А вот русские парижане совсем другой коленкор. Как-то Кира Сапгир — это уже совсем недавно, за пару лет до ее смерти — пригласила нас в русский клуб, имея в виду сосватать-пристроить мою писанину хоть в какое-никакое французско-русское издательство. Я тогда насобирала большое количество бизнес карточек, но не воспользовалась ни одной. Почему-то местные русские показались мне уж как-то очень пугающе советскими и еще — исконно-посконно православными.
Ася Лапидус
НЕВНЯТИЦА
Мозаика
Нескладушки-неладушки —
Цап-царап, и по макушке.
Неувязочка
Отчего? Почему?
Догадайся, почему.
Оба они уже далеко не молоды — низкорослые, слегка толстоватые, степенно внушительные — заметно, что неразлучники — муж и жена одна сатана, обособленно между собой переговариваются — почти неслышно. Но не тут-то было — подкаблучник Роберт в надежде ублаготворить свою русскую половину чутким ухом распознал великий могучий и, не теряя времени, давай знакомиться с попутчиками, норовя тут же, не сходя с места, еще и приобщить к компатриотам слегка обескураженную жену. Те в недоумении, но, недоверчиво переглянувшись, все-таки соглашаются пойти к ним в каюту распить бутылку шампанского, пожалованную Марине с Робертом щедротами их турагентства.
Устроившись на балконе, выпили, разговорились. Роберт тактично помалкивает — никуда не денешься — лингвистический барьер, зато русскоязычная троица, не стесняясь, знай себе в свое удовольствие чирикает на языке родных осин. Хотя некоторая уклончивая настороженность со стороны новообретенных знакомцев витает в воздухе.
Марина не то, чтобы разочарована, но большой общности, похоже, не случилось — точек соприкосновения оказалось маловато. Вроде — объявили они — что родом из первопрестольной, да вот слыхом не слыхали ни о Старопименовском, ни о Воротниковском — дорогих сердцу хоженых-перехоженных переулках-проулках, где прошло Маринкино детство, и вообще Москвы толком не знают, потому, как выяснилось, из Подмосковья они.
Оба они почему-то пыжатся — надменно выспрашивая Маринкины анкетно- биографические подробности. Той неловко не столько даже от бестактности гостей, сколько от нежелания демонстрировать собственные достижения — не бог весть какие, но кто их знает — судя по явственной натянутости, возможно, для них и оскорбительно впечатляющие, тем более что они о себе весьма уклончиво не распространяются. И она, спотыкаясь как напроказившая школьница-двоечница пред очами недоброжелательного педсовета, послушно отвечает, не вдаваясь, впрочем, в детали.
— Учились-то где?
— В университете.
— Факультет?
— Мехмат.
— Это как же так? Поступали-то в один год — вас приняли, а меня нет… Что-то здесь не то…— глаза его наступательно прощупывают ее насквозь, — нет, тут дело нечисто — быть такого не может.
— Умная я очень, — неожиданно для себя вдруг испуганно нашлась вконец растерявшаяся Марина…
Плоды просвещения
Когда поддаешься страху перед ужасом,
начинаешь ощущать ужас страха.
Пьер Бомарше
Ученого учить — только портить.
Русская пословица.
Пейзаж после битвы — дымящиеся башни World Trade Center 11-го сентября. Грузно клубясь над пепелищем, горький чад расползается во все стороны призрачным туманом, сумрачно окутывающим гнетущее безлюдье безвоздушного пространства.
Оба по инвестиционной части — Роберт с Мариной трудились в Wall Street-ских фирмах, аккурат в двух шагах от тлеющих развалин — стóит только пересечь улицу-другую, как окажешься у подножья останков искореженных, обуглившихся башен-близнецов. Еще вчера здесь царила амбициозная энергия финансового центра, а теперь ни души — пустыня, по мглистым дорогам которой — à la guerre comme à la guerre — тут и там курсируют-патрулируют армейские джипы.
Ветер метет-заметает хлопья золы, гонит зловещее лохматое облако копоти в расколотое небо. Металлической удушливый перегар разносится далеко — вся окрестность пропиталась миазмами гибельного дыхания побоища.
