©"Семь искусств"
  январь 2025 года

Loading

Итак, что же это за зверь такой — юмор в Древнем Риме? Это не просто юмор комедианта, рассказывающего забавные истории о себе и своих знакомых. Это своего рода театр, в котором есть оратор-комедиант, располагающий зрителями и оппонентом (мишенью для острот). Даже если зрителей нет в момент произнесения шутки, она придумывается в расчете на аудиторию. Без аудитории, то есть, если предположить в зале одного-единственного зрителя — читателя, шутка не смешна.

Илья Липкович

ПРАЗДНЫЕ МЫСЛИ О ПОПУЛЯРНОЙ КУЛЬТУРЕ, ПОШЛОСТИ И ГРАФОМАНИИ

(продолжение. Начало в № 11/2024)

Анекдот от Карамзина

Илья ЛипковичКарамзин не зря основоположник русской сентиментальной повести. Или сентиментального рассказа. Никто не сравнится с ним в умении скупо и дельно изложить существо мелодраматической подоплеки. Это чистые слезы, без соплей, так сказать, в сухом остатке:

«Все девушки здешней деревни заглядывались на любезного Жана; все молодые люди засматривались на милую Лизету. Жан с самого младенчества любил одну Лизету, Лизета любила одного Жана. Родители их одобряли сию взаимную, нежную склонность, и щастливые любовники надеялись уже скоро соединиться навеки. В один день, гуляя по горам вместе с другими молодыми людьми, пришли они на край ужасной стремнины. Жан схватил Лизету за руку, и сказал ей: удалимся! страшно! — Робкой! отвечала она с усмешкою: не стыдно ли тебе бояться? земля тверда под ногами, Я хочу заглянуть туда — сказала, вырвалась у него из рук, приближилась к пропасти, и в самую ту минуту камни под ея ногами покатились. Она ахнула — хотела схватиться, но не успела — гора трещала — все валилось — нещастная низверглась в бездну, и погибла! — Жан хотел броситься за нею — ноги его подкосились — он упал без чувств на землю. Товарищи его побледнели от ужаса — кричали: Жан! Жан! но Жан не откликался; толкали его, но он молчал; приложили руку к сердцу — оно не билось — Жан умер! Лизету вытащили из пропасти; черепа не было на голове ея; лицо … Но сердце мое содрогается. — Отец Жанов пошел в монахи. Мать Лизетина умерла с горести».

Как шутили в Древнем Риме

Наконец, я получил по почте сборник проверенных временем анекдотов «от Цицерона», заплатив всего 15 долларов. Так что теперь я буду каждый вечер пересказывать одну древнеримскую шутку. Что еще лучше, они идут с объяснениями самого Марка Туллия (или одного из его персонажей). Намеренно чересчур современный перевод профессора классики Майкла Фонтейна (оригинальная латынь присутствует на четных страницах — очевидно, чтобы удвоить цену) довершает волшебство. Начну с самого короткого:

«Также бывают замечания, которые заставляют вас думать, что они скрывают шутку. К этой категории относится известный сицилийский анекдот. Когда друг плакал, что его жена повесилась на смоковнице, сицилиец сказал: «Не дадите ли вы мне несколько черенков с этого дерева, чтобы я смог посадить их у себя?»»

Пушкин нам завещал легкомысленное признание, что он «читал охотно Апулея, а Цицерона не читал». А жаль. Цицерон оставил нам кладези риторического остроумия, по современным меркам тоже не очень политически корректного. Вот один пример искрометного юмора из «Как рассказать анекдот» Марка Туллия Цицерона, хорошо высвечивающий нормы того времени. МТЦ предлагает один хороший тип шутки «это когда вы озадачиваете говорящего той же шуткой, которую он только что сказал»:

«Бывший консул Квинт Опимиус имел дурную репутацию в подростковом возрасте (из-за того, что он был мальчиком-игрушкой для мужчин), а Деций был весельчак, который слегка выглядел как гей, но не был им. Опимиус спросил его:

— Как насчет того, дорогая Децилла, чтобы навестить меня? Не забудьте захватить шерсть и швейные принадлежности.

— О Лорд, я бы не осмелился, — ответил Деций. — Моя мама учила меня держаться подальше от плохих девочек».

