СЕМЬ ИСКУССТВ

Еще одним ключом к пониманию Фрейденберг является употребление ей слова «тождественность» в значении «сходство». Она может сказать, что Одиссей тождественен коню, Иисус — ослу, роман — мифу, свадьба — смерти героя. При этом не имеется в виду тождество в нашем понимании.

Михаил Носоновский

ГЕНЕЗИС И ВИТАЛИЗМ: КАК ОТВЕРГНУТЫЕ ТЕОРИИ 1920-Х ОКАЗАЛИСЬ ВОСТРЕБОВАНЫ СТРУКТУРАЛИСТАМИ 1960-Х

— Саул, — сказал он. — После работ Сугимото общение с гуманоидами — задача чисто техническая. Вы что, не помните, как Сугимото договорился с тагорцами? Это же была большая победа, об этом много писали и говорили…

— Ну как же! — с энтузиазмом произнес Саул. — Как такое забудешь! Но я думал, почему-то, что… э-э… на это способен только Сугимото.

— Нет, — сказал Вадим пренебрежительно. — Это может сделать любой структуральный лингвист.

«Попытка к бегству» А. и Б. Стругацкие

Интерес к структурной лингвистике – модному тогда направлению – вошел в интеллигентский советский фольклор 1960-х, что и отражено в иронических куплетах братьев Стругацких о «структуральнейшем лингвисте». Сейчас на дворе 2020-е, и в этом эссе я хочу рассмотреть историю идей, связанную, в том числе со структурализмом, совсем с другой стороны.

Сто лет назад, в революционные 1920-е, интеллектуальная атмосфера научных дискуссий отличалась от привычного нам сегодня неспешного академического дискурса. В биологии дарвинисты спорили со сторонниками номогенеза, генетики – с адептами теории «живой силы». В физике дискуссии сторонников дальнодействия и близкодействия в электродинамике собирали гигантские аудитории [https://blogs.7iskusstv.com/?p=63660]. В лингвистике эволюционисты сражались со сторонниками стадиальной теории.

Дальнейшее развитие науки отбросило многие из этих направлений как ошибочные. Номогенез, жизненная сила, стадиальность, витализм, дальнодействие стали восприниматься как ненаучные заблуждения уже в 1940-е. Однако советское ответвление структурализма – тартуская школа семиотики, прежде всего связанная с Ю.М. Лотманом – реабилитировало некоторые из этих представлений. Показательным примером здесь является судьба научных идей проф. Ольги Михайловны Фрейденберг (1890-1955), ленинградского филолога-классика, блиставшей в 1920-30 годы, и попавшей в опалу в годы сталинского разоблачения марризма. Именно тартуские семиотики-структуралисты вернули ее работы из забвения.

Но что же такое «структурализм», столь модное интеллектуальное веяние 1920-1970-х годов, гуманитарная наука с точными методами? Как у многих широких направлений, несмотря на ряд общих признаков, четкого определения у структурализма не существует. Например, во Франции авторы, считавшие себя структуралистами, имели совсем не такие же взгляды, как Америке. Структуралисты подчеркивают наличие структуры и отношений между частями в самых разных объектах (сюжеты, образы, грамматические категории, социальные группы). Для структурализма характерно рассмотрение явления через «очки» бинарных оппозиций. Также характерен отказ от исторического, эволюционного, диахронического метода, и рассмотрение бытования явления в синхронии.

После «революционных» событий во Франции 1968 года, приведших к движению маятника в другую сторону и реставрации «буржуазной классики» (кстати, интересно к каким сдвигам парадигм приведет в этом смысле нынешняя война?) расцвел пост-структурализм с деконструкцией бинарный оппозицией, точнее, подчеркивающий сконструированность, условность бинарных оппозиций. В языкознании структурализм сменился генеративизмом, а затем – когнитивной лингвистикой.

***

Недавно на страницах этого Портала зашел разговор об Ольге Фрейденберг. Фрейденберг — яркая и противоречивая фигура, жившая в сложное, трагическое время тоталитарных идеологий, террора, войны, блокады, холокоста. Считается, что многие ее исследования и идеи опередили свое время.

