Все эти необязательные воспоминания нахлынули, едва речь зашла о ржавеющем пере. То, что имеется в виду вполне конкретное стальное перышко, подтверждается звуковым составом строки. «Жар» и «ржа» — эти слова состоят из одних и тех же букв и звуков. Фонетическая близость порождает смысловую связь. Ржа ест металл, а жар необходимое условие для выплавки.
[Дебют] Виктор Юхт
ЕЩЕ РАЗ О «ЖАР-ПЕРЕ»
(стихотворение Б. Чичибабина «Про то, что сердце, как в снегу»)
Предисловие Л.С. Карась-Чичибабиной
30 лет без Чичибабина

Лилия Карась-Чичибабина
15 декабря 2024 года исполнится 30 лет как ушел из жизни Борис Алексеевич Чичибабин. Он продолжает оставаться с нами не только в своих стихах, но и в литературных исследовательских статьях, книгах, посвященных его творчеству. Одним из фактов проявления внимания к произведениям поэта также являются “Чичибабинские чтения”, организованные в 1995 году при харьковском институте культуры (ныне Академия культуры) преподавателем института, поэтом, другом Чичибабина Марком Ивановичем Богославским (1925-2015).
Чтения проходили регулярно в Харькове, а с начала 2000-х годов одновременно в Центре гуманитарных исследований при Таврическом национальном университете имени В.И. Вернадского в Крыму. В чтениях принимали участие филологи Харькова, Киева, Полтавы, Донецка, Николаева, Симферополя и других городов. Нельзя не заметить, что ни одни чтения не обходились без доклада харьковчанина Виктора Юхта. Это были сообщения об интересных фактах, обнаруженных им, дотошным библиофилом, отклики и эссе на события современной литературной жизни, но самые многочисленные его работы посвящены творчеству Бориса Чичибабина. Одно из первых эссе памяти Б. А. Чичибабина называлось “Харьков как форма духовной жизни” было опубликовано в книге “Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях” (Харьков, Фолио, 1998, с.288-300). Оно оканчивалось резюме:
“Так существует ли все-таки Харьков в качестве особой формы духовной жизни? По крайней мере для одного человека этот вопрос уже решен положительно. Гипотеза была подтверждена судьбой поэта. Чичибабин доказал, что здесь можно жить в самом высоком смысле слова: с максимальной отдачей, с предельным напряжением душевных сил, сохраняя верность своему “я”.
Это, возможно, и есть самый важный урок п р а к т и ч е с к о г о бытия. Урок, до понимания которого нам еще предстоит дорасти”.
К сожалению Виктор, по нынешним временам, ушел из жизни рано, в возрасте 65 лет. Нам бы хотелось настоящую публикацию, один из его докладов на «Чичибабинских чтениях», посвятить памяти Бориса Алексеевича Чичибабина и Виктора Владимировича Юхта.
* * *

Виктор Юхт
Важность периодически проводимых Чичибабинских чтений не только в том, что любители лирики могут поделиться друг с другом своими находками. Каждые Чичибабинские чтения дают возможность по-новому услышать знакомые строки, наводят резкость на какой либо текст — наследие поэта вспыхивает неожиданной гранью.
Так на Чтениях 2009 года Н.А. Никипелова обратила внимание на одно стихотворение, которое не то чтобы остается вне поля зрения, но упоминается значительно реже, чем другие. А вместе с тем его вполне можно охарактеризовать школьным термином «программное».
Про то, что сердце, как в снегу,
в тоске таинственном настое,
как Маяковский, не смогу,
а под Есенина не стоит.
Когда б вмешательством твоим
я был от горшего избавлен,
про все, что на сердце таим,
я б написал, как Чичибабин.
Да вот беда и канитель:
его нет дома, он в отлучке,
дверь заперта, пуста постель,
и жар-перо ржавеет в ручке.
1965 (98)[1]
«Вчитаемся, всмотримся, вдумаемся в мир и события данного текста», — призывает литературовед[2].
