Центурион из пролеткульта
Мне смерть свою от ран приснив,
Пробулькал горлом «меа кульпа»,
Но ничего не объяснил.
Михаэль Шерб
ГЛЕДИЧИЯ ЦВЕТЁТ
***
И в реальности постылой,
И в бреду,
По виниловой пустыне
Я бреду.
От окраины до центра
Путь пролёг.
Рвётся музыка крещендо
Из-под ног.
Расширяется, взлетая
Надо мной,
И становится — земная —
Неземной.
Воздвигая сруб минорный
Без гвоздей,
Прорастают ноты-зёрна
В борозде.
Смесью горького укора
И тоски
Наливаются аккорды-
Колоски.
И вступают безъязыко
В разговор
С той, небесною музЫкой,
Ветром гор.
Ни двора мне нет отныне,
Ни угла,
На виниловой равнине
Я — игла.
элегия для Марины Гарбер
По левую — горы, а справа — блестит водоём,
Петляет в тумане тропинка меж адом и раем,
Куда мы идём? Умоляю, куда мы идём?
Зачем поступенно спускаемся в тёмный Мицраим?
И, сны не доспавши, с палящим рассветом встаём,
И падаем в полночь на землю, дотла обессилив.
Зачем же в Египте себя мы хороним живьём?
Чиновникам врём, чтобы к смерти они пропустили.
Неужто нам так не хватало хандры и тоски?
Неужто не мог удержать нас закон и обычай?
Но алой росой покрывались за нами пески,
И в небе в кресты журавли превращались, курлыча.
Мы землю любили, долины её и холмы,
Когда-то она бы нас тоже в ответ полюбила.
Куда мы восходим, куда поднимаемся мы?
По илистым склонам к истокам великого Нила.
За нами навеки закрылась прозрачная дверь,
И лепет реки превратился в рыдание Стикса
Мы в медленных снах пирамид поселились теперь,
Как верный ответ на загадку безносого сфинкса.
гледичия цветёт
В детство вновь, зароку вопреки,
Погляжу я, словно в щёлку ставня:
Там шелковицы чернильные плевки,
Там паденьем абрикос раздавлен.
Глянь, июль, гледичия цветёт,
Пахнет, и асфальт марает белым.
И касанья пальцев словно лёд
К шее обожжённой, обгорелой.
День такой вот в памяти отроешь —
Осторожней, не трепай его,
В ящик положи, — потом откроешь, —
А внутри не будет ничего.
рим
Мой Рим как небеса обширен,
В нём буквы звёздами зажглись.
Там, за бумажной тонкой ширмой,
Идёт совсем другая жизнь.
Там кто-то, верящий в химеры,
Продавший ум за пол цены,
Со мною говорит без меры
И без моей на то вины.
Там прокуратор, на ночь руки
Намазав кремом в темноте,
Пижаму заправляет в брюки,
Не запахнув на животе.
Центурион из пролеткульта
Мне смерть свою от ран приснив,
Пробулькал горлом «меа кульпа»,
Но ничего не объяснил.
Зачем свои увечья-глыбы
Ты выставляешь напоказ?
Снуют меж ног не кошки — рыбы,
Сияя фосфором из глаз.
И не телячья, и не птичья —
Кругом звучит чужая речь.
В снопы соборов кину спичку,
Чтоб веру тусклую разжечь.
Ту, что чудак из Галилеи
Воздвигнул, как незримый свод
Над игрищами Колизея
Прообразом иных свобод.
Ты можешь говорить о старом,
О новом же, прошу, не смей,
Пока лежат гроба на нарах
И вертухаем ходит смерть.
***
Июль не признаёт приличий:
Дрожат над ветками мосты,
Песок поблёскивает птичий, —
Звенят кристаллы красоты.
Грозы виолончельный ящик
Гудит, как в храме иерей.
Но шквал, в гостиную входящий,
Оставил обувь у дверей.
Мы с ним ещё взлетим на купол,
Откуда наблюдать легко,
Как за минуту день профукал
Вертлявый маятник Фуко.
Столь близко к небу быть опасно —
Едва спасают от беды
Ван Гога пальмовое масло
И Веронезе лебеды.
Пускай листает листьев твитер
Порыв, прохладный как дирол,
Чужую рифму «ветер — свитер»
До осени упрячу в стол.
И точка, а не запятая,
Прижмётся к ручки острию,
Плодовой мушкой улетая
От бытия к небытию.
Нищ и светел
Млея в сумеречной лени, бледный день
Миру томный свет оставил, отнял тень.
И зачем-то загорались огоньки,
И текли куда-то искорки реки.
И текли навстречу люди мне, текли…
Я вблизи тебя искал, ловил вдали.
Вспоминал: ты в околдованном саду…
Но твой облик был со мной, в моем бреду.
Но твой голос мне звенел – манил, звеня…
Люди встречные глядели на меня.
И не знал я: потерял иль раздарил?
Словно клад свой в мире светлом растворил,
Растворил свою жемчужину любви…
На меня посмейтесь, дальние мои!
Нищ и светел, прохожу я и пою, –
Отдаю вам светлость щедрую мою.
1906
Вячеслав Иванов
вспомнилось после первого стихотворения. Мишенька!!! я не знала, что ты тут ❤️❤️❤️