У нее была тяжелая личная судьба — трудности быта 1920-х, неприятие её идей коллегами и властями (по поводу ее книги и докторской диссертации в «Известиях» была в 1936 г. опубликована статья «Вредная галиматья»), сталинский террор, в котором сгинул ее брат, ужасы блокады, в которой она обвиняет в равной мере Гитлера и Сталина, голод и холод под бомбежками и обстрелами, послевоенные идеологические чистки, вынудившие ее в 1950 г. раньше времени уйти на пенсию, постоянные дрязги и интриги с коллегами по университету. Страшная картина. Ирина Паперно в вышедшей в 2023 году книге сравнивает её с Ханной Арендт и с Лидией Гинзбург. Мне показалось, что в чем-то Фрейденберг даже похожа на Айн Рэнд — бунтарку в бескомпромиссном противопоставлении себя обществу, больному тоталитаризмом, в ненависти к диктату со стороны государства и в высоких требованиях к себе, к окружающим и коллегам.

Я обратил внимание вот на такие слова видного историка-классика И. Левинской, настроенной по отношению к Фрейденберг весьма критически:

«Однако среди специалистов в области классических древностей репутация Фрейденберг неоднозначна: в диапазоне от полного неприятия ее работ до восторженного к ним отношения, главным образом среди структуралистов… Мое отношение к сочинениям Фрейденберг не изменилось со студенческих лет, когда на заседании студенческого научного общества при кафедре истории Древней Греции и Рима истфака Ленинградского университета прошло обсуждение ее работ. Один из четырех докладов был посвящен обстоятельному критическому разбору «Поэтики сюжета и жанра», авторы трех других выбрали по одной из небольших работ Фрейденберг. Как пишет один из участников обсуждения, «Затем в трех выступлениях, авторы которых не сговаривались друг с другом предстали три фантасмагорические картины: в одной правда представала водой, в другой несчастный возлюбленный сам рубил себя топором, в третьей некое ослиное божество верхом на себе въезжало в город, символизируя тем самым половой акт. Выяснилось, что каждый раз эти фантасмагории строились на совершенно несостоятельной интерпретации текстов (Журнал «Метродор“ и нонконформистская критика структуралистского литературоведения»). https://magazines.gorky.media/zvezda/2013/8/o-filologii-bez-ideologii.html

Одним ученым идеи Фрейденберг очень нравились, а другим, наоборот, казались ненаучными фантазиями. То же самое относилось к другим популярным гуманитариям, например, к С. Аверенцеву. Вот что говорил в 2004 году историк Н.Е. Копосов, декан ныне ликвидированного «Смольного Института»:

«Вы приводите, как видно, в пример фактической точности книгу С.С. Аверинцева «Поэтика ранневизантийской литературы». Это замечательная книга, но мне вспоминается, какому разгрому (иначе не скажешь) она в свое время (в начале 80-х годов) подверглась со стороны учеников выдающегося филолога-классика, профессора тогда еще Ленинградского университета А. И. Зайцева, за неправильные переводы и «фантазерство». «Аверинцев греческого не знает» было из числа сравнительно мягких обвинений. Эта группа издавала рукописный альманах «Метродор». Из нее вышли такие известные ныне античники, как Д.В. Панченко и Л.Я. Жмудь. На семинарах этой группы, как и на страницах альманаха, были столь же безжалостно раскритикованы О.М. Фрейденберг, А.Ф. Лосев, Ю.М. Лотман. Надо сказать, что в части фактических неаккуратностей критика метродоровцев была убедительной, хотя греческий Аверинцев, конечно же, знал. Просто по меркам среды филологов-классиков его интерпретации текстов часто бывали произвольными». http://www.netslova.ru/ioffe/koposov.html

Тут все понятно. Гуманитарии всегда делились на «математиков» и «поэтов», и друг друга они не любят. Одни копаются в мелочах и заботятся в первую очередь о точности представления фактического материала. Другие дают волю фантазии и стараются найти ответы на концептуальные вопросы. Историк Лев Лурье, лекции которого я когда-то слушал, говорил, что среди историков два лагеря презрительно называют друг друга «мелочеведы» и «проблемщики». Того, кто ждет детального разбора текстовых источников, шокируют легкомысленные рассуждения об «ослином божество верхом на себе, символизируя тем самым половой акт» (заметим, что божество еще и никто иной как Иисус Христос, въезжающий на осле в Иерусалим – именно об этом речь в работе Фрейденберг). Однако нужны и те и другие.