Семейство Харди, то бишь Роберт с Мариной живут, не сказать, что поблизости, но неподалеку, визави руин — через Бруклинский мост по-над East River, так что и дòма у них остро пахнет прогорклым дымом, не давая избавиться от едкого ощущения пагубы, погрома. Страшно…
Пару недель — пока восстанавливают телефонную связь и разные другие повреждения — они оба не работают и, недолго думая, воспользовавшись вынужденным бездельем, сматываются на недельку галопом по Европам в надежде хоть немного отвлечься.
Куда там — по дороге в самолете только и разговоров, как об Аль-Каиде и джихаде. Зато уже на месте — в автобусе сплошные туристы — еле слышно переговариваются — тишь и гладь. Вдруг позади, прямо у них за спиной пара явно левантийского вида бесцеремонно заводит громогласный диалог — гортанный звук их речи с придыханием резко обрывает общее перешептыванье.
— Как ты думаешь, на каком языке? — в неслышном шепоте Марины сквозит самый что ни на есть неподдельный ужас — еще бы! — из огня да в полымя.
— По-моему, похоже на иврит.
Почти полгода Роберт преподавал в Израиле и потому в их семье считается, некоторым образом, специалистом по Ближнему Востоку.
— А если террористы? Я боюсь. Ты что не видишь — весь автобус ни жив ни мертв.
— Какие там террористы — самые обыкновенные евреи, да и если не евреи, все равно обыкновенные туристы.
Тут, снисходя к зову природы пассажиров, автобус милосердно остановился — путь неблизкий. Роберт прямым ходом в туалет, Марина было направляется туда же, но ее останавливает ближневосточная женщина:
— Где вы купили такие восхитительные кроссовки? — очень вежливо — вполголоса и на приличном английском.
— В Нью-Йорке. В каком магазине уже не помню — давно это было. А вы откуда?
— Из Израиля.
Напряжение исчезло, как и не бывало. Захотелось сказать ей что-то приятное:
— Мой муж у вас преподавал методы программного обеспечения — ускоренный курс — несколько месяцев — по линии вашего министерства обороны. Ему тогда очень понравилось.
— Такой умный — евреев учил! Не может быть!
Автобус покатил дальше, и пока суд да дело, израильский муж, чтобы развеять дорожную скуку и развлечь благоверную, давай читать ей, да не просто вслух, а во весь голос. Публика оцепенела — еще бы! — страшно — ведь никто, кроме Марины с Робертом, не знал, что громкие ближневосточники просто израильские евреи — народ Книги — вот они и читают…
M—me Роза
Маленькие знаки внимания приводят к большой дружбе.
Ромен Гари. Европейское воспитание.
Мы набрели на нее случайно, точнее, на ее магазин, бесцеремонно зазывающий из парижского проулка крикливым средь бела дня сиянием ярко разноцветных огоньков — ни дать ни взять — чистый Лас-Вегас.
Магазин — странное сочетание заманчивых безделушек-побрякушек — был ей под стать — казалось, что они были рождены друг для друга. Выразительной пышной еврейской сочностью она мне сразу напомнила M-me Розу — небезызвестную и отнюдь небезупречную героиню Ромена Гари, хотя дело происходило не в бедняцком Бельвиле, а в более, чем приличном квартале — кстати — аккурат за минуту до ковида, что, впрочем, не суть важно. Звали ее, конечно, по-другому, и в прошлом, скорее всего, у нее не было ни сучка, ни задоринки, хотя — поди угадай…
Нынче же перед нами за прилавком восседала немолодая уже, дородная матрона с явными следами былой красоты. Умные карие глаза — искрящиеся и не без хитринки, оттеняющей глубоко осевшую в них вековечную печаль, смотрели на нас приветливо поощрительно. Щедрая плоть — неподвластная просторному платью живая телесность царственно не желала укрощения и, невзирая на возраст, дерзко рвалась наружу, излучая при этом уютное благодушие.
— Из Америки? — безошибочно по-английски.
— Оттуда.
