СЕМЬ ИСКУССТВ

Вот какая ис­то­рия ходила в литературных кулуарах. Шли по Риге в пору «оттепели» Слуцкий и Самойлов, спорили. Неожиданно Слуцкий сказал: «Мы с тобой жили и работали в одной камере. А теперь двери открылись. И не путайся у меня под ногами». Самойлов упал в обморок. Вот такие шекспировские страсти без Шекспира. Слуцкий к тому же написал о нем «хорошо известен в узких кругах» и заканчивает тем, что «прикуривать даже не хочется от его огня».

Анна Тоом

«НЕ БЫЛО, НЕТ И НЕ БУДЕТ ВОВЕК»

Воспоминания об Александре Петровиче Межирове

Диалоги с поэтом

(отрывок)

(продолжение. Начало в № 12/2024 и сл.)

Так было всегда

10 января 2001

Александр Петрович. Анна, рад вам. Что у вас нового?

Анна. Я только что побывала в Москве.

Александр Петрович. Зачем на этот раз?

Анна. История Левиной гибели не дает мне покоя.[1] Я даже провела небольшое расследование, насколько это вообще возможно через тридцать с лишним лет.

Александр Петрович. Скажите, зачем вы хотите понять… как бы это сказать потактичнее..?

Анна. Не бойтесь, я не обижусь.

Александр Петрович. Нет, это не относится никоим образом к вам, это к Леве относится. Зачем вы хотите понять что с ним произошло?

Анна. Я всегда сую свой нос в неясности. Такой у меня профессиональный снобизм.

Александр Петрович. Это — не снобизм, это — просто профессионализм.

Анна. В свое время и Борис Слуцкий… он ведь до войны был следователем… тоже расследовал Левино дело. Неофициально. Ходил, спрашивал, сопоставлял, измерял даже… Но в последний момент что-то его остановило. Дознался ли, нет ли — не знаю. Я только знаю, что он, как и другие Левины друзья, считал Левину гибель неслучайной.

Александр Петрович. А основания?

Анна. Ну, во-первых, незадолго до случившегося уехал из страны и не вернулся Аркадий Белинков.[2] КГБ разыскивало его архив, и Лева, друг Белинкова с детства и к тому же его сосед по дому, естественно, попал под подозрение.[3] Это — политические обстоятельства, но есть и личные. Я звонила Дектору[4] в Израиль. Он мог бы послать меня куда подальше, но к его чести он со мной говорил. Он всю историю мне подробно изложил, ну, конечно, со своей позиции, в своей интерпретации. Он сказал мне так: «Отношения Лёвы и Юнны — аномальный симбиоз. Продол­жаться они не должны были». Заметьте: он использовал повелительную глаголь­ную форму НЕ ДОЛЖНЫ. Значит, их хотели разобщить.

Александр Петрович. Так обычно и бывает в литературных кругах.

Анна. Их ссорили.

Александр Петрович. Это не инкриминируется.

Анна. Но зачем так грубо?!

Александр Петрович. А это в характере людей.

Анна. Вы считаете, что об этом не стоит писать?

Александр Петрович. Такие существа как Лева редко встречаются в поэтической среде. Вот о чем стоит писать. А то, что литературный мир перемалывает людей, так это же было всегда! Вспом­ни­те Пушкина и Лермонтова — их просто застре­лили и все. Одного в расцвете сил, другого вообще в полудетском воз­рас­те. Для всечеловеческой каши это — рутина. Всем ясно: криминал присутствует. Но как это доказать?

Анна. Поэты к тому же вообще живут рисково.

Александр Петрович. Вот вы и попали в точку! Могли бы вы сказать, что Лева погиб по совокупности обстоятельств?

Анна. Да.

Александр Петрович. Это закрывает дело. Совокупность — невнятная ситуация. В ней многое недо­ка­зуе­мо. А если и доказуемо, то время уже все стерло и…

Анна. Вы правы.

Александр Петрович. … очень легко ошибиться.

Анна. И никого не хочется обижать: ни Дектора, ни врачей-психиатров, сыгравших свою роль в том запутанном деле. Ей они хотели помочь, для нее уже место в больнице приготовили, а что Лева нуждался в сострадании и помощи, они не желали видеть. Хорошѝ психиатры!.. Он для них был всего лишь помехой на пути восходящей, но заблудшей звез­ды.

