СЕМЬ ИСКУССТВ

Этот детский картавый дурацкий язык!
Это бабушкин говор из дедовских книг,
что в Советской стране не положен.
Мамелошн.

Римма Маркова

НО ЖИВЫ КНИГИ И СТИХИ…

Раздвинешь шторы — там туман
плотнее штор висит.
Что нам за день сегодня дан,
и чем он нам грозит?
Что ждать от пасмурного дня
в жестокий этот год,
где две войны вокруг меня
свой водят хоровод?
Все новости — сплошной обман,
и нету смысла в нём.
А нам бы лучик сквозь туман –
мы день переживем.

Алле
Ты помнишь в комнате родной
высокий потолок?
В углу играли мы с тобой –
там детский уголок.
В глухую стену два окна
(такой нелепый дом).
А комната поделена
буфетом и шкафом.
Та часть была еще темней,
но комната жила.
Пять человек теснились в ней,
сходясь вокруг стола.
В той каждодневной суете –
откуда? кто бы знал? –
из театрального фойе?
из королевских зал? –
не зеркало — зерцало, в рост
стоит до потолка.
И столик перед ним непрост,
зеркальный, как река.
И золотые кренделя
по раме с двух сторон.
Наверно, там, у короля,
стоял напротив трон.
Нам мир нездешней красотой
сиял, необозрим.
И ель в два метра высотой
нам ставили пред ним.
И в нём огромный шары
и бус искристых круг,
все новогодние дары
удваивались вдруг.
Ни бедности, ни тесноты
в зеркальной глубине.
Там принц принцессе вез цветы
на сказочном коне.
Там пели флейты и гобой,
там был чудесный бал
для всех.
И даже нас с тобой
никто не прогонял.

***

Этот детский картавый дурацкий язык!
Это бабушкин говор из дедовских книг,
что в Советской стране не положен.
Мамелошн.
Мама с папой когда-то ругались на нём,
бесполезно надеясь, что мы не поймём.
Но с подростками будь осторожен.
Мамелошн.
Я напрасно пытаюсь его изучить,
чтобы от предков тянуть истонченную нить.
Мне теперь до постыдного сложен
мамелошн.

***

Я коронована ковидом.
Грустна, задумчива, бледна,
сижу, как дура с умным видом,
на царствии своём одна.
Ни слуг, ни подданных, ни свиты,
ни яств заморских, ни вина.
Давно отменены визиты,
всем начинаниям хана.
Из комнаты не вылезаю.
Не царство — форменный дурдом!
Но, слава Богу, я не знаю,
что происходит за окном.

Элле
Вот и свиделись опять –
ты жива, и я жива.
Что нам попусту болтать?
Всё не выскажут слова.
Просто рядом посидеть,
ничего не говоря.
Друг на друга поглядеть —
я приехала не зря!
Просто пo дому помочь,
крепко-накрепко обнять.
Оглянулись: время — ночь.
Вот и свиделись опять!

***

Неужели дожили и мы до весны?
Несмотря на жестокие рваные сны,
несмотря на войну, на разбой и террор,
на дела, что без устали шьет прокурор,
на утрату друзей, на потерю страны,
до весны неосознанно дожили мы.
И, от солнца глаза прикрывая рукой,
погружаемся в летний покой.

***

Лес высох, пожара боится,
тут быть, очевидно, беде.
И всякая божия птица
мечтает сейчас о воде.
А в городе душно народу
и жаждет он, полураздет,
дождя, как хмельную свободу,
что нам воспевает поэт.

Т.
А дед не отвечал два дня.
В конец издёргалась родня.
Что там: инсульт, инфаркт, прилёт, другое?
— Зараза! Был бы только жив –
Жена в истерике кружит,
давленье вверх. Да что же там такое?
Вот, наконец, ответил он:
— Нет света, умер телефон,
и не фурычит интернет. Так получилось.
Воспряла, дочке сообщив
два важных слова: папа жив!
И отрубилась.

На 90-летие Л. Левиной
Нам осень вяжет кружева
опять из листьев желто-красных.
А Люся Левина жива,
и говорлива, и прекрасна!
Я в классе, кажется, седьмом
(в той жизни сбывшейся вчерашней),
иду в первые в Книжный дом,
где глобус светится на башне.
Там люди умные тихи,
сосредоточенные лица.
Там правят книги и стихи,
над ними Люся — их царица.
И каждый год я снова здесь,
какой бы ни был год кромешный.
И для меня у Люси есть
подарки царские, конечно.
Года проносятся, лихи,
прессуя нас, как снег в лавине.
Но живы книги и стихи,
и Люся здравствует поныне!
Живите долго, господа,
назло свихнувшейся отчизне!
Пусть эти подлые года
закончатся при нашей жизни.