И икигай. Икигай это четыре понятия — нравится, получается, полезно для людей и хорошо оплачивается. Если вам нравится секс, он у вас получается, он полезен и хорошо оплачивается, то вы не просто проститутка. Вы проститутка-икигай, то есть счастливая проститутка. У вас есть причина жить, как можно перевести «икигай». Хотя японцы в книгах про икигай приводят примеры не проституток, а счастливых медсестёр и учителей рисования. В России я таких не встречал.…
ВИТРИНА
Рассказы
Т р а д и ц и и с ч а с т ь я
У многих наций есть традиции, которые они называют одним непереводимым словом. Например, у датчан есть «хюгге».
Хюгге это плед, шерстяные носки и шарф, шерстяной фарерский свитер, фарфоровая чашка с какао, снег за окном, широкий подоконник, горящие в комнате свечи, запах ванили… А ещё зефир, свежая выпечка с джемом, марципановый торт, немного друзей, настольные игры и — хюгге! И лежит счастливый датчанин на своём широком подоконнике, укрытый уютным кашемировым пледом, держит двумя руками горячую кружку, слушает разговоры ни о чём, улыбается… Счастье? Счастье… Я у себя в подъезде зимой часто вижу такого датчанина — тоже счастливый, тоже на подоконнике, весь в шерсти, кружка стоит, тишина… Пахнет, правда, не ванилью и даже не марципаном. Хюггем пахнет.
У другой скандинавской нации, шведской, есть «лагом». Это умеренность, гармоничность и спокойствие, ничего вычурного и оригинального. Чувство равновесия во всём. Если кто ещё помнит ИКЕА, то это — лагом. Уголок для чтения у окна, когда на улице метель — лагом. «Если нельзя купить радость, купите пирожное» — лагом. «Зачем нам третий стул, если мы живём вдвоём?» — лагом. И, конечно, широкий подоконник, свечи, какао, выпечка, свитер, плед… Говорят, этот шведский лагом пошёл от викингов. Они сидели у костра и пили из рога, передавая его друг другу. Каждый выпивал именно столько, сколько нужно, ни больше и ни меньше. «Мне достаточно» — вежливо говорил викинг и передавал ёмкость товарищу. У нас в России тоже есть лагом — когда три русских викинга выпивают, ни один из них не выпьет больше другого, потому что чревато. А шведов я как-то видел на футбольном чемпионате. Пили они не сколько нужно, а сколько есть и ещё столько же. И — лагом в стол…
У странноватых японцев таких понятий целых три — «ваби-саби», «момидзи» и «икигай». Ваби-саби это простота, неяркость, одиночество, любовь к старым вещам. Если вы утром влезаете в тренировочные штаны с отвисшими коленями, включаете ламповый телевизор, пьёте чай из треснувший кружки, которая досталась вам от дедушки и телефон у вас кнопочный из прошлого века, вы не безденежный россиянин средних лет. Вы — адепт ваби-саби. Да, обязательно широкий подоконник и, для настроения, дождь за окном. Окно деревянное, никакого пластика. Ваби-саби — умение находить комфорт в старине…
С момидзи сложнее. Момидзи это счастье сезонное. Если коротко, это любование осенними клёнами. Когда момидзи наступает, делать ничего нельзя, да и невозможно. Надо срочно брать корзину, набивать её сыром, вяленым мясом, термосами с чаем, бутылочками сакэ, сборниками хокку и… Вперёд, к природе! Валяетесь под деревом, выпиваете, закусываете, читаете стихи и любуетесь красными листьями. Единственный минус — отсутствие подоконника. Я всё это делал прошлой осенью под городом Солнечногорском. Если б я знал, что занимаюсь японской ясностью и осенней прозрачностью, как называют момидзи сами японцы, что это именно момидзи, а не запой, как назвала моё времяпровождение жена… «Красный клён… Я не хочу разговаривать, Иди к пруду.» — это написанное мною в тот период хокку. Больше хокку я никогда не писал. Но уже скоро покраснеют клёны, так что всё может быть, были бы деньги. А с другой стороны — если будут деньги, зачем ждать красных листьев? Я, слава Богу, не японец…
И икигай. Икигай это четыре понятия — нравится, получается, полезно для людей и хорошо оплачивается. Если вам нравится секс, он у вас получается, он полезен и хорошо оплачивается, то вы не просто проститутка. Вы проститутка-икигай, то есть счастливая проститутка. У вас есть причина жить, как можно перевести «икигай». Хотя японцы в книгах про икигай приводят примеры не проституток, а счастливых медсестёр и учителей рисования. В России я таких не встречал. Я, если честно, и проституток в России давно не встречал, потому что пожилой и лагом. «Если нельзя купить проститутку, купите пирожное». Так что возвращаемся к скандинавскому счастью.