Пока что я нашел всего одну удачную, хотя и тяжеловесную, шутку из всей книги Цицерона. Она могла быть с успехом использована в старых советских комедиях, изображающих жизнь армян или грузин — ближайших советских родственников древних римлян:

«Однажды Насика решил навестить поэта Энниуса, но горничная у парадных дверей сказала, что его нет дома. Насика почувствовал, что она сказала это по велению хозяина и что Энниус на самом деле был дома. Когда несколько дней спустя Энниус пришел в дом Насики и спросил его у входной двери, Насика крикнул: «Меня нет дома!» Тогда Энниус сказал: «Что? Я узнаю твой голос!» «Сукин сын, — ответил Насика, — когда я пришел к тебе, я поверил даже твоей служанке, что тебя нет дома. А ты не веришь, когда я сам тебе об этом говорю?»»

Итак, что же это за зверь такой — юмор в Древнем Риме?

Это не просто юмор комедианта, рассказывающего забавные истории о себе и своих знакомых. Это своего рода театр, в котором есть оратор-комедиант, располагающий зрителями и оппонентом (мишенью для острот). Даже если зрителей нет в момент произнесения шутки, она придумывается в расчете на аудиторию. Без аудитории, то есть, если предположить в зале одного-единственного зрителя — читателя, шутка не смешна. Скажем, некто Х налетел на Y, нёсшего тяжелую поклажу. Тот ему: «Смотреть надо!» На это Х парирует с мнимой наивностью: «А что, еще кто-то идет с поклажей?!», обыгрывая то, что недавний опыт вряд ли найдет немедленное применение. Будь это произнесено в реальной ситуации, шутка не вызвала бы смеха ни у участников, ни у зрителей.

Юмор в Древнем Риме — это часть общественного действа. Скажем, идет слушание дела при всем честном народе, и оратор «работает на публику». В шутках, повествующих о том, как некий Х сказал нечто некому Y (возможно, основанное на фактах, известных им одним), нам смешно только, если предположить, что это сказано не на ухо Y, а в зрительный зал, в котором сидят люди, которым известны все подробности. Иногда появляются и вспомогательные персонажи. Например, на открытом стадионе идет процесс, в котором фигурирует истец, известный тем (это важно, что всем все известно), что завладел имуществом одного умершего, воспользовавшись отсутствием завещания. Вдруг обвинитель обращает внимание на проходящую рядом похоронную процессию. Воспользовавшись наглядным материалом, он тут же говорит обвиняемому: «Вот еще одного мертвеца несут, завладей и его имуществом!» Открытость контекста — важный момент. Римский юмор — это вселенский юмор, совершаемый перед всем миром. Так, если требуется уподобить оппонента (объект для остроумия) ослу, то по дороге в этот момент будет проходить осел. Если нужно уподобить кого-то нищему, то рядом будет сидеть нищий.

Монтень как ненадежный рассказчик

В главе о силе воображения Монтень приводит немало случаев, когда воображение производит чудесные эффекты. Так, он рассказывает, что:

— у Циппа, царя италийского, за ночь под воздействием дневных впечатлений от боя быков выросли на лбу рога;

— у одного бородатого человека, до двадцатидвухлетнего возраста бывшего девушкой Марией, мужские органы возникли (согласно его рассказу) в тот момент, когда он сделал усилие, чтобы прыгнуть подальше (очевидно, вообразив себя при этом усилии мужчиной);

— и, наконец, самое невероятное: некий перевозбудившийся юноша, уснувший в полном одеянии, во сне получил удовлетворение своих любовных желаний.

Наврав с три короба, Монтень делает дисклеймер, признаваясь, что

«при изучении наших нравов и побуждений <…> вымышленные свидетельства так же пригодны, как подлинные, при условии, что они не противоречат возможному».

К счастью для читателя, комментаторы стоят на страже истины и сообщают нам, например, что в первом приведенном случае чудесной силы воображения вырастивший у себя за ночь на лбу рога Ципп был в действительности вовсе не царем италийским, а римским претором. Вот и верь после этого Монтеню.

