Эта книга — своеобразная поэтическая антология, в которой автором названы имена большинства поэтов и писателей, воспевающих на все голоса эти заповедные места, с цитатами и выписками из их творений, а также даже — особая ценность — сохранившиеся или утраченные адреса их жилищ (исключая по сложившимся к тому времени правилам имена Гумилева, Василия Комаровского, Мандельштама, Вагинова, но их присутствие ощущается между строк безусловно).

Евгений Белодубровский

РАДОСТЬ ЖИЗНИ БЫЛОЙ…

Автор — известный петербургский писатель, краевед, последним достижением которого стало открытие в 2013 г. в Царском Селе под Петербургом новой улицы, получившей название «Анциферовская». Основной целью статьи является представление новых сведений о личных и профессиональных связях первооткрывателя «петербургского текста» русской литературы Н.П. Анциферова с известным литературоведом В.А. Мануйловым.

Заранее скажу, что ныне об Анциферове, как и о Пушкине, страшновато писать — невольно тянет на общие места. Не говоря уже о том, что и Пушкин, и Анциферов написали довольно подробно и поучительно о себе сами; их творческое наследие почти полностью доступно, учеными мужами прокомментировано, а «темные» места — объяснены… Разве что — судьбы их книг в потоке времени и пространства могут дать повод для беспокойства, да золотые крупицы из архивов… Но учесть крылатое выражению пушкиниста А.М. Эфроса, мол, что «пушкиноведение непременно лирично», то в отношении Николая Павловича к слову «лирично» я бы прибавил слово «живительно»…

Книги имеют свою судьбу — кто этого не знает, тот ничего не знает. Но далеко не все знают, что автор этого крылатого выражения поэт – Грамматик Теренциан Мавр, живший и творивший во II веке, – имел в виду не саму книгу, а каждую ее строку, которая имеет свою отдельную судьбу, задающую тон целой эпохе и жизни самого Творца. Как раз именно этим отличаются почти все книги и труды Николая Павловича Анциферова — то есть самая настоящая классика (школа). И в первую голову надо поставить чудом уцелевшие (и через годы и ссылки) и сохраненные петербургским художником и режиссером Алексеем Георгиевичем Штерном, сыном любимого ученика Н.П. Анциферова по т.н. «тенишевке» — медиевиста Георгия Александрови Штерна) – просторные, выверенные по фактам летописные мемуары Анциферова «Из дум о Былом», которые по жанру «воспитания чувств» прямо примыкают к «Былому и думам» А.И. Герцена, и конечно давным-давно известные пионерские труды Н.П. по краеведению, музееведению, родиноведению, топонимике и эскурсоведению — как полноправным наукам, о классической поэзии и прозе, от Пушкина, Лермонтова — до Блока и Анны Андреевны Ахматовой, что говорить… Но тем же счастливо «страдают» статьи, лекции, выступления Анциферова и даже рекомендательные очерки по вспомогательным дисциплинам. И каждая строка его мемуаров, книг, книжек, эссе, статей, очерков или рецензий, как говорится, — на вес золота, а по стилю, языку, подаче материала и владению источниками вкупе являют собою классический «петербургский текст», в топонимическом ареале самим же Н.П. Анциферовым и основанным… Короче, повторим, школа.

Прошедший год — опять же «пушкинский»! И не столько по волшебной «лампочке» Булгакова, сколь и правда по календарю нашлась-таки какая-то дата из жизни Пушкина, дающая нам (и властям зацепиться за «наше всё») право вновь преклонить перед ним свои мысли и перо (1799 — 2024, считайте сами). И, конечно, Николаю Павловичу Анциферову как «пушкинисту первой статьи» должно быть на этом празднике жизни (пускай и весьма далековатом) самое место. Ведь именно Анциферову, едва поселившемуся в начале 1920-х с женой и с малыми детьми в Царском, дано было по наитию и по мемуарам лицеистов и современников и по другим приметам определить место кельи Пушкина № 14 в полукруглом коридоре, где жили лицеисты. И, прежде всего, по окнам, откуда Пушкин мог видеть Бакунину и иных юных богинь с гувернантками, гуляющими по аллеям Лицейского сада. И мечтать. И делать им знаки. Много позже открытие Н.П. подтвердил «пушкинист из пушкинистов» Юрий Тынянов, посетив Лицей в 1937 юбилейном году (заметим, что имя Николая Павловича было среди подписавших некролог Ю.Н. Тынянова, умершего в Москве в декабре 1943 года; первым было имя Анны Ахматовой).

