В поселке все, кто мог, высыпали на пляж, стараясь ухватить последнюю возможность искупаться в летнем океане — вода в конце августа уже чернела и холодела, исчезали со дна теплолюбивые любопытные скаты, с четырех вечера начинал дуть ледяной бриз с моря, предвестник скорой осени. Сегодня было местами облачно и не слишком жарко — самая подходящая погода для прогулок вдоль берега и рыбалки.
ХААСТ ХААТААСТ
Роман
(окончание. Начало в № 5/2025 и сл.)
Глава 12
В каньоне Чкалова никогда за всю историю острова Альбины не случалось сильных камнепадов. То, что произошло сегодня, объяснили землетрясением, эпицентр которого находился прямо под каньоном. Хааст объяснений не слушал, у него было свое собственное отношение к смерти товарища, которое он выработал еще на работе в Крыму, где ему также приходилось несколько раз переживать такие случаи. «Забирают самых хороших», — примерно так думал Хааст, и «нам теперь нужно достичь всего того, о чем мечтали они». Работа спасателя закаляет характер, но обременяет душу заботами тех, кто погиб — теперь это твои заботы, и с того момента, когда ты так подумал, они всегда живут в тебе и мучают совесть. «Чагин ушел, так распорядилась природа, но мы стиснем зубы и продолжим его дело», — вот так банально, и даже пафосно, рассуждал Хааст, и это было единственно верное рассуждение. Пафосное суждение переходит в другое качество, когда оно подкреплено делом, но мы здесь не будем развивать эту тему, а предоставим читателю поразмышлять над этим самостоятельно. Скажем, лучше, что рассуждения и размышления — это последующая реакция головы, но первоначальную реакцию сердца ничто не может отменить, никакая закалка характера. Потрясение от гибели товарищей всегда выражалось для Хааста в том, что он на некоторое время уходил в себя, переставал замечать окружающих, начинал действовать в режиме автопилота.
Именно в таком режиме прошли похороны Чагина и заботы о его безутешной матери. Она выразила желание поскорее покинуть остров и перебраться в Петербург, где жили племянники Чагина. Оформляли документы в рекордном темпе, и уже через неделю она улетела на континент. Еще через неделю Елена с дочерью перебрались из рыбацкого поселка в освободившийся дом, который Чагин еще не успел толком обустроить. Помогали Елене с переездом. В это же самое время пришли невеселые новости от Вити из Одессы: Андрей не хотел возвращаться назад, и уехал в Винницу, к бабушке. Он не прилетел на остров девятого августа. Хааст срочно переключился на это дело, и выяснилось, что летние курсы Андрей прошел прекрасно, был одним из лучших, никаких противоправных действий не совершал, но решил остаться на Украине, объяснив это необходимостью ухода за больной бабушкой. Наталья бушевала и требовала от Хааста выписать ее из программы реабилитации и дать и ей возможность уехать в Винницу. Что же, у Хааста не было другого выхода. Такие случаи считались неудачами экспедиции, а уж бегство переселенцев в другую страну и вовсе было делом чрезвычайным. Леонард, понятно, злился, сопротивлялся и просил Хааста повлиять на Андрея, с тем, чтобы тот вернулся и не портил им показатели. Однако Хааст прекрасно понимал, что Наталья несчастлива здесь, а Андрей, вероятно, возвратится к своему рыбному бизнесу. Единственный раз за все свое пребывание на острове он настоял на своем решении, так и не уговорив Леонарда. «Будет так», — сказал он и запустил процесс отказа Натальи от программы. Средства на ее переезд в Винницу были взяты из резервного фонда МЧС, предназначенного специально для подобных случаев. Наталья улетела к семье на Украину.
Для Елены это был не менее сложный период — Вера подняла настоящий бунт из-за переезда в северную бухту и устраивала ежедневные скандалы и сцены. Вся Верина привычная жизнь — компания, друзья, любимые места — все осталось в рыбацком поселке, а встречи с Арсением стали совсем трудно осуществимыми, ведь он жил еще дальше. Елена переезжала в новый дом ради дочери, надеясь, что здесь ее астма пройдет, но пока что наблюдалось только ухудшение болезни на нервной почве. Да и сама Елена всего за какие-то две недели осунулась, похудела, и также, как и Хааст, ушла в себя. Она теперь часто привозила Веру с собой в офис и Хааст был свидетелем их конфликтов, которые, впрочем, постепенно улаживались — Елена согласилась не лететь этим летом в отпуск в Европу и иногда отвозить Веру погулять в рыбацкий поселок.
— Скорей бы уже начался учебный год, — говорила Елена Хаасту, — тогда, глядишь, она перебесится и найдет новых друзей.
В один из таких дней, в конце августа, Вера и Елена сидели за столом в офисе, негромко переговариваясь, а Хааст трудился над своей монографией. В самый неподходящий момент, когда он что-то напряженно соображал в уме, у Веры затрезвонил мобильник. Она отодвинулась от Елены и заулыбалась, соединившись с кем-то.
— Да вот, сижу тут с матерью в офисе, — ответила она в телефон.
Потом она долго слушала, отвечая лишь одними междометиями, вроде «да ладно» или «ну и?» — в мобильном рассказывали что-то интересное.
— Не знаю, попробую, — сказала она под конец и прекратила разговор. Она подсела к матери, взяла ее за руку и наиграно просительным тоном произнесла:
— Мама, я тебе точно обещаю — завтра целый день буду заниматься по дому. Отпусти меня сегодня в поселок, а? Там Арсений с друзьями. Плииз!
— Так, Вера, а вчера ты мне что обещала? Фиалки сегодня просто погибнут, если мы их не высадим. В субботу встретишься с Арсением, я тебя сама отвезу. И так уже все деньги растратила на такси. А на автобусе я тебя не пущу.
— Да не погибнут они до завтра. А деньги, ну сколько можно говорить — отдам тебе в октябре, с первой зарплаты.
Так они спорили еще некоторое время, Елена ни в какую не соглашалась отпустить дочь, та расстраивалась и сердилась на мать.
«Вот что мне теперь делать, если Елена спросит моего мнения?», — думал Хааст, слушая все это. «Ох уж эти ситуации, когда оба правы, но именно сейчас кто-то заслуживает предпочтения». Положение осложнялось еще и тем, что Хааст и сам намеревался прокатиться сегодня в рыбацкий поселок, развеяться, и мог бы преспокойно захватить с собой Веру. «Мне самому тоже, что ли, не ехать?», — эти размышления Хааста, как он и опасался, были прерваны обращением к нему Елены.
— Вот, полюбуйтесь на нее, дружище, — сказала она. — Просила не лететь в Прагу — пожалуйста. Просила не устраивать ее в класс с углубленным изучением физики — ладно, получите. А взамен — полный саботаж домашних работ, вопреки клятвам и обещаниям. Вы скажите ей, как мужчина, что это ни в какие ворота.
Хаасту было жаль их обеих — и Веру, и Елену. Он отставил в сторону свое собственное намерение съездить в поселок, и попытался понять, кому же он более сочувствует — матери или дочери, в свете всех последних событий. Хааст умел так внутренне разбираться в своих чувствах — он мысленно притих, затаился, стал ждать от себя ответа, и через мгновение ясно ощутил, осознал, что он на стороне Веры. Поэтому, «как мужчина» он ответил Елене так:
— Знаете, Елена, если фиалки до завтра дотянут, то, может быть, дружба в шестнадцать лет важнее?
— Оба-на! — удивленно воскликнула Вера и подмигнула матери.
— Ну, знаете, господа! — сказала Елена, встала и налила себе стакан воды. — Вы что, сговорились тут против меня?
Но видно было, что она смягчилась и поняла Хааста правильно.