— А родом? — это она мне — не успела я и слова сказать, сразу распознала происхождение — глаз-алмаз. — Я из тех же краев, из Польши, но можно сказать, тоже из России — наш shtetl постоянно переходил из рук в руки. Мне повезло — почти сразу после войны оказалась здесь. Хотите кофе?
Джон, как водится, отказался — не пьет он этого зелья, ну, а я готова — с удовольствием и с интересом. Не успела оглянуться, как на прилавке появились две кофейные чашки, и кофейник с дымящимся кофе. При этом с места она не сдвинулась.
Но тут откуда ни возьмись в магазин заглянула тонюсенькая покупательница-китаянка — и кофейный антураж в мгновение ока исчез.
— Вам что? — в голосе, да и во всем облике не то, чтобы угроза, но полное отсутствие желания обслуживать неизвестно откуда взявшуюся посетительницу.
По всему поэтому безответная крошечная клиентка испуганно прыснула вон, а исчезнувший было кофе, да еще в сопровождении конфеток-шоколадок как ни в чем ни бывало вновь обозначился на прилавке. Мне стало неловко.
— Мы вообще-то не покупатели — так, заглянули на огонек.
— Я знаю. Кстати, завтра меня уже здесь не будет — лечу к вам в Нью-Йорк. Всю эту пустяковину я закупаю в Америке. Так что, понятное дело — вам эти tsatskes не в интерес. Так или иначе — будете в Париже, заходите — угощу кофе, поболтаем — вот моя карточка…
Да тут как раз случился ковид. Какой там Париж — несколько лет просидели мы на цепи дома, выползая на свет божий, как положено, в намордниках. Одичали изрядно, впрочем, одичание, похоже, случилось повсеместно. И конечно, за это время куда-то задевалась визитка m-me Розы, но память о ней нисколько не поблекла — неожиданно ярко окрасив парижскую ретроспективу завораживающе колоритным флером непонятно откуда взявшегося племенного родства.
Не в склад, не в лад
А америкосы
Остались с носом!
Не успели проснуться, как с утра пораньше зазвонил телефон:
— Привет! Как дела? —
— Привет, привет! У нас — все то же, ничего особенного. А у вас— что слыхать? —
— Ну, у нас — тоже все по-старому, зато для вас у меня имеется сюрприз — если, конечно, заинтересуетесь, —
От любопытства у Марины даже нос зачесался.
— Не тяните за душу — сгораю от нетерпения
— Это длинная история. Если коротко — предлагается автобусная поездка с перелетом из Нью-Йорка — юг Франции—Италия—Испания— не только сама по себе баснословно дешевая, но тут еще мой коллега по особому тяжелому случаю — не спрашивайте — не буду говорить по какому — продает две таких путевки за полцены. Мы бы, конечно, не раздумывая, поехали, да Володю с работы не отпускают. Впрочем, для вас есть одна заковыка — экскурсия по-русски.
— Спасибо, Таня, немедленно обсудим это дело с Робертом.
Поначалу он отказался наотрез:
— Ты в своем уме? Как я буду без языка?
Но, как встрепанный, тут же позвонил с работы, и не успела Марина очнуться, как пошел на попятный:
— Звони Тане. Поехали. У нас тут все в один голос агитируют за поездку, говорят, что путешествовать за такие деньги вполне можно и глухонемому, особенно при наличии русской жены. Тем более, что экскурсия ведет начало из Нью-Йорка, не может быть, чтобы по-английски никто не кумекал. На всякий случай запасемся путеводителями.
…Все честь по чести — большой комфортабельный автобус встретил в аэропорту без задержки — правда, от попутчиков прием не сказать, чтобы отличался особым дружелюбием — ну и что — бывает, особенно из-за дорожной усталости, да еще и с налету — вполне могло показаться.
И гостиница приличная — обслуга целиком и полностью, как полагается — несмотря на дешевизну, никаких подвохов.