Конечно, перечислять все названия книг, вышедших из-под пера профессора Анциферова для краеведов и читателей «Топонимического журнала» нужды нет никакой. Каждая — событие, каждая открывает что-то новое в уже знакомом и привычном, не говоря и уже таящихся сквозь строки откровениях и наставлениях их Автора.

Но есть одна книга Николая Павловича, в которой ему, может быть не сознательно, удалось полностью исполнить завет стихотворца из древнего Рима, и она по всем статьям (время — место — эпоха) является венцом Н.П. Анциферова — как краеведа академической высоты, достойной быть переизданной в одноименной академической серии, рядом с «Душой Петербурга» и книгой «Из дум о былом»… Почему? Зачем? И так все ясно до точки… Ан нет, скажу больше и строже!!!

Эта книга — преодоление. Все в ней дышит не столько осуждением преступных деяний вероломных грабителей-чужеземцев (что еще долго, очень долго, полтора-два десятилетия будет будоражить наши души справедливым гневом и возмущением), сколько светлым, уверенным оптимизмом ее автора, предвидевшего быстрое восстановление… Именно такова, по воспоминания современников, друзей и коллег, была собственно и сама Светлая Личность и Вера Николая Павловича Анциферова.

«В нашу великую и грозную эпоху — пишет Н.П. Анциферов, предваряя свой труд — когда враг превратил в руины лучшие сокровища русской культуры, задача выяснения той роли, которую сыграли эти священные места в истории русской художественной литературы, приобретает особое значение… Когда-то Герцен вспоминал в «Былом и думах», как Михаил Бакунин, защищая осажденный пруссаками революционный Дрезден, советовал выставить на стены города Мадонну Рафаэля и другие шедевры Дрезденской галереи в полной уверенности, что немцы настолько образованы, что не будут стрелять по Рафаэлю».

Эта книга есть самая подробная академическая экскурсия (вы как будто слышите его мягкий музыкальный голос), в которой мы переживаем вместе с Николаем Павловичем историю этих городов, названий улиц, стиль, архитектуру и сложившийся быт их обитателей. Здесь же иллюстрации, где старинные виды и гравюры памятников (из коллекции Литературного музея) соседствуют с документальными кадрами военных фотографов 1944–1945 гг. Если сказать точнее, она по всем статьям представляет собой наипервейший и самый необходимый материал для начавшихся (буквально с первых месяцев освобождения) восстановительных работ…

Эта книга — своеобразная поэтическая антология, в которой автором названы имена большинства поэтов и писателей, воспевающих на все голоса эти заповедные места, с цитатами и выписками из их творений, а также даже — особая ценность — сохранившиеся или утраченные адреса их жилищ (исключая по сложившимся к тому времени неотчуждаемые имена Гумилева, Василия Комаровского, Мандельштама, Вагинова, но их присутствие ощущается между строк, безусловно).

 Я имею в виду вышедшую весной 1946 года в Москве в Издательстве Гослитмузея скромную книгу Н.П. Анциферова «Пригороды Ленинграда. Города Пушкин, Павловск, Петродворец».

…На первый взгляд она и внешне больше напоминает путеводитель и пособие для экскурсовода самого известного на сей момент в нашей стране автора, заложившего первоосновы этой области краеведения, Н.П. Анциферова. Но мало кому известно (а скорее всему до этой публикации — никому), сколько душевных сил, сомнений, страданий и мук самого личного характера пришлось ему перенести за два года (1944—46) чтобы эта скромная книга — сборник в 112 странниц убористого текста, книга-шедевр увидела свет (скажу в скобках прямо сейчас для т.н. «status quo», что то был прямой заказ от Главного управления культуры города и Смольного, требующих от всех служб как можно скорей приняться залечивать раны, принесенные войной, что тут говорить…) и сыграла живительную созидательную роль в будущем названных при городов — пригородов («genius losi») и как триумфальный победный факт биографии самого Н.П. Анциферова.