Впрочем, Монтень не призывает читателя верить ему на слово, да и не только ему. В главе «Безумие судить, что истинно и что ложно, на основании нашей осведомленности» (а у него встречаются и более витиеватые названия) он подвергает сомнению способность человека провести границу, отделяющую правдоподобие от невозможного. Он достигает стереоскопического эффекта, как бы помещая себя то по одну, то по другую сторону невидимого барьера, разделяющего эти категории. Он вспоминает, как в разном возрасте одни догматы католической веры ему казались невероятными, другие правдоподобными, но проходило время, и граница сдвигалась под воздействием знаний, которые могли быть верными либо ложными. Не лучше ли, спрашивает он читателя, занять одну из крайних позиций: либо принять все догматы на веру, либо не принимать ни одного. Монтень, очевидно, не знает ответа на этот вопрос и предлагает читателю решить самому. Впрочем, кажется, что мнение его менялось не только в течение жизни, но и во время написания главы. Монтень — изобретатель особой хроники, цель которой — удержать читателя от принятия той или иной стороны безоговорочно, хотя кому-то он может показаться банальным рассказчиком сплетен и анекдотов, выдаваемых им за Опыты.

Монтень может и в самом деле был сплетником и болтуном, но отнюдь не банальным. Тексты Монтеня — шедевр непредсказуемого мудрствования, где общее рассуждение вдруг коршуном опускается до неожиданного частного случая. Бывает и наоборот —частное рассуждение воспаряет до небес. При помощи подобных маневров автору удается покрыть в пределах одной главы весьма почтенное расстояние, иной раз значительно уклоняясь от первоначальной точки.

Например, в главе, посвящённой прояснению достаточно специальной истины: «За бессмысленное упрямство в отстаивании крепости несут наказание», автор поднимается до весьма общего вопроса о границах, за которыми мужество переходит в глупое упрямство. Как известно, глупость наказуема. Так, неразумные защитники замка Виллано были перебиты «озверевшими солдатами», все, за исключением коменданта и знаменосца. Не дав читателю порадоваться неожиданной пощаде, выпавшей этим двум со стороны недостаточно озверевших солдат, Монтень сообщает, что командовавший захватом господин де Монморанси «велел повесить и этих последних».

Правда, Монтень тут же многословным рассуждением уточняет, что не всегда легко осажденным принять в соображение все факторы, чтобы сделать правильный выбор: продолжать им сопротивление или сдаться на милость противника. Часто чаша весов перевешивает в пользу вторгшегося государя уже хотя бы потому, что

«защитниками принимается в расчет его могущество, репутация и уважение, которое ему должно оказывать. А это, в свою очередь, приводит к тому, что такой государь начинает настолько мнить о себе и своем могуществе, что ему кажется просто нелепым, будто может существовать хоть кто-нибудь, достойный сопротивляться ему, и пока ему улыбается военное счастье…»

и так далее, и тому подобное. И все же не хотел бы я оказаться среди защитников осажденной крепости. Лично я выехал бы заблаговременно из крепости под каким-нибудь предлогом — например, навестить престарелую тетушку в соседнем замке. Дураков нынче нет.

В очертаниях монтеньевых строк проступает «Голубая книга» Зощенко.

Кризис эпистолярного жанра

Интересно было бы произвести опись эпистолярных зачинов. Начать с неуклюже-старомодного оборота: «Пишет Вам господин сякой-то…», намекающего на таинство превращения физического процесса письма (брызжущей чернилами ручки) в ментальный акт коммуникации. Это представление в современном варианте часто предваряется мнимо-заботливым: «Надеюсь, что это сообщение найдет Вас в трезвом уме и добром здравии» (Hope this will find you well, или, предпочитаемое индусами, Trust this will find you well). Такие письма я сразу удаляю, прочитав вышеуказанное вводное предложение.

Наиболее страшными все же являются письма, начинающиеся с ничего хорошего не обещающего: «Как было доведено до нашего сведения, …» (It has come to our attention that…). И далее следует скупой перечень административных прегрешений получателя сего, вызвавший горькие чувства отправителя, утолить которые может только штраф на означенную сумму. В противном случае нам грозит отчисление, передача дела в суд или в управление по сбору невыплаченных долгов, и тому подобное.

Этим формальным методам доведения информации до нашего ума можно противопоставить так называемую личную переписку, ныне низведенную до звания простой эсэмэски.