Ученые-педанты напирали на необходимость «профессионализма», а их противники видели в «структуралистских» штудиях возможность вырваться из-под надзора официального исторического материализма, используя объективные, часто математические методы.

Но стоп! А почему, собственно, речь о структуралистах? Причем тут структурализм, если, казалось бы, речь идет просто о рациональной, доказательной науке против поэтического полета фантазии? Как раз структурализм и характеризуется формальным, почти математическим подходом к языку, литературному произведению, культуре. Поэтому должно-то быть наоборот! Математически и логически мыслящие формалисты-структуралисты должны бы быть в ужасе от фантасмагорий.

Тут, по-видимому, структурализм противопоставляется классике как синхронический подход, а вовсе не как рассмотрение структуры. Говоря о полемике 1920-30х, Н. В. Брагинская пишет о том, что противопоставление позиций Фрейденберг и формалистов (таких как Шкловский) было фактически надуманным:

«В теоретических взглядах — на самом глубоком уровне — Фрейденберг и формалисты не разошлись, а разминулись. Свой метод Тынянов, его друзья и коллеги называли формальным, а старое академическое литературоведение — генетическим изучением литературы. Фрейденберг свой метод называла генетическим, а старую академическую науку — формальным изучением литературы. Этого было довольно, чтобы не читать друг друга. Но хотя для одной стороны наука предшествующего поколения была чересчур «генетичной», а для другой чересчур «формальной», и формалисты и Фрейденберг отталкивались от одного и того же: от упрощенного эволюционизма, от «пошлой хронологической однорядки», по выражению Фрейденберг, выдаваемой за историю.

Как известно, экстраполяция эволюционных идей в гуманитарные сферы очень скоро дала весьма странные результаты. И объяснение и описание явления стало отождествляться с его «историей» или «историей развития», а развитие незаметно подменяться хронологической последовательностью явлений и фактов, где предшествующее выступает причиной для последующего, а поиски причин подменяются подбором предшествующих аналогов. Изучение «преемственности», влияний, заимствований то и дело превращало логическую ошибку post hoc, ergo propter hoc в основной объяснительный принцип. Едва ли Дарвин ответствен за подобные последствия своей эволюционной теории, но отталкиваясь от его вульгаризаторов, и формалисты, и Фрейденберг проявляют живой интерес к сальтационизму и теории катастроф в биологии … В 1922 г. вышел в свет труд Л. С. Берга «Номогенез, или эволюция на основе закономерностей», содержавший критику дарвинизма. Эта была одна из любимых книг Фрейденберг, читал ее и Тынянов… Трудно, однако, допустить, что будучи филологами, Фрейденберг и Тынянов уже в 20-е годы умели правильно оценить сильные и слабые стороны теоретической работы в биологии. Скорее им был близок протест против рутины, против истин, заношенных так, что им уже нельзя верить, ибо внутренним стимулом теоретических построений формалистов и Фрейденберг (особенно вначале) была парадоксальность, вызов, гордая готовность сделать все заново и много лучше прежнего». https://www.opojaz.ru/freudenberg/systema.html

Пятьдесят лет спустя продолжался тот же спор, но в новых реалиях. Получается, что на советской почве полемика велась не между структуралистами и какой-то другой школой (например, генеративистами или формалистами), а фактически между теми, кто требовал педантизма и профессионализма в работе и отказа от идеологий в одном лагере и сторонниками модных, как сейчас бы сказали, трендовых подходов к большим проблемам — в другом лагере. В 1970е годы второй лагерь ассоциировался с Лотманом и тартуской школой, то есть со структуралистами.

***

Понимать тексты Фрейденберг довольно трудно. Смысл зачастую утопает в потоке слов, употребляемых неточно, метафорически. Насколько я смог понять, приступая к знакомству с её наследием, главное новшество, привнесенное ею в классическую филологию (в изучение древнегреческой литературы), состояло в отказе от исторического подхода к развитию литературы и в переходе к структурному анализу. Она, впрочем, называет свой метод «генетическим». В частности, Фрейденберг связывает греческий роман с мотивами мифов и сказок, выражающих долитературное мышление. Помимо этого, она свои исследования относит к «семантике». Точнее, она даже мечтала создать новую науку о семантике, которую называла семантология (не путать с семиотикой и семиологией).

