Памятник на могиле, доска на забытом доме —
окна и двери забиты, свет лишь в одном окне
словно закладка вечности в так и не тронутом томе,
словно вопрос без ответа: «Вспомнят ли обо мне?»
ПОКА ЕЩЁ ЖИВЁМ
***
всё как прежде как раньше как было
всё жуёт выпивает поёт
и архангелица шестикрыла
о любви в микрофон вопиёт
но кукушки давно онемели
догорает в ночи купина
тонут звёзды в кипящей купели
и во сне обнимает война
***
Читаешь умные книжки. Ушки всегда на макушке.
Дóма ни дна, ни покрышки. За морем телушка полушка.
Как ни мети по сусекам, лишь пауки да мышки.
Небо сочится млеком, каплями божьей мормышки.
Клюнешь, глупая рыбка, дёрнешься и подсечка!
Встретит тебя улыбка дяди Харона у речки.
Звёздочки тусклая фикса. Вечности синие птицы.
Господи, что за реникса? Бредишь ты или снится?
Стикса водовороты, вёсла скрипят понемногу,
настежь небес ворота — милости просим к богу,
Веки веков нараспашку, здесь тебе жить отныне.
— Боже прости дурашку.
— Да не пугайся, сыне.
***
Пока ещё живём, живём покуда,
глотаем пыль не пройденных дорог,
пытаемся понять, кто был Иуда,
где оскорблённому есть чувству уголок.
Пока ещё надеемся на чудо,
не веря в предсказания чудес,
и черепá, как битая посуда,
таят в пустых глазницах боль небес.
Пока ещё вмещается прощанье
в короткое «Пора. Пока. Пиши.»
и скорых встреч пустые обещанья
латают раны рваные души.
Пока бессилие по капле копит силы
сизифам жизни нá гору катать
и плотникам крепить судьбой стропила,
заре вечерней утреннею стать.
И, затянувшись счастьем на рассвете,
следить полёт мгновений у виска
и, глядя вслед растаявшей планете,
шептать ей вслед: «Пока, мой друг, пока!».
***
Вот и свежий журнал. Номер памяти имярека.
Его уже нет как нет, но память о нём жива
в тех, кто снова и снова входит в прошлого реку
и, как о себе любимом, о нём говорят слова.
Искренне или не очень — знать не дано нам это,
а было б дано, едва ли мы захотели бы знать.
Слово ложится к слову, как на могилу букеты —
прежде, чем напрочь увянут, трижды успеют продать.
Памятник на могиле, доска на забытом доме —
окна и двери забиты, свет лишь в одном окне
словно закладка вечности в так и не тронутом томе,
словно вопрос без ответа: «Вспомнят ли обо мне?»
Нашёл о чём думать, дурень! Что тебе эта шняга?
Что тебе плач натужный, дутое золото слов?
Бог на суде последнем не спросит, где, мол, бумага,
что ты такой-сякой-этакий стоишь хороших слов.
Ты без бумажки букашка. Что ж, зеркала занавесьте.
Сердце ныряет в пятки. Душа ни жива, ни мертва.
Тело уже ненужное становится грузом двести.
Его принимая, глухо поскрипывают жернова.
Спросишь, зачем всё это? Что в этом, спросишь, толку?
Бог разотрёт в ладонях новый глины комок,
«Ладно — скажет — что проку в стоге искать иголку?
Все дыры не залатаешь. Ладно, живи, сынок».
***
Осень встаёт на цыпочки, чтоб заглянуть в зиму.
Время идёт сквозь тебя, пока ты идёшь сквозь время.
Живые не знают покоя. Мёртвые срама не имут.
Связка ключей золотых колотит в слабое темя.
Фонарь на ветру мигает в развалинах Третьего Рима.
Ищешь себя под ним, ибо под фонарём светлее.
Где потерял, Бог знает и водит тебя мимо
или сам себя водишь, если сказать вернее.
Себя обмануть не просто, верить себе сложнее.