Поехали. Волшебный край — не раз и не два колесили-хаживали Роберт с Мариной по этим местам и неизменно не могли нарадоваться — глаз не оторвать. Все замечательно, вот только чувствуют они себя в этой компании пятой спицей в колеснице — инородцу Роберту еще повезло — не понимает по-русски, а Марине, скажем прямо, очень даже неуютно.
Публика пестрая — больше из тех, кто годами живет в чуждой Америке, как в гетто, то ли по неизжитой ксенофобии, то ли по незнанию языка. Образовательный уровень, скорее всего, в этом и загвоздка — оставляет желать лучшего, но духовно (любимое словцо произносится с придыханием) почитать себя выше — умнее, просвещеннее американцев — это уж обязательно и непременно.
Роберта, а заодно и Марину откровенно презирают. Подчас доходит до смешного. После очередного похода притомившиеся Марина с Робертом устроились на скамейке на берегу ручья. К ним подсела шустрая такая старушка и спрашивает Марину, понравилась ли Роберту экскурсия.
— Понравилась.
— Нет, вы у него уж спросите, мне хочется узнать, что он скажет, а то мне дочка рассказывала — была в поездке с американцами — они совсем неинтеллигентные, ничего их не интересует — только бы пива выпить — культуры никакой.
— Вы лучше у него сами спросите — а я побегу — извините, мне надо отлучиться.
— Так я ж по-английскому не могу…
Марина не сразу, но довольно быстро усекла, что общая неприязнь по отношению к ним была дополнительно спровоцирована гидами Леонидом и Алевтиной — супружеской парой гордых владельцев русского турбюро в Нью-Йорке. К своим беспрекословным подопечным они относились свысока, и независимость безъязыкого американца и непринужденной жены его раздражала их донельзя. А тут еще и неизжитый комплекс провинциалов, повсеместно бытующий на просторах родины чудесной — противная столичная штучка, да еще на фоне иностранца, с которым, похоже, объясняться им было затруднительно, так что они довольно грубо игнорировали его — ни слова по-английски, а уж с Мариной и вовсе не церемонились.
Постепенно натянутые отношения перешли в открытую неприязнь. Как-то раз автобус остановился, и Леонид объявил:
— Даю полтора часа на свободную прогулку, а кто хочет может на местный базар сходить, тут недалеко.
— Пошли, там flea market (блошиный рынок), посмотрим — интересно же, — схватив Роберта за руку, заверещала Маринка, обожавшая всяческие рынки-барахолки.
— Вещизм — с заметным отвращением глядя на басурманскую пару, произнес убежденно, как отрезал, поднявшийся во весь рост громадный дядька — поставил окончательный диагноз-приговор.
Почувствовав враждебность, Роберт встрепенулся:
— Что он сказал?
— Да ничего особенного — бог ума не дал — вот и злобствует.
Не успели Роберт с Маринкой выйти, как автобус загудел — нечего прохлаждаться — давай обратно — экскурсоводы непреклонны. Остальных, конечно, часок-другой подождали, но америкосу с америкосихой спуску не дали — пока дожидаемся остальных, гуляй вокруг автобуса, скажи и на том спасибо, а отойдете — уедем без вас.
Впрочем, ко всему можно притерпеться, даже к откровенному абсурду. По дороге в Милан Леонид, продемонстрировал незаурядные искусствоведческие познания, возвестив:
— Леонардо да Винчи художник средней руки —
Марина не выдержала, да и перевела Роберту глубокомысленную эту сентенцию, на что оба тихонечко, чтобы не дразнить гусей, но от души рассмеялись.
— Кончай лыбиться, — подойдя к ним, грозная Алевтина сгоряча перешла на ты.
— От улыбки хмурый день светлей, — Марина попыталась отделаться шуткой, — но не тут-то было —
— Смех без причины — признак сама знаешь, чего… Тебе бы с ним умного человека уважить, а если не понимаешь, так лучше вам обоим помолчать.
Марина и промолчала, а что прикажете делать? Зато Роберт, совершенно не врубившись в ситуацию, широко улыбнулся Алевтине и по-русски произнес:
— Спассибо!
Притихший было автобус грохнул смехом, Алевтина позеленела, а Леонид включил Подмосковные вечера.