Вот этот момент — про семантику — был первым, который меня заинтересовал. Что же такое «семантика»? Обычно семантику противопоставляют синтагматике. Мне знакомо два типичных способа обсуждать семантику. В лингвистике, начиная от Соссюра, противопоставляется план выражения и план содержания. С планом выражения лингвисты ловко научились обращаться, его сегментировать: фонетика, фонология, морфология, синтаксис — все подчиняются определенным правилам. Структурировать же план содержания, то есть обозначаемое речи, гораздо труднее. Этим занимались, например, теоретики машинного перевода, сводя реалии, описываемые языком, к каким-то схемам. Например, фраза «Вася вошел в комнату» может иметь семантическое представление в машинном виде, отражающее тот факт, что «Вася» — мужское имя, «комната» — некое замкнутое пространство, а «войти» означает изменить отношение «находиться снаружи» на «находиться внутри».

Однако более сложную семантику формализовать очень трудно. И современные, в XXI веке, системы искусственного интеллекта и машинного перевода пошли по другому пути — по пути «спелчекера на стероидах», опирающегося больше на статистику употребления, чем на семантические модели. А совершившийся более сто лет назад лингвистический переворот в философии подводит к мысли, будто вне текстов, кроме текстов, ничего и не существует. Будто никакой внетекстовой реальности нет (а значит и семантики нет), there is no spoon, как говорят герою культового фильма «Матрица».

Есть и другое употребление понятия семантика — в логике, связанное с именем Альфреда Тарского. Помимо классической аристотелевой (она же булева двузначная) логики в ХХ веке появились десятки разных логических систем — троичные (и многозначные) логики, нечеткая логика, параконсистентные логики, логики высшего порядка, и множество других. Описывать их можно синтаксически, а можно семантически. В первом случае задаются правила работы с элементами. А во втором — придумывается некая модель («вселенная»), и на эту модель отображается логика. Таким образом, логическая семантика определяется через логику моделей по Тарскому. Я, не специалист и не претендую на точность описания, буду только рад, если специалисты-логики меня поправят.

Таким образом, слово «семантика» используется в двух смыслах. Как формальное представление (онтология) реального мира в компьютере, и как понятие, опирающееся на теорию моделей в математической логике.

В случае филологов и Фрейденберг понятие «семантика» явно употребляется в каком-то другом, третьем смысле. Похоже, что словом «семантика» у Фрейденберг и ее последователей просто означает «смысл» — скрытые смыслы, стоящие за образами, метафорами (тропами), сюжетами. Забудьте про компьютерные онтологии, заумную матлогику с теорией моделей и логиками разных порядков. Вы говорите с филологами, а не с математиками. У них все проще, и вы будьте проще.

***

О каком же «генетическом методе» говорит Фрейденберг? В 1920-е годы слово «генетический» имело совсем не такое значение, как сегодня, когда мы рассуждаем о генетике, генах или ДНК. Термин «генетический» использовал учитель и ментор Фрейденберг, академик Н.Я. Марр (1865-1934). Марр был крупнейшим российским и советским востоковедом, знатоком кавказских и ближневосточных языков. Он выдвинул гипотезу о том, что помимо семитских и «хамитских» (так раньше называли афразийские несемитские языки), существует группа «яфетических» языков. Через некоторое время он стал называть «яфетическими» не группу родственных языков, а стадию языкового развития. Марр создал дисциплину, которую он назвал «Яфетидологией» или «Новым учением о языке». Благодаря сходству рассуждений о «стадиальности» с марксистским представлением об общественно-экономических формациях, Марру удалось получить одобрение на самом высоком уровне. Сомнительная яфетидология стала официальным советским учением о языке. Марр был назначен вице-президентом АН СССР, фактически возглавлявшим все гуманитарные науки в СССР. После смерти Марра в 1934 и до разоблачения марризма Сталиным в 1950 году, Новое Учение о Языке было обязательным для гуманитариев.