Вот за что мы любим финнов? За то, что их счастье — «калсарикянни» — очень похоже на русское. Гоша из «Москва слезам не верит» был в калсарикянни, где его и нашёл Николай. Здесь всё ясно по переводу — «калсари» — кальсоны, «кянни» — пьянство. Вместе — «пить в одиночестве дома в нижнем белье, не собираясь никуда выходить». То есть одинокая пьянка в трусах. В России некоторые часто позволяют себе такую радость, что роднит их с финнами. Всё-таки бывшая наша земля… А многие вообще всю жизнь живут в калсарикянни и даже говорят по-фински под конец этого мероприятия, чем очень раздражают родственников. Может, прав был Ленин, подарив Финляндии независимость — не хватало нам ещё и финских алкашей… Своих девать некуда.
В Таиланде есть «сабай», целая философия счастья и удовольствия. Зачем делать сложную работу за большие деньги, если можно делать простую за маленькие? Охранник магазина «Всё для вязания» это сабай. Спасатель на пустом пляже тоже сабай. Депутат Государственной Думы это вообще сабай-сабай, потому что это удовольствие, спокойствие, комфорт да ещё и деньги немаленькие. А если таец устаёт, он вкусно кушает, идёт на берег, садится, закуривает самокруточку и представляет, как мимо плывут трупы его врагов. А если самокруточка большая и серьёзная, то он притворяется трупом своего врага, проплывает мимо и видит себя, сидящего на берегу. Мир вечного спокойствия в потоке Вселенной, или просто — сабай… У нас тоже есть сабай и за самокруточку можно лет 5 делать простую работу за маленькие деньги на общем режиме.
«Маньяна»… Это Испания, Аргентина, Португалия, Мексика… Тут есть дословный перевод — «завтра», но на самом деле это слово означает «Я сижу и пью кофе, читаю спортивную газету, смотрю на проходящих девушек… Скоро сиеста, я пойду домой и закрою ставни… Я обязательно сделаю то, что вы просите, но… Маньяна!». То есть — «когда-нибудь». И это касается всего — срочной операции, объявления войны, вызова сантехника… «Аста маньяна!» это «До завтра!», но в принципе это «Идите на…». Ну не любят ребята из этих стран перегружать свой мозг делами. Он и так у них перегружен. Футболом.
Еврейский «осим хаим» немного похож на «маньяну». «Что делаешь, Мойша?». «Осим хаим! Живу и наслаждаюсь!». Но… «Абрам, я где-то потеряла шекель!». Всё, осим хаим кончился. Вся большая еврейская семья тщательно ищет шекель. Сегодня суббота и ничего нельзя делать, тем более искать деньги? Господи, ну пусть везде будет суббота, а у нас четверг! Нашёлся? Радуемся! Снова осим хаим! И смеётся Господь на своём облаке над народом, который он избрал и который он почему-то любит… Осим хаим — столик на улице, чашечка кофе, тишина, умные хорошие дети, еврейская жена, ослепительное солнце и синее небо… И улыбающийся Господь, и найдённый шекель…
Исландский «глюггаведур»… В Исландии ослепительного солнца и синего неба не бывает, поэтому когда исландец перед уходом на работу смотрит в окно, то часто решает никуда не ходить. Сегодня глюггаведур, думает исландец. Уютная исландская непогода, на которую лучше смотреть в окно, сидя на подоконнике… Ну нет счастья у северных народов без широкого подоконника!
И хорошо всё-таки, что Господь избрал именно евреев, а не исландцев. Представляете, как читали бы мы «Ветхий Завет»? «… и сказал Господь Гудмундуру-Сольвейгу Сигурдсдоттиру: поднимись на вершину Эйяфьйатлайокудля и обозри с вершины земли исландские, и Хваннадальсхнукюр, и Ватнайекюдль, и Тунгнафеллсёкюдль, и Стиккисхоульмур…». Батюшки с дьяконами сломали бы себе языки, да и сам Господь тоже…
А что с традициями счастья в других странах? У американцев есть «майндфулнесс». Это очень сложно, что-то типа «Если ты смотришь на свои ботинки, то твой мир это ботинки». Платное американское счастье от дорогого психолога… У норвежцев — «фрилуфтслив», единение с природой. У голландцев — «никсен». «У-вей» у китайцев. «Сига-сига» в Греции.
