Смеюсь, в тебе отражаясь,
в тебе отражаясь, плачу,
в плечо твоё утыкаюсь и затихая молчу,
и понимаю — вот он момент, когда что-то значу,
хоть уже смерть обнимает и хлопает по плечу.
Виктор Каган
КАКИЕ ВРЕМЕНА ТАКАЯ РЕЧЬ
***
Время несётся галопом в вечное скверновековье,
в крестики-нолики ведьмы, черти в буру и очко,
и чертенята тешатся пока лягушачьей кровью,
впрочем, и до человечьей им уже не далеко.
Ведрá воды и колючек охапки хватит верблюду,
чтоб добрести, дотопать и донести на горбу
туда, куда так хотел, но уже никогда не буду —
те время и место дымом вылетели в трубу.
Чёрные дыры памяти жизнь раздерут на части —
вера, любовь, надежда, сентябрь, туман, шашлыки.
В горле першит от дыма, глаза разъедает счастье,
соли земной солонее слеза скользит вдоль щеки.
Письма летят в никуда, посланные ниоткуда,
никем, никогда и незачем, сворачиваясь в узелок
на память завязанный, чтобы встретить чудное чудо
такое, чтоб вздрогнул мать твою от удивления Бог.
Дай бог не разбиться чуду о невозмутимость Бога,
сидящего с трубкой травки на том берегу небес.
Дай бог, чтобы через мóрок пробилась к себе дорога
и чтоб не сгорел небесный оставленный Богом лес,
и чтоб ни гроза, ни буча, и чтобы покой и воля,
и уши Амана на блюде, и Ерушалаим пел,
и Умань встречала хасидов, и миру хватило соли,
и наблевать в колодец чтобы упырь не успел.
Плывут облака по небу, как корабли пустыни,
покачивают горбами и думая о своём.
Во веки веков и присно, и крýги своя, и ныне
под музыку Экклезиаста танцуем с тобой вдвоём.
Смеюсь, в тебе отражаясь,
в тебе отражаясь, плачу,
в плечо твоё утыкаюсь и затихая молчу,
и понимаю — вот он момент, когда что-то значу,
хоть уже смерть обнимает и хлопает по плечу.
***
Проснуться, в утро убежав из сна,
осколки снов ворочая в душе,
и не понять, что за окном — война
или весна в распутицы парше?
Таскать осколки пальцем из души
и швы накладывать то гладью, то крестом,
снимать с ушей хвосты сухой лапши,
с шутом шептаться матом о святом,
наперебой талдычить о своём,
вбивать добро с размаха в череп зла
и разливаться пьяным соловьём,
что зла любовь — полюбишь и козла.
И новый гаджет прихватив в клозет,
о тыквенном латте стонать в Сети,
на «Жигули» наклеить zлое Z
и кукиш спрятать в потненькой горсти.
Не выдай, Боже, и не съест свинья.
О, Господи, спаси и сохрани.
В глазах темно от времени смитья.
Беззвёздны ночи. Окаянны дни.
Зима пришла, а шубу съела моль —
сквозь рыбий мех межрёберные щели.
В них прячется немая боль недоль,
как пустота в зияющем пробеле
сомненья в том, что встретились не зря
вчера и завтра в веке завалящем.
И растворяются остатки ноября
в кипящем на морозе настоящем.
***
С дурным известием гонцы.
Шум на колу мочал.
Так начинаются концы
не начатых начал.
И после дождичка в четверг
небесной манной град.
Под канонадный фейерверк
светла дорога в ад.
А через ад тропинки в рай
все в розовых шипах,
и канешь, как ни выбирай,
в трёх соснах, в трёх тропáх.
Так было завтра и потом,
так будет и вчера —
рак на горе и суп с котом,
на смерть с судьбой игра.
Слова забыл, но жив мотив
и слёзы не зашквар,
и катишь в небо, как Сизиф,
земной измятый шар.
***
смерть войну обозначит сама не СВОя
и СВОйна в караоке под хрип СВОронья
захлебнётся злой радостью небытия
где из грязи растут самозванцы-князья
и на кру́ги своя как ни кинь вновь и вновь
сколько ни голосуй сколько ни прекословь
босиком по стеклу ноги сбитые в кровь
под весёлую песню про любовь и морковь
что ни год непогода пожар недород
в головах то шатанье то мыслей разброд
на высотах зияющих пляшет народ
смерть колотится в глотки раскрытых ворот
от ворот говорю поцелуешь пробой
поворот говорю и катись-ка домой
с головою повинной но всё же живой
чёрт с тобой говорю бог с тобой
на руинах аптеки угольки-снегири
поминальные свечи а не фонари
от рассветной зари до вечерней зари
бог с тобой говорю чёрт тебя побери
***
Как ни спеши, ни торопись, а времени уже в обрез.