Марризм был важной страницей в истории советской науки, практически целой парадигмой, наподобие структурализма или генеративизма, повлиявшей на развитие не только языкознания, но всех гуманитарных наук. Однако влияние его не осознано. Это связано с тем, что ученые хотели бы о нем позабыть как о кошмарном сне. Между тем, на востоковедные дисциплины Марр оказал огромное влияние. [https://z.berkovich-zametki.com/2017-nomer10-mn/ ]

Такие оригинальные исследователи-семитологи как Н.В. Юшманов (1896-1946) или С. Майзель (теория родственных рядов корней в семитских языках) или А.М. Газов-Гинзберг (1929-1995, автор работы «Был ли язык изобразителен в своих истоках?») явно под влияние Марра попали. При этом, наверно, они бы скорее всего крайне обиделись бы, если бы узнали, что я их как-то связываю с марристами. Марр ассоциируется с лженаучными теориями о огромным ущербом советской филологии. В наше время доказано, что родство языков по происхождению, языковые группы и семьи – реальность. Именно такое родство мы и называем генетическим. Но в 1920-е ясности не было (или она была не у всех), и Марр полагал, что возможно какое-то другое соотношение между языками, которое он и именовал «генезисом» или стадиальностью.

Другим современником Марра и Фрейденберг был психолог Лев Выготский, изучавший формирование системы понятий и классификации у детей. Он говорил о генетической психологии. Похожий термин использовал швейцарский психолог Жан Пиаже, тоже 1896 года рождения. Пиаже говорил о «генетической эпистемологии», но терминология устарела после появления науки генетики. Сегодня эту область назвали бы developmental theory of knowledge. Исследования генезиса связаны с исследованием причинности.

Причинность — тонкое место в европейской (после-аристотелевой) науке, потому что ее очень трудно обосновать и вывести из экспериментальных данных, о чем писали классики европейской философии (Юм, Кант и др.). Пиаже штудировал Маха, когда изучал восприятие причинности у детей. Ср. у Эйнштейна:

«Юм (Hume) ясно понял, что некоторые понятия, например понятие причинности, не могут быть выведены из опытных данных… Я же уверен, что …все понятия, даже и ближайшие к ощущениям и переживаниям, являются с логической точки зрения произвольными положениями, точно так же как и понятие причинности, о котором в первую очередь и шла речь».

Удивительные 1920-е годы заложили основу многих идей на десятилетия вперед. Литературоведы (которых потом разгромили за идеализм с их «генезисом») здесь идут за биологами, противниками Дарвина. И Выготский, и Фрейденберг и Марр следуют во многом анти-дарвинисту Льву Семеновичу Бергу (1876-1950), придумавшему «номогенез». Той же линии следовал и биолог Любищев (1890-1972). Его взяли на знамена семиотики из Тарту (и из Питера — см. Рэм Баранцев), они же взяли на знамена структуралистку Фрейденберг.

Но это еще не все. Сам великий Бахтин писал под псевдонимом И. И. Канаев статьи по биологии. См. сборник «Бахтин под маской», статья «Современный Витализм». Там он на знамена берет виталиста Ханса Дриша. Ну и заодно барона фон Икскюля, как же без него.

***

Итак, ситуация проясняется. Термин «генезис» — случайный, но искали исследователи 1920-х то, что не укладывается в принятые представления о причинных связях. Говоря сегодняшним языком – корреляции без каузации. Замечу на этом месте, что меня как физика и естественника, конечно же, в первую очередь волнует проблема становления и эмержентности. Как возникает сложное. Сводится ли оно к простому. Разлагается ли на действие простых причин. Что остается за рамками причинности? Что такое однократные события, «неуловимая легкость бытия» по Милану Кундере, когда Einmal ist keinmal («однократное не считается»)? Существует ли синхрония, в юнговском понимании? Как описывать то, что неподвластно причинности? Возникает ли сложное из простого, или из другого сложного? Ответы на эти вопросы я ищу. Вот с этих позиций, ввиду этих вопросов, хотел я разобраться в том, что Фрейденберг называла «генетическим методом», противопоставляя его эволюционизму.

Я обратился к трем работам исследователей Фрейденберг. Вот некоторые цитаты из них:

(Юрченко Т.Г. 2019. О теоретическом наследии О.М. Фрейденберг (1890-1955). Часть 1. Генетический метод https://cyberleninka.ru/article/n/o-teoreticheskom-nasledii-o-m-freydenberg-1890-1955-chast-1-geneticheskiy-metod; С.А. Троицкий. 2017. Генетический метод О.М. Фрейденберг в исследовании культуры. https://history.rsuh.ru/jour/article/view/288?locale=ru_RU; Брагинская Н. В., 2018. О связи основных идей О. М. Фрейденберг https://cyberleninka.ru/article/n/o-svyazi-osnovnyh-idey-o-m-freydenberg)

«Подлинный процесс становления протекает до рождения; спецификация появляется в результате перехода в противоположное состояние, из лаборатории небытия, наделяющего явление всеми его будущими свойствами, в формообразующее и отграничивающее бытие. Всегда есть момент, когда явление вдруг полностью предсказывает само себя, временно обнаруживая все свои качества сразу; потом этот расцвет быстро угашается, начинаясь, как опера после увертюры, с самого начала».