К сожалению, персонифицированные формы коммуникации посредством instant messaging лишили нас радости представления себя нашему адресату. Уже и так слишком ясно, кто ты такой. Некоторые сразу переходят к изложению сути дела или довольствуются коротким «hi», намекающим на имевшую место в прошлом — впрочем, ни к чему не обязывающую — интимность. Моим любимым сообщением является полученное, вероятно по ошибке: «приезжай, ужин готов». «Сейчас буду, — сообщил я, — куда ехать?»

А вчера вдруг пришло долгожданное: “Will you marry me?” (Выйдешь за меня?). Судя по номеру, отправительница (или отправитель) живет где-то неподалеку.

Виртуальный привет

В США часто приходится слышать от знакомых, да и малознакомых людей просьбу сказать кому-нибудь за них «hi» (привет). Нет чтобы самим взять в руки айфон и послать слово из двух букв по адресу (электронной почты, фейсбука или ЛинкедИна).

Могут подумать, что это глупая шутка. Ведь речь идет о том, чтобы передать человеку живой привет, а не виртуальный. Ну, может, и не совсем живой, потому что человек, передающий привет, как правило, не имеет со мной в момент передачи физического контакта, а обращается в электронном виде по одному из вышеуказанных каналов. Но, понятно, предполагается, что я скоро лично встречусь с приветствуемым и, радостно дыша перегаром ему или ей в лицо, донесу трепетное «hi». Как в старые недобрые времена.

Отнюдь. Вот вчера, например, я столкнулся в коридоре компании (в которую недавно вернулся после шестилетнего «перерыва») с прежним начальником, Маттом. Он сразу меня признал и расчувствовался. Спросил, в какой я теперь группе. Я сказал, что, кстати, опять работаю с Даян, с которой мы были в группе у Матта, лет 10 назад.

— Она ведь теперь работает удаленно? Я её 100 лет не видел, — с грустью сказал бывший начальник.

— Да, она еще до того, как я ушел отсюда в другую компанию, переехала с семьей в Сев. Каролину.

— Ну и прекрасно, передавай ей от меня привет! — бодро сказал Матт и уже собрался было по своему обыкновению ускользнуть на очередное собрание. Но я его задержал.

— Нет, погоди, как это «передай привет»? Ты что, так вот и ждал все эти шесть лет, когда я вернусь, чтобы со мной передать ей привет? А сам почему не позвонил ей или не написал?

— Не знаю, не было повода. А в чем проблема? Тебе что, трудно сказать «Matt says “hi”»?

— Но ведь я её тоже лично не скоро увижу, если вообще увижу. Мы общаемся исключительно по скайпу.

— Ну рано или поздно она приедет из своей Северной Каролины, и вот тогда ты и передашь ей от меня привет. Договорились?

Мы договорились, и я побрел к себе в офис, думая, как бы переложить передачу привета на кого-нибудь еще. Быть может, кто-то скоро поедет в Сев. Каролину и увидит там Даян живьём?

Пока ехал в лифте, в кармане клюнуло. Это пришло сообщение по ЛинкедИну от одного старого знакомого, Лио, с которым мы когда-то вместе работали в этой компании. ЛинкедИн сообщил ему, что я вернулся на старое место, и Лио ткнул в один из «готовых» ответов: “Congrats with your new job!” (Поздравляю с новой работой!) «Не такая уж и новая», — послал я ему нестандартный ответ. Он мне тоже ответил нестандартно: «Передавай привет Ребекке».

Я вспомнил, что как раз вчера мельком увидел Ребекку в кафетерии, и тогда же отметил, что Ребекка постарела ровно на шесть лет, даже не сразу её признал. «Хорошо», — ответил я, хотя непонятно, с какого я должен передавать ей привет от Лио, которого я последний раз видел живьем лет семь назад? Мы же не друзья. Я понимаю, если бы мы пересеклись с ним где-нибудь на конференции, выпили…

Мои размышления прервала еще одна карманная дрожь. Теперь уже сообщение пришло от самой Ребекки — разумеется, это было совпадение. Хотя, как сказать. Мне сейчас почти каждую минуту приходят поздравления от линкединовцев. Большая их часть — от совершенно незнакомых мне лиц с загадочными именами, вроде Каримуззаман Рахнауршан.