Да, времени уже в обрез и виден вечности конец,
а что за ним не разберёшь и то ли ангел, то ли бес
прикроют дверь, растопят печь, затеплят каганец.
И в доме сухо и тепло, и на шестке своём сверчок,
и что ты там ни говори, а хорошо на свете жить,
с концами сходятся концы, а ты боялся, дурачок,
живи себе и в ус не дуй, и не спеши — куда спешить?
Да, не спеши. Куда спешить? Да и зачем спешить, скажи.
По эту сторону травы ещё не кончены дела,
а по ту сторону — что там? В пустом пространстве миражи,
на них, как бабочка, душа летит, чтобы сгореть дотла.
По эту сторону война, разъевшееся вороньё,
но здесь с тобой твоя Она и этот над обрывом дом —
жильё нехитрое твоё, какое есть житьё-бытьё,
надежда, вера и любовь, рак на горе и суп с котом.
Как знать, какую принесёт весть обезумевший гонец?
Но, е.б.ж., не торопись — билет в один, в один конец.
***
Вместо манны с небес конский щавель.
Вместо мяса крапивные щи.
— Каин, Каин, где братец твой Авель?
— Что я сторож ему? Сам ищи.
Врассыпную с деревьев вороны.
Лупит дятел морзянкой: «Не ври!».
Но свисают с ушей макароны
и диктуют закон упыри,
упырята опивками пьяны
и бормочет растерянный Бог:
«Эти точно от обезьяны,
я таких натворить бы не смог».
Обезьяну обидеть недолго,
но ответа не будет без:
«Ты, дедуля, вали с небес,
я другого придумаю бога».
***
Как начинается то, что не имеет конца?
Как закончится то, что не имеет начала?
Полдень тихо приходит. Тени слетают с лица.
Сипнет в часах птичка. Мается дурью меняла.
День открывается болью и уплывает в боль,
капля за каплей меж пальцев перетекает в ничто,
где на губах медведицы мёдом земная соль,
и медвежонок плачет, что золото не золотó.
Мясом идущим на рати кукушки устали врать.
Жизнь выпадает в осадок. Время идёт не в ногу.
Чёрный мешок с именем — гой еси, исполать.
Смерть пролагает дорогу от эпилога к прологу.
От эпилога к прологу и от пролога обратно.
Рвётся уже повсюду, не только, где было тонко.
Мир озаряется солнцем, но и на солнце пятна.
Войны за мир мечут икрою слёзы ребёнка.
Всё не так однозначно. Кони в белых пальто.
В городе Глупове с ангела сняли ночью шинель.
Поле боя — арена приблудного шапито.
Разве с «Тройным» сравнится какая-то там «Шанель»?
В стае баранов правит вожак-баран.
В стаде баранов правит балы козёл.
Эфир полунóчный струит самопальный дурман.
Шарик земной качает на лучике гипнотизёр.
Этому жемчуг мелок, этому б корку хлеба.
Мать баюкает сына, что никогда не проснётся.
Стóит заснуть под утро — снится, что падает небо
и пропадает бесследно в бездонном зрачке колодца.
Но в кулаке синица журавлику что-то пропела
и, вырвавшись на свободу, щёку крылом задела.
Не мудренее вечера утро. Да и не надо.
День приходящий встретишь, не отводя взгляда.
Мир покачнётся и выстоит. Значит пора за дело.
***
Словно не было, что было,
а что не было, то есть,
и к могиле льнёт могила,
и нема благая весть.
Осень катится в ладони
и за ней спешит зима.
Дней некормленые кони
сходят с бедного ума.
Мир, опóенный войною,
катится в тартарары
и вино горчит виною,
и пророчества щедры.
За спиною жизнь дымится
над когдатошней трубой
и неведомо что снится
с детской сказкой вразнобой.
Что осталось нам на свете
из напетого судьбой?
Черепки былого. Дети.
Ты да я да мы с тобой.
***
На прозрачных слёзных нитях
яблочного спаса свет.