Все это были только цветочки. Ягодки приключились позже, в Барселоне в церкви Sagrada Famíliа. Никогда прежде Марина с Робертом не заходили внутрь знаменитого храма — как-то не пришлось, хотя бывали в Барселоне неоднократно.
И вот они снова в беспечальной нарядности уплывающего, опрокинутого в воду города, насквозь пропитанного соленым ветром и запахом роз. В этот раз никаких чудес, все буднично. Автобус останавливается ненадолго у разных Гауди, и не задерживаясь, следует дальше. Откровенно говоря, от объяснений Леонида уши вянут, но радостная стихия красоты зачаровывает — уезжать не хочется.
И наконец знаменитый Sagrada Famíliа. У входа Леонид раздал всем по билету, к которому прилагалась коробочка с электронным экскурсоводом, как выяснилось — для них однозначно по-русски.
— Не могли бы вы мне дать английский вариант? — несмело обратился к Леониду бедняга Роберт, разумеется, по-английски.
Тот отвернулся, как будто ничего не услышал. А когда Марина переспросила его уже по-русски, процедил:
— Нет, и не просите — у нас, как вы знаете, русскоязычная экскурсия.
Он уже был готов отбыть, препоручив всю компанию местной инструкторше — молодой красавице-испанке, незаметно присутствовавшей при этом разговоре. Но тут случилась непредвиденная неполадка. Подойдя к Роберту, девушка-гид, не сходя с места, на чистейшем английском предложила свою помощь:
— Не беспокойтесь, я вам все покажу и объясню.
На это Леонид, между прочим, многолетний житель Нью-Йорка, только что отказавшийся понимать Роберта, отрезал на том же, хотя и не очень уверенном английском:
— Я не разрешаю.
— Вы мне не указ, я поступлю, как считаю нужным, тем более что мой начальник меня за это только одобрит.
Такая вот вышла история. Бывает…
Планета Париж.
Своя рубашка ближе к телу
Мы длинной вереницей
Идём за синей птицей.
Морис Метерлинк. Синяя птица. Из спектакля МХАТ.
Новый — 1985-ый год. Мы его встречаем в Париже. По-зимнему холодно. Но нам сам черт не брат — Париж! Париж!! Я-то в первый раз — смотрю в прозрачное высветленное снегом почти бесцветное парижское небо, вдыхаю парижский воздух с легким бензиновым привкусом. Парижский воздух особенный — невесомо-летучий, он пронизан неярким таинственно-туманным светом. Дышать — не надышаться.
Мой французский давным-давно в нетях, а Джон ничего — кое-как все-таки объясняется, с трудом подбирая слова:
— Как пройти…
— Не надо ломиться в открытую дверь — мой английский такой же, как ваш французский, но, если постараетесь, вы меня поймете, — немолодой интеллигентного вида парижанин подробно объясняет дорогу.
Кто сказал, что французы недолюбливают иностранцев, особенно американцев? Ничего подобного — у нас сложилось совершенно другое впечатление. Лично нас с Джоном любят и привечают везде — а уж Джон — невооруженным глазом видно — сродни яблочному пирогу — самый что ни на есть американский американец.
Удивительно, но парижане — впрочем, на мой сермяжный взгляд — парижане невероятно узнаваемо похожи на московских евреев — носатые, лупоглазые и шумно разговорчивые. Как бы, некоторым образом, вроде бы родственники.
А вот русские парижане совсем другой коленкор. Как-то Кира Сапгир — это уже совсем недавно, за пару лет до ее смерти — пригласила нас в русский клуб, имея в виду сосватать-пристроить мою писанину хоть в какое-никакое французско-русское издательство. Я тогда насобирала большое количество бизнес карточек, но не воспользовалась ни одной. Почему-то местные русские показались мне уж как-то очень пугающе советскими и еще — исконно-посконно православными.
Девицы-красавицы — ряжены — другого слова-то и не выговоришь — в долгополые фольклорные сарафаны, обязательно с крестами на неправдоподобно высокой под подбородок груди, и косы исключительно у них русые. Публика степенно недоверчива, как бы прислушивается — родину слышит, родину знает.
