]. Электрон. дан. [М.], 2014. URL: http://lib.ru/MEMUARY/KERBER/tupolewskaya_sharaga.txt (дата обращения: 20.03.2014).
[5] Крутков Юрий Александрович (1890–1952) — физик-теоретик, член-корреспондент АН СССР (1933). В декабре 1936 г. арестован по «Пулковскому делу». В 1946–1947 гг. работал в институте, созданном в 1945 г. из немецких физиков-атомщиков под руководством Густава Герца в Сухуми.
[6] Куломзино, ныне ст. Карбышево в южной части Омска. Здесь располагались ремонтные мастерские, куда из Москвы была эвакуирована часть ЦКБ-29: бригады В. М. Мясищева и Д. Л. Томашевича. Ю. Б. Румер находился в Омске, в бригаде А. Н. Туполева.
[7] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 427—429.
[8] Пархомовский Яков Моисеевич (1911–1991), доктор технических наук, профессор, лауреат Государственной премии СССР. В 1936–1991 гг. начальник научной группы, затем отдела ЦАГИ им. Н. Е. Жуковского.
[9] Желтухин Николай Алексеевич (1915–1994) — специалист в области механики и теплотехники, член-корреспондент АН СССР, лауреат Ленинской премии. Работал в Институте теоретической и прикладной механики (ИТПМ) СО АН СССР (1959–1994) — заведующий лабораторией, заместитель директора, заведующий отделом.
[10] Зарипов Махмуд Мубаракшиевич (1918–1998) — доктор физико-математических наук, заведующий кафедрой общей физики Казанского педагогического института в 1982–1991, труды по электронному парамагнитному резонансу.
[11] В ЦКБ-29 с 1940 по 1942 г. работал и Сергей Павлович Королев (1907–1966) — конструктор, один из основных создателей советской ракетно-космической техники, одна из ключевых фигур в освоении человеком космоса.
[12] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 474.
[13] Стечкин Борис Сергеевич (1891–1969) — ученый и конструктор в области тепловых и авиационных двигателей, академик АН СССР с 1953 г. (чл.-корр. с 1946). Вместе с Ю.Б. работал в «Туполевской шарашке» (1938–1943).
[14] Глушко Валентин Петрович (1908–1989) — инженер, один из пионеров ракетно-космической техники; основоположник отечественного жидкостного ракетного двигателестроения. Арестован в 1938, после пыток осужден как вредитель, освобожден в 1944. Главный конструктор космических систем (с 1974), генеральный конструктор многоразового ракетно-космического комплекса «Энергия-Буран», академик (1958), дважды Герой Социалистического Труда (1956, 1961).
[15] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 424.
[16] Кемоклидзе М. П. Квантовый возраст. С. 202.
[17] Федюк Е. Р. Академик Алексей Андреевич Христианович и его научные школы: Дис. … канд. ист. наук: 07.00.10. Томск, 2010.
[18] Бартини Роберт Людвигович / Орошди Роберт (1897–1974) — авиаконструктор, подданный Австро-Венгерской империи, участник Первой мировой войны. В СССР с 1923 г. Под арестом в 1938–1946 гг. Работал в ЦКБ-29, в ОКБ-86 в Таганроге и других проектных организациях.
[19] Кемоклидзе М. П. Квантовый возраст. С. 220–222.
[20] Румер Ю. Б. — Михайловой О. К. Лето 1948. Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 139–140.
[21] Лифшиц Евгений Михайлович (1915–1985), классический советский физик, академик АН СССР (1979), область научных знаний — физика твердого тела, космология, теория гравитации. Соавтор Л. Д. Ландау по созданию фундаментального курса по теоретической физике (Ленинская премия, 1962).
[22] Леонтович Михаил Александрович (1903–1981), физик, академик АН СССР; автор работ по физике плазмы, радиофизике. Лауреат Ленинской премии (1958), золотой медали им. А. С. Попова АН СССР (1952).
[23] Старикин Юрий Александрович (1918—?) — заведующий кафедрой физики и математики Енисейского учительского института, секретарь бюро партийной организации. Заведующий лабораторией, ученый секретарь Института радиофизики и электроники СО АН СССР (1957–1964), кандидат биологических наук (1968), старший преподаватель кафедры физики НГМИ (1964–1981). Не удалось выяснить верхнюю дату жизни Ю. А. Старикина, известно только, что в 1981 г. он уволился из Новосибирского медицинского института.
[24] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 227–228.
[25] С 1946 г. — МГБ и МВД.
[26] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 525.
