Я не мог оценить его игру, так как не знал, как оценивать. Но, если игра музыканта может напомнить картины идущего дождя, тёплого дня, запаха леса или заставит задуматься о чём-то большом — о природе, о жизни, о страданиях, или о радости, — в этом, наверное, и есть талант композитора и исполнителя.
СТРАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА. АРВО И НОРА ПЯРТ В ПИСЬМАХ К СЕБЕ
Музыка полёта
Продолжаю сочинять «Письма к себе», не претендуя на то, что это особый жанр или вид журналистики. Можно и не объяснять название этих сочинений, ибо оно говорит само за себя — это собранные вместе разновременные дневниковые записи, но от настоящего дневника, который пишется ежедневно, или почти ежедневно с небольшими перерывами, мои «Письма к себе» — воскрешение былого, это воспоминания, которые возвращаются ко мне, порой неожиданно. И эта неожиданность возрождает в душе знакомых, приятелей, друзей, с которыми когда-то и как-то был связан, и я начинаю о них думать, возвращаясь в определённые периоды своего Прошлого.
Арво Пярт
В начале марта 2020 года движение на земле замедлилось, нет, не так, жизнь замедлилась на всей планете. Улицы городов в большинстве стран почти опустели. Люди ходят в масках и только при необходимости — в аптеку, в продуктовые магазины, в медицинские учреждения, в масках же пользуются общественным транспортом. Авиарейсы существенно сократились, а многие закрылись. Виноват в этом, получивший повсеместное распространение, коронавирус. То ли американцы, то ли китайцы, то ли те и другие вместе выпустили этого «джина» из… пробирки.
Мои ежедневные полутора-двух часовые прогулки тоже приняли другой вид. В течение трёх недель я «гулял», сидя в кресле в лоджии, благо, она просторная, и выходит на луг. Правда, луг этот искусственный, он — крыша гаража, который расположен по склону горы ещё ниже нас. Но, если этого не знаешь, то он кажется естественным, на нём растут трава, кусты. И посредине — есть ещё и дорожка. По лугу ходят, перелетая с места на место, горлицы, галки, сороки, вороны и другие птицы. Стенку лоджии, выходящую на луг, жена украсила ящиками и кустами с разными цветами.
Перед глазами — дома не на противоположной стороне улицы, а ближе — деревья, пока без листьев, месяц же — апрель, но уже с набухшими почками. Иногда с такого же этажа, как и наш, из дома в цепочке домов, стоящих по левой стороне по отношению к нашему, выбегают дети и прыгают на батуте, установленном напротив их лоджии.
В июле же всё расцвело. За лугом две липы после зимней спячки раскинули узорчатое кружево своих роскошных лиственных шапок. Летом у них два цвета: серо-чёрный, в который окрашен ствол, и зелёный — цвет кроны. На одной из них почти на вершине кроны птицы из веток построили себе не большой, но и не маленький дом.
Птицы садятся отдохнуть на ветви деревьев, иногда перелетая по сложной траектории с одного на другое, или гуляют по лугу. Особенно интересно смотреть на вышагивающих с гордо поднятыми головами чёрных сорок с длинными хвостами и белыми боками. Их краски гармонично вписываются в цветочную гамму всей картины. Позади деревьев — изломанные линии крыш домов с разными очертаниями окон, и небо с подгоняемыми ветром облаками. Липы источают вкусный аромат, который от дуновения небольшого ветерка распространяется по всему лугу.
На этой, нарисованной мной, картине всё живёт, всё в движении, всё дышит.
Сознаюсь, я забыл, что в ноябре 2018 года я начинал писать это «Письмо к себе». И побудили меня тогда на это полёты птиц, которые я наблюдал с интересом, и нахлынувшие воспоминания о разговорах про эти полёты, об их связи с рождением музыкальных ассоциаций, и о музыке с известным и знаменитым сегодня эстонским композитором Арво Пяртом. Конечно, я не тешу себя надеждой, что и он помнит не только об этих беседах, но и обо мне. И не думаю, и не надеюсь, что удастся встретиться с ним и его женой Норой в обозримом будущем. Но надежда умирает последней. С Арво «встретиться» проще: включил компьютер, набрал его имя и он — перед глазами, да ещё исполняет свою музыку. Правда, в этом случае встреча односторонняя. С Норой — сложнее, но надо надеяться, вдруг…
…Это было давно, нет, неправильно, — очень давно, думаю чуть меньше пятидесяти лет назад — интервал существенный в жизни человека. Я познакомился с Норой, будучи в командировке в прекрасном городе Тбилиси. Наверное, у каждого человека есть город, и может быть, не один, куда он приезжал, который полюбил, и в который снова хочет приехать. Для меня один из них — это столица Грузии. Помню свою первую командировку туда в 1967 году.