Принимаю эстафету: вот ряд наблюдений, возникших в процессе медленного чтения.
Начальный стих вроде бы не предвещает ничего трагического. «Сердце», «в снегу»… Кажется, нас ждет светлая лирика, может с легким привкусом элегии. Но уже первое слово второй строки полностью меняет тональность: «в т о с к и таинственном настое» (здесь и далее разрядка в цитатах моя. — В. Ю.)
Вот и произнесено ключевое слово. Согласные «т», «с», «к» щедро рассыпаны по всему четверостишию, особенно на второй строке: «в ТоСКи таинСТвенном наСТое». Она, в сущности, превращается в анаграмму, в единый звукосмысловой слиток. Неудивительно, что именно это чувство начинает пропитывать весь текст. От полынной горечи тоски уже не избавиться до самого конца.
Н. А. Никипелова упоминает многообразные воплощения инвариантной темы тоски у разных русских поэтов: от Фета до Бродского[3].
Да, есть «тоска вокзала», «тоска медленных капель» или даже «тоска белого камня» (ограничусь наследием Иннокентия Анненского). Но какая же тоска обволакивает героя Чичибабина?
Скорее всего, тоска немоты, невоплощенности, тоска потерянных слов. Именно п о т е р я н н ы х. Одно дело — мучительное обретение голоса (вспомним «эпиграф» к «Зеркалу» Андрея Тарковского — документальные кадры «Я могу говорить!»). И совсем другое, когда слова, еще вчера подвластные поэту, неожиданно переродились, стали непокорными или ненужными.
Наиболее лаконичный и трезвый диагноз самому себе поставил Александр Твардовский; ему хватило только десяти слов:
Так, как хочу, не умею.
Так, как могу, не хочу[4].
А вот строки совсем иного поэта, едва ли не антипода Твардовского:
По улицам рассеянно мы бродим,
На женщин смотрим и в кафе сидим,
Но настоящих слов мы не находим,
А приблизительных мы больше не хотим[5]
сетовал Георгий Иванов. Антипод, полная противоположность…
Но душу разъедает одна и та же тоска. Причем к тому моменту, когда вырывались эти безжалостные слова, оба успели стать признанными мастерами, у которых были многочисленные читатели, и внимательные критики, и последователи, и, увы, эпигоны.
Список подобных жалоб можно без труда продолжить, но ограничусь лишь четырьмя строчками Мандельштама:
Какая боль — искать потерянное слово,
Больные веки поднимать
И с известью в крови для племени чужого
Ночные травы собирать[6].
Обратите внимание на смысловое сцепление, возникающее на основе созвучия «потерянное слово — для племени чужого». Оно, как ни парадоксально, кажется очень «чичибабинским», причем характерным для поэта именно середины шестидесятых.
Подошвы стерты о каменья,
и сам согбен, как аксакал.
меня младые поколенья
опередили, обскакав.
……..
они проходят шагом беглым,
моих святынь не видно им,
и не дано дышать тем пеклом,
что было воздухом моим.
(111 — 112)
Стихотворение «Я слишком долго начинался…» датировано тем же 1965-м, что и стихи о «жар-пере».
Так чем же стал этот год в судьбе поэта?
Для начала сухие числа. В книгу «В стихах и прозе», которую успел составить сам Чичибабин, он отобрал лишь ш е с т ь стихотворений, написанных в 1965-м. Не самый плодоносный год. В первый же «Колокол» — главную книгу поэта — вошло и того меньше: только четыре («В декабре в Одессе жуть…» и интересующие нас сейчас «Про то, что сердце, как в снегу» включены не были). Дело, понятно, не в количестве. Гораздо важнее то, что в с е стихи 1965-го проникнуты тоской, иногда смягченной, высветленной, иногда — свинцово беспросветной.
День мой тошен и уныл —
наказание Господне…
(67);
С меня, как с гаврика на следствии,
слетает позы позолота.