Итак, возникающее уже содержится в потенциале в том, что есть до него. В истории любого явления интересна предыстория. В терминах Фрейденберг это идея «увертюры» к опере:

«Эволюционный метод призван заниматься развитием уже сложившейся литературы, а для генетического метода все романы – варианты одного явления, ибо имеют общий генезис».

Как описывать возникновение того, в чем не просматриваются причинные связи с бывшим до него? Эволюционный метод здесь бессилен, когда подбирается к точке начала эволюции. Откуда возник язык, ДНК/РНК, человеческое сознание? Да просто алфавит? Да бог с ними — возьмем задачу попроще — откуда возник жанр романа? Вот на этот вопрос Фрейденберг и дает ответ при помощи генетического метода. Единство («варианты одного явления, ибо имеют общий генезис») здесь в том смысле, что не удается расчленить сложное на части. Сложное возникает из другого сложного, а не из простого.

Фрейденберг ищет ответ в метафорах – на первый взгляд, не информативных элементах, таких как имена героев, как повороты сюжетной линии. Они зачастую сохранили осколки материала, из которого сложена новая структура (роман сложен из мифов).

«Генетический метод работает не с фактом, но с фактором – первобытным сознанием, фольклором, «художественностью» (как в работе «Образ и понятие»). Если факт относится к происхождению некоего объекта, то фактор – «это то, что обеспечивает объект дополнительными или основными смыслами, которые и являются содержанием, а потому фактор относится к генезису». Так, применяя «генетическое вскрывание и реконструирование» («Поэтика сюжета и жанра»), Фрейденберг анализирует семантику еды, декларируя «равенство образов “еды”, “производительного акта” и “смерти-воскресения”, сливающихся друг с другом и переходящих друг в друга; отсюда их генетическое равноправие, их невозводимость одного к другому; но отсюда и сложность научной терминологии, которая ошибается всякий раз, как хочет уточнить и назвать их значимость».

В наше время слова «факт» и «фактор» обычно употребляются в других значениях. Мне представляется, что под фактом здесь понимаются причинные связи, а под фактором — какие-то иные отношения. Общее направление мысли здесь ясно — не так важно что изображено, важно в какие оно вступает отношения.

«Поскольку речь идет о поиске контекстуальных связей между явлениями, т. е., об интеллектуальной реконструкции, Фрейденберг вводит понятие «генетический смысл», понимая под ним «изначальное содержание феномена, которое в процессе развития и исторических трансформаций менялось вплоть до противоположности, но благодаря генетическому методу может быть восстановлено, при этом без ущерба для новых значений». Генетический смысл, по Фрейденберг, зафиксирован в тропах, которые сложились не для поэтичности, а для передачи прямого значения, но были восприняты литературой после утраты исходных связей между объектами, т. е., после вытеснения генетических смыслов».

Об этом писал формалист Шкловский: «Всякое слово в основе — троп. Например, месяц: первоначальное значение этого слова — «меритель»; горе и печаль — это то, что жжет и палит; слово «enfant» (так же, как и древне русское — «отрок») в подстрочном переводе значит «неговорящий». Таких примеров можно привести столько же, сколько слов в языке». Очевидно, для Фрейденберг генетический смысл слова противопоставлен его словарному значению.

***

Терминология Фрейденберг отличается от общепринятой сегодня и часто ей просто противоположна. Например, она говорит, что генетический метод исследует не «факт, а фактор» и в таком варианте он противопоставляется функциональному методу (который исследует факты). В других случаях генетический подход противопоставлен либо эволюционному (но под ним понимается не столько эволюционный в нашем современном понимании, сколько исторический) либо принципу причинности. В обычном, современном философском понимании термина «фактор» — это как раз причина. То есть противоположное тому, что имеет в виду Фрейденберг. По сути она отказывается от изучения факторов (то есть, причинности), хотя заявляет, что, наоборот, переходит именно к изучению факторов.