Александр Петрович. Конечно. Но опять-таки это — обиход. Вспомните ситуацию Блока и Белого. Ужас же!.. Кто был фактическим мужем Любови Дмитриевны? — Мы этого уже никогда не узнаем. Потому что все настолько запутано… И они оба были высоко безумны. А супруга относительно добропорядочного Сологуба утопилась. И ничего. И даже никто не заметил. Ну, он страдал там… и все. Даже Толстой оказался не на высоте. К нему привели Шаляпина в самом расцвете сил. Он внимательно послушал несколько минут и сказал: «Нет-нет, он поет слишком громко». Он же не мог не понять, что имеет дело с гением?! Это — страшная среда! Но она иной быть и не могла. Если Микеланджело писал в официальные инстанции, что Леонардо — не про­фессионал, и не надо давать ему расписывать там… какой-то храм… то что же можно требовать от Дектора!

Мы смеемся.

Нет, ну надо же было додуматься! Леонардо — не профессионал!.. И не потому даже, что он ему завидовал, ведь он и сам был гений, а просто ради того, чтобы каша варилась и была горячей. При этом вспомните, как он жил, Микеланджело, — ведь он спал на том же камне, на котором работал, а питался хлебом и вином. Горячей пищи не позволял себе — считал, что у него мало времени и не хватит на все его замыслы. И эти замыслы, уже воплощенные, стали бессмертными. Да, письмо его против Леонардо — подметное письмо. Мы-то думали: Микеланджело — бог. Ан нет, человек. И такое сплошь и рядом. То, что произошло с Левой — обычная литературная бражка, но без нее не родились бы у Юнны строки

Снега выпадают и денно и нощно,
Стремятся на землю, дома огибая.
По городу бродят и денно и нощно
Я — черная птица и ты — голубая… [5]

Без такой смуты в среде творцов не было бы «Божественной комедии». «О, род людской!», — с горечью воскликнул Шекспир, но этот же род людской дал ему возможность написать «Гамлета». Не было бы ни Гоголя, ни Достоевского не будь так ужасна и страшна Россия. Весь ужас и всю благодать они выразили, глядя на окружающую жизнь. А в поколении, к которому принадлежали я и Лева, вообще была постоянная конфронтация. Вот какая ис­то­рия ходила в литературных кулуарах. Шли по Риге в пору «оттепели» Слуцкий и Самойлов, спорили. Неожиданно Слуцкий сказал: «Мы с тобой жили и работали в одной камере. А теперь двери открылись. И не путайся у меня под ногами». Самойлов упал в обморок. Вот такие шекспировские страсти без Шекспира. Слуцкий к тому же написал о нем «хорошо известен в узких кругах» и заканчивает тем, что «прикуривать даже не хочется от его огня».[6] Слуцкий — существо с элементами поэтического величия. Он как пророк вопиет к небесам. Самойлов, видимо, говорил ему какие-то либеральные вещи, которые тот знал с пеленок. Еще у Слуцкого есть стихотворение «Памяти Кульчицкого». В нем такие строки.

Я не жалею, что его убили,
жалею, что его убили рано,
не в третьей мировой,
а во второй.
Рожденный пасть
на скалы океана,
Он занесен континентальной пылью
И хмуро спит
в своей глуши степной.[7]

Помню, Поженян[8] даже закричал на меня: «Как ты можешь этим восхищаться?! Он же предает друга!» Это было всегда в литературном мире. И с Левой — ничего нового. Вы понимаете меня?

Анна. Да.

Александр Петрович. Все. Эпизод затерт. И не надо бросать его на потребу публики.

Я снова на ногах!..

19 июля 2001 г.

Александр Петрович. Я снова на ногах! И моя работа реально сдвинулась с места. Дело в том, что появилась девочка из Хабаровского университета, которая здесь подтверждает свой юридический лайсенс. Она мне все загрузила в компьютер. Это такое поколение, знаете… Я ведь в компьютере не понимаю ничего, я не умею его наладить… И вот благодаря ей у меня теперь есть четыре экземпляра текста! Три книги должны пойти в Москву и одна — в Нью Йорк. Это еще в перспективе, но я ее уже ощущаю. И я снова со­средоточен на своих бумажках, которые кроме меня никому не нужны. Ведь после «Выхожу один я на дорогу» ничего лучше не придумано. Или «Наедине с тобою, брат, хотел бы я побыть».[9] Разве что-то еще нужно после такого? Этот мальчишка за несколько лет создал национальную поэзию. Он каждый день писал гениальное стихотворение. Потом решил раз­влечься и его уби­­­ли на дуэли. Последние полгода перед смертью у него шли шедевры один за другим. Я проверял. Так что мои стихотворные хлопоты почти смехотворны.