 С 1936 года Николай Павлович после последней трехлетней отсидки окончательно поселяется в Москве с женой Софьей Александровной, живет в безопасности открытым домом. По паспорту с постоянной пропиской, работает, как говорится, «по специальности» в Государственном Литературном Музее в почете и уважении. Печатается в столичной прессе, преподает, готовится к защите диссертации, дел по горло, принят в Союз Писателей (что дает прибавку на жизнь), открывает двери издательств, а дома его ждет Сонюшка, горячо любимая жена, счастье и соратница по науке… Больше того, подготовив при Музее ряд выставок и лекторий по истории Москвы — Герцена, Пушкина, Гоголя — о нем по городу идет молва, как об открывающем подобно Петербургу «Душу Москвы»…

Все так или почти так, помыслы ленинградцев чисты, проблема существует, но как Николаю Павловичу принять такое предложение? Ведь тогда ему придется вернуться в Ленинград, где он, в июне 1944 года в числе первых посетил город после полного снятия вражеской блокады на специальном самолете в борту в составе делегации столичных историков и музейщиков на предмет осмотра израненного войной города. И провел здесь три рабочих дня, а также по вечерам был у Лозинских, Толстых где повидал наконец своего пятилетнего внука — Мишу. В один из дней ему с большим трудом и волокитой ему удалось получить разовый пропуск — разрешение съездить на Смоленском кладбище к дорогим могилам. Это посещение оказалось для него сильнейшим испытанием. Три часа бродил он на пепелище среди запустения развалин и разбитых памятников и едва-едва с помощью сторожа нашел места захоронений своей первой жены, Татьяны и детей, умерших в 20-е годы; ужаснулся останкам могилы Блока без креста, наверное, вспоминая тот жаркий августовский день 1921 года, где он был здесь и вместе со всеми прощался с любимым поэтом и даже помогал людям ставить тот самый деревянный сколоченный «на скорую руку» — крест (сохранилась написанное карандашом письмо жене переданное им из Ленинграда по оказии написанное Н.П. как говорится по свежим следам). И пережив все это разом, он едва дожидается вылета в Москву, отказавшись от всех мероприятий и предложений о сборнике…

Конечно, Николай Павлович как историк архитектуры и как ученый — краевед, который своими трудами перевел т о п о н и м и к у из категории вспомогательных исторических дисциплин в разряд полноправной н а у к и, живущей отныне по своим законам наверняка сознавал, что предложение «по адресу» как многолетнему жителю Царского Села, историку архитектуры, знающему как говорится «на зубок» приметы каждого из перечисленных городов и селений вокруг с их дворцами, садами, парками, памятниками, был знаком каждый уголок и пригорок (и, по большому счету, к этой работе обязывало его членство в Правительственной «Комиссии по восстановлению…», председателем от Совнаркома был А.Н. Толстой). Но все-таки нет и нет, даже тогда, когда к этому вопросу подключился его коллега по работе в ранние довоенные времена в Пушдоме Виктор Андроникович Мануйлов, лермонтовед, человек безупречной репутации и так же, как и Николай Павлович, начинавший свой путь в науку как  пушкинист (это факт, по словам самого В. А. в одной из моих бесед с ним об Анциферове в Пушдоме на «таможенной» скамье » перед гардеробом (она и сейчас там, о, сколь она могла бы рассказать…) сближал их обоих друзей «отдельной статьей дохода»). Больше того, что именно Мануйлов вместе с Ольгой Берггольц и радио-журналистом Лазарем Мограчевым первыми из первых с отрядом красноармейцев на автомобиле ворвались в только-только что освобожденный от гитлеровцев Пушкин.

 Некоторое время назад в нашем Литературном архиве на Шпалерной мной была обнаружена короткая взаимная переписка двух друзей коллег (июль — август 1944 года), в которой Виктор Андроникович весьма дружески и терпеливо настоятельно советует Николаю Павловичу несмотря ни на что вернуться в Ленинград и как можно скорей приступить к работе над книгой.… Вот фрагмент ответа Николая Павловича, где содержится главная причина, которая не позволяет ему откликнуться на его добрый совет…

 Н.П. Анциферова — В.А. Мануйлову.