никто — ни завтра, ни впоследствии
не постучит в мои ворота.
(90)
Как стали дни мои тихи…
Какая жалость!
Не в масть поре мои стихи,
Как оказалось.
(91)
Тебя поносят фарисеи,
а ты и пикнуть не посмей.
(97)
Я слишком долго начинался
и вот стою, как манекен,
в мороке мерного сеанса,
неузнаваемый никем.
Не знаю, кто виновен в этом,
Но с каждым годом все больней,
Что я друзьям моим неведом,
Враги не знают обо мне.
(111)
Приведенные фрагменты в комментариях не нуждаются. Одиночество, неприкаянность, безвестность, непонимание современников, разрыв с эпохой — всё это видно невооруженным глазом. Внешне же дела обстояли сравнительно благополучно: еще появлялись даже не отдельные публикации, а целые книги стихов, студия еще доживала последние месяцы, не за горами было долгожданное членство в Союзе писателей, получение квартиры от союза…
Стихи же свидетельствуют: назревал глубочайший кризис.
«…Как-то мы шли с Борисом по Университетской, — вспоминает М.И. Богославский. — На переходе к диетическому магазину Борис пожаловался: «Уперся в стенку. Не способен я такие авангардистские виражи, какие разрешаете себе Аркадий (Филатов — В. Ю.) и ты. Мемуарист проницательно уточняет: Чичибабину «мерещилось, будто у него кризис формы. На самом деле началась мучительнейшая переоценка духовных ценностей, невыносимо болезненная ломка прежнего мировоззрения»[7].
Началось обретение самого себя. А это, как известно, труднее всего. Поэту же труднее вдвойне. Надо не только найти внутренний стержень, но снова отыскать нужные слова: без них не пересказать о пережитом.
Лирический герой Чичибабина словно на распутье. Направо пойдешь… Налево пойдешь… Вот путь Маяковского, вот Есенина[*]. Но где же путь Чичибабина? А раз нет собственного пути, так вроде и самого поэта нет: «он в отлучке».
Такое раздвоение («я» говорящего не равно поэтическому «я») вовсе не случайный парадокс. То же самое чувство, только проанализированное в деталях, находим в стихотворении «Меня одолевает острое…».
Не вижу снов, не слышу зова,
и будням я не вождь, а данник.
Как на себя гляжу на дальних,
а на себя — как на чужого.
(90)
Взгляд на себя со стороны и здесь связан с потерей «таинственного песенного дара» (Ахматова). Надо ли уточнять, что и эти стихи датированы тем же 1965-м?
Среди написанного в 65-м стихотворение, о котором мы размышляем, занимает особое место. Во-первых, оно короче других. Три четверостишия, двенадцать строк; большинство стихотворений Чичибабина гораздо длиннее. Во-вторых, оно менее декларативно, чем, скажем, «Меня одолевает острое…» или «Я слишком долго начинался…» (быть может, поэтому его реже упоминают литертуроведы). В-третьих же, горечь немоты чуть смягчается легкой иронией: не меня, а «е г о нет дома, он в отлучке»
Стихи, чья тема — поэтическая немота, на поверку оказываются образцом высочайшего мастерства. Автор виртуозно поддерживает равновесие абстрактного и конкретного, небесного и земного. Сперва стихотворение кажется слишком бесплотным, воздушным. К середине накапливается недосказанность: «когда б вмешательством твоим» (чьим?), «я был от горшего избавлен» (от чего?), «про все, что на сердце таим» (про что?). В двух начальных строфах предметов нет вообще, только мысли и чувства. Но под конец, в заключительной строфе, на читателя, кажется, обрушивается лавина предметов. Хотя на самом деле их совсем немного: дом, дверь, постель да ручка с пером. Только четыре вещи, но за ними — весь каждодневный мир. Любая из них заслуживает отдельного исследования. Но не буду отнимать хлеб у будущих литературоведов. Не буду повторять то, что описано во многих мемуарах. Пунктиром: запертая дверь и пустая постель — недвусмысленный намек на уход из дома, до которого оставалось еще два года (истинные стихи, напомню, не отражают реальность, а предсказывают судьбу). Стихотворение про «жар-перо» перекликается с другими стихами Чичибабина, но напомню лишь заключительные строки сонета «Постель»:
На свете счастья — ровно кот наплакал,
и, ох, как часто люди, как на плаху,
кладут себя в постылую постель.