Анна. И все-таки я рада, что вы снова за работой.

Александр Петрович. А как вы?

Анна. Суечусь. Шалит давление.

Александр Петрович. Откуда вы знаете?

Анна. А у меня такой приборчик есть, от него ничего не утаишь.

Александр Петрович. Может, этот совет покажется вам легкомысленным и даже огорчит, но я его все-таки дам: перестаньте мерить давление. Вот мне восемьдесят, а я не меряю.

Анна. Может, вы и правы. Ну, что об этом?.. Расскажите лучше о себе.

Александр Петрович. Что же рассказать?

Анна. Расскажите, как вы росли, о родителях.

Александр Петрович. Я родился в Москве в 1921-м году.[10] Отец мой закончил два факультета Петербургского Университета — юридический и медицинский. Был из меньшевиков. Во время войны пошел в ополчение. Заболел и уже не вернулся в строй. Знаю, что в эвакуации в Новосибирске его вызвали в НКВД и спросили, состоял ли он в БУНДе.[11] В старости он давал частные уроки латыни. Отца я называл на «вы», а маму на «ты». Мама окончила институт благородных девиц по факультету статистики. В конце тридцатых я закончил школу. Началась война — пошел на фронт. Призван я был на Западный фронт и под Ту­лой седьмого ноября я уже был ранен в обе ступни мелкими осколками мины. Потом — под Ленинградом, на Волхов­­ском фронте. В 1943-м году в феврале вступил в партию. Взводы коллективно принимали в партию. Они были недоукомплек­то­­ваны. А мы были недоучены. Мы и мечтать не могли об автоматах. Нам выдали берданки. Одно из военных воспоминаний: однажды немецкие танки вошли на дворы Кировского завода. Поездили там и ушли.

Анна. Почему немцы не взяли Ленингад?

Александр Петрович. Может быть, он был стратегически не нужен.

Анна. Вы прошли всю войну?

Александр Петрович. Нет. После второго ранения уже не воевал. Вернулся в Москву. Пошел учиться.

Анна. А где вы учились?

Александр Петрович. Я учился в литературном, учился в МГУ. В МГУ я был вольнослушателем: на лекции ходил выборочно, только сдавал экзамены. Я тогда работал в МГУ замредактора газеты «Московский Университет». Редактором был сын Тимирязева, большой чудак. Он за годы моей работы ни разу не пришел в редакцию. Студенты называли его «сын памятника». Однажды я провинился. Я взял в штат великого поэта Николая Глазкова.[12] Он был ужасен! Взял я его при условии, что он никогда не придет в МГУ. Рваный, пьяный… Но он все-таки однажды пришел. Заявился к главному бухгалтеру Университета и сказал: «Я работаю у Саши. Желаю ехать к матушке в Нижний Новгород, и прошу мне выдать жалованье за полгода вперед и мешок капусты». Бухгалтер понял, конечно, что что-то не то… Я бы мог попасть в тюрьму, но спас меня Ноздрев, освобожденный парторг ЦК. Власть у него была огромная — больше, чем у ректора. Он был талантливый физик, вынужденный заниматься партийной работой. Назначи­­ли. И еще один раз я провинился. Позвонили из ЦК и просили заказать статью о Тарле[13]. Я ее заказал, а когда получил, не стал читать внимательно, так и опубликовал. А там был призыв к «моральной демобилизации народа для отдыха после войны». И снова Ноздрев положил дело под сукно. Не дал ему ход. А с Тарле я подружился. И бывал у него в доме правительства на набережной. В кабинете у него стоял только стол. На нем — бумага и черниль­ни­ца с ручкой. Вся его огромная библиотека находились в со­седней комнате. В кабинете ему книг не надо было: он все держал в голове. Потом я устроился в другую газету. Была такая газета «Мостелеграф». Я там недолго верстальщи­ком работал.

Терроризм не для цивилизованных людей

5 октября 2001

11 сентября 2001 г. с башнями-близнецами[14] обрушилось моё представление об американ­ской действитель­ности. Она никогда не казалась мне безоблачной, но хотя бы можно было планировать будущее. До какой степени люди не посвящены в происхо­дящее и от себя не зависят — даже в этой, казалось бы, самой демократической стране, я раньше не понимала. Я потеряла покой. Ни о чем другом думать уже не могла. Я даже со студен­та­ми, приходившими ко мне лекции по детской психологии, обсуждала свои идеи переустройства общест­ва. Но вмешался Александр Петрович.