— Я, кстати, сам давненько там не был, с удовольствием прогуляюсь возле пирса, а может, и скутер возьму. Давайте, я Веру отвезу, — предложил Хааст. — А вечером доставлю ее обратно. А может, вместе, Елена-сан? Поехали все вместе, а? Пока ребята будут гулять, мы с вами на скутере покатаемся?
— Соглашайся, ма, — сказала с возбуждением Вера. — Проветришься!
— Нет, гуси-лебеди, спасибо, я не могу сегодня. У нас еще розы, они точно умрут. Да и куча другой работы в доме. В другой раз. Спасибо, Хааст. Ну давайте, катитесь, что с вами делать.
— Урааа! — закричала Вера и подмигнула теперь Хаасту в знак восхищения. — Ну, поехали?
В поселке все, кто мог, высыпали на пляж, стараясь ухватить последнюю возможность искупаться в летнем океане — вода в конце августа уже чернела и холодела, исчезали со дна теплолюбивые любопытные скаты, с четырех вечера начинал дуть ледяной бриз с моря, предвестник скорой осени. Сегодня было местами облачно и не слишком жарко — самая подходящая погода для прогулок вдоль берега и рыбалки. Хааст отправился на пирс, встретил там знакомых рыбаков, и получив от них спиннинг, решил провести часок за рыбной ловлей. По шкале от одного до десяти, уровень импульсивности настоящего рыбака никогда не превышает двух — только флегматик способен по-настоящему предаваться этому занятию. Хааст таковым не являлся: по выражению одного его знакомого рыбака, Хааст был из тех, кто любит вылавливать рыбу, а не ловить ее. Бесконечное наблюдение за однообразной водяной гладью и неподвижно торчащим из нее поплавком не успокаивало, а раздражало его; он не готов был заниматься этим делом более двух часов в месяц. Сегодня ему не везло, как и окружающим (которые, впрочем, это так не воспринимали) — он ничего не поймал; лишь раз какая-то козявка заинтересовалась его искусственным червем, да и то сорвалась в конце концов. Спустившись с пирса, он увидел невдалеке ребят; рядом с Верой и Арсением крутилось двое мальчишек, пятиклассников на вид; они лепили из мокрого песка шарики и что-то ими бомбардировали. Хааст подошел к ним; в этот же момент к одному из ребят спустилась босиком с берега его мама, держа в руках свои наполовину покрытые песком блестящие туфли. Она забрала мальчика домой, а его друг подошел к Арсению и сказал, что надеется еще побыть здесь часик-другой. Оказалось, что это был младший брат Арсения, Павлик. Пока Хааст рыбачил, двое мальчишек, похоже, неслабо докучали Вере и Арсению, которые не могли остаться наедине — надо было присматривать за младшими. Вера, взглянув на Хааста, нахально ответила Павлику:
— Конечно, есть еще время, вот, может быть, дядя Хааст согласится покатать тебя на скутере?
Вера чувствовала поддержку Хааста и решила, как водится у подростков, воспользоваться его добротой на полную. Дядя Хааст с удовольствием согласился, и они с Павликом отправились к скутерам. Хааст оглянулся назад — Вера и Арсений медленно брели по песку в противоположном направлении, держась за руки. Оба в трепещущих на ветру светлых шортах и майках, оба худые, с коротко подстриженными черными волосами, оба одного роста. Их общая тень, похожая на вытянутую букву «М», уже прилично склонялась в сторону моря, местами доставая до воды. Павлик тащил Хааста вперед, и когда они встали в очередь за скутером, Вера и Арсений уже совсем скрылись из виду. Но покататься не удалось — Павлику позвонила мама и потребовала срочно ехать домой.
— Мама сказала, что Арсению дозвониться не может, и что мы с ним должны немедленно взять такси и отправляться — сообщил Хаасту мальчик.
— Что-то случилось, но разговор прервался и мама не объяснила, что конкретно, — добавил он.
У Хааста тоже мобильный потерял связь; они пошли искать Веру и Арсения, но их не было на пустеющем пляже. Прошло полчаса; немногие оставшиеся пляжники недоуменно смотрели на свои телефоны, и у кого-то, похоже, связь была. Мобильник Хааста также вдруг подключился на минуту и он получил сообщение от Веры — она писала, что они отлучились на машине друга Арсения в магазин неподалеку, но стоят в огромной пробке, полицейские оцепили дорогу, что-то случилось. Связь у Хааста снова исчезла и больше не появлялась. «Ну ладно, эти двое на машине, еще и с другом, не пропадут; отвезу-ка я Павлика домой, если дороги позволяют», — подумал Хааст. Они отъехали немного в сторону северной бухты; дорога вдоль пляжа была забита машинами, но окружная, ведущая вглубь острова, была вроде свободна.
— Ну что, поехали домой? — спросил Хааст Павлика. — Потом поздно будет, застрянем здесь, похоже, до ночи.
Положение было подвешенное — ни связи, ни полицейских вокруг, никого, кто мог бы что-нибудь прояснить. Хааст вырулил на окружную и они вскоре выбрались из пробки; затем поехали уже по совсем безлюдной дороге, ведущей к Айнским поселениям. Павлик то и дело включал и выключал свой телефон — он утверждал, что так можно прорваться в эфир, когда вышки сотовой связи не выдерживают нагрузки. Вдали уже показались дома его деревни, как вдруг его телефон зазвонил, и Павлик припал ухом к трубке. Громкость была выставлена на полную, и Хааст услышал несколько слов, произнесенных детским голосом: «Ашинис билиуис воихдис ашихвис».
— Дядя Хааст, остановите машину, — встревоженно сказал Павлик. — Вам, наверное, нельзя сейчас к нам в деревню. Я дальше сам дойду.
— Да уж, черт возьми, нельзя! — воскликнул Хааст, догадавшись, что означают эти слова.
— А вы, что, понимаете Сахалинский Латинский? — спросил Павлик.
— Есть немного, — отвечал Хааст, притормаживая и озираясь вокруг.
— Давай-ка я тебя высажу вон у того столба, а там уже сто метров до деревни, рукой подать, — предложил он Павлику.
И Хааст перевалил через пригорок, подъехал к столбу и выпустил Павлика — тот со всех ног бросился бежать домой. Хааст резко развернулся, заскрипев шинами, но было поздно — из-за пригорка выехали два пикапа и перегородили дорогу. Затем из деревни показался еще один и медленно подъехал к машине Хааста. Оттуда вывалили четверо парней, они что-то кричали на айнском. Хааст вышел из машины и немного развел руки в стороны, обозначая свои неагрессивные намерения. Парни были явно выпивши, они приблизились к нему, пошатываясь, и встали вокруг, глядя на него с любопытством и ухмыляясь. Ни одна мысль не промелькнула в голове у Хааста, все было предельно ясно. Не хотелось ничего говорить, не было и страшно. Хааст почему-то чувствовал, что попал в кино, где главный герой сейчас будет драться, и стал готовиться к этой роли — разминал руки и даже присел пару раз. От пригорка к парням подошла подмога — еще трое мужчин — здоровенные и абсолютно трезвые. Они смотрели на Хааста с ненавистью и сжимали кулаки. Один из них, старший, сказал Хаасту по русски, со спокойной злостью, как будто зачитал приговор:
— Сегодня утром русские на фабрике забили до смерти двоих из нашей деревни. И ты сейчас за это ответишь.