Наша родственница, музыкант Ирина Паперная, семья которой жила тогда в столице Эстонии — Таллине (ещё с одним «Н») узнала, что я впервые лечу в Тбилиси. И, видимо, чтобы мне было там не скучно, дала телефон своей ученицы Элеоноры или Норы. То ли она там училась в Консерватории, то ли что-то другое, но я не знаю, как там она оказалась. Я позвонил, познакомился, и в течение моего пребывания мы несколько раз гуляли по городу. Собственно, это и послужило началом моего дальнейшего приятельства с семьёй Пяртов. Но тогда была ещё только Нора. Потом она переехала в Гатчину под Питером, где я ей чем-то или в чём-то помогал. Впоследствии она вышла замуж за эстонского композитора Арво Пярта. Вот тогда я и с ним познакомился. Но это было лет на десять позже.
Достаю, так и хочется процитировать Маяковского, «…из глубоких штанин…», но нет, конечно, не оттуда, а из своего простенького архива старую потрёпанную временем адресную книжку и, пролистывая её до буквы «П», читаю: Пярт Нора, Арво, 200026, г. Таллин (тоже ещё с одним «Н») ул. Вильде тее, 134, кВ. 12, тел.: 593-312. Это можно считать радостью, так как эта запись напомнила что-то ещё, о чём память забыла.
По этому адресу я был у них в гостях, может быть, один или два раза. Содержание разговоров не запомнилось. Но вспоминаю, что в одно из посещений я расписывал какими-то красками, возможно, гуашью, глиняный горшочек. Вначале я отнекивался от такого предложения: «Я же не художник!» — «Ну и что? — в один голос ответили Нора и Арво. — посмотри наверх!». Я посмотрел и увидел на полочке много разрисованных горшочков. «Эти горшочки разрисовывали наши друзья и приятели, тоже не художники». Конечно, я не могу поручиться, что тогда были произнесены именно эти слова.
У Арво ещё был дом в городе Раквере на улице Крейцвальди, 12 д., где жили его мама и отчим. Это небольшой, шестой по величине, город в Эстонии, расположен в 100 км от Таллинна в восточном направлении, и в 20 км на юг от Финского залива. Я бывал там, у Арво два или три раза. Помню, что в доме было два этажа. Может быть, верхний был даже не этажом, а высоким чердаком с широким окном, из которого было видно небо и летающие птицы, в том числе чайки, пролететь которым в поисках пищи 20 км совсем не составляет труда.
Для уточнения того, что написал выше, я залез в свой архив и обнаружил «исторические» (как же не исторические, если им уже 46 лет?!) документы: письмо от Норы, которое она написала мне 12 апреля 1976 года, и две открытки: на одной, отправленной из Таллина, поздравительной — с Новым, 1977 годом — фломастером брусничного цвета нарисован нотный стан с каким-то музыкальным фрагментом, и под ним — подписи Норы и Арво.
На другой, отправленной из Раквере, — Нора приглашает приехать к ним.
В письме же Нора писала:
«Раквере. Это 100 км. от Таллина небольшой захолустный эстонский городок. Там живёт мать Арво с отчимом. На окраине города у нас на «чердаке» одна большая комната (метров 30). (Здесь, наверное, нужно уточнение. Дом на окраине города — это дом его мамы, о котором написано выше, или другой — этого я не помню). Там горшки, кастрюли, постели и рояли — всё вместе. Колодец, электроплитка, печное отопление, холодный туалет, — но, покой, тишина, отсутствие всех возможностей и соблазнов города, и просто перемена обстановки. Так мы и «цыганим» от трёхкомнатной квартиры к натуральной жизни и обратно. Лето, возможно, будем там.
Тороплюсь. Нюня (Immanuel) — скоро проснётся — и тогда сумасшедший дом.