(103)
Самое важное и удивительное ожидает читателя в самой последней строчке. Ведь для поэта дом, дверь, постель — лишь внешние условия существования. А смысл его — в тайной жизни души, воплощаемой в слове. Символом творчества становится чудесное «жар-перо».
На первый взгляд, всё вроде бы ясно: раз есть жар-птица, должно быть и жар-перо. Но у Чичибабина оно р ж а в е е т. Поэт тонко обыгрывает многозначительность слова «перо». Перо жар-птицы ржаветь не может. Равно как и гусиное, «пушкинское» перо — знак золотого века русской поэзии.
А вот стальное перо, которое вправляют в деревянную вставочку, вполне подвержено ржавчине. В первой половине шестидесятых взрослые уже писали авторучками, для нас же — учеников младших классов — они были ещё под запретом. На крышках парт, как сто лет назад, были выдолблены круглые углубления для фаянсовых непроливаек, на уроках чистописания мы постигали разницу между волосяной линией и линией «с нажимом».
Все эти необязательные воспоминания нахлынули, едва речь зашла о ржавеющем пере. То, что имеется в виду вполне конкретное стальное перышко, подтверждается звуковым составом строки. «Жар» и «ржа» — эти слова состоят из одних и тех же букв и звуков. Фонетическая близость порождает смысловую связь. Ржа ест металл, а жар необходимое условие для выплавки. Так в подтексте заключительного стиха возникает тема, которую можно условно назвать «металлургической». Жар, ковка, закалка — эти традиционные метафоры творчества представлены и у Чичибабина:
Я б не сложил и пары слов,
когда б судьбы мирской горнило
моих висков не опалило,
души моей не потрясло.
(32)
Поэзия и металл — на стыке этих тем предсказуемо возникает монументальная тень Маяковского: «изводишь/единого слова ради/тысячи тонн/словесной руды». В хрестоматийной антитезе «Маяковский — Есенин» первый ассоциируется с «культурой, городом, металлом», тогда как второй — с «природой, деревней, землей». Достаточно одного характерного эпизода:
«Маяковский убеждал Есенина:
— Бросьте вы ваших Орешиных и Клычковых! Что вы эту глину на ногах тащите?
— Я глину, а вы — чугун и железо! Из глины человек создан, а из чугуна что?
— А из чугуна памятники!
…Разговор происходил незадолго до смерти Есенина[8].
Воспоминания Н. Асеева о Маяковском, из которых заимствован этот фрагмент, впервые были опубликованы в его книге «Зачем и кому нужна поэзия» (М., 1961), а два года спустя вошли в сборник «В. Маяковский в воспоминаниях современников» (М., 1963). В 1965-ом обе эти книги ещё находились в поле активного внимания читателей. Оппозиция «Маяковский — Есенин» могла актуализироваться и благодаря Цветаевой. Студийцам запомнилось, как Чичибабин читал её стихотворение «Маяковскому»:
«Я всегда слышу этот его одновременно нарочито тихий, гулкий, простецкий и вместе трагический, учительный голос, повествующий нам о встрече Владимира Маяковского с Сергеем Есениным в Жизни Вечной:
…Советским вельможей,
При полном Синоде…
— Здорово, Серёжа!
— Здорово, Володя!»[9]
Чичибабин мог декламировать эти строки лишь в недолгий период существования студии — с 5 февраля 1964-го по 9 января 1966-го, а тогда и создавалось стихотворение о «жар-пере».