Александр Петрович. Ваши идеи романтические. А террор похож на покер. В основе покера лежит блеф. В основе террора тоже. Сильное государство должно уметь играть в такую игру. Одиннадцатого сентября произошло нечто чудовищное. Самая индустриально продвинутая, сказочно богатая страна оказалась инфантильной — не предсказала, допусти­ла теракт. Теракт, какому нет равных.

Анна. Вот я и думаю, что методы борьбы с сегодняшними террористами должны быть иными.

Александр Петрович. Анна, почему вы зациклились на этих террористах? Вы что, искренне верите, что сможете с ними бороться?

Анна. Да.

Александр Петрович. Это дело профессиональное. Вовлечены армия и тайная полиция. Вы полагаете, что можете быть в этой борьбе полезны?..

Анна. Да!

Александр Петрович. Ну, и темперамент у вас. Идею такую надо оставить. И желание организо­вать простых людей на борьбу надо забыть.

Анна. Я не могу.

Александр Петрович. Борьба с террором — не общественное предприятие, понимаете? Она не должна выхо­дить за рамки людей, посвятивших этому жизнь. Мои почти четыре года войны — все-таки опыт. Он что-то объясняет в этом аду. Особенно сегодня, когда так высоки технические достижения. Борьба с терроризмом — не простое дело. Терроризм вообще не для цивилизованных людей.

Анна. Но как же быть?!.

Александр Петрович. Во время войны существовали подразделения. Такие люди назывались чис­тиль­щики. Еще волкодавы. И было третье название, сейчас не помню. Это части, которые занимались подавлением и отловом. У немцев были школы, в которых террору и волкодавству учили. Если Верховная ставка проигрывала войну, они выигрывали. У них особое было мастерство. Пользуясь военной терминологией это люди, которые умели «качать маятник». Они способны отклоняться от пули, образно говоря. Они знали особые методы борьбы с самым страшным против­ником. Это — сверхсекретное и сверхпрофес­сиональное дело. Остальные — помеха. Любой человек со стороны, кто вмешается, будет помехой.

Анна. Вы думаете, и у американцев есть такие подразделения?

Александр Петрович. Я не сомневаюсь.

Анна. По-моему, американцы — неумехи.

Александр Петрович. Они просто мало воевали. Но мировое сообщество может здесь сыграть свою роль. Страны помогают друг другу, комплектуя спецподразделения для борьбы с террористами. Я уверен, что Америке помогает Израиль. А израильские спецподразделения самые сильные в мире. Да мало ли ещё кто… мы же не все знаем. И слава Богу, что такое знание не становится всеобщим достоянием. И не забывайте про богатство американских технологий. Это тоже очень важный козырь в борьбе с террором.

Анна. Хотелось бы верить. Ох, как неспокойно на душе…

Александр Петрович. Просто в вашей жизни это случилось впервые. Вы еще не оправились от шока. Надо заставить себя успокоиться. Отвлечься. Понимаете, наше время — это специфика смуты. Я очень советую вам прочитать роман Владимира Богомолова «В августе сорок первого». Второе название «Момент истины». Он пишет о части, которая подчинялась Сталину. Он — великий русский писатель. В романе огромное количество документов, которые он придумал. Это — вымысел, но гениальный. Их надо читать с неменьшим вниманием, чем сам роман. Майя Туровская сказала о романе: «Великая мистификация». Фактически роман о том, что Верховная ставка проиграла войну. Он потрясающе пишет природу. Действие происходит в Закарпатье, кажется. Кстати, «Иваново детство» — это тоже его рассказ, произведение огромной силы. По нему потом Тарковский снял фильм. Но рассказ мощнее.

Анна. Интересно, как они работают эти люди. Не в кино. В жизни.

Александр Петрович. Я помню в Гаграх изнасиловали племянницу одного очень крупного государственного и политического деятеля. Это произошло в конце сороковых годов. Мне рассказал об этом директор дома творчества. Он раньше был секретарем райкома Грузии. Были вызваны эти люди. Скорохваты! — Вот третье их название. Они были неприметны и общались только с маленькими детьми на пляже, спрашивали у них что-то. Это был их способ розыска — с использованием детей. Они быстро нашли. А сформирована когда-то их группа была для борьбы с крупнейшими немецкими агентами.