Он махнул рукой остальным, и те подскочили к Хаасту, стараясь повалить его на землю. Удивительное хладнокровие овладело вдруг Хаастом, и не потому, что он был мастером рукопашного боя, нет, это была, скорее, какая-то сосредоточенная отрешенность и принятие отведенной ему роли, рабочее согласие с приговором. Ладно, «он за это ответит», коли народ так решил, но отвечать он будет стоя, а не лежа. Нельзя злиться на тех, кто не ведает, что творит. В этом поистине деловом настрое Хааст ловко отпрыгнул в сторону, избежал нескольких ударов, оттолкнул кого-то и сделал подножку, но вскоре получил чувствительный удар в челюсть и все же оказался на земле. Вскочив, он продолжил отталкивать нападавших и отпрыгивать от них, он не старался бить в ответ, а лишь деловито, как умел, защищался. Соленая кровь текла у него изо рта и пустое место под ватной губой подсказывало, что он лишился пары зубов. Наконец его свалили сильным толчком в спину и набросились все разом. Последнее, что он успел увидеть, были какие-то люди, которые бежали к месту драки из деревни. Затем была сильная, обжигающая боль в груди и он потерял сознание.
Очнулся Хааст в незнакомой светлой комнате, убранной в айнском стиле, и обнаружил себя лежащим на высокой кровати, в бинтах и перевязках. Он бодро приподнялся; кроме сильной боли в грудной клетке, плохо слушалась левая рука, но в целом состояние было терпимое. Дверь в комнату была приоткрыта; его пробуждение заметили и сейчас же подошли к нему; он узнал Арсения и Павлика, женщина оказалась их мамой. Ему рассказали, как вчера отбили его у дерущихся — помогли мамины друзья. Сегодня деревня со всех сторон оцеплена полицией, никого не пускают; Арсению с другом удалось вернуться глубокой ночью в объезд, с другой стороны. Оказывается, ранним утром приходил врач и осматривал Хааста, и тот был уже в сознании. Хааст ничего такого не помнил. Он огляделся в поисках своих вещей; Арсений сообщил ему, что совершенно все пропало — нет ни телефона, ни кошелька, ни документов. Машина его разбита и сожжена.
— И что доктор установил? Да я, похоже, в порядке, могу ходить! — сказал Хааст, подойдя к окну.
При ходьбе все его тело равномерно ныло, кроме ребра, которое отдавало резкой болью, и было, возможно, сломано. Хааст был одет в какой-то спортивный костюм, лицо его было почти полностью замотано бинтами.
— Доктор сказал, что вы легко отделались, в больницу ехать не надо — только сильный ушиб ребра, а так синяки, ссадины, разбитое лицо, — ответил Арсений.
— Вера и ее мама знают о вас, все в порядке. Как только оцепление снимут, мы отвезем вас домой, — добавил он.
Хаасту принесли теплый рыбный суп; есть получалось плохо из-за распухшего рта, надо было также привыкать к отсутствию нескольких зубов. Как выяснилось, вчера на фабрике произошла пьяная драка и двое местных умерли в больнице от побоев. Русские рабочие тоже пострадали, но без летальных исходов. В индустриальной зоне, прилегающей к айнским поселениям, подобные конфликты были не редки, хотя, до таких последствий, как правило, не доходило. Это был самый неблагополучный район острова, который все последние губернаторы обещали поднять и оздоровить, но в конце концов так ничего и не сделали. Хааст провел этот день в доме у Арсения, беседовал с полицией и с некоторыми местными. Никаких вещей его найти не удалось, а полицейские вели себя очень странно — похоже, потерпевшую деревню айнов не хотели более трогать, и за избиение и ограбление Хааста никого привлекать не собирались. Документы и вещи, впрочем, обещали найти; Арсений также пытался сделать это по своим каналам, бегая по соседям. Особенно жаль было Хаасту своих часов и некоторых важных документов; было опасение и за банковские карты. Вечером Арсений сообщил Хаасту, что, возможно, знает, у кого его документы и часы, но надо подождать несколько дней, пока страсти улягутся, и тогда, скорее всего, все удастся вернуть — «просто обменяем на денежные знаки», по выражению Арсения.
На следующее утро друг Арсения подвез Хааста к офису экспедиции и уехал. Хааст чувствовал себя на удивление хорошо, передвигался, почти не хромая, но был сильно голоден. Дверь в офис была не заперта, он вошел и увидел Степанова, зам-директора по экспедициям в МЧС — тот сидел за его столом и ковырялся в мобильном телефоне. Тут же, с каменными лицами, ожидали Елена и Леонард; возле стола Чагина стоял незнакомый молодой человек в очках.
— Здравствуйте, Хааст, — сказал Степанов. — Ну, вы, кажется, молодцом. Я тут уже третий день торчу, жду вас. Знаем, что с вами произошло. Что же вы, батенька, в айнские деревни так запросто ездите — вы же знаете протокол.
Хааст молчал, ледяное оцепенение наполнило его, он ждал продолжения.
— Впрочем, Хааст, — Степанов не заставил долго ждать, — протоколов, вы таки, не знаете. Не будем тянуть. С сегодняшнего дня вы уволены из МЧС. Мне жаль вам об этом сообщать в такой момент, но служба, что поделаешь. Вот ваш билет на сегодняшний рейс, вот немного денег, а вот документ, с которым вас пустят в самолет. В Москве, как подлечитесь, зайдете в наше отделение, там все окончательно оформите и дадите ваш домашний адрес — по нему мы вышлем все ваши личные вещи отсюда, из вашей комнаты, и те, что разыщут в деревне. Такси в аэропорт будет здесь через пятнадцать минут. До свидания!
— До свидания, Елена, — сказал Хааст.
— До свидания, Хааст, — ответила звенящим голосом Елена.
— Прощайте, старина, — произнес с чувством Леонард.
— Прощайте, Леонард, — ответил Хааст, развернулся и вышел из офиса.
Хааст был потрясен. Он был уничтожен. Ничего подобного он не ожидал, но, как уже говорилось в нашем рассказе ранее, вполне мог бы предвидеть, если бы был более внимателен в последние полтора месяца к Леонарду и к директивам из Москвы. Позавчерашнее приключение в айнской деревне было здесь ни при чем — в ту самую минуту, когда Хааст предложил Павлику отвезти его домой, Степанов уже приземлился на острове и мчался на такси в офис. На самом деле, тучи начали сгущаться над Хаастом еще в начале июля — после того, как он лично сообщил Степанову, что они с Чагиным подписались на работу в детский лагерь, не зная о совещании Леонарда с центром. Как выяснит Хааст значительно позже, Степанов после этого стал консультироваться с Леонардом и собирать о Хаасте такого рода сведения, которые сейчас называются компроматом. Вспомнились «успехи» Хааста в его работе в Московском офисе МЧС. Вскрылось условное наказание Андрея за кражу в магазине в медвежьей бухте, и протекция Хааста в этом, и в последующих делах Андрея. После смерти Чагина Леонард настрочил рапорт Степанову, так как считал Хааста косвенно виновным в гибели старейшего экспедиционера. Помощь Наталье в ее отъезде на Украину, за счет государственного фонда, стала последней каплей — дни Хааста в МЧС были сочтены. Его высокопоставленный дядя уже никак не мог помочь ему. Все это было известно Леонарду, и хотя он не желал, да и не имел права информировать Хааста ни о чем, но (мы ведь знакомы с Леонардом) его тон и выражение лица при общении с Хаастом были более чем красноречивы. Однако Хааст, потрясенный смертью Чагина, и погруженный в множество дел, последовавших за ней, почти не замечал Леонарда. Может быть, Хааст и улавливал порой его косые взгляды, но списывал их на обиду за летний лагерь, за Чагина и за Наталью, и думал, что все со временем наладится. И Елена не могла ничего подсказать Хаасту — она также не слишком обращала внимание на Леонарда, будучи полностью поглощена заботами о дочери и о новом доме.