Термин «генетический» тоже трудно признать удачным. Видимо, в 1920-е годы он употреблялся иначе. Но в наше время генетическое родство (по происхождению) обычно противопоставляют типологическому (сложившемуся сходству в функционировании). При этом то, что мы называем типологическим (по функции), Фрейденберг называет «генетическим». А то, что мы называем генетическим (по происхождению), она, наоборот, называет «функциональным».

Еще одним ключом к пониманию Фрейденберг является употребление ей слова «тождественность» в значении «сходство». Она может сказать, что Одиссей тождественен коню, Иисус — ослу, роман — мифу, свадьба — смерти героя. При этом не имеется в виду тождество в нашем понимании.

По сути дела, насколько я понял, речь о параллельном развитии. Скажем, разные сюжеты параллельно развиваются и приводят к одному и тому же. Там история заканчивалась свадьбой, тут она заканчивается местью обманутой невесты, но по сути эти истории тождественны в своем генезисе и семантике. Не забываем, что вместо «тождественны» нужно читать «похожи», вместо «генезис» — «типология», вместо «семантика» — «смысл», тогда все проясняется: «эти истории похожи по своей типологии и смыслу».

***

Что случилось затем? Революционные 1920-е закончились, а многие неясности прояснились. Расщепили атом, подтвердили новейшие физические теории. В 1953 году Уотсон и Крик открыли ДНК. Есть точка зрения, что ДНК открыл русско-еврейский биолог Phoebus Levene (Фишель Левин, 1869-1940) учившийся в питерской Военно-медицинской академии, а затем эмигрировавший в США. Но пусть будут Уотсон и Крик. Левина в ВМА никто не помнит. Открыли ДНК в 1953, открытия посыпались как из рога изобилия. Стало не до виталистов с их генезисом и прочими идеологическими завихрениями.

А как только при оттепели болты чуть отпустили, в Тарту появились идеалисты-структуралисты со своим математическим структуральнейшим мышлением. И стали раскапывать работы Фрейденберг, Ханса Дриша, фон Икскюля, Берга, Любищева, С. В. Мейена. Американский сциентизм на этих широтах не был актуален, зато был актуален марксизм-ленинизм в брежневском изводе, вот с ним они и боролись.

Речь идет о том, что помимо генетики есть эпигенетика (а рядом с феноменом — эпифеномен). Помимо причинности есть ситуации, когда причинность установить невозможно. Кроме локального близкодействия есть дальнодействие. Я люблю каббалистические метафоры, и близкодействие — это זעיר אנפין Зеир-Анпин («Малый Ликом» или Краткотерпеливый), а дальнодействие — это אריך אנפין Арих-Анпин (Длинноликий или Долготерпеливый). Есть и языческие божества, выражающие те же архетипы (наш любимый Эшу-Элегуа, ориша-трикстер, открывающий пути).

Поскольку многие читатели этого Портала – из Израиля, рискну привести несколько примеров из древнееврейского языка, иврита. Иврит тут дает идеальный материал, поскольку каждое слово в своей семантике является пересечением двух координат: корня и мишкаля. Оба несут оттенок смысла. Скажем, слово мафтеах (ключ) корнем פתח выражает открытие путей, а мишкалем — имя инструмента в одном ряду с мазлег, махшев, маклеа. Тут не важно (точнее, как раз вся фишка в том), что второй ряд не исторический. Корень — родственное происхождение (генетическая связь), мишкаль (а в других языках – суффиксы, префиксы) — эпигенетическая семантика.

***

Как исследовать кажущееся «Возникновение нового из ничего», там где нет эволюции и нет причинности? Для этого и предназначен «генетический метод». Не все сводится к причинности. Возникающее зачастую дает намеки о своей предыстории, не относящиеся к причинам. Кроме ближнего порядка есть дальний порядок, помимо близкодействия — дальнодействие. Осколки предшествующего содержатся в не значимых (как мусорное ДНК) не-причинностных частях (таких как имена героев). Более того, причинность не идет нога в ногу со смыслом. Смысл не порождается причинными связями. Отношение обозначающего и обозначаемого — это не отношение причинности. Примерно этому нас и учит история понятий, обсуждавшихся, казавшихся спорными в 1920-е годы, оказавшихся антинаучными к 1940-м, вновь востребованных в 1960-е, а сегодня вызывающим интерес историка науки.