(Из Москвы в Ленинград)

11 августа 1944

Ваше письмо вновь подняло во мне «несбыточные мечты». Я решил же сразу ответить Вам, чтобы еще раз все обдумать. Вывод один — мне сейчас не под силу взять на себя эту работу и сломить намеченную здесь жизнь и работу. Я не хочу, чтобы у Вас осталось впечатление, что в Ленинграде я не должным образом отнесся к Вашему совету. Я считаю и теперь, что Вы правы, убеждая меня в том, что я должен принять участие в работе над пригородами. И все же мое решение не выполнимо. Я устал. Что-то должно преодолеть внутри — и нет сил. Еще раз я во всей полноте ощутил свою кровную связь с любимым городом, и вместе с тем, отойдя опять от него, не могу не сознаться, что он для меня лично уже кладбище, которое я должен посещать, но на котором жить не в силах…»

 Эта книга — пророческая, книга — судьба. Шутка сказать! В ней в почетном ряду поэтов-царскоселов целый разворот (с гаком…) с нескрываемым восторгом от Автора с обилием цитат отведен Анне Андреевне Ахматовой…. А год выпуска — 1946! Подписана к печати 19 февраля, тиражом в 10 000 экз., и уже в июне-июле сигнальный экземпляр (надо уметь читать рукописные пометы и даты на стандартной печатной карточке, гляньте ) поступил в фонд нашей Публички; вот уже 14 августа «на носу». Получается «по Анциферову, хотим мы этого не хотим: «не вырубишь топором» (да еще как посмотрят на это «совпадение» искушенная наука об Ахматовой), но то была последняя большая (почти итоговая) послевоенная публикация стихов Ахматовой в ту счастливую пору, когда ее Муза и перо и она сама возвращались к своему читателю после долгого и мучительного забвенья…[1]

В большом личном фонде Николая Павловича в Рукописном Отделе Публички сохранилась внутренняя рецензия-отклик, в которой ее автор, москвич, вполне благодушно принявший предложенный Анциферов текст книги «Пригороды Ленинграда…», все-таки не преминул попенять ему за Ахматову и даже немного «с душком» отдающим откликами и суждениями об Ахматовой долгих прежних не веселых лет: «… автор ( Н.А. Анциферов — прим. наше!), мол, справедливо считает Ахматову, в творчестве которой крайний индивидуализм и мистика достигают апогея. Затронув в своей работе тему отражения Царского Села в упадочной поэзии предоктябрьской поры, автору следовало бы, однако, соответствующие произведения подвергнуть детальной и развернутой критике…».

Да! Все правильно, как сказал один остроумный философ, мол, если надо объяснять — то не надо объяснять…», но для нашего случая больше подходит не менее крылатое: но все же, все же, все же (Твардовский). Добавим лишь, что ответственный редактор, допустивший этот текст до печати напропалую с «ахматовскими» страницами, литературовед, старший научный сотрудник ИМЛИ, будущий академик РАН Николай Леонидович Степанов (по воспоминаниям знавших академика не шапочно, он был страстным поклонником Анны Ахматовой), вскоре получит нагоняй и будет подвергнут остракизму партийной верхушкой своего института.

 И вот пришло 9 июня 1946 г. Николай Павлович присутствует (гостем из Москвы) в родном Царском Селе на открытии «Выставки по восстановлению…». От имени ленинградских ученых всех приветствовал Виктор Андроникович Мануйлов. Среди поэтов на трибуне — Анна Андреевна Ахматова[2].

Примечания

[1] Справедливости ради замечу, что самый авторитетный и признанный всем мировым сообществом ученый – исследователь жизни и творчества А.А. Ахматовой профессор Роман Давыдович Тименчик – не нашел в этой публикации стихов Анны Ахматовой ничего «пророческого», но «казус Степанова» действительно «имел место».

[2] Историк литературы, библиограф-архивист и знаток книжного дела той поры Георгий Гавриилович Суперфин (Бремен) сообщил нам, что по его источникам любая книга, отпечатанная в Москве в марте-апреле 1946 года по предварительному заказу, вполне могла появиться на прилавках книжных магазинов в Ленинграде в начале июня того же года.