А вот у англичан такого слова нет. Они просто сидят у камина, едят овсянку по утрам, мажут своих собак фосфором и отпускают их бегать по болотам. Туманное английское счастье…
А что мы? Конечно, у нас есть традиции счастья и есть такое слово. Они странные, эти традиции. И вроде бы далеки от счастья, но… Без этого слова, без этого состояния русского счастья быть не может. Слово это тоже не переводится на другие языки и обозначает очень многое. И хюгге, и лагом, и сабай, и глюггаведур, и даже собаку, воющую на болоте.
Взять томик Достоевского, читать и страдать, и плакать, и пить водку, и перенести все дела на потом, а сегодня — неясная душевная боль и томление… «Группа крови на рукаве…».
И сидеть в трусах, и звонить бывшим, и жаловаться, и смеяться, и Цоя погромче сделать, чтоб соседи тоже прониклись…
Потому что — тоска.
А ещё скоро осень и красные клёны. А потом зима и белые снеги. И весна и талые воды. И лето и синее море. Авось проживём!
«Авось», кстати, на другие языки тоже не переводится.
И не нужны нам никакие широкие подоконники с кашемировыми пледами и марципановыми тортами.
Только тоска и авось.
И немного синего моря…
В и т р и н а
Часов в 11 утра, возвращаясь домой из магазина, Мурашов вдруг остановился у большой зеркальной витрины магазина одежды. Зачем остановился… Сто раз проходил, не останавливаясь, а сейчас… Как будто сказал кто-то: «Стоп! Остановись и взгляни!». И он взглянул… Там, в витрине, в отражении, торчал неказистый пожилой мужичок с пакетом в руке, явно выпивающий, с редкими седыми волосами, многодневной небритостью и усталыми выцветшими глазами. А смотрел на него молодой парень, лихой и весёлый, и это был, к сожалению, один и тот же человек…
«Да не может быть…» — подумал Мурашов: «Вообще не я…». Он даже подпрыгнул, чтобы убедиться, что это не он, но отражение тоже подпрыгнуло, звякнув пакетом. «Это витрина, не зеркало, она искажает.» — подумал Мурашов: «Я так не выгляжу… Там старик какой-то, а я…». Кольнуло сердце, Мурашов достал из пакета бутылку пива, открыл, сделал долгий глоток и снова посмотрел на отражение. Ничего не изменилось — на него смотрел всё тот же неопрятный мужичок, морщинистый, одутловатый, в дешёвой одежде не по размеру и с шеей, выдававшей немолодой возраст. «Кашне надо купить.» — подумал Мурашов: «Но когда я так постарел? Я ж ещё вчера…». Но что такого было вчера, Мурашов не знал. Да и не было вчера ничего.
Настроение испортилось и так хорошо начинавшееся яркое весеннее утро превратилось в серое и осеннее, ещё и дождь пошёл. Мурашов допил пиво, поставил бутылку возле урны, сгорбился и пошёл дальше. Даже походка у него изменилась — до встречи со своим отражением он нормально шёл, почти гарцевал, а сейчас и колени не сгибаются, и пошаркивать начал, и подагра как будто вылезла.
Он брёл по своей родной улице, на которой прошла вся его жизнь, брёл домой, в квартиру, в которую 60 лет назад молодые мама и папа принесли его из роддома. Из этой квартиры он ходил в садик и в школу, отсюда ушёл в армию и сюда возвратился, здесь он праздновал все праздники и сюда приводил случайных женщин, которые через некоторое время бесследно исчезали. Да и единственная жена, Маринка, тоже исчезла как-то незаметно…
«День рождения отмечал, 25 лет, совсем недавно…» — размышлял Мурашов: «Боря был, гитару мне подарил, а Маринка одеколон… Хорошо посидели, стол шикарный мама накрыла, бутылок пять выпили, за добавкой бегали… Что, 35 лет прошло? И где гитара?».