Истина под напёрстком пулей уставшей бьётся.
Солнце смотрится в землю, бессилием багрянея.
Царевна-лягушка стареет одна в забытье болотца.
Царевич трубит в трубу, но пересохли губы.
В воздухе кувыркаясь орёл собачится с решкой.
Война является миру зримо, весомо, грубо.
Семь безутешных гномов плачут над Белоснежкой.
***
Как начинается то, что не должно кончаться,
то, что на всех языках называется просто счастье,
но ни на одном из них толком не описать?
Лучше словам на ветвях извилин качаться
и опадать картами бог знает какой масти,
и разбиваться на буквы, себя не давая спасать.
Но что это было, ты не сказать не можешь
и слов обглоданных кости снова и снова гложешь,
хотя понимаешь ясно, что не сумеешь сказать.
Гадалка тебя обманет, надвое скажет бабка
и ни тепло, ни холодно — зыбко, загадочно, зябко,
а что? Позабыл на память тогда узелок завязать.
Ну, позабыл и ладно, до узелков ли было?
Синяя Птица позвала свободна и шестикрыла,
только и помнишь, что август вроде бы шёл к концу,
только и знаешь, что это не миновало. Длится
в грохоте войн и грязи счастливых дней вереница,
поэма молчания, блики несказанных слов по лицу.
***
Намёки толсты́, обстоятельства тóнки,
и ты, заплутавшись в портянке-пелёнке,
не можешь ещё ни любить, ни страдать.
Уж за полночь. Тусклый фонарь и аптека,
и ищет в потёмках судьба человека,
как ищет клиента продрогшая блядь.
Мерцает фонарь, в свете прячется птица.
Погаснет звезда и отец возвратится,
и ты уже есть, и с тобою сурок,
и спирта ни капли в разбитой аптеке,
и как человека найти в человеке —
то сказка, то ложь, то забытый урок.
Днём хочется спать, а ночами не спится.
Слонов посчитать? Но в бессонницу снится
то лошадь с горбом, то коза-дереза.
А может, и правда, коль ищем, обрящем,
сойдутся тропинки времён в настоящем
и встретишь себя, и посмотришь в глаза,
и спросишь: «Ты кто?», и откликнется: «Кто ты?».
себя не узнáют седые задроты,
покурят, простятся и двинутся в путь,
у каждого свой, и сойдутся ли снова,
друг другу дав встретиться честное слово,
кто знает, кто знает … Да в этом ли суть?
***
с деревьев опадает грим
сентябрь грустит октябрь вздыхает.
куст купины неопалим
однако знать о том не знает
не верь не бойся не проси
козырный туз слезой не бьётся
иже еси на небеси
господь захочет отзовётся
за веком век в тартарары
за жизнью жизнь в объятья смерти
волхвы несут свои дары
от ангелов родятся черти
смешалось всё и вся и все
смешались в кучу сны и тучи
мелькает белка в колесе
надежда догорает в буче
был лебедь чёрен ворон бел
земля стонала в страшных родах
и хлеб отпущенный белел
в безумия кровавых водах
молчание рождало речь
меж слов молчание мычало
и молча голова кричала,
слетая с онемевших плеч
перемешались времена
садится солнце в час восхода
война сама собой пьяна
день перевешивает годы
ноябрь канет в декабре
январь продолжит лихолетье
тысячелетье во дворе
какое неужели третье
но сквозь покров военных карт
сквозь боль и вонь сквозь лёд и пламень
уже проглядывает март
ростком раскалывая камень
***
Как мне ещё признаться в любви к шороху,
бормотанию, стону волн Космического океана?