Приезжай. Пиши. Нора.
- IV. 76. Привет от Арво. Он тебя заочно знает.
Tallin».
Это окончание письма от Норы я включил для уточнения их быта в Раквере.
Начало же совсем другое. Возможно, это ответ на моё сообщение в письме, что умер папа Ароша, наш с братом Мишей отчим, который был и остаётся в сознании нашим папой. Уверен, что так думает и брат. Нора пишет:
«Вот при каких невесёлых обстоятельствах мы снова встретились. Мне как-то по-родному близко всё касающееся тебя. И сейчас хотелось бы быть рядом, выслушать, вникнуть. Пережить смерть близкого — самое тяжёлое в отпущенной нам жизни. Но и самое поучительное… Ты пишешь, что папа остался в живущих. Я совершенно убеждена, твой папа остался не в вас, а в себе, в своём духе. Душа не может умереть. Оттого у тебя такое определённое ощущение контакта. Твой отец жив, но не в теле. Боюсь, сочтёшь всё за бредни. Но если не сейчас, то, может быть, через годы тебе вспомнятся мои слова.
…О себе не знаю, что и писать. Всё хорошо. Даже неудобно, как хорошо. Ребёнку 2,5. Пока ещё съедает всё моё время. Но иногда удаётся и поработать (дома в качестве секретаря — редактора — корректора — литературного консультанта — поставщика материалов и т.д и т.д.). Профессий у меня дома масса — действительно не перечислить. Это всё интересно, но пока, к сожалению, урывками. Масса планов. Сил и здоровья (и у меня, и у Арво) гораздо меньше».
Замечание относительно названия столицы Эстонии. До 16 марта 1989 года название писалось в одной буквой «Н» в конце, после этой даты — с двумя — ТАЛЛИНН.
Повторяю, мы говорили о музыке, об её связи с природой. «Мы говорили» — это неправильно, говорил он, а я слушал, иногда перебивая его вопросами. Он размышлял о связи музыки с природой вообще, а в тот момент он сравнивал музыкальные моменты с полётом птиц, и сразу же иллюстрировал эту мысль на фортепьяно. У меня сохранилась схема, которую я начертил после нашего разговора, назвав её «К музыке Арво Пярта». Сразу после названия точками я изобразил двухмерную синусоиду в горизонтальной — Х и вертикальной –Y осях, подразумевая, что по такой траектории летают птицы. Арво же «видел музыку» трёхмерного полёта птиц, музыку движения, и потом это видение он записывал нотами.
Интересно, что об этих беседах у меня сохранилось «свидетельство» в моей записной книжке:
«Он спал на своей кровати, как обычно на спине, и проснулся от звуков /мелодии/, напоминавшей шум крыльев птицы, приземляющейся, чтобы отдохнуть. Этот звук бы очень шумный. Он посмотрел в окно. А за окном в синем небе летали чайки. Чайки летали, и звучала мелодия их полёта, выписываемая крыльями на небе, словно на листе нотной тетради. Но через окно этой музыки не было слышно».
Наверное, я тогда о наших разговорах с Арво хотел написать рассказ, и это было начало.
Роясь в записных книжках, открываешь некоторые записи, о которых забыл.
«Письма к себе», как я написал вначале, это возвращение в прошлое. Но как это сделать, если встречи, взаимоотношения также ушли туда же? Конечно, есть память, но в ней, несмотря на её большой объём, всё удержать невозможно. Есть ещё адресные и записные книжки того времени, в которых когда-то что-то интересное записывалось, письма, поздравительные открытки и т.д. При этом не думалось что это «что-то» может когда-нибудь пригодиться. И есть две странички, которые я тогда записал применительно, как я думал к музыке А. Пярта, в частности к циклу «ТИНТИННАБУЛИ» — «Колокольчики».
Я боюсь здесь впасть в ересь, ибо мои воспоминания и рассуждения могут не совпадать с тем, что было на самом деле, и с тогдашними мыслями самого композитора. Извинит меня то, что я — не музыкант и не пишу о музыке, а только вспоминаю о давних приятных встречах. И от впадения в ересь, кроме воспоминаний, и личных записей, есть что-то и опубликованное. Я написал «что-то», имея в виду листок с названием «АРВО ПЯРТ — Tintinnabuli (1976)» и под названием уточнение: «Tintinnabuli — семь самостоятельных произведений. Общее заглавие связывает их лишь как название опуса».