На книжных развалах — нет, не русская проза-поэзия — а расейская, извините — продукция второй свежести все больше национал-почвенников. Никакими Европами и не пахнет — хоровод, да и только. В круг их ни-ни — пошли вон всякие там… Впрочем, может быть, мне все это с непривычки да с испугу просто померещилось.
В буфете потчуют икоркой. Буфетчица — голову венчает опять же коса-русая — размазывает она эту самую икорку по хлебушку пальчиком, а потом — какие уж там перчатки — у нас чужих нет — все свои — пухлой ладошкой прихлопывает бутербродец — ешь на здоровье, водочкой запивай.
Кира — стреляный воробей — ей хоть бы что, а мне кусок в горло не лезет. Надо сказать, Кира сильно выделяется из этой толпы, пусть ростом и небольшая и очень, как-то враз похудевшая, но яркая. Голубые-синие глаза сияют, волосы тоже слегка в синеву и тоже сияют — живая, скорая — неугомонная — невзирая на преклонные года. Время бессовестно летит — я-то помню ее молодой, но и посейчас она космополитически современно открыта новизне в самых что ни на есть произвольных ипостасях, и по-французски, соответственно, лопочет за мое почтение, и с Джоном по-английски изъясняется запросто — так что на фоне публики, зашоренной лубочной эстетикой, она ни дать ни взять инопланетянка, хотя по свойству характера всегда и везде, как рыба в воде.
Бывало, у нее дома в Париже мы, как и прежде по-московски, радостно от души выпивали и приятно общались, а то еще и ходили в разные места — с ней было так увлекательно хорошо — а теперь — опустела без нее парижская земля…
Вот и Миши Деза, с которым тоже всегда было захватывающе интересно, и его там давно уже нет — сгорел Миша — так мы и не повидались на прощанье. Через три года, вслед за Michel Marie Deza страшно подгорел Notre—Dame — собор спасли, а Миша — Миша погиб…
Нетленный город грез — светозарная фата-моргана — помнит все и незабываем — памятью сердца…
Когда давным-давно, в прошлом тысячелетии — еще не отягощенные годами, и не растерявшие иллюзий, мы нехотя возвращались из нашей первой парижской поездки, напрочь растревоженные магией впечатлений, нам было грустно. Понятное дело — из праздника прямым ходом в будни. Прощайте, прощайте, пора нам уходить…
Между тем, действительность — куда от нее денешься — как ей и положено, она берет свое. В самолете к нам подошел молодой парень — парень как парень — без особых примет, хотя и заметно. что американец. С интересом оглядывая Джона, он спросил:
— Где вы эту рубашку купили, я давно такую ищу…
А рубашка-то ничего особенного, невидная такая рубашечка — в дурацкую широкую коричневую полоску, к тому же не первой молодости, застиранная-заношенная — аккурат для поездок. Так-то оно так, но ему такую очень даже хочется. Почитай — чепуха это на постном масле, да дело, как водится, не в пустяковом разговоре, а в контексте непринужденного добрососедства — по которому мы сразу оказались дóма.
Казалось — как ни кинь, в гостях хорошо, а дóма, дóма вроде бы все-таки лучше, но иногда — особенно по весне тянет в туманную даль солнечного марева, а это, как заметил автор небезызвестный Синей птицы, включает радость возвращения. Впрочем, прав или не прав старик Метерлинк — не могу за него ручаться — это уж у кого как получается.
Хорошие рассказы. Понравились
Маленькие рассказы Аси – мимолетные зарисовки в пути восхитили, как всегда, прекрасным языком – легким, изящным и точным.
Особенно мадам Роза – несколько вроде бы небрежных мазков – и она предстает во всей красе, и кажется, что ты давно видела такую мадам Розу – «умные карие глаза – искрящиеся и не без хитринки, оттеняющей глубоко осевшую в них вековечную печаль».
Несмотря на прекрасный русский, всегда чувствуется, что написано это человеком, много лет прожившим в Америке и впитавшим ее ментальность, которая заметно отличается от ментальности бывших соотечественников.