Анна. Ничего себе.

Александр Петрович. Анна, если мое слово что-то для вас значит…

Анна. Конечно, значит.

Александр Петрович. … так вот запомните все, что я вам сегодня сказал. И закроем эту тему навсегда.

После нашего разговора мне по электронной почте время от времени приходили сообщения о борьбе с терроризмом спецслужб всего мира. Это были «приветы» от Александра Петровича. Едва ли он добывал информацию сам, скорее всего, поручил кому-то из знакомых программистов. Было приятно, что он заботился обо мне так по-отцовски. Вот только я оказалась непослушной дочерью. Интересно, чтобы он сейчас сказал, узнав, что я уже несколько лет читаю лекции по проблемам терроризма в одном из военных университетов США? Вечерами за компьютером: одной рукой проверяю студенческие домашние задания, прибывающие из горячих точек земного шара, а другой — качаю коляску с годовалым внуком.

Иного пути нет

21 апреля 2002

Александр Петрович. Анна, спешу сказать, что вы — молодец!

Aннa. Понравилось?

Александр Петрович. Да. И дневники Антокольского[15] и книжечка Тоома[16] удались. В дальнейшем надо обратить внимание на ранние стихи Антокольского. Выдвинуть их на первое место. Тогда станет ясно почему Цветаева так высоко его ценила. Ведь Цветаева была высочайшего мнения о его стихах. Это — не шутка. Она же была нетерпима очень. Но его признала.

Aннa. А что скажете о Левиных стихах?

Александр Петрович. Лева — это очаровательный окололитературный поэт. Антокольский же — очень большой поэт, хотя еще не составленный. Составить настоящего Антокольского, найдя то, что, считается утерянным… это может стать сенсацией! Таких немного было поэтов. Ярослав Смеляков, Павел Васильев, Борис Корнилов. Смеляков от рождения был великий поэт, но этого уже никто не узнает. Многое из того, что написал Смеляков, просто пропало. Он сидел-сидел по лагерям и тюрьмам, потом попал на работу к какому-то фермеру финскому, потом попал к генералу Власову и работал у него в газете. Очень многих за такое убивали. А он для газеты человек был выгодный. Он же журналист замечательный, не только поэт. А стихи его я читал, даже когда их еще не слишком издавали… находил и читал. В его стихах есть высокая эротика. Не секс, а эротика. Клинический алкоголизм не разрушил ему сознания. Оно оставалось сильным и ясным. Он был очень умен и высоко благороден. И был весьма начитан. Не так, как Пунин[17], но все же… Павел Васильев, может быть, был гений. В двадцать шесть лет его расстреляли, а он уже создал целый пласт поэм. Странная она, русская литература. Поразительная страсть убивать исконно своих. Не только каких-нибудь… инородцев… евреев, а своих. У Эмки Манделя[18] об этом сказано:

Россия-мать, какое дело
Кому ты мать, кому — не мать.
Ты как никто всегда умела
Своих поэтов доконать.[19]

Сколько лет я ее изучаю и наблюдаю, русскую литературу, ничего в ней не меняется. Великое разнообразие гениев и трагических судеб. Возвращаясь к Антокольскому… его дневники издать — это сложная задача. И вы ее в немалой степени осуществили. Он был изуродован страхом, тяжким страхом, что не могло не сказаться на том, как он писал. Столько лет слышать «Попутчик!» не каждому по силам. Ведь это почти приговор и расстрел. А он был трусишка — дружил с ничтожествами, потому что их боялся. Впрочем, Сергей В. его по-своему любил. Наверно, любовью бандита. Антокольский его очаровал. Антокольский — истинный поэт. Я уверен, что однажды вы натолкнетесь на целый пласт текста… который остался в загашнике… и он выйдет на волю Божью, и тогда очень интересная фигура русской поэзии предстанет миру! Не случайно им написан с такой силой «Сан Кюлот». Клас­сическое стихотво­рение, могучее.

Анна. Я не успеваю ничего! Чтобы заниматься литературоведением по-серьезному, исследовать Антокольского, я должна от всего отвлечься. А как я могу отвлечься? Мне же надо на жизнь зарабатывать.

Александр Петрович. Элемент подвига всегда содержится в деяниях человека, занятого русской лите­ра­турой. Иного пути нет.

Анна. Расскажите, как движется ваша работа.