Этот листок, видимо, часть какого-то материала, опубликованного в Таллинне в 1977 году издательством «Trükikoda „Ühiselu“» (типография «Общая жизнь»).
На одной стороне листка — пояснение Элеоноры Пярт к восприятию и, скорее, может быть, к пониманию музыки композитора. Не будучи музыкантом, я не буду вдаваться в тонкости сочинения, но приведу одну короткую цитату из этого пояснения:
«Особенность почти всех произведений А. Пярта состоит в том, что они допускают относительную свободу в выборе состава и даже регистра исполнения. Музыка каждый раз меняет свои очертания в зависимости от „освещения“— тембра».
Интерес представляют некоторые рабочие записи, сделанные самим композитором во время работы над «Tintinnabuli». Это записи музыкального мышления на второй странице листка. Приведу две из них:
«Если во время работы переключить внимание с головы на сердце, возникнет новый центр управления, основанный на иной логике. Это удаётся лишь на мгновенье. Какое-то незнакомое паренье. Непрекращающаяся мелодия. Рука пишет быстро, как бы в темноте, обходя логику. Трудно остановиться. Логика формы ускользает. Иногда не успеваешь услышать — так быстро надо записывать. Нужно торопиться, чтобы безошибочно зафиксировать открывшийся источник, чтобы глаз не успел вмешаться и внести свои „поправки“ (5.06.76. ).
И ещё:
«Обратить внимание на динамику скачка. В мелодическом скачке нужно почувствовать сильный взмах крыла. Взлёт, планирование, крен. Проследить за чайкой. Интонационная энергия. Проблема силы в мелодии. Как распределяется энергия в музыке разных стилей».
В конце 70-х годов прошлого века. Арво подарил мне долгоиграющую пластинку на 33 об. /мин. На ней были записаны его сочинения: Collage sur B-A-C-H, Perpetuum mobile, Musica sillabica, Sinfonia n.1 и Pro et contra. Последнее — это концерт для виолончели с оркестром, который есть в репертуаре многих виолончелистов, в том числе был и у великого Мстислава Ростроповича.
Есть ещё один сохранившийся у меня документ — «Программа Эстонского телевидения с 9 по 15 апреля 1979 года», где анонсируется фильм «Эстонского телефильма» 1978 года «Арво Пярт осенью 1978». Там говорится:
«На киноленту сняты репетиции и выступления Государственного камерного оркестра Литовской ССР во время фестиваля старинной и современной музыки в Таллине. Исполняется «Итальянский концерт» Арво Пярта. За дирижёрским пультом — Саулюс Сондецкис. Солисты — Наталия Гутман и Олег Каган. С композитором Арво Пяртом беседует Ивало Рандалу».
Ветер и птицы
Это воспоминание уже относится к 1995-1996 годам.
С того времени, когда меня, едущего на велосипеде, сбила машина, и я оказался в больнице, прошло уже много лет, но те переживания, их ощущения также отчётливы в моём сознании, словно это произошло недавно. Такова наша память, — то, что случилось когда-то, хоть и осталось в прошлом, но остаётся с нами надолго.
Однажды я проснулся и удивился, не увидев ни письменного стола, ни книжных полок над ним, ни висевшую над кроватью изогнутую в виде бегуньи ветку дерева, ни саму кровать, ни пианино, стоявшее у стенки.
Я проснулся и удивился — и было чему. …Больничная палата, кровати, некоторые застелены, на других сидят или лежат мужчины средних лет и молодые парни. На одной из них лежу я. Почти все кровати были с железными подставками для сломанных ног. Рядом с некоторыми у приподнятого изголовья стоят костыли. Мне костыли были не нужны, я мог лежать только на спине, и повернуть голову можно было только на небольшой угол. Моя нога в гипсе покоилась на подставке, и своими очертаниями была похожа на высокие сапоги с раструбом, которые носили мужчины в прошлые века. Мой мир был ограничен палатой: больничная койка, врачи, медицинские сёстры, уколы и разговоры о болезнях, о лекарствах, о плохой еде, о сёстрах, о врачах.