— Да пошли вы все в жопу, — пробормотал куда-то в пыль Хааст, сидя на бордюре и ожидая такси. Улетать сегодня с острова он не собирался. «Нет, так нельзя, так просто невозможно», — думал он. Вся его дальнейшая жизнь, планы, надежды — все было здесь; учебное пособие, над которым он так фанатично трудился, было подогнано под местные условия и должно было пройти проверку здесь. У него разом все отняли. По уставу МЧС, вернуться сюда как гражданское лицо, в случае увольнения, он мог только через три года. Он представил себе Крым, родителей, друзей, и первые признаки облегчения засветились в его душе. «Ладно, жизнь продолжается, а монографию придется заканчивать на континенте», — подумал он. «Но я хочу попрощаться с моим островом, привыкнуть к мысли, что я должен покинуть его», — решил он. В это время подъехало такси.
— В аэропорт? — спросил водитель, открывая дверь.
— Нет, — ответил Хааст, — давайте-ка в рыбацкий поселок, а оттуда на плато.
Хааст хотел провести несколько дней в их старом офисе, в домике на горной дороге — месте, столь любимом им, где он знал каждое дерево, каждый камень. По его сведениям, этот домик сейчас пустовал, и Хааст думал забраться туда; он также надеялся найти мешок с сухим пайком, который он как-то припрятал неподалеку в горах, во время своих путешествий. Ехали в полном молчании; Хааст думал о своем будущем на континенте. Высадившись, Хааст подошел к пустому, как казалось, старому офису, и обнаружил внутри нескольких строителей; их машина была припаркована с другой стороны и он вначале не заметил ее. Из разговора с рабочими он узнал, что дом уже арендован кем-то и сейчас идет ремонт. Ему предложили сигарету, но вместо нее он попросил продать ему какой-нибудь из сэндвичей, лежавших на столе. Ему дали один бесплатно, он поблагодарил и удалился. Устроившись на его любимом поваленном стволе на краю плато, он медленно расправился с сэндвичем, созерцая прекрасную береговую линию, рыбацкий поселок, бесконечную даль океана. Он прощался со всем этим, как с любимым другом, который внезапно улетает в далекие края. Мысль о том, что это сам остров уезжает, потому что ему так надо, облегчила страдания Хааста. Прощался он и с Чагиным — сидя на этом стволе они вместе провели немало замечательных, душевных минут. Был теплый, ясный день, лето еще не сдало своих позиций на острове. Хааст прилег на траву и заснул. Проснулся он уже под вечер от холодного ветра и вспомнил, что уволен, а также, что ему негде провести ночь. «Однако темнеет», — подумал он, и вдруг ему в голову пришла идея, от которой он просто не мог отказаться. Ему следовало спуститься в лес и заночевать в избушке Антипа — вот уж где вряд ли будет занято. Обрадовавшись такому плану, он направился вниз по дороге, и, найдя знакомый спуск, очутился на горном склоне.
Глава 13
Хааст спускался по лесной тропинке медленно, с болью в ребрe нагибаясь под еловыми ветвями и с усилием перешагивая через поваленные деревья. Наверху, на плато, он переоценил свои возможности и состояние — сейчас все его тело ныло, голова кружилась, он был слаб. Голод мучил его, каждый шаг давался с трудом, он приседал отдохнуть. Сумерки уже совсем сгустились, когда он различил внизу просвет в ельнике, где должна была стоять избушка. Он добрался до нее из последних сил и долго стоял, опершись на стену, переводя дух и думая разбить окно и влезть через него — сломать дверь он теперь не смог бы. На его счастье, дверь была затворена, но не заперта на замок. Хааст открыл ее и осторожно прошел в полной темноте к окну, поблескивавшему от лунного света. Возле окна он разглядел на полке масляную лампу и коробок спичек; через мгновение комната осветилась тусклым мерцанием. К сожалению, никаких признаков съестного рассмотреть не удалось; Хааст пошарил по полкам, затем увидел стол, за которым они пили когда-то с Антипом квас. Стол был пуст, а посреди его лежала толстая бумажная книга. Он прошел в спальню, но и там еды никакой не обнаружил. «Утром найду что-нибудь, сейчас все равно ни черта не видно», — решил он, задул лампу, повалился на кровать и отключился.
Он проснулся в рассветной полутьме от нестерпимого голода. В избе решительно ничего съедобного не было, но в сарае он нашел флягу и рискнул попробовать из нее — это была вполне пригодная для питья вода. Утолив жажду, Хааст присел на ступеньку и стал соображать, что же ему делать, если он не найдет здесь никаких оставшихся припасов. «Ничего, съем несколько сырых грибов, а потом спущусь вниз, в поселок, только бы сил хватило», — решил Хааст. Он зашел обратно в дом и положил флягу на стол, рядом с книгой, на красивой бархатной обложке которой золотой вязью было выгравировано название: «Секреты великих фокусников». Он сдвинул книгу на край стола и из-под нее выскользнул листок бумаги. Это была записка! Хааст схватил ее и прочел вот что:
«Записка эта предназначена для моего приятеля, большого любителя академической гребли. Любой другой читатель — читай, но оставь записку на месте.
Уважаемый мастер весла! События последних месяцев все сильнее убеждают меня в том, что рано или поздно ты окажешься здесь, на моем месте, без своего весла и без погон. Нет смысла утверждать, что все, что я излагаю в этой записке, будет иметь для тебя смысл. Любые ассоциации с придуманными персонажами случайны и необоснованы — речь пойдет о конкретном человеке, живость и реальность которого только что была подтверждена мне зеркалом. Погруженный в себя не может дышать, а поскольку рыба может дышать, мы делаем вывод — рыба не погружена в себя, кроме того случая, когда она выброшена на берег. Правда поиска приносит больше плодов, чем поиск правды. Мой вышедший на дорогу ботинок честнее своего владельца, и за свою честность он будет вознагражден сверкающей на солнце пылью, сладким ароматом придорожных цветов и кожаными заплатами в протертых местах. Судьба владельца — порочный круг: за свое лицемерие и непостоянство тот обречен на несчастье, а за свое несчастье — на лицемерие и непостоянство. Пламенный тихоход в ночном небе необъясним, но и не опасен, а природа быстрого пламени известна, и губительна для нас. Если ты видишь ходячую пещеру, не бойся ее, ей нет дела до тебя, но если у ног нет пещеры, то они могут дать тебе хорошего пинка — убегай быстрее от таких ног. Камни, в отличие от рыб, всегда погружены в себя, и конечно же, они не употребляют кислорода, а значит — кислород употребляет их. Поедание менталитета особенно применимо к менталитету поедания — такой менталитет нежизнеспособен.
P.S. В спальне под ковром есть дверца в подпол, там ты найдешь ящик с консервами и медикаментами. Код от замка — твое имя.»