Узнав про мою «новую старую» работу, Ребекка соединила это со вчерашней встречей в кафетерии, и вот пишет: «Congrats. Welcome back! А я все думаю, ты это был или не ты». «Вероятно, я тоже постарел за эти шесть лет», — подумал я и решил пока не передавать ей привет от Лио, а телефон вырубил и спрятал поглубже в сумку. Тут как раз лифт доставил меня на 9-й этаж. Пускай сами разбираются. Может, увидятся через пару-тройку лет где-нибудь. Мир тесен. Особенно электронный. Хотя он и неисчерпаем, как учили классики.

Как написать поздравительную открытку

Мне давно хотелось сделать анализ открыток с готовыми пожеланиями. Купить штук 500 и проанализировать: чего желают людям, у которых и так все есть? Лично я придерживаюсь нескольких правил.

  1. Не пишите наспех, опуская слова, даже если речь идет об избитых фразах (например, не пишите женщине «желаю тебе крепкого и долгих», обязательно должно быть «крепкого здоровья и долгих лет жизни»).
  2. Не следует стремиться к оригинальности, пытаясь сделать поздравление более персональным. Например, в вышеуказанном можно (но не нужно) добавить «здравого ума и трезвой памяти». А некоторые, увлекаясь, еще напишут и «светлой».
  3. Не следует слишком много писать о прошлых достижениях адресата, делая поздравление похожим на некролог.
  4. Не следует упоминать про возраст адресата, особенно если вы точно не знаете, сколько ему или ей исполнилось.
  5. Не следует после первой же фразы переходить на себя, сообщая о своих собственных достижениях и успехах. Этому можно посвятить отдельное сообщение.
  6. Не пытайтесь использовать в качестве лазейки — «чего сам/сама себе желаешь». Это всегда оставляет у адресата тягостное чувство недостижимости, а иной раз и желание послать поздравляющего подальше.
  7. Вместо смутных пожеланий «счастья в личной жизни и успехов на служебной лестнице» укажите конкретные цели и блага, однако избегая абсолютных сумм в долларах (это пОшло). Например, желаю Вам 5-процентной прибавки жалования, 21-процентного бонуса и 24-суточного отпуска за счет компании.

Зимнее утро

Сколь легко было заучивать моему сыну «Зимний вечер» (с мгновенно отмыкающим русскую душу магическим шифром «буря мглою небо кроет»), столь же тяжело дается ему «Зимнее утро». И вправду, утро вечера мудренее. Строчки в одно ухо входят, а из другого выходят. Я думаю, это оттого, что Пушкин тут жжет моего англоязычного сына глаголом, образованным от прилагательного:

«Сквозь тучи мрачные желтела…/ Прозрачный лес один чернеет, / И ель сквозь иней зеленеет…»

По-английски так коротко не скажешь, если вообще придет в голову такое сказать. В чем тут, собственно, заключается действие? “appears yellow”, “turns yellow”? Нет, все не то. Вероятно, тут важна некая размытость цвета, его тусклость, то, что видишь его как бы сквозь пелену и с некоторым усилием. Хотя гугл-переводчик гнет свою линию:

Through the gloomy clouds it turned yellow…
The transparent forest alone turns black
And the spruce turns green through the frost…

А ведь потом явится и М.Ю. со своим «белеет парус одинокий».

Русский абсурд

Я нашел, наконец, источник любимого футуристического стиха моего домашнего учителя английского, Александра Степановича, который он прочитал в 1913, что ли, году и с восторгом цитировал мне по памяти во время наших уроков в середине 1970-х. Он говорил, что до революции Маяковский писал неплохие стихи, а потом скурвился. Но всех круче писал один поэт-футурист, так что вообще нельзя было понять, о чем. И приводил строки, из которых я запомнил:

Ястребидий Карунь Гасно
да замолчите вы, нечисти Рухты
зверям ястребло
и пии-га-га,
на солнце плещет моя нога.

Его автором оказался некий Василиск (в действительности, конечно, Василий) Гнедов (1890 — 1978). Значит, во время описываемых событий он был вполне себе жив, отсидев около 20 лет в лагерях. Память моя донесла его стих с некоторыми искажениями, а может, это А. С. переврал. Память о памяти, покрывшая расстояние в сто лет. Вот подлинник:

Слезжит рябидии труньга сно —
Коневама усмешки подтишок,
Да замолчите ж нечисти ругты —
Глазами выкрасил подол мозга,
Зверями ястребло пьяны гага —
Сквозь солнце плещется моя нога.