Когда я поворачивал голову налево, то упирался глазами в большой кусок окна, за которым плыло голубое небо. Когда был ветер, оно двигалось то волнами облаков, то останавливалось, набухая тёмными тучами, то искрилось голубизной, прорезанной солнечными лучами, то покоилось, от всего отдыхая.
Иногда забывая, я пытался повернуться, но — не тут-то было. Оставалось только читать, разговаривать, смотреть в окно, слушать музыку, передаваемую по радио, и верить, что всё будет хорошо.
Музыка и вера спасали от уныния. А ещё было желание… полёта. Ведь, если человеку сделать крылья, неужели он не будет летать? Даже, если рассчитать их площадь, учтя его массу, плотность воздуха, скорость и меняющееся направление ветра? Это, конечно, не просто, но так хочется помечтать! Взмахнул ими и…взмыл, вознёсся в небо! И постепенно, глядя в окно на птиц, я начал выходить из стопора, в который меня ввинтила неудачная езда на велосипеде.
Радио в палате не работало. Но однажды после завтрака что-то затрещало, и из динамика послышался звук фортепьяно. Передавали Первый концерт Брамса для фортепьяно с оркестром в исполнении симфонического оркестра Филармонии и одного из выдающихся современных музыкантов — пианиста из Израиля Бронфмана. Я не мог оценить его игру, так как не знал, как оценивать. Но, если игра музыканта может напомнить картины идущего дождя, тёплого дня, запаха леса или заставит задуматься о чём-то большом — о природе, о жизни, о страданиях, или о радости, — в этом, наверное, и есть талант композитора и исполнителя.
Концерт кончился, и я посмотрел в окно. Разорвав и перечеркнув медленно плывущую узкую ленту облаков, словно стрелы, выпущенные из лука, пронеслись две птицы, и зависли где-то на вершине своей траектории, а потом плавно соскользнули вниз. Полёт одной птицы — одна линия, одно звучание, но полёт двух птиц — это уже пересечение линий, это созвучие, это музыкальная фраза.
Линия, след графики от полёта птиц, перенесённый на нотный стан рождает мелодию, создаёт звуковой музыкальный образ.
Слушая этот концерт, и глядя потом в окно, я вспомнил другую, навеянную такой же похожей картиной, — птицами, то взмывающими высоко в небе, то стремительно летящими вниз, — музыку Арво Пярта.
Музыканты кончили играть, а музыка в наступившей тишине ещё звучала.
В газете «Аргументы и факты» (№ 4, январь 1998 г.) был опубликован отрывок из интервью Владимира Спивакова «Этюд для скрипки Страдивари»:
«Я недавно работал в жюри премии «Триумф». И получил эту премию — в числе пяти прочих лауреатов — Арво Пярт. Я очень рад этому обстоятельству. Мне кажется, что его музыка — несмотря на то, что она, может быть, не столь популярна, — это музыка конца нашего века. Пярт — это музыка ощущения (то, что видится глазами, что слышится ушами — В.Л.).
Это музыка одиночества. Глас вопиющего в пустыне… — М — м — м… Если взять одну ноту — это одинокий голос. Но две одинокие ноты — уже созвучие. А три — гармония. Из нескольких одиноких голосов рождается хор. В этом — «Гармонии таинственная власть», о которой Пушкин говорил. … Музыка Пярта глубоко религиозна. Она вся наполнена верой. Даже какие-то фразы музыкальные ложатся на слова молитв…».
«Из нескольких одиноких голосов рождается хор». Хор — это, когда одиноких голосов много. Хоровое пение — это звучащая волна. Её голос, рокот, рождаясь где-то далеко, постепенно приближается. Сначала — высокие голоса, потом — средние, а за ними — низкие. Как тучи, медленно плывя в небе, заволакивают его синеву, так и волны хорового звучания проникают в душу.
Полёт большой стаи птиц рисунком своей траектории напоминает хоровое пенье. Стая волнами то опускается, то поднимается до облаков, чтобы снова вновь опустится. Вот поют сопрано и тенора, а затем раздаётся гром басов. Например, молитва «Богородице Дево, радуйся» Пярта или другие сочинения композитора.
Эта звучащая волна слышится не только в произведения для хора, но и в композиции для скрипки и фортепьяно «Зеркало в зеркале», и во многих других.