Игорь Померанцев
павших листьев бегущий ворох
не сдающийся грохоту шорох
что-то шепчущий тишине
затаившейся в боли вдоха
в обжигающей тьме сполóха
в оглушившей взрывной волне
в озверевшей ласке и таске
уносящей кроны и каски
вместе с корнем и головой
что-то шепчет солдатик бумажный
тонкошеий смешной отважный
и себе сам не веря живой
в ошалевшей войны круговерти
дышит с губ пролетающей смерти
истекающей жизнью спеша
ощутить невесомую малость
счастья что от несчастья осталось
прежде чем отлетела душа
третья осень кричит о печали
той же боли что было вначале
чем беременна сука-война
и сквозь всё как умеют лишь дети
слышишь шепчется на рассвете
с тишиной в тишине тишина
***
кто тут шут кто король кто палач
кто тут гамлет кто йорик кто зритель
сны таких непоняток обитель
что уму не даются хоть плачь
все что вычитал в книгах что знал
обернётся тоской и тревогой
пахнет выстывшей дальней дорогой
в паутины одетый вокзал
поезд твой никогда никуда
у тебя ни вещей ни билета
и такое хреновое лето
что морозами рвёт провода
и во сне понимаешь что спишь
но проснуться не можешь не смеешь
и кричишь и от страха пьянеешь
и летишь в бесконечную тишь
поднимаешься в небо дождём
тяжелеющим воздухом дышишь
подожди подождите и слышишь
не спеши мы тебя подождём
***
Проснёшься поутру — пора, мой друг, пора.
И день не начался́, а уж клонится к ночи,
а бабки подобьёшь — ни два ни полтора
и е.б.ж. короче и короче.
Рвут глотки петухи. Осипли соловьи.
Закат или рассвет дымится догорая?
Чужие средь своих, среди чужих свои
становятся травой, резвяся и играя.
Полуденная тьма. Полуночный огонь.
Смертельная игра. Посмертное забвенье.
Не тронь моих детей и чертежей не тронь,
бессмертной купины коптящее горенье.
И спрашивает бог, за что мы так его,
а дьявол ржёт в ответ, мол, сам же напортачил.
Из праха мы и в прах. Всё или ничего.
Из плача в плач судьбой дорогу обозначим.
И что мне по зубам и что мне по плечу?
Кто скажет мне о том, что сам не знаю?
И кувырком на жизни свет лечу,
на свечке смерти душу обжигая.
***
Подумаешь о будущем и вот
минувшее из праха восстаёт,
играет на расчёске, корчит рожи,
гадает на разбросанных костях,
катает дни в беззубых челюстях:
«Люби меня! Чем я тебе негоже?»
И правда — чем? Что в нём тебе не так?
Тепло и сухо, солнышка пятак,
и мать с отцом, и детства позолота,
каштанов стук, макуха и снежки
ещё благодаря, не вопреки,
и жизнь, как девочка, чиста и большерота,
и в воздухе блестит благая весть …
И не поспоришь — так оно и есть.
Но где-то там, где ты не знал, не ведал
цены за то, что знать цены не знал,
кружился беспощадный карнавал,
где смерть всегда в обнимку или следом.
Его нельзя ни длить, ни повторить,
но красная не перетёрлась нить
и прошлое как будущее снится,
и в нём опять дымятся фитили,
и плачут, улетая, журавли
и в кулаке зажатая синица.
***
Ларисе Миллер и Борису Альтшулеру
Года идут. Уроки длятся.
На них нас учат не бояться
И оставаться на местах,
И жить с улыбкой на устах.
Лариса Миллер
капнешь каплю боли в радость
горечь слаще горше сладость
мир прекрасен и нелеп
мир то яростен то нежен
то с овчинку то безбрежен
но плывёт по водам хлеб
что когда-то отпустили
когда просто жили-были
всем гаданьям вопреки
вопреки стране и миру
вопреки чумному пиру
с временем вперегонки
бог весть чем и как дышали
и дыханьем воскрешали
ставших небом и травой
ставших памятью и духом
ставших зрениям и слухом
и звездой над головой
и стареющие дети
мы живём на белом свете
и руке тепло в руке
белизной хрустит рубаха
но под ней ни зла ни страха
лишь кристаллик на щеке
лишь живая сладость боли
лишь земной крупинка соли
восхожденье душ и треб
и счастливым даром му́ки
возвращающийся в руки
пущенный по водам хлеб
***
Евгению Берковичу
Яблоко падает в руки, чуть отставая от звука
дрогнувшей тяжестью ветки.