Удивляться не было сил — слова о пище подстегнули и так уже невозможный голод. Хааст прошел в спальню и пролез в подпол. Там на железном корабельном сундуке висел огромный замок недавней конструкции с пятью голографическими колесиками для ввода шифра. Он набрал свое имя, и замок, как в сказке, открылся. В сундуке обнаружились тушенка, сушеная рыба, бутылки с водой, сухари, макароны и лекарства. Съев две банки тушенки с сухарями, Хааст сразу же почувствовал прилив сил и снова завалился спать. Уже перевалило за полдень, когда он открыл глаза, богатырски потянулся, скривившись от боли в ребре, и встал на ноги. Отодвинув занавесь на окне, он рассмотрел спальню — здесь, помимо кровати, были только придвинутые к стене стопки настоящих бумажных книг, причем весьма аккуратные, с заботой сложенные, как на столах в старинных библиотеках. «Книжного шкафа он достать не сумел, это теперь раритетная мебель» — подумал Хааст. На широком подоконнике, однако, он заметил еще две книги, с торчащими из них исписанными листами бумаги — видимо, те, что Антип читал в последнее время. Хааст сдул с них пыль и раскрыл их, обе книги были на английском, с латинскими заглавиями; одна из них называлась «De rerum natura», известный труд Лукреция, вторая — еще более знаменитая «Philosophiæ Naturalis Principia Mathematica» сэра Иссака Ньютона. Антип, похоже, с пристрастием штудировал их — на полях были пометки; вставленные бумаги пестрели замечаниями (на русском языке), чертежами и вычислениями. Хааст принес себе из подпола еще две банки тушенки и с аппетитом принялся за еду, листая труд Ньютона, и выискивая в нем заметки Антипа. В начале одной из страниц на полях было написано «Ньютон, ты осел», а внизу той же страницы «извини, старик, осел здесь я». Хааст вытащил несколько торчащих листов бумаги, на первом из них было нацарапано: «Я тебе покажу гравитацию без механических причин, лживый пес», а дальше шли чертежи и формулы. Взглянув на них, Хааст догадался, что Антип пытался объяснить гравитацию трением об эфир и выводил свою теорию эфира, надеясь, как и многие до него, посрамить английского гордеца, а заодно и немецкого фантазера. Хааст посмотрел эту работу Антипа до конца — на последнем листе он нашел пару таких же чертежей, что видел вначале, только теперь некоторые символы и фрагменты были перечеркнуты. В заключительной строке Антиповых изысканий было написано: «Вот ведь жопа, никак не сходится, все-таки, противоречие».
Покончив с едой и отложив книгу, Хааст вышел на воздух. Он отправился к пригорку, где не столь давно стоял с веслом под елью, скрипящей на ветру. Отсюда было видно плато и часть горной дороги, убегающей серпантином вверх. «Если я вернусь сюда когда-нибудь, то плато, небось, уже будет застроено всякими базами отдыха, а то и Андрей приедет, уже маститым, деловым бизнесменом, и поставит там свой горнолыжный курорт, вырубив весь ельник на горном склоне. Хорошо, если избушку не снесут, а оставят в живых, приспособив ее, скажем, для проката санок. Нет, остров этот принадлежит мне только сейчас, пока я живу вместе с ним. Как только наши дорожки разойдутся, он перестанет быть моим», — так думал Хааст, обозревая свои владения. Он погулял еще немного по лесу, наслаждаясь тихой, прекрасной погодой, нашел несколько сыроежек и опят, и принес их в дом. В сарае обнаружилась вязанка дров, он развел огонь в печи, сварил в котелке грибы, и когда они уже были почти готовы, подсыпал к ним макарон. После раннего ужина он нашел в книжных стопках Полтаву Пушкина, залег с ней на кровать, и заснул с закатом.
На следующее утро Хааст проснулся уже в чемоданном настроении — вот теперь пришла пора расстаться с островом. Новая жизнь где-то ждет его. Он оставил замок на сундуке с провиантом открытым, немного прибрался в избушке, и покинул ее, захватив с собой две Антиповы книги с подоконника, и записку, столь своевременно найденную на столе. Он направлялся вниз, в рыбацкий поселок, где думал хорошенько искупаться напоследок в море, а затем истратить последние деньги на звонок Вере, заплатив какому-нибудь мальчишке за использование его мобильника; номер ее телефона он помнил наизусть, как и другие важные номера. Он очень надеялся, что Арсений нашел его часы и документы, и Вера поможет ему получить их. Ни в какие в контакты с экспедиционерами ему вступать было нельзя — уж этот протокол он нарушать не собирался, но ничто не запрещало ему контактировать с их детьми. Он бодро спускался по лесной тропинке; тело слушалось прекрасно, ноги пружинили; он чувствовал, что почти оправился от травм и готов хоть сейчас пробежать марафон. Погода, однако, начинала портиться — тяжелые серые тучи надвигались со стороны океана; вся эта темная громада то и дело освещалась вспышками молний. Хааст успел достичь оврага, через который они с Антипом перекинули зимой два еловых ствола, и перебраться по ним на другую сторону, когда его накрыл проливной дождь. Его спортивный костюм сразу промок, он переложил все из карманов в пакет с книжками и ускорил шаг. Дорога уже была размыта, Хааст шагал по щиколотку в грязной, земляной воде, которая ручьями сливалась на тропинку со всех сторон и образовывала мощный поток, устремленный вниз к подножию горы. Хааст несколько раз поскользнулся и упал, сила водяной лавины все увеличивалась, и он теперь уже шел по краю тропинки, цепляясь и держась за деревья, чтобы его не смыло и не унесло вниз. Насквозь мокрый и продрогший, он достиг, наконец, подножия горы; на бетонной площадке бушевало наводнение и ему пришлось спускаться на автотрассу в другом месте, через кусты и канавы. Добравшись до торгового центра, он зашел в туалет, выжал там свой спортивный костюм, и немного согрелся, стоя в кабинке в одних трусах. Пришлось, однако, тут же одевать костюм обратно и мучиться от холода; денег у него оставалось совсем мало, он купил себе горячий какао и направился к морю. До пляжа и пирса напротив дома Андрея было отсюда неблизко, но и здесь, в скалах и утесах, можно было замечательно искупаться. Хааст не желал отступать от своего плана ни на шаг, что там погода, она ему не помеха, даже наоборот — так он считал. Море штормило не слишком ужасно, а в этом месте вода и вовсе была относительно спокойной, так как волны разбивались здесь о скалы, торчащие повсюду из воды. Он допил какао, но холодная дрожь не перестала бить его. Спустившись к воде, он разделся, выжал еще раз свою одежду, спрятал ее и пакет под нависающую над песком скалу, и бросился в море. Волшебное тепло сразу облекло его, он как будто попал в нагретый бассейн. Всем, кто купался в холодные грозы в летнем море, знакомо это ощущение — вода в такие моменты значительно теплее воздуха и там можно прекрасно спастись от холода. Тело Хааста блаженствовало, а раскаты грома и стрелы молний наполняли тем же чувством душу. Он был вознагражден за свое упорство и грелся в воде с полчаса, неторопливо плавая и иногда вылезая на скалы, впрочем, скользкие и противные. Дождь, тем временем, почти перестал, гроза уходила, небо рассеивалось. Хааст был счастлив — прощание с океаном удалось на славу. Он расстелил на камнях свой костюм, а сам еще некоторое время нырял и барахтался возле берега, сгоняя с камней чаек и пугая придонных крабов.
Голод выгнал его, наконец, из воды. В мокрой, но не столь уже холодной одежде он поднялся обратно к магазинам, купил себе в ларьке сосиску в тесте и уселся на скамеечке, греясь и высыхая под прочно вышедшим из-за туч солнцем. Возле торгового центра становилось все многолюднее, было обеденное время, народ, спрятавшийся от грозы, спешил теперь на воздух. Хааст доедал свой хотдог и присматривал кого-нибудь, кто согласится забрать последнюю его денежку за телефонный звонок. Вдруг он увидел Лидию, которая направлялась, по видимому, за покупками, и скоро должна была пройти мимо его скамейки. Вот уж с кем он прощаться совершенно не собирался, просить же ее о звонке было просто немыслимо. Хаасту было неудобно перед Лидией и жаль ее, хотя он не чувствовал себя виноватым перед ней — это известная ситуация, которая не предполагает дальнейшего общения. Кроме того, нет более мстительного врага, чем отвергнутая женщина, которая считает, что ей пренебрегли; женщины редко с достоинством держатся в таких случаях, не давая волю реваншистским порывам. Однако, бежать от нее сейчас было и поздно и глупо. Хааст поспешно развязал свой полиэтиленовый пакет с книжками, выхватил Лукреция и сделал вид, что поглощен чтением.