[27] Генина Е. С. Наступление на научно-педагогическую интеллигенцию Сибири в период борьбы с космополитизмом (1949–1953 гг.) // Изв. АлтГУ. 2008. № 4—5. С. 38.
[28] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 160.
[29] Там же. С. 177.
[30] ЦА ФСБ РФ. Арх.-уголовн. дело Р 23711. Л. 122.
[31] Келдыш Мстислав Всеволодович (1911–1978, Москва) — советский ученый в области прикладной математики и механики, крупный организатор советской науки, один из идеологов советской космической программы. Президент Академии наук СССР (1961–1975). Академик АН СССР (1946; член-корреспондент 1943). Трижды Герой Социалистического Труда. Лауреат Ленинской премии (1957) и двух Сталинских премий (1942, 1946).
[32] ЦА ФСБ РФ. Арх.-уголовн. дело Р 23711. Л. 121.
[33] НАСО. Ф. 21. Оп. 1. Д. 23. Л. 8—9.
[34] Галеев А. А., Зацепин Г. Т., Панасюк М. И., [др.]. Памяти Бориса Аркадьевича Тверского (1936–1997) // УФН. 1998. Т. 168, № 1. С. 111–112.
[35] НАСО. Ф. 21. Оп. 1. Д. 3. Л. 3.
[36] НАСО. Ф. 15. Оп. 1. Д. 9. Л. 1—7.
[37] НАСО. Ф. 15. Д. 30. Л. 118; Д. 57. Л. 21; Д. 58. Л. 24.
[38] Лаврентьев Михаил Алексеевич (1900–1980) — советский математик и механик, основатель Сибирского отделения АН СССР и Новосибирского Академгородка, академик АН УССР (1939), академик АН СССР (1946) и вице-президент (1957–1976) АН СССР. Герой Социалистического Труда (1967), лауреат Ленинской премии.
[39] НАСО. Ф. 15. Д. 24. Л. 10; Д. 51. Л. 4.
[40] Там же. Ф. 15. Оп. 1. Д. 57. Л. 39; Куперштох Н. А., Крайнева И. А. История Новосибирского Института радиофизики и электроники (1957–1964) // Гуманитарные науки в Сибири. 2017. Т. 24, № 2. С. 109–113.
[41] НАСО. Ф. 15. Оп. 1. Д. 29. Л. 1—3.
[42] Бородовский П. А. Из истории ИРЭ СО АН СССР (1958–1962) // Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 281–293.
[43] Имеются в виду физики В. А. Смирнов, Н. И. Кабанов и Р. В. Гострем. Смирнов развернул закрытые работы под эгидой ВПК, вызывал недовольство председателя СО АН М. А. Лаврентьева, который не мог их контролировать. Кабанов был склонен к пьянству. Гострем, который в довоенный период долго работал за границей, не мог приноровиться к отечественным условиям, не сумел полноценно развернуть исследовательскую работу. См. Куперштох Н. А. Рунар Викторович Гострем: научная биография и деятельность в Сибири в 1960-е годы. С. 457—465.
[44] До Румера начальником отдела технической физики ЗСФ АН был д. т. н. Георгий Васильевич Кривощеков (1918–1998). О нем см. Куперштох Н. А., Мягков В. П. Отец квантовой электроники за Уралом: к 90-летию со дня рождения проф. Г. В. Кривощекова // Наука в Сибири. 2008. № 47. 4 дек. С. 9.
[45] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 72.
[46] Шенберг Дэвид (1911–2004) — английский физик-экспериментатор, член Лондонского королевского общества (1953). Родился в Петербурге. Окончил Кембриджский университет (1932). Работал в области физики твердого тела, физики низких температур, сверхпроводимости, магнетизма.
[47] НАСО. Ф. 21. Оп. 1. Д. 16. Л. 14. Перевод с нем. И. С. Михайловой.
[48] Суворов Сергей Георгиевич (1902–1994) — заместитель главного редактора журнала «Успехи физических наук» в 1954–1987 гг.
[49] Борн М. — Румеру Ю. Б. 19.05.1961 // Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 116.
[50] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 118.
[51] Кемоклидзе М. П. Квантовый возраст. С. 179–181.
[52] Борн М. — Румеру Ю. Б. 24.08.1961 // Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 119.
[53] Суворов С. Г. Проблема «физической реальности» в копенгагенской школе (к статье Макса Борна) // УФН. 1957. Т. 62, № 2. С. 141–158.
[54] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 462.