Александр Петрович. Я составил два тома. Они на девятьсот страниц. Надо теперь перекантовать их в трехтомник. А еще у меня груды набросков. Я храню наброски с 1940-го года. Среди них есть такие, что только прикоснуться и стишок получится. Но у меня ни времени, ни сил уже нет, как я высчитал. Появляется Елена Афанасьевна и начинает меня тянуть в свой шикарный апартамент. Лёля — сильный, бесстрашный человек. Категория смерти для неё не существует. Интересное она существо. Сколько живу, не пойму ее до конца. Вот она идет по городу. Вокруг магазины с витринами, в витринах щеночки. И она замечает, что один из них заброшен. Она идет к владельцу магазина и на смеси французского с английским убеждает его, что щенка обижают, что его надо спасать. Вот так причудливо мы живем. А вот вам на прощанье. Разыщите книжку «Граф Комаровский. Проза, стихи, письма». Издал ее Иван Лембах. Граф этот жил тридцать три года и все — в сумасшед­шем доме. Ахматова сказала о нем еще в 1912-ом: «Он гений». Он был красив, огромен, по учености никого с ним не сравнишь, разве что Святополка Мирского. А Мирский был историком мировой лите­ратуры. Знал множество языков. Но человек мятежный. Жил в Англии. Там вступил в Компартию. Ему этого показалось мало и он рванул в Россию, и вступил в Компартию СССР. Так его для порядка расстреляли. Зная, конечно, что он уникален. Такая вот жизнь. Другого в ней не было, нет и не будет.

Анна. Так ли уж?..

Александр Петрович. Не ободряйте меня.

Все идет в развал

9 мая 2002

Анна. Поздравляю вас с девятым мая.

Александр Петрович. Спасибо, тронут. Поразительно, что вы помните.

Анна. Ну, еще бы! Меня Женя Евтушенко вчера обругал. Возму­щался: «Как, — говорил, — вы посмели забыть такую дату?!»

Александр Петрович. Ну, это он погорячился.

Анна. Да он прав. И вообще он — молодец. Каждый год девятого мая едет на Брайтон Бич и принимает участие в шествиях ветеранов. Их уже немного осталось и он их поддерживает.

Александр Петрович. Замечательно.

Анна. А вы получили мои отрывки[20]?

Александр Петрович. О, да. И прочел со вниманием.

Анна. Что думаете об этом?

Александр Петрович. Интересно. Живо. Иногда с огрехами. Слово «мама» звучит неубеди­тельно в том контексте. Другая семантика. Иногда одно слово может испортить весь отрывок.

Анна. Вы точно заметили. Лева не называл Лидию Петровну мамой. Он обра­щал­ся к ней по имени. С самого раннего детства. Я обязательно поправлю.

Александр Петрович. Что же касается других персонажей текста, то я этим людям по жизни человек чужой. Это не значит, что они несимпатичны. Если мне что-то в них чуждо, то это не в упрек им. Они были против того государства, в котором мы жили. Я — нет. У нас разные миросозерцания. Я всю жизнь читал Пушкина, а Пушкин повторял: «Государство должно быть сильным, потому что все остальное еще хуже». Смотрите, что сейчас делается. Все идет в развал. Нет лидера. Помните, у Окуджавы «Мне надо на кого-нибудь молиться…»? Нефте­владельцы захватили страшную власть. Добром это не кончится. Разброд. Но это — мое мнение. А люди типа Каминской и Симиса никогда бы не при­няли то, что я говорю.[21]

Анна. А что вы скажете о студийцах фронтового театра Арбузова и Плучека?[22]

Александр Петрович. Все время думаю о них. У нас были хорошие отношения, но ощущалась чуждость друг друга. Так и должно было быть. Лева и Галич[23] были советские дэнди, а я кто? — Уличный человек.

Анна. Ну, что вы говорите?! Совсем иначе было в пятидесятые-шестидесятые годы. Вы — признанный советский поэт с «лица необщим выраженьем», у вас было положение. А кто Лева? — Литературный переводчик, при жизни не опубликовавший ни одного своего стихотворения? А кто Галич? — Автор скандальных песен, за которые его из стра­ны выгнали? Так что, не будем перегибать палку.

Александр Петрович. Аня, милая, если посмотреть исторически…

Анна. Смотрю. И вижу: у каждого своя сложная судьба. Вы разные. Но вы все — личности. И вы все — поэты. И не говорите больше о себе так. Вы меня этим обижаете.