— О природе вещей, на английском, вы только полюбуйтесь! — услышал он через несколько мгновений насмешливый голос Лидии. — Здравствуйте, Хааст! Господи, на кого вы похожи! Что с вами? Какова природа этих вещей, которые на вас одеты? Да вы весь мокрый!
Лидия присела с ним рядом на скамейке и весело смотрела на него; не было, похоже, ни малейшего оттенка злости или сарказма в ее словах.
— Здравствуйте, Лидия. Как вы поживаете? А я тут решил в море искупаться, люблю, знаете, поплавать в грозу. А костюм, да, промок немного.
— Но вы весь в побоях! Откуда эти синяки? Я подумала издалека — бомж какой-то на скамеечке сидит.
— Подрался с чайками за сосиску — их много, а я один, — пошутил в ответ Хааст.
— Ясно, — протянула Лидия и с еще большим удивлением посмотрела на него.
Помолчали немного. Хааст отложил в сторону книжку.
— Вы, Лида, не обижайтесь на меня, пожалуйста, что я тогда так быстро ушел, — наконец сказал Хааст.
— Да что вы, чудак, я все понимаю. И сама бывала в таком же положении. Сердцу ведь не прикажешь, правда?
«Хорошая девушка Лидия», — подумал Хааст. «И почему я к ней ничего не чувствую?»
Но вслух сказал:
— Извините, еще раз. Я рад, что вы все правильно понимаете.
— Что скрывать, Хааст, я буду откровенна с вами: такого мужчины, как вы, здесь на острове больше нет.
— Да что вы, Лидия, — начал было Хааст и не знал, что говорить дальше. Разговор все-таки вошел в нежелательное русло.
— Ну, скоро и этого не будет, — неожиданно для самого себя проговорил он. — Знаете, я сегодня уезжаю.
Лидия теперь смотрела на него с пониманием и участием. Она, похоже, догадывалась, в чем здесь дело.
— Хааст, признавайтесь, вам какая-нибудь помощь сейчас нужна? — спросила она.
— Нужна, — ответил он. — Дайте, пожалуйста, позвонить.
Он набрал на ее мобильнике Веру, та не ответила, но Хааст оставил сообщение и рассказал, где он и что он.
— Ну что ж, Хааст, всего вам хорошего. А я, знаете ли, полюбила этот остров, и никуда отсюда не собираюсь, — сказала на прощание Лидия.
— Вам счастливо оставаться. Вы прекрасная девушка, Лида, — отвечал Хааст.
Лидия встала и удалилась, а Хааст остался сидеть, под впечатлением от разговора.
Затем он вновь открыл Лукреция, на первой попавшейся странице, и прочел: (мы сразу переводим на русский)
«Знай, что когда, например, говорю о душе я и смертность
Я доказую ее, то и дух вместе с ней разумею,
Ибо и дух и душа составляют единую сущность.»
Хаасту стало интересно, он перелистал назад, нашел место, где Лукреций начинает убеждать в смертности души, и углубился в чтение. Затем он отложил книгу и сказал себе:
«Вот так дела! А у нас тут все твердят о том, что душа переселяется после смерти куда-то, а потом переходит другому существу и развивается до следующего уровня в нем. Вот же, автор совершенно неопровержимо доказывает, что душа умирает вместе с хозяином. Какой же я, все-таки, необразованный, надо больше читать. Но черт побери — значит, Чагина, и моих погибших товарищей больше нет совсем! От них не осталось вообще ничего, и то, что они взрастили в себе, просто исчезло безвозвратно. Увы, это так. Стоп, что-то осталось — это только то, что они успели передать нам при жизни».
Хааст вспомнил, как они разговаривали о смерти с самим Чагиным и одна его фраза застряла в памяти: «Человек живет на белом свете пятьдесят лет. Первые десять лет он готовится к жизни, хотя сам думает, что уже живет, а последние десять лет он готовится к смерти, хотя сам думает, что еще живет. И только этот промежуток в полвека — между возрастами десять и шестьдесят лет от роду — он и является настоящей жизнью».
«Ну что ж», — подумал Хааст, «Чагин ушел чуть не дотянув до шестидесяти, в самом конце настоящей жизни; он встретил смерть без подготовки — может быть, это и есть самый достойный конец».
Эти грустные размышления прервало постукивание по его плечу, он поднял голову и увидел Елену. Здесь же были Арсений с Верой, все с изумлением и тревогой смотрели на него. Хааст попросил всех успокоиться и поведал о своих похождениях после увольнения.
— Ну, вы, Хааст, даете! — воскликнула Елена. — Впрочем, Степанов, зная вас, не стал привлекать полицию. Он сам улетел только вчера, и сказал, что у вас есть три дня, чтобы покинуть остров.
— Я готов! — ответил Хааст. — Если Вера будет так добра одолжить мне деньги на билет, то я сразу в аэропорт. Как прилечу, сразу переведу вам деньги.
— Этого не понадобится, — вмешался Арсений. — Вот ваши вещи, — и он передал Хаасту сумку, где лежали его кошелек, мобильник, документы и часы.
— Вот это да! Молодец, Арсений. Спасибо огромное. Ну что ж, теперь я в полном боекомплекте. Арсений, сколько вам стоило выкупить мои вещи?
Хааст распахнул кошелек, все, похоже, было на там на своих местах.
— Не волнуйтесь, Хааст, — ответила Вера, пусть это будет наш вам прощальный подарок.
— Мне запрещено с вами разговаривать, — сказала со слезами Елена. — До свидания, дорогой!
Они обнялись, Хааст также обнял Веру, пожал руку Арсению и отправился на стоянку такси. По дороге в аэропорт он проверил банковские счета — все было нетронуто, никто его карты, похоже, из кошелька даже не доставал. Мест на сегодняшний вечерний рейс в Южно-Сахалинск уже не было, и он купил билет на завтра, а заодно и на рейс из Сахалина в Новосибирск, где думал погостить пару дней у друзей, прежде чем отправиться к родителям в Крым. Переночевал Хааст в аэропорту, растянувшись на сиденьях и подложив под голову бессмертное сочинение Лукреция.
Глава 14
В зале регистрации Хааст, не долго думая, подошел к Наполеону, сказал ему «Бонжур, месье» и протянул свой билет. Наполеон снял треуголку, почтительно поклонился и спросил Хааста, говорит ли тот по-французски.
— Нет, давайте по-русски, — отвечал Хааст.
— Моей самой главной ошибкой было нападение на Россию, — сказал Наполеон, разглядывая билет Хааста. — Так, так, рейс на одиннадцать утра. Через минуту выдадим вам посадочный талон. Хааст? Какое прекрасное имя! Багаж сдавать будете?
С этими словами Наполеон повернул голову куда-то в сторону, выудил из глубокого кармана своего парадного сюртука подзорную трубу и приложил ее к глазу.
— Нет у меня багажа, — ответил Хааст. — И что там, в трубе, враги уже близко? — спросил он.
— Нет, там только друзья. Они проверят вашу ручную кладь и содержимое карманов, и пропустят вас дальше, в зал вылета, к вашему самолету. Вы сегодня прекрасно выглядите!
— А вы что-то слишком льстивы и обходительны для генерала, милейший, — отвечал Хааст.
— На службе-с! Еле выбил себе разрешение выбраться с острова святой Елены, чтобы иметь удовольствие обслуживать пассажиров, месье!
— На острове Альбины, значит, интересней?
— Нельзя сравнивать, что вы, здесь гораздо больше людей. Вот ваш посадочный. До начала посадки еще два часа. Не желаете ли узнать побольше о храбрейшем из храбрейших, моем маршале Нее? Также могу рассказать о битве при Ватерлоо или про Бородино. Присаживайтесь в кресло, а я постою.