Мир умеет много гитик,
даже тех, которых нет.
Год склоняется к началу.
Жизнь склоняется к концу.
Бродят чайки по причалу.
Тени бродят по лицу.
Колобродит хмель в стакане.
Оживает дурь в душе.
Затерялся грош в кармане.
Счастье стынет в шалаше.
Этих нет, а те далече.
Вспоминать и поминать.
В полутьме небесной встречи
нам друг друга не узнать.
Ты ли? Я ли? Я ли? Ты ли?
Сивка-бурка? Волчья сыть?
Жили-были. Были-сплыли.
И куда теперь нам плыть?
Нам Харон веслом помашет,
распугает вороньё:
«Перевёз я души ваши,
дальше сами ё-моё!».
И опять зиять вершинам,
барабанить благодать
и распятым божьим сыном
клясться в праве убивать.
И пока на свете этом
починяем примусá,
звёздным кажется билетом
контрамарка в небеса.
***
Одинокий старик. Заброшенный дом.
Вспоминаешь детскую сказку с трудом.
Оловянный солдатик войною бредит.
Всё неспешным своим идёт чередом.
Бронепоезд ржав, но вот-вот поедет.
А бумажный солдатик уйдёт воевать.
За кого и за что — ему наплевать.
Нарисует ружьё, автомат и каску,
в шалаше с войной будет жить-поживать
и любить её таску и смертную ласку.
Сколько лет назад ты сюда попал
словно кур в ощип, с корабля на бал,
дважды два на котором то два, то четыре.
Золотится детство — под глазом фингал,
хлорка ест глаза в продувном сортире.
У Харона капает вечность с весла.
Смерть глядится в лица что унесла.
Жизнь — в зеркало: «Боже, на что я похожа?!
Но пока в печи ещё дышит зола,
опадёт позолота — свиная останется кожа.
Ты — старик. Ты разрушенный старый дом.
Сам себя вспоминаешь уже с трудом.
Крыша едет и стены стоят пустые,
Пахнет кожа свиная забытым гнездом.
Где солдатик? Где буковки золотые?
***
Все на кру́ги своя возвратится,
только где эти кру́ги, где мы?
Перепуганной мечется птицей
зайчик солнечный в зеркале тьмы.
Дурень дует в кулак среди лета.
Умный горе своё волочёт.
Врёт гадалка. Гадает примета
Ковыряет в носу звездочёт.
Ковыляют усталые кони.
Спотыкается пьяная речь.
Бьётся птичка-синичка в ладони.
В небыль катятся головы с плеч
Время пляшет бубновым валетом.
Нож в кармане. В гармошку сапог.
Чёрным в чёрном квадрате портретом
со стены улыбается Бог.
***
Август вступает в последнюю треть.
Лечь на поляне, кепка на брови,
тело оставить в траве, улететь
в небо седьмое тоски и любови.
Да улетишь ли? Запах грибной,
яблочный дух, горьковатость рябины,
месяц серебряный божьей блесной
и о былых небылицах былины.
Божья роса или чёрта плевок?
Счёт поражениям или победам?
Муху паук в уголок поволок
и оказался для дятла обедом.
Море синица спалила дотла.
Врут бабки Ёжки, цари и кукушки.
Тычется в небо ракеты игла.
Дроны и мины, жизни на мушке.
Падают звёзды в плошки погон.
Ангелы смерти пьяны в дымину.
Дурень на умника крошит батон.
К грошику грошик на домовину.
Скоро, глядишь, и Ореховый Спас,
Рош-ha-Шана, Йом Кипур и морозы.
Господи-боже, зачем ты нас спас?
Снежная буря утрёт наши слёзы
и доживём-добредём до весны,
а там и до лета грёзами пьяны,
чтоб погрузиться в августа сны
с кепкой на брови в ладони поляны.
***
какие времена такая речь
безумья выгул на лугах ума
и опадает яблоками с плеч
познания немая кутерьма
в руках искрится солнечная плоть
ласкает веки бархатная тьма
досматривает сны свои господь
ромашка врёт тюрьма сума тюрьма
мгновенье мира в тишине замри
вой на луну голодная война
поговори со мной господь поговори
какая речь такие времена
***
Ещё с одним мы пьём на посошок
минующим неумолимо годом.
Ещё один шажок, один штришок,
ещё один горчащий хлеб по водам.
Благодаря судьбе и вопреки
он был со мной, когда я был и не был.