Александр Петрович. Я тронут.

Анна. А у меня с редакторшей журнала «Слово» произошел конфликт. Она меня обманула.

Александр Петрович. Каким образом?

Анна. Она обещала в компьютерной версии журнала к моим статьям провести линки, чтобы их в Интернете можно было читать и свое обещание не сдержала. Я ей звоню. «Как же так?» — спрашиваю. Отвечает: «Слишком дорого для нас делать линки ко всем статьям». Я говорю: «Договор дороже денег». «Не спорьте! — возмутилась она, словно это я виновата. — Никаких линков не будет». «Значит, и материалов от меня больше не будет», — сказала я и бросила трубку. Ну что это, скажите? Завлекает, заманивает, лжет, а потом еще и хамит.

Александр Петрович. А я ее знаю! Она меня включила в редколлегию своего журнала, но я там только числюсь и ничего не делаю. Она особа своеобразная. У нее, знаете, есть псевдоним — Сван (swan, в пер. с англ. лебедь). Я написал на нее эпиграмму:

Поляризация резкая-резкая
Свойственна вам.
Светская дама и шмара одесская —
Шенкер и Сван.

Я ей это прочел. Она так орала!

Анна. На вас? Орала?! Как посмела-то!..

Александр Петрович. Вот такая она. Но человек, по-своему, незаурядный. Ей немало лет, а она работает архитек­то­ром в какой-то фирме в Манхэттане. Ведь это нелегко. И тянет изо всех сил журнал. Она — энтузиаст. Ну а манеры… что ж поделать?..

Анна. Обидно. Там страдали, сюда приехали и здесь от хамства редакторского не застрахованы.

Александр Петрович. Если б только редакторского! Загадочная страна. На огромной территории нет security (в пер. с англ. не обеспечена безопасность)! Все, что угодно может случиться среди бела дня. Как могли рухнуть два небоскреба?!.

Анна. Президент ничтожный.

Александр Петрович. Великих президентов здесь было не так много. Задано все Джефферсоном. Его проект Конституции — гениальная вещь со всеми оговорками, хотя и был он человек странный. Черных не любил. Однако обажал свою черную возлюбленную. Это же против всякой логики! Прочтите Консти­туцию. Ее читаешь и как-будто слушаешь Баха. Как написано! Это дивные звуки даже для человека, не знающего английский. Этот проект Конституции неправдоподобен. Я его все время перечитываю.

Анна. И Линкольн[24] уникальный был человек.

Александр Петрович. О, да. Личности здесь были, были, сегодняшним — не чета. Как можно было допустить трагедию в Нью Йорке? Какие-то силы действуют… Не надо было трогать мусульманский мир. И нашим в Афганистан нельзя было идти. Сколько потрачено времени, денег, сколько жертв!.. Вот тогда-то и начался сложный период в истории. И он продолжается. Он характерен еще и отсутствием национальных лидеров. Тяжелый наступил исторический период. Мировое сообщество свихнулось. Когда самолеты врезаются в торговый центр, это же — клиническое безумие!

(окончание)

Примечания

[1] Леон Валентинович Тоом (1921–1968) — переводчик эстонской литературы, а также современной европейской поэзии. Погиб при невыясненных обстоятельствах.

[2] Аркадий Викторович Белинков (1921–1970) — писатель, историк литературы. Студентом Литинститута им. Горького был арестован за свой первый роман «Черновик чувств» и приговорен к восьми годам лагерей (1944). За произведения, написанные в заключении, по доносу дополнительно осужден на 25 лет. Амнистирован (1956), впоследствии реабилитирован. В 1968 г. не вернулся в СССР из поездки в Венгрию, откуда эмигрировал в США.

[3] Подготавливая свой отъезд на Запад, А.В. Белинков передал архив не Л.В.Тоому, а Михаилу Львовичу Левину (1921–1992) поэту и физику, у которого этот архив хранился много лет, не вызывая подозрения властей.

[4] Феликс Адольфович Дектор (1930–2020) — литературный переводчик. Был единственным свидетелем гибели Л.В. Тоома, и в московской поэтической среде его упрекали в том, что он её не предотвратил. В 1975 г. эмигрировал в Израиль.

[5] Юнна Мориц. «Лоза. Книга стихов 1962-1969». Москва: «Советский писатель», 1970. Стр. 31.