Хааст попросил рассказать о маршале Нее, но как только император начал повествование, невдалеке послышался недовольный женский голос и мужской хохот. Хааст оглянулся и увидел в десяти шагах знаменитую актрису Мэрилин Монро. Возле нее стоял нетрезвого вида парень, и, похоже, дотрагивался до нее.
— Что вы себе позволяете, молодой человек, — повышала голос актриса. — Смотреть можно, трогать нельзя! Я работник аэропорта и если вы не прекратите, то я позову начальника зала.
— Зови, зови, дура, — ответил наглец и продолжил лапать ее.
Мэрилин вручила ему посадочный и сообщила, что сейчас придет ответственный человек. Но это нимало не смутило парня — он, видимо, был завсегдатаем аэропорта и ничего не боялся. И действительно, начальник не приходил. Красотку спасла только большая группа спортсменов, которые появились в зале и выстроились в очереди к колоритным клеркам регистрации — а их здесь было около дюжины. Наполеон и Мэрилин Монро были синтетическими биороботами с искусственным интеллектом, которые выдавали пассажирам посадочные, принимали и относили их багаж, и вдобавок могли развлечь их беседой и рассказами, в случае, если не было очередей. В зале также трудились Григорий Распутин, Степан Разин и другие исторические персонажи. При появлении спортсменов Мэрилин и Наполеон в один голос заявили Хаасту и наглому парню, что они вынуждены попрощаться с ними, поскольку должны обслуживать новых пассажиров. Парень, нарушающий этику обращения с биороботами, дал актрисе щелбана и отошел; Хааст также расстался с Наполеоном, успев услышать от него лишь то, что маршал Ней последним из всех французов переправился через Березину.
Решив не отправляться пока в зал вылета, Хааст уселся за столиком в кафе и заказал себе завтрак. Он вспомнил еще одного Наполеона, которого знавал в детстве — самого настоящего, человеческого, живого. В каждом большом и малом городке Малороссии и Украины всегда обретается пара-тройка привычных и узнаваемых сумасшедших, которые являются неотъемлемой частью городской культурной атмосферы. Они все время на виду, зимой и летом одним цветом, вечно куда-то спешат в одних штанах, без рубахи; их подкармливает любое кафе и власти не стремятся упечь их в приют для слабоумных, или, как раньше говорили, в сумасшедший дом. Если честно, то когда посещаешь такой маленький городок и видишь, как угощают хлебом местного сумасшедшего, то именно тогда понимаешь — в этом местечке все хорошо, здесь есть душа, которая питается соками столетий, старинным духом заботы о блаженных и юродивых, людях Божьих и Богом обиженных. Лишь туристы косятся на них, как на обычных бомжей, но местные любят их, как любят свою землю, ибо родная земля рождает много разного, и все это, без исключения — близкое и дорогое сердцу. У Хааста в его квартале в Феодосии жил как раз такой юродивый, которому, за его неизменную треуголку, дали кличку «Наполеон». Звали его Федором, он вовсе не считал себя Наполеоном, но рассказывал всем при встрече одну и ту же историю — как он был большим ученым в закрытом военном институте, специалистом по вибрации, и разрабатывал всякие шпионские жучки и гаджеты, способные услышать даже приглушенный разговор за сто метров, по мельчайшей вибрации стен. Как злые американцы следили за ним и травили его ядом и хотели задавить машиной, а потом и свои начальники, продавшиеся госдепу, уволили его и лишили всего. Он всегда при беседе горячился, требовал дать ему ручку и бумагу и кричал, что сейчас все докажет. Действительно, если ему предоставляли такую возможность, то он чертил что-то, писал формулы, и, тыкая в собеседника ручкой, умолял о понимании и поддержке: «Ну, вы видите, вы убедились теперь, что я прав?» С ним всегда соглашались и предлагали специально захваченный для него из дома пирожок или котлету, он радостно брал грязными руками и тут же торопливо съедал, широко улыбаясь и роняя крошки на землю. Краснощекий и толстопузый, он ходил круглый год в треуголке, а кроме нее, лишь в одних полосатых шортах, больше похожих на трусы, и даже когда в Феодосии лежал снег, отказывался от предлагаемой одежды, утверждая, что ему совсем не холодно. Мальчишке Хаасту было интересно, куда же Федор постоянно торопится, и правда ли, что он — бывший ученый, но мама неизменно отвечала одно и то же — «Все мы очень спешим по делам, которые сами выдумали себе, и все мы, в той или иной степени, сумасшедшие. Возьми-ка, лучше, из буфета вчерашнюю булочку, догони его, отдай ему».
Так Хааст предавался воспоминаниям и завтракал; до посадки на рейс оставалось еще полтора часа; постепенно отвлекшись от своих дум, он стал разглядывать пассажиров, и вдруг знакомая походка привлекла его внимание вдалеке, у самого входа в здание аэропорта. Это была Елена, она приближалась точно к тому кафе, где сидел Хааст, хотя и не видела его. Хааст решил не окликать ее — Елене было запрещено общение с ним. Елена искала кого-то, она бродила вокруг, обошла весь зал регистрации, еще и еще раз. Она искала его, это было понятно. В очередной раз подойдя к его кафе, она, наконец, увидела его и подошла. Она была бледна и болезненно худа, круги и морщины под глазами свидетельствовали о бессонной ночи.
— Елена, здравствуйте. Что вы здесь делаете, ведь повсюду камеры, вам же нельзя со мной разговаривать! — сказал Хааст, пересаживаясь в другое кресло, так, чтобы камера смотрела на них сзади.
— Да мне уже все равно. Здравствуйте, Хааст. Хорошо, что я вас застала.
— Что случилось, Елена?
— Да так. Подумала в последний раз пообщаться с вами. Вы знаете, я вчера подала Леонарду заявление об уходе.
— Да что вы? Почему? А как же дом?
— Дом…да уж, этот дом. В общем, Хааст, съезжаю я оттуда. Не может Вера в этом доме, с этими ребятами в районе. И я не могу. Возьму ипотеку и куплю нам квартиру в хорошей новостройке неподалеку от рыбацкого поселка. Вера будет счастлива.
— Обратно в поселок? А как же Верина астма?
— Да что-то я не заметила особых улучшений в этой северной бухте. Вокруг сплошной снобизм, всякие менеджеры живут, начальники. Ну и дети соответствующие. Вера после первых дней в школе в полном шоке. А в поселке главное — жить подальше от рыбной фабрики, и тогда с астмой все будет не так плохо.
— Ну и дела! — воскликнул Хааст. — А почему же вы уходите из МЧС?
— Не могу больше. Устала. Леонарда что-то совсем снесло в карьеризм, он, похоже, в министерство метит. Наобещал Степанову всякую чушь, и теперь в ближайшие полгода мы должны дурацкие программы для МЧС разрабатывать, как будто они в Москве сами этого сделать не могут. Парнишка, которого прислали вместо Чагина — он как раз с этой целью и прилетел — вводить нас в курс их новых методик. Но при этом, план по реабилитированным семьям — вынь да положь. Без вас и Чагина мы бы все равно не справились, но теперь это уже не мои проблемы.
— Да уж, — сказал Хааст. — Жаль, что так вышло. И куда пойдете работать?
— Мне в морском музее уже давно предлагали преподавать. Далековато, конечно, но ничего, покатаюсь. А вы, Хааст, куда планируете?
— Думаю с другом частный консалтинг открыть, по спасательному делу, и кружки для школьников тоже предлагать. Но сначала монографию свою закончу, там еще нужно пару месяцев посидеть, проработать кое-какие моменты.
— Ясно. Вот еще что. Я хочу, чтобы вы знали. Не могу больше носить это в себе, — Елена вдруг окаменела и почернела. — Держите! — и она протянула Хаасту записку.