Но вернемся к фольклорной основе. Напомню сказочный сюжет. Перо жар-птицы — отнюдь не награда, не почетный трофей, не символ победы. Скорее наоборот — вызов. Иван-царевич (персонаж, кстати, очень «чичибабинский» — младший из трех братьев, вызывающий сперва пренебрежительную усмешку, а позже — зависть и злобу) дождался прилета жар–птицы,
«подкрался к ней так искусно, что ухватил ее за хвост; однако не мог ее удержать: жар-птица вырвалась и полетела, и осталось у Ивана-царевича в руке только одно перо из хвоста, за которое он весьма крепко держался»[10].
В другой же сказке жар-перо прямо трактуется как предвестник несчастий:
«Раз поехал стрелец на своем богатырском коне в лес поохотиться; едет он дорогою. Едет широкою — и наехал на золотое перо жар-птицы: как огонь перо светится! Говорит ему богатырский конь: «Не бери золотого пера; возьмешь — горе узнаешь!»»[11]
Мораль ясна: обладание чудесным пером не почет и радость, а не легкое испытание. Вечное беспокойство и высочайшая ответственность. Всё это справедливо и по отношению к песенному дару. Как, когда, почему достался он поэту? Ответов на эти вопросы мы никогда не получим. Дух дышит, где хочет.
Когда, и для чего, и кем в нас заронен
Дух внемлющей любви, дух стройности певучей?
(329)
Но раз уж тебе суждено стать обладателем таинственного дара, от него не отречешься. Как бы ни было тягостно, какая бы тоска ни обволакивала сердце, надо готовиться к тому мигу, когда тебя призовут к «священной жертве».
И вот что удивительно: в который раз перечитываешь это, в сущности, очень грустное стихотворение. Но образ, оставшийся в памяти, все равно светел. Перед мысленным взором возникает необычная картина: дверь заперта, в комнате ни души…Но все залито таинственным светом. Жар-перо не ржавеет, а …светится.
«Это перо было так чудно и светло, что ежели принесть его в темную горницу, то оно так сияло, как бы в том покое было зажжено великое множество свеч»[12].
Примечания
[*] В стихах, конечно, всё гораздо тоньше. Противопоставлены не Маяковский и Есенин, а Маяковский и эпигоны Есенина. Разница огромная!
[1] Чичибабин Борис. В стихах и прозе. — 3-е изд., испр. — Харьков, 2002. В дальнейшем стихи цитируются по этому изданию. Страница указана в скобках.
[2] Никипелова Н. А. «Жар-перо» — символ поэтического труда в лирике Бориса Чичибабина // Б. А. Чичибабин и современная русская поэзия: проблемы и перспективы. Вестник Крымских чтений Б. А. Чичибабина. Вып. 5. — Симферополь, 2009. — С.105
[3] Никипелова Н. А. Указ. соч., С. 107.
[4] Цит. по : Фризман Л. Г. Это было жизнь тому назад… Над страницами полученных писем. — Харьков, 2008. — С.88.
[5] Иванов Георгий. Собр. соч.в 3-х тт.— Т.1. — М., 1994. — С.280.
[6] Мандельштам Осип.Соч.в 2-х тт.— Т.1. — М., 1990. — С.152.
[7] Богославский Марк. Вижу его таким //Борис Чичибабин в статьях и воспоминаниях. — Харьков, 1998. — С.169 — 170.
[8] Асеев Н. Н. Воспоминания о Маяковском // В. Маяковский в воспоминаниях современников. — М.,1963. — С.423.
[9] Милославский Ю. Г. Феврвль, 45 лет спустя // Б. А. Ччибабин и современная русская поэзия: проблемы и перспективы. Вестник Крымских чтений Б. А. Чичибабина. Вып. 5. — Симферополь, 2009. — С.97.
[10] Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. — в 3-х тт.— Т.1. — М., 1957. — С.416.
[11] Там же, С.424.
[12] Там же, С.416.