Зайдя домой, Мурашов сразу направился в ванную, где у него висело зеркало, но на стене было только светлое пятно, а на полу валялись осколки. «Плохая примета…» — вспомнил Мурашов и пошёл на кухню пить пиво и смотреть в окно. Но пить вдруг расхотелось, он даже бутылку открывать не стал. Канувшие в небытиё 35 лет жизни ворочались где-то в области сердца и мешались, скреблись там, а потом неожиданно вылезли и уселись напротив. Блёклые, едва различимые, скучные, потерянные и Мурашов посмотрел на них с безразличием. «Вообще нас не помнишь?» — спросили 35 лет и Мурашов помотал головой. «А мы были! Сын у тебя родился во время нас, родители умерли… Давай, давай, вспоминай!» — прошедшие годы взяли бутылку, открыли её об стол и поставили перед Мурашовым. «А где гитара, мне Боря на 25-летие подарил?» — Мурашов отхлебнул пива, закурил и продолжил: «И, кстати, открывалка есть, мебель портить не надо.». «Тебя только гитара интересует?» — ухмыльнулись годы: «А сын? А Маринка? А друзья твои?». «А чего сын? Всё нормально у него. Наверное… Я ж его не видел сколько… А друзья исчезли… Так где гитара?». «Ты гитару у Лёхи забыл, в 95-ом. Может, про Маринку спросишь? Умерла она…». «Умерла…» — равнодушно сказал Мурашов: «Лёха тоже умер, наверное… Пропала гитара. Ну и зачем вы вылезли? Не было вас и не было…». «Мы-то были. Тебя не было.» — годы встали и прошлись по кухне: «Не жалеешь? Нас, себя?». «Чего мне вас жалеть? Денег жаль, на вас потраченных…». «Так ты только на себя тратил. На, почитай.» — 35 лет протянули Мурашову несколько листочков: «Записка от Маринки, перед смертью написала, в больнице уже. Она ж только тебя любила… И ты её любил, вспомни. Она так тебя ждала, ты даже не позвонил… А это рисунки сына. В садике рисовал, когда маленький был. Везде — папа, папа, папа… А папе по хрену.». Мурашов листочки взял, но смотреть и читать не стал, положил на стол. Маринку он действительно любил когда-то, но забыл, когда, а сыну звонил года три назад. Где-то он услышал, что дети должны родителей обеспечивать и можно на алименты подать, чтоб сын платил, но сынок даже не дослушал, трубку бросил и больше не отвечает. Заблокировал, наверное. «Алименты…» — ухмыльнулись годы: «Ему год был, когда они ушли от тебя… А ты за всё время один раз позвонил, алименты требовал… Сука ты, Мурашов!». «Так и вы суки, вы ж мои…» — ответил Мурашов: «Кстати — я пять тысяч года два назад заныкал куда-то, не нашёл до сих пор. Вот куда заныкал, это же при вас было?». «Ты родителей забыл, на могиле не был ни разу, а про пять тысяч помнишь…» — годы снова уселись напротив: «В комнате, в нижнем ящике стола, на дне, под хламом всяким…». Мурашов помчался в комнату и вернулся через минуту с пятитысячной купюрой. «Давай съездим на кладбище. Родителей навестим, Маринку, цветочки купим…» — предложили годы. «Съездим.» — ответил Мурашов: «Но без вас. Всё, пошли вон. Надоели.». «Куда ты нас выгоняешь?» — удивились годы: «Мы твои…». «Где были, туда и возвращайтесь! Или я вас в окно выкину…». «Если выкинешь, помолодеешь на 35 лет, но…» — что «но», Мурашов не дослушал. Он распахнул окно, схватил годы в охапку, поднатужился, вытолкал их наружу и отпустил. «Дурак ты, Мурашов!» — успели сказать годы и исчезли. Мурашов улыбнулся, высунулся и посмотрел вниз. Там ничего не было, только лужи и старушка-соседка выходила из подъезда.
Он сел на подоконник, хотел взять пива, но опять кольнуло сердце и закружилась голова. Мурашов подставил лицо свежему воздуху, снова взглянул вниз и закрыл глаза. Из темноты на него смотрела Маринка, красивая, молодая, а за её спиной стояли его родители. «Обнять бы…» — подумал Мурашов и протянул к ним руки…
Удар об асфальт был громкий, звонкий и упал Мурашов прямо перед еле идущей старушкой-соседкой. Она не испугалась, вздрогнула только и перекрестилась. «Господи, чуть меня с собою не забрал, ирод…» — старушка подошла поближе: «Это ж этот, с 7 этажа… Смотри, как помолодел, не узнать… Кому ж теперь квартира достанется?».
Она посмотрела наверх, на открытое окно, из которого выпал Мурашов, нагнулась, вытащила из его кулака торчащие пять тысяч, аккуратно обошла труп и пошла дальше.
А в магазине одежды неожиданно треснула большая зеркальная витрина, куда Мурашов полчаса назад смотрелся. Но это, наверное, совпадение.
З У Б Н А Я Щ Ё Т К А
Зубная щётка уже давно привыкла к одиночеству. Она даже научилась находить преимущества в такой жизни — во-первых, просторный пластиковый стаканчик без соседей, пусть не очень чистый, но она же понимает, что Хозяин мужчина и не знает, что там смертоносные микробы на дне заводятся… Во-вторых, зубная паста только для неё одной — часто, конечно, засохшая, ведь колпачки у этой породы людей всегда бесследно исчезают… Она вообще подумывала, что и весь ванный мир принадлежит только ей, хотя там жили ещё бритва, одеколон, мыло и полотенце, но эти предметы не часто, но менялись, а она была долгожительницей. Да что говорить — зубная щётка пережила даже крем для рук, вместе с которым здесь и поселилась!