[6] Борис Абрамович Слуцкий (1919–1986) — поэт, переводчик; участник ВОВ. См. «Тарусские страницы». Калужское областное изд-во. 1961. http://vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/LITRA/SLU1_W.HTM#1_14

[7] Библиотека русской поэзии. https://libverse.ru/slyckii/m-v-kylchitskii.html

[8] Григорий Михайлович Поженян (1922–2005) — поэт, сценарист, участник ВОВ. Автор слов к песням, ставшим хитами «Мы с тобой два берега у одной реки» (1959), «Если радость на всех одна» (1962).

[9] М.Ю. Лермонтов. «Завещание». Избранные произведения в двух томах. Т.2. сс. 68-69. Большая серия Библиотеки Поэта. Москва-Ленинград: «Советский писатель».

[10] В соответствии с метрикой, год рождения А.П. Межирова 1923.

[11] БУНД — еврейская социал-демократическая политическая партия, боровшаяся за еврейскую национально-культурную автономию. Существовала в России, Литве и Польше в 1987 — 1949 гг..

[12] Николай Иванович Глазков (1919–1979) — поэт, переводчик, киноактёр эпизода, одна из самых экстравагантных фигур литературной Москвы второй половины ХХ века. Сведения, подтверждающие воспоминания А.П.Межирова, можно найти в эл. ресурсе

https://ru.wikipedia.org/wiki/Глазков_Николай_Иванович).

[13] Евгений Викторович Тарле (1874–1955) — историк, академик АН СССР.

[14] 11 сентября 2001 г. четыре американских пассажирских авиалайнера, захваченные организацией исламских экстремистов «Аль Каида», совершили атаку на государственные и знаковые объекты США: башни-близнецы Всемирного Торгового Центр в Нью Йорке, Пентагон и Белый дом в Вашингтоне.

[15] Павел Антокольский. Дневник. 1964-1968. Санкт Петербург. Издательство «Пушкинского фонда». 2002. Составление, предисловие и комментарии А.И. Тоом; с приложением воспоминаний А.Л. Тоома.

[16] Леон Тоом. Встреча с миром. Стихи. Избранные переводы. Москва. Издательство «Грааль». 2002. Составление А.И. Тоом

[17] Николай Николаевич Пунин (1888–2953) — выдающийся русский историк искусства, художественный критик, педагог.

[18] Наум Моисеевич Коржавин (фамилия при рожд. Мандель; 1925–2018) — поэт; работал и в других жанрах литературы. В годы борьбы с космополитизмом, будучи студентом Московского Литинститута им. Горького, был арестован, обвинен в антисоветской деятельности и сослан в Сибирь; амнистирован (1954), реабилитирован (1956). Эмигрировал в США (1973).

[19] Коржавин Н. В соблазнах кровавой эпохи. Воспоминания в 2 кн. Книга 1. Стр. 165. 2007.

[20] В 2002 году были опубликованы главы из документальной повести Анны Тоом «Расскажите мне о Леоне Тооме»: «История одной фотографии». В журн. «Слово», № 34, стр. 192–197; «Ночь ошибок». В журн. «Слово», №37, стр. 154–159; «Он был из тех, кто входил последним». В журн. «Грани», № 201, стр.140-147. Эти и другие еще неопубликованные главы были отправлены автором А.П. Межирову.

[21] Дина Исааковна Каминская (1919–2006) — советский адвокат, правозащитник. Константин Михайлович Симис (1919–2006) — юрист-международник; ее муж. В СССР семья подвергалась преследованию и эмигрировала в США (1977).

[22] Фронтовой театр Алексея Николаевича Арбузова (1908–1986) и Валентина Николаевича Плучека (1909–2002) был создан во время ВОВ из руководимой ими с 1938 года молодежной театральной студии. Во фронтовом театре работали девушки и те парни, которым по состоянию здоровья было отказано в мобилизации в действующую армию: Александр Галич и Леон Тоом.

[23] Александр Аркадьевич Галич (имя при рожд. Александр Аронович Гинзбург; 1918–1977) — поэт, драматург, сценарист; один из основателей жанра советской авторской песни. Эмигрировал во Францию (197).

[24] Авраам Линкольн (1809–1865) — 16-й президент США (1861–1865), национальный герой американского народа. Его президентская деятельность привела к созданию Республиканской партии, появлению в стране трансконтинентальной железной дороги, связавшей между собой восточное и западное побережье материка, и отмене рабства. Первый убитый президент США.