В 35 км. от Таллинна в западном направлении на побережье Финского залива на мызе Лауласмаа находится Центр Арво Пярта (адрес: Kellasalu tee 3). Если посмотреть сверху, то это птица, расправившая в полёте крылья, летит над лесом.
Вид Центра Арво Пярта с высоты птичьего полёта
05.09.2020, г. Вупперталь
Музыка
С боку на бок, с живота на спину Алексей ворочался на кровати в своём рабочем кабинете, и никак не мог заснуть. Может быть потому, что рядом не было Алины, уехавшей ещё утром в Таллинн к сынишке, которого на несколько дней они оставили в городе у её мамы.
Сон пришёл только ранним утром, где-то около четырёх часов. Но бывали дни, нет — ни дни, а ночи, — когда около четырёх он только ложился. Это время заставало его тоже в рабочем кабинете, когда нужно было что-то, закончить, и был необходим свет, который бы не нарушал Алинин с малышом сон. На свой сон Алекс не жаловался, но после такого бодрствования разбудить его было трудно.
Кабинет находился на втором этаже их загородного дома. Из широкого окна был красивый вид на поле, за которым уже давно вырос сосновый лес, который Алекс помнил ещё с детства, когда лес не производил впечатления леса, а так — несколько тоненьких сосенок, растущих на полянке недалеко друг от друга.
В эту вторую половину ночи, или скорее раннего утра следующего дня, он заснул на спине, и ему приснилось, что в кабинет влетели две какие-то белые птицы. Они летали, натыкаясь то на одну стену, то на другую, словно не видели открытой форточки, через которую они и влетели в комнату. «Ослепли что ли?» — подумал он, уже просыпаясь, и окончательно проснулся от того, что птицы начали как-то мелодически шуметь и этот шум, напоминавшей шум крыльев птиц, приземляющихся, чтобы отдохнуть, заставил его, наконец, открыть глаза. Когда он это сделал, и обвёл взглядом кабинет, то удостоверился, что в комнате никого нет. Форточка была открытой — то ли он забыл её закрыть, то ли оставил открытой, так как на улице было тепло. Алекс, — так его звали жена, сынишка и друзья, — подумал, что птицы, которых он видел во сне, может быть, не только ему приснились, а на самом деле летали в комнате до тех пор, пока не вылетели через открытую форточку, оставив после себя в его сознании мелодию шума.
Он быстро оделся, и, не спускаясь на первый этаж, чтобы помыться, подошёл к пианино, и поспешил зафиксировать звучание этой мелодии. Но оно ещё не обладало завершённой формой. Да, собственно, сейчас это было и не нужно.
Спустившись по винтовой лестнице на первый этаж, где в большой комнате или зале были и спальня для всей семьи, и одновременно столовая, и уголок, где мальчик мог играть, а в числе мальчишеских игр была и действующая модель железной дороги, занимавшей много места.
Алекс помылся, позавтракал, привёл себя в порядок, и, поднявшись обратно в кабинет, настежь открыл широкое окно. Погода была неважной, в небе громоздились тучи. Подгоняемые ветром они, то наскакивали друг на друга, превращаясь из двух среднего размера в одну большую, то, когда ветер менял направление, медленно, словно нехотя, растягивались и разрывались.
Алекс подошёл к пианино и снова сыграл явившуюся во сне мелодию. Он взял лист с нотным станом и начал на нём её записывать и что-то уже записал, но его оторвало от этого занятия затемнение в комнате, и шум ветра, слышимый через открытую форточку. Он подошел к окну, желая её прикрыть, но взгляд его задержался на двух чайках, которые, несмотря на непогоду, резвились в сером небе. Он с интересом наблюдал за их полётом. Они, то взмывали вверх, прячась в темноте вспененных туч, то выныривая оттуда, на мгновение зависали, и немного подумав, ныряли, опускались, и, едва касаясь земли, снова устремлялись к тучам. И в этой борьбе и даже игре с ветром и накрапывающим дождём была видна их непокорность и какая-то весёлая дерзость, рисующая характер птиц, который Алекс пытался разгадать.
Чайки летали, и в их полёте звучала мелодия, пришедшая ему во сне.
22 ноября 2020 г.
11 сентября 1935 г. — День рождения Арво Пярта