[55] Сурдутович Григорий Иосифович (1937–2007) — доктор физико-математических наук, старший научный сотрудник в лаборатории Ю. Б. Румера и его ассистент по курсам статистической физики и термодинамики в НГУ в 1962–1969 г., затем в Институте физики полупроводников, с 1997 — University Federal do Parana, Brazil. Основные работы — в области квантовой теории лазеров, бистабильных систем и управления движением атомов силами светового давления.
[56] «Хроника текущих событий» — первый в СССР неподцензурный правозащитный информационный бюллетень. Распространялся через самиздат. Первый бюллетень был выпущен 30 апреля 1968 г. Выпускался в течение 15 лет, с 1968 по 1983 г.; за это время вышло 63 выпуска «Хроники». Редакторы подвергались репрессиям. В 2015 г. издание возобновлено. Последнее обновление сайта было в 2017 г.
[57] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 530.
[58] Сахаров А. Д. Воспоминания 1971–1989: Жизнь продолжается. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2016. 512 с.
[59] ГАНО. Ф. П-269. Оп. 4. Д. 1286; Ф. П-269. Оп. 5. Д. 1376; Ф. П-4. Оп. 56. Д. 21221.
[60] Об этом автору поведал Валерий Георгиевич Сербо, д. ф.-м. н., профессор ФФ НГУ.
[61] Кафе-клуб «Под интегралом» — дискуссионный клуб в Новосибирском Академгородке (президент д. ф.-м. н. А. И. Бурштейн), организованный в начале 1960-х гг. Закрыт в 1968 г. после фестиваля бардов, на котором выступил А. Галич.
[62] Борн М. — Румеру Ю. Б. 21.04.1961 // Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 114.
[63] Сцилард Карл Степанович (1901–1980) — математик. В 1930-е гг. эмигрировал в СССР, в 1937 репрессирован, работал в Туполевской «шарашке» вместе с Ю. Б. Румером. Впоследствии вернулся в Венгрию, руководил отделом в Математическом институте Венгерской АН.
[64] Сцилард К. — Румеру Ю. Б. 04.02.1971 // Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 327.
[65] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 21—75.
[66] Векуа Илья Несторович (1907–1977) — советский ученый-математик и механик, Академик АН Грузинской ССР (1946) и АН СССР (1958), президент АН Грузинской ССР (1972–1977). Герой Социалистического Труда (1969) Первый ректор Новосибирского государственного университета (1959–1965).
[67] Румер Ю. Б. Макс Борн (К восьмидесятилетию со дня рождения) // УФН. 1962. Т. 78, № 4. С. 695—699; Он же. Странички воспоминаний о Л. Д. Ландау // Наука и жизнь. 1974. № 6. С. 99–101; Он же. Неизвестные фотографии А. Эйнштейна // Природа. 1977. № 9. С. 108–111.
[68] Крайнева И. А., Черемных Н. А. Путь программиста / Отв. ред. А. Г. Марчук. Новосибирск: Нонпарель, 2011. С. 157.
[69] Муренко Д. И. Социальная активность научной молодежи Новосибирского Академгородка в 1957–1970 гг.: Дисс. … канд. ист. наук: 5.6.1. Новосибирск, 2022. С. 90–104.
[70] ТитляноваА. А. Рассыпанныестраницы.Ч.2. http://modernproblems.org.ru/memo/211-titlanova2.html; Шляпентох В. Страх и дружба в нашем тоталитарном прошлом. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2003. 254 с.
[71] Шестидневная война (5–10 июня 1967) — война на Ближнем Востоке между Израилем с одной стороны и арабской военной коалицией (Египет, Сирия, Иордания, Ирак, Алжир) — с другой. 10 июня Болгария, Венгрия, Польша, СССР, Чехословакия, Югославия разорвали дипломатические отношения с Израилем. Россия восстановила дипломатические отношения с Израилем в полном объеме в 1991 г.
[72] Пархомовский М., Харув Д. Сколько евреев эмигрировало из России и когда? [Электронный ресурс] Электрон. дан. [М.], 2016. URL: а http://berkovich‑zametki.com/2013/Zametki/Nomer1/ Parhomovsky1.php (дата обращения: 30.06.2016); Тольц М. Постсоветская еврейская диаспора: новейшие оценки [Электронный ресурс] Электрон. дан. [М.], 2016. URL: http://demoscope.ru/ weekly/2012/0497/tema01.php (дата обращения: 30.06.2016).
[73] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 464—465.
[74] Там же. С. 465.
[75] Юрий Борисович Румер: Физика, XX век. С. 396.
