Запрет книг и пьес был будничным делом — почти одновременно с Ахматовой был надолго отлучен от литературы Авдеенко и запрещены книга Борисова «Выговор» и пьес Глебова, Козакова, «Домик» Катаева, «Метель» Леонова, причем формулировки были куда более жесткие, а при запрете Леонова председателю Комитета по делам искусств Храпченко было указано на «грубую политическую ошибку и вынесено предупреждение, что при повторении подобных ошибок он будет смещен с должности».
АХМАТОВА И СТАЛИНСКАЯ ПРЕМИЯ
История выдвижения Ахматовой в 1940-м году на только что учрежденную Сталинскую премию восходит к фразе Ахматовой «Шолохов выставил ее [книгу] на Стал<инскую> премию (1