Текст вполне себе тянет на 20 лет лагерного режима.

Недоеденных или надоеденных?

Во всех (почти) бумажных и электронных изданиях стихотворения Маяковского «Нате» написано «недокушанных, недоеденных щей». Но я помнил, что в детстве читал из нашего огоньковского 12-томника: «недокушанных, надоеденных щей». Недавно имел возможность документально подтвердить это детское воспоминание. «Надоеденных» мне казалось и кажется гораздо более остроумным продолжением (слово-бумажник, означающее и «недоеденные», и «надоевшие»). Хотя, может и опечатка. Хорошо бы найти подлинник.

Книжный тлен

Считается, что для восприятия искусства человеку нужно тренировать глаза (живопись, скульптура, архитектура) и уши (музыка и аудиокниги). При этом почему-то забывают про органы обоняния. Как, по-вашему, воспринимает искусство слепоглухой? Исключительно по запаху. Я хоть не слеп и не глух, но, прежде чем приступить к книге, всегда обнюхиваю ее. Запах содержит 90% содержания. Так, книги с запутанной любовной интригой мгновенно распознаются по исходящему со страниц маслянисто-мускусному духу. Детективные истории имеют прилипчивый запах смеси сапожной ваксы и клея. Книги философского содержания преследуют вас запахом свежераздавленного клопа.

Речь, разумеется, идет о книгах из библиотеки, уже успевших сменить немало рук.

Вкусовая память

Воспоминания запахов и вкусовых ощущений неуловимы, подобно сновидениям. Впрочем, сходство это сомнительное, ведь в сновидениях запахи никогда нам не являются… Неожиданно всплыло из глубокого детства. Сначала сухая, щекочущая гортань затяжка «Казахстанских», далее горьковатая отрыжка «Жигулевским». Потом бьющий в темя вкус «Эскимо», в котором шоколад и мороженое сосуществуют, будто не догадываясь о присутствии друг друга. (Вероятно, порядок припоминания — обратный ходу реальных событий.) Дальше уже ничего не помню.

Высшая проба

Из кишок моей «Тойоты» вытащили, как саблю из ножен, штырь, сверкающий на солнце маслом, и поднесли к моему носу — мол, смотри сам, не на@бываем.

«Что мне это напоминает?» — мучил я себя всю дорогу в Чикаго, пытаясь выудить детское воспоминание из ножен памяти. И вот, сверкающий бритым черепом Саша Г., никогда не бродивший по Алма-Атинскому базару, с полуслова напомнил: «как арбузный клин на острие ножа?» Оказывается, он уже целую неделю берет с собой Пруста в поездки на машине и мотоцикле.

Об агрессивности поп-культуры

Поп-культура кажется демократичной и упрекает высоколобую культуру в том, что она, дескать, слишком нетерпима к тому, что нравится всем. На самом деле это не так. Например, предложите вашим знакомым, которые смотрят только мейнстримовое кино, посмотреть фильм Феллини или Бергмана. Они скажут: но это скучно, зачем вы навязываете нам свои вкусы? Вы можете предложить некий компромисс: давайте из 10 фильмов смотреть 9 мейнстримовских и 1 артхаусное. Они скажут — нет. Хорошо, пусть будет отношение 19 к 1. Нет? 99 к 1? Тоже нет. Кто же проявляет нетерпимость?

Поп-арт не допускает и духа не-мейнстримовской культуры на территории «культурного потребления». Тех, кто просит хотя бы глоток свежего воздуха, называют экстремалами.

Апология высоколобого

Да пребудет высокомерный голос Набокова, твердящий, что одна строка Пушкина стоила более всего царствования Николая I и что Фолкнер и Шолохов — региональная литература для узколобых, а попытка поэтического перевода «Евгения Онегина» должна караться смертной казнью. И что Гоголь вовсе не сатирик, каким мы его привыкли видеть, а его комическое отличается от космического всего одной свистящей согласной.

Куда ж это годится? Куда он заведет нас, если мы последуем за ним? А не следуйте. Ведь Набоков, в отличие от многих других самоуверенных лидеров общественного мнения, никого никуда за собой не звал. И других переводчиков Е.О. вовсе не собирался подвергать пыткам. В мире Набокова, в котором размер портрета лидера не должен превышать размеров почтовой марки, ничье мнение не может быть принято в качестве догмы и руководства к действию. Но каждый волен говорить, что ему кажется верным, невзирая на авторитеты. Куда же нам теперь деть всех этих набоковских «ослов» и «дураков»? Как можно серьезно принимать суждения, которые даже повторять неловко. А не нужно повторять чужие слова. Свои нужно иметь.