— Это еще что такое? — спросил Хааст и начал разворачивать ее.
— Не сейчас, — сказала Елена, закрывая ладонью записку. — Не читайте пока. Я прошу вас — прочтите это уже в самолете, когда будете в воздухе.
— Хорошо, обещаю, — отвечал Хааст.
— Ну, на этот раз, — до свидания. Была рада работать вместе с вами, почти год.
— Взаимно, Елена. До свидания. Вере привет! Спишемся, созвонимся!
Елена встала и быстро пошла прочь. А Хааст направился в зал вылета, слегка озадаченный после беседы с ней.
В самолете Хаасту досталось место далеко от иллюминатора и при взлете он лишь один раз увидел землю — когда воздушное судно резко накренилось, меняя курс. Остров Альбины лежал внизу, залитый последним сентябрьским солнцем; малахитовый океан вдоль береговой линии отсвечивал белыми зернышками скутеров и яхт. Почти весь 2049-ый год, исключая лишь осень, Хааст провел на этом острове, и не мог сейчас в это поверить. «Человек совершенно не чувствует своего прошлого, он лишь знает о нем. Ему иногда кажется, что он прочитал про свое прошлое в каком-нибудь сборнике мемуаров», — думал Хааст. Из этой внезапно исчезнувшей жизни Хааст сумел забрать с собой в настоящее лишь две книги Антипа — вот они, ровно такие же, какими были в лесной избушке, а значит, остров Альбины не приснился ему. Вдруг Хааст вспомнил про записку Елены, развернул ее и прочел следующее:
«Дорогой Хааст!
Вот уже больше месяца, как мне нет ни сна, ни покоя, и сил держаться остается совсем мало. Если бы я употребляла алкоголь, то пила бы сейчас беспробудно, как это делают в подобных случаях мужчины. В последнее время меня донимает навязчивая идея, что если я расскажу кому-нибудь мою тайну и попрошу прощения, то мне полегчает. Кроме вас, никто не сможет сопереживать мне, и взять часть моих страданий и раскаяния на себя. Смерть Чагина не отпускает меня, и это потому — что я являюсь прямой виновницей ее. Знаете, мой отец когда-то говорил мне, что шанс на настоящий поступок жизнь дает человеку только раз или два, и это всегда бывает внезапно, нет времени собраться, подготовиться и подумать, и все твое существо, как оно есть на самом деле, все его детство, весь его опыт, все его чаяния и ценности — все мгновенно мобилизуется в этот момент, и ты принимаешь бессознательное решение. В такой момент, говорил отец, жизнь не обмануть — ты показываешь себя таким, какой ты по-настоящему есть. Люди любят примешивать сюда черта, беса-искусителя, и часто потом оправдывают себя его влиянием, типа: «бес попутал». Говорят, дьявол всегда появляется в решающий момент, ведь он стоит на страже своих интересов, и когда где-то может случиться крамола — он тут как тут, и склоняет человека к ней. Это все чушь и оправдание собственного ничтожества. Дьявол — он в нас самих, он просто обычно спит, но в такие моменты он просыпается, как и все остальное в нас, и участвует в принятии решения. Дьявол — это ни что иное, как наши слабости, наш эгоизм, наша гордыня, наши тщательно скрываемые пороки. Но хватит лирики, вот что произошло:
Накануне того дня я преподавала в летнем лагере у нас в рыбацком поселке. На обеденный перерыв мы поднялись немного в лес — в том месте есть поляны, где дети собирали ягоды; из взрослых была я и несколько родителей. Пока они обедали, я ненадолго отошла от всей в группы выше в лес, хотела поискать первых грибов, и встретила деда Никласа. Мы немного поговорили, и он сказал мне, что завтра, похоже, будет землетрясение в северной части острова — «животные уходят оттуда к нам и земля неспокойна». Я, вообще-то, не очень серьезно отнеслась к его словам. Кроме того, я знала, что вы с Чагиным по средам в каньон Чкалова не ездите, да и вообще этот каньон — довольно безопасное место. Поэтому я забыла об этом разговоре в лесу, и вспомнила лишь тогда, в среду утром, когда Чагин собрался ехать в каньон. Если вы помните, я задержала его, хотела рассказать о предупреждении деда Никласа. Но тут позвонила Вера. Вечером во вторник у нее был кошмарный приступ астмы, и в среду он все еще не прошел — она сильно кашляла в телефон. Вдруг что-то страшное овладело мной. Дом — этот дом, который мне не достался, и о котором я так мечтала, который спас бы Веру от болезни, уберег бы ее от сомнительных компаний в нашем поселке — он вдруг ожесточил меня, ужасная мысль закралась в голову и захватила, сковала меня. И я не остановила Чагина, позволила ему уехать в каньон. Меня отпустило через полчаса, и я звонила Чагину, но он не отвечал. Вы же знаете, он не любил слушать сообщений, а я оставила ему их штук пять. Но было поздно. Я на остров сюда приехала ради Веры, и не жалею об этом. И Чагина я очень любила, вы это знаете. Но — не смогла в решающий момент справиться с искушением. Теперь мне жизни нет, но надо как-то жить дальше. Простите меня, Хааст.
P.S. Похожее письмо с просьбой о прощении я отправила недавно матери Чагина.»
Хааст скатал из записки плотный шарик и бросил его в свой пустой бумажный стаканчик из под воды. Стюардесса сейчас как раз проходила по рядам и собирала мусор, и Хааст отдал стаканчик ей, попросив взамен две рюмки водки. Она, однако, долго не возвращалась. «Черт побери, у меня и в мыслях не было», — думал потрясенный Хааст. Он вспомнил, что Леонард, на самом деле, очень старался выбить дом и для Елены, звонил в центр, хлопотал. Но увы, с жильем на острове было слишком напряженно, так что ничего не получалось. Затем Хаасту в голову пришла совсем гадкая мысль: «А ведь если бы я помог полиции поймать Антипа, когда экспедицию просили об этом, то всех нас повысили бы в должностях, и возможно, Елене тоже выдали бы дом, и тогда Чагин был бы сейчас жив». Эта мысль до того скрутила Хааста, что он на минуту отключился от реальности и сидел с вытаращенными глазами, глядя в пустоту. Затем, как всегда с ним бывало в подобных случаях, на помощь ему подоспела философия, и дальше он думал примерно так: «Ну знаете, задним числом всяк умен. А я вот тут только что рассуждал, что человек не чувствует своего прошлого. Несчастная Елена всю жизнь будет чувствовать это прошлое. Выходит, человек не чувствует своего прошлого, если только совесть не напоминает ему о нем. Но свои малодушные и бессовестные поступки, которые мы совершили в прошлом, мы всегда чувствуем, всегда помним о них. А вот о трудностях достижений вообще не помним. Кто-то, может быть, горы когда-то своротил, а сейчас, выспавшись, чувствует себя совершенно новеньким, и никакой тяжести этих гор, и как мучительно трудно было их сворачивать — ничего этого вообще не чувствует, не помнит». Хааст привстал в кресле и поискал взглядом стюардессу — ее нигде не было. На ряду прямо за ним сидели мама с двумя детьми, которые ссорились из-за планшета, где была какая-то интересная игра. Старший мальчик забрал планшет себе, а младшая девочка сидела обиженная, со слезами на глазах. Планшеты на этом рейсе выдавали почему-то один на семью, там был интернет, фильмы, игры, развлечения. Хааст улыбнулся девочке, протянул ей свой планшет и попросил обращаться с ним аккуратно. Девочка просияла от радости, поблагодарила и показала брату язык. В этот момент появилась, наконец, стюардесса с водкой. Хааст расплатился, залпом опрокинул обе рюмки, и тут же уснул.