Подруги, правда, у неё изредка появлялись — розовые или беленькие, с яркими разноцветными щетинками, а одна, вся в блёстках и с красивой надписью, продержалась около месяца. Хозяин по утрам смотрел на них хмуро, доставал из стаканчика и забывал ставить обратно, а иногда просто забирал и уносил куда-то в сторону кухни, где, наверное, находился рай зубных щёток. А с той, которая в блёстках была и с надписью, Хозяин вообще некрасиво поступил — взял, ботинки ею почистил и в раковину бросил. Потом какая-то девушка вся в слезах забежала, схватила её и исчезла навсегда. Зубная щётка даже всплакнула, так жалко было расставаться… И снова наступало одиночество. Были и сложные времена — как-то вечером, например, на полочке вдруг появилась надменная и пафосная электрическая зубная щётка, а долгожительница отправилась в тёмный шкафчик, где и проплакала недели две рядом с новой, но совершенно невостребованной пилочкой для ногтей. Пилочка её успокаивала, просила потерпеть, приводила в пример себя, свою никому ненужность в этой жизни, говорила, что это всё временно, что Хозяин побалуется электрической и вернётся к ней, к испытанной старой щётке. Так всё и вышло — она вернулась в свой стаканчик, а электрическое чудо отправилось в тёмный шкафчик к пилочке.
А как-то к ней в стаканчик подселилась очередная беленькая подружка и зубная щётка почему-то сразу решила, что это надолго. Вскоре им поменяли стаканчик с пластмассового на керамический, зубная паста теперь была всегда закрытой, а вокруг появилось много разных интересных предметов непонятного предназначения. Подружка постоянно менялась — то она была беленькой, то зелёненькой, то худой, то полноватой, но Хозяйка у неё была одна и та же. Хозяйку, кстати, зубная щётка побаивалась — пару раз эта девушка пыталась отнести её на кухню, но выручал Хозяин, отнимал, ругался, подравнивал маленькими ножницами щетинки, мыл и ставил обратно в стаканчик. И подружкина Хозяйка смирилась.
А через много-много дней, после страшного и пыльного ремонта их ванного мира, который они пережили на кухне, к ним в стаканчик неожиданно пришла маленькая и забавная зубная щёточка с рисунком котёнка на корпусе…
Щёточка эта росла, меняла цвета и рисунки, пользовалась сначала только детской зубной пастой, потом перешла на взрослую, была очень сообразительной, никогда не выскальзывала из ладошки своей Хозяйки и очень быстро стала большой. И её милая Хозяйка выросла, и однажды забежала, счастливая, в ванную, схватила свою щётку и пропала. Они расстроились, конечно, сильно, но погоревали и снова стали жить вдвоём, как прежде. Хотя по маленькой и забавной зубной щёточке очень скучали…
А потом исчезла Хозяйка её подруги… Грустный постаревший Хозяин заходил в ванную, но зубы не чистил, просто смотрел в зеркало и уходил. А как-то вечером зашёл, взял щёткину подружку, постоял и ушёл вместе с ней на кухню. Зубная щётка поняла, что Хозяйка больше не появится и её подруга отправилась в рай…
Вскоре в ванной, рядом с её керамическим стаканчиком появилась простая кружка, куда хозяин на ночь клал зубные протезы. Зубной щёткой он пользовался уже редко, но она не огорчилась — чистить протезы было совсем неинтересно. Да и Хозяин стал уже не тот — руки у него ослабели, умываться он почти перестал и частенько забывал, зачем нужны эти искусственные челюсти. А потом он вообще прекратил заходить в ванный мир. Женщина какая-то заходила, но очень редко и только для того, что бы помыть руки.
Так и жили они — зубные протезы в кружке без воды и высохшая старая зубная щётка, которая уже не знала, зачем живёт.
А через время в их ванном мире последний для них раз зажёгся свет. Зашла бывшая Хозяйка маленькой зубной щётки — она изменилась, потолстела и подурнела, но зубная щётка её всё равно узнала — по голосу. «Дай мне пакет!» — крикнула она кому-то и ей протянули пакет для мусора: «Тут хлам один…».
Честно прожившая свой век зубная щётка не обиделась, что её назвали хламом. Она уже всё поняла и тихо радовалась предстоящей встрече со своими подружками. И с той маленькой и забавной зубной щёточкой…
С рисунком котёнка на корпусе.