Неприятие экстравагантных суждений В.Н., критика его «сильных мнений» (strong opinions) проистекают от неверного предположения, что моделью вселенной Набокова был ЦК КПСС «во главе с лично…». А ведь сущность аристократа в том, что он предполагает в каждом такого же аристократа, как и он сам, имеющего такое же право на автономию духа. Стоит задуматься.

Отклонения от мейнстрима в искусстве

Мой взгляд на произведение искусства очень прост. Есть только три возможности: или вы (художник) следуете «норме» (как бы вульгарно и пошло это ни казалось, но это то, чему вас учат в вашем классе ART-201), или вы «идете» выше нормы, или оказываетесь ниже. Многим хотелось бы отклониться от нормы, чтобы показать свою оригинальность. Кто-то, отклонившись, сделает лучше, а большинство — хуже. Например, Ван Гог и Сорокин отклонились и «превысили» стандарт, а вот у панк-группы Pussy Riot получается значительно хуже «нормы».

Как я могу судить, что хуже, а что лучше нормы? У меня всегда вызывает большое подозрение, когда художник отклоняется от «стандарта», потому что не обладает технической способностью воспроизвести его. Как нам слишком хорошо известно, Сорокин может воспроизвести любую «норму». И Ван Гог, и Пикассо тоже могли рисовать в неком стандарте классического художника-реалиста. И Шнуров может написать песню, «как Стас Михайлов». Однако они решили сделать лучше нормы. Pussy Riot же вовсе не решили «сделать хуже», они просто не могут по-другому.

Два Владимира

Тоскливо читать книги честных авторов. Вот некий Владимир Т. из окон своей московской квартиры узрел тучи в форме обёрточной бумаги и честно рапортует:

«Конец октября. В Москве дождило, и плотные серые тучи дешевой оберточной бумагой укутывали почти и не блестевшие купола Христа Спасителя, на которые я так любил смотреть по вечерам из окон своего домашнего кабинетика».

А вот Владимир Н. ничего не видит, а врет, что:

«<…> он старался думать о смерти, и вместо этого думал о том, что мягкое небо, с бледной и нежной, как сало, полосой улегшегося слева облака, было бы похоже на ветчину, будь голубизна розовостью».

И вот удивительно, что веришь не первому (честному) Владимиру, а тому, который врет.

Утро графомана

Я не против графомании, если она понимает свои границы и знай себе пописывает в горшок. Кто знает, быть может, из заваренного нами бульона выскочит, брызжа ядовитой слюной и сверкая на солнце мышцами, Володя Набоков.

Пушкин «О прозе»

«Но что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами? Эти люди никогда не скажут дружба, не прибавя: «сие священное чувство, коего благородный пламень, и проч.». — Должно бы сказать: рано поутру, — а они пишут: «едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба» — ах как это все ново и свежо, разве оно лучше потому только, что длиннее?

<…>

Точность и краткость — вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат.»

(продолжение следует)

Share

Илья Липкович: Праздные мысли о популярной культуре, пошлости и графомании: 2 комментария

  1. Zvi Ben-Dov

    Чем-то напомнило мне мои Недомысли с той разницей, что я пишу грубвато, без претензий.
    Некоторым (возможно даже многим) должно обязательно понравиться… всё, а мне понравилось то, что написал «наше всё» о прозе.
    Понимал «сукин сын» 🙂

  2. Aharon L.

    Сходство неба с ветчиной у меня доверия не вызвало. Все-таки ветчина — это мяконькая мясная подошва. Такой ломоть имеет вкус, резиновую тягучесть. Наконец, это пища, это аппетит, это проглатывание. Поменять все это на один только цвет, прилепить его на небо можно, наверное, сильно оголодав, с подтекстом из анекдота «я всегда о ней думаю». Впрочем, вырывая из контекста, угробить можно все, что угодно.
    Оберточная бумага тоже заворачивает небо по-своему, безотрадно. Но добивает это унылое небо, не бумага, а храм, который сохранен из контекста.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.