Пишите, Ася, у Вас очень впечатляюще получается. Бог в помощь!
Эстер.
Израиль
Занимательно, легко читается, миниатюры-эссе воспоминаний. впечатлений из серии модных нынче на портале. Спасибо.
Автор профессионал критического реализма. Текст достойный.
Ефим Левертов
— 2025-01-22 08:13:54(79)
Автор профессионал критического реализма. Текст достойный.
____________________________
Ну где вы , Ефим, увидели «критический реализм»? Если автор хотела высмеять своих бывших соотечественников, то на здоровье, только это надо делать остроумно. А то «намазывание пальцем хлебушка икрой, прихлопывание бутербродца пухлой ладошкой (как можно бутерброд с икрой прихлопывать?), обязательная коса русая венцом на голове — это настоящая «развесистая клюква». Так писали во во времена железного занавеса. А все остальное вообще оставляет впечатление какой-то мелкотравчатости. Что хотела сказать автор?
В том же журнале «Семь искусств» есть рассказ «Вавла» Доменюка, он тоже о путешествии . Но какое наслаждение его читать!
«Все замечательно, вот только чувствуют они себя в этой компании пятой спицей в колеснице — инородцу Роберту еще повезло — не понимает по-русски, а Марине, скажем прямо, очень даже неуютно.
Публика пестрая — больше из тех, кто годами живет в чуждой Америке, как в гетто, то ли по неизжитой ксенофобии, то ли по незнанию языка. Образовательный уровень, скорее всего, в этом и загвоздка — оставляет желать лучшего, но духовно (любимое словцо произносится с придыханием) почитать себя выше — умнее, просвещеннее американцев — это уж обязательно и непременно.
\…………………………………….
К своим беспрекословным подопечным они относились свысока, и независимость безъязыкого американца и непринужденной жены его раздражала их донельзя. А тут еще и неизжитый комплекс провинциалов, повсеместно бытующий на просторах родины чудесной — противная столичная штучка, да еще на фоне иностранца, с которым, похоже, объясняться им было затруднительно, так что они довольно грубо игнорировали его — ни слова по-английски, а уж с Мариной и вовсе не церемонились.
Постепенно натянутые отношения перешли в открытую неприязнь».
_____________________________________
Читать это неинтересно и неприятно. Мне попадались такие рассказы о турпоездках, где вот такие впечатления о людях перекрывают все впечатления об исторических памятниках и местных красотах. Это один почерк. Но дело ведь не в плохих окружающих — во взаимоотношениях людей, как правило, все обоюдно. Но не буду морализировать. И так все ясно из текста: с такой психологической установкой, как у автора (см.выше), нельзя рассчитывать на любовное к себе отношение.
И еще один пассаж: «В буфете потчуют икоркой. Буфетчица — голову венчает опять же коса-русая — размазывает она эту самую икорку по хлебушку пальчиком, а потом — какие уж там перчатки — у нас чужих нет — все свои — пухлой ладошкой прихлопывает бутербродец — ешь на здоровье, водочкой запивай».
К чему эта стилизация- хлебушек, икорка, потчуют…? Отдает такой предвзятостью, такой открытой неприязнью… Да и где автор видела, чтобы «намазывали икру пальцем»?
Очень приятные заметки — фрагменты различных впечатлений и путешествий , особенно трогающие, когда они созвучны и твоим любимым местам. Хороший, интеллигентный русский язык — молодец , как всегда!
Анна
Очень симпатичные зарисовки, хотя некоторые персонажи, как, к примеру, Нью-Йоркские гиды, вызывают недоумение, если не изумление. К счастью, мне такие «ватники» за все годы жизни в Америке, не встречались. Но, видимо, сия порода живуча.
Прочитала с интересом. Спасибо, Ася
In 1956 graduated from the school #167 in Degtyarny pereulok. Lived in Trexprudny
Хорошие картинки. Пара заметок вызвала ассоциации из собстенного эмигрантского опыта.
Прекрасные рассказы, Ася! Очень трогательные и искренние.