Вот-вот скользнёт с распахнутой руки
и небылью сольётся с лёгким небом,
уйдёт, как по грибы в небесный лес.
След зарастёт. В один конец дорога.
Не дожидаясь поминальных месс
пролог замрёт в объятьях эпилога.
Часы пробьют и подведут итог.
И новый год закурит у порога.
Он ждёт … ну что ж, нальём на посошок.
Что было, было. Мало или много?
Не много и не мало. Ровно год.
Всего в нём было, было то и это.
Мы выпьем с ним и в Лету он уйдёт,
душе оставив терпкий привкус лета
минувшего витающий дымок,
надежды тень и узелок на память,
сознания дрожащий поплавок
и каплю слёз, чтоб грустью взгляд туманить.
***
Мудренее вечера утро,
если ночь ему даст наступить,
и волшебное зеркальце мутно.
Ариадны, Дамокла ли нить?
Ночь промокла до сердца, до нитки,
капли шаром земным напросвет,
с неба валятся вечности слитки.
Загадать бы желанье, но нет.
Наяву невозможное снится
и за ночь не добраться до сна.
Братец братец не пей из копытца.
Догорает в бреду купина.
Отголосок минувшего века,
эхо жизнь подарившей войны,
человек или тень человека,
атом некогда бывшей страны
на распутье стоишь перед камнем —
лево, право, что рай и что ад?
Прямо Лета, в которую канем,
сверху вóроны смерть сторожат.
Не избавиться от наважденья
и пока не пропел петушок
пропиваем, шумя, дни рожденья,
с жизнью чокаясь на посошок.
***
утром было рано
вечером было поздно
дни спотыкались пьяно
вот уже небо звёздно
ждал у моря погоды
лез на рожон дурила
а улетели годы
что это господи было
мышь шуршит в коридоре
вечности крошки ищет
солнце садится в море
синяя птица свищет
кошки становятся серы
гаснут огни аптеки
тянет запахом серы
в землю впадают реки
души впадают в небо
думает думу мыслишка
пляшет над коркой хлеба
времени воробьишка
***
сквозь зелень желтизна
грибное наважденье
созрела белена
прощанье и рожденье
ещё горька рябин
пылающая мякоть
и кроны без седин
и не настала слякоть
льнёт к берегу волна
кораблик за волною
склоняется война
война войне войною
спрягается глагол
глаголя о печали
король гуляет гол
конец ещё в начале
и снишься сам себе
расставшимся с собою
играешь на трубе
пока судьба тобою
***
год за годом год за годом год за годом
вопреки благодаря и просто так
пахнут раны словно море ночью йодом
пляшет в небе богом брошенный пятак
ляжет в землю на орла или на решку
всё одно не разберёшься что к чему
пересмешник что-то выкрикнет в насмешку
заплутавшему в сомнениях уму
сердце вздрогнет остановится и снова
застучит в уставших рёбер барабан
что вначале было дело или слово
кто поставил на свободный дух капкан
запах в воздухе то дома а то дыма
то пожара то домашних пирогов
и судьба как дар любви непостижима
нерушима как заклятие богов
лыс король как воробья колено
гол сокóл как лысая гора
ищет человека ойкумена
спрятался ищи и чур-чура
сам себя без фонаря найдёшь ли
и тебя без свечки не найдут
жёлтый лист на стоптанной подошве
белые соцветия цикут
звук шофара будит песни звонниц
яблок стук канун рош-ha Шана
и во сне декабрьских бессонниц
бредит пробуждением весна
***
Молчать нельзя и не отыщешь слов.
Немеет горло, пересохли губы.
Архангелы настраивают трубы,
но вязнет звук в подушках облаков.
Струится кровь под нашими делами,
не стоящими гнутого гроша.
Пусти по водам блинчик голыша,
не спрашивай, что завтра будет с нами.
Что будет, будет. Так, как дóлжно быть.
И что ни будет, боли не убудет.
В сон спрячешься — она тебя разбудит.
Ковчег давно уплыл. Куда ж нам плыть?
Кораблик в луже и ладья Харона.
Дожди и вёдро, буря и покой.
И дятел лупит в дерево башкой,
и из воды таращится Горгона.
И сколько бы ты бога ни просил,
и сколько бы ни ублажал вампира,
не остановишь ни чумы, ни пира.
Сказать нельзя, а не сказать нет сил.
© октябрь 2023 — август 2024