Рош ha-шана. Шана това уметука!
Будущего приметы и миновавшего метки.
Листья разносит ветром. Деревья роняют шапки.
Давно забытого призрак память весь день буравил.
Путая сальдо и бульдо, год подбивает бабки.
Правила не упомнишь этой игры без правил.
О записи в Книге Жизни заботишься и хлопочешь,
но не лукавь в Йом Кипур — Господа не обманешь.
Хочешь забыть, а помнишь. Забудешь, что помнить хочешь.
Шана това уметука! — скажешь и в небе канешь.
Рай обернётся адом, ад обернётся раем —
аукнется и откликнется всё как мы жили-были.
Бог помнит всё, что мы забываем,
и забывает всё, что мы не забыли.
***
Ни плакать, ни думать, ни бога молить,
к любви и надежде взывая в застолье,
а перебирать ариаднину нить
и пальцы стирать узловатою болью.
А над головою дамоклова нить,
и, как ни богат, перекатною голью
на паперти вечность устанешь молить,
земле обессолевшей делаясь солью.
Слова растворятся в пустых небесах.
Листва опадёт в поднебесных лесах.
Мир обледенеет до дрожи.
И кто тебя вспомнит, небоже,
с письмом на шагреневой коже?
Но еже писах ты, писах.
***
Всему своё время, всему свой черёд.
Ступеньки вприпрыжку считает беспечность —
ещё один день и ещё один год,
ещё одна жизнь и ещё одна вечность.
Дорога, планида, фортуна, судьба.
Дрожащий мираж под разорванной сенью.
Рожденье, цветенье, войны молотьба.
Молитва о смерти. Мольба о спасенье.
Последнего яблока в землю удар.
Нагая корявость беды и сиротства.
Измученной речи утраченный дар
и невыносимая горечь немотства.
Забытая лодка на том берегу.
На этом взлетает последняя птица.
Синица на ветке. Рябина в снегу.
Седых облаков в никуда вереница.
Считаешь слонов …
И бессонница снится.
***
Как ребёнок жалкий и больной
плачет время: «Мама, что со мной?»
Ночь его качает на руках,
отгоняет сказкой липкий страх.
Стариком, давно уставшим жить,
время сыну: «Быть или не быть?»
«Не сдавайся, батя, ты ж кремéнь» —
по плечу похлопывает день.
Парки тянут нити судеб и планид
и с рассветом говорит зенит.
Обжигая ледяным лучом,
вечность дышит слева за плечом.
***
и птица синяя и неба теснота
и помысла благи и в ад лежит дорога
и девочка в веснушках недотрога
и танца на шесте святая простота
так весело что умереть не встать
война гуляет море по колено
подведены глаза тенями тлена
во лбу сияет каина печать
всё тяжелее неба потолок
всё глуше голоса забытого былого
всё тише недосказанное слово
и день не твой и не с тобой сурок
сон валит с ног а ляжешь не заснуть
не спишь и недопрóжитое снится
где синяя когда-то снилась птица
и ты не мог слезу во сне смахнуть
***
хоть семь небес над головой
на семь замков закрыта высь
хоть плачь хоть пой хоть волком вой
хоть землю ешь а хоть молись
бессилие сбивает спесь
и боже если ты еси
хлеб наш насущный даждь нам днесь
спаси господь и пронеси
но как ты бога ни зови
не ступит на земную твердь
и что ни спас то на крови
и жизнь целует в губы смерть
и на зубах хрустит песок
и соль земли не солона
и гладит ласково висок
костлявой лапою война
и валятся ключи из рук
и стонет темя от ключей
сквозь камень прорастает звук
сквозь немоту журчит ручей
любовью прорастает боль
надежда рвётся из тоски
и на губах земная соль
то из души то со щеки
© Сентябрь-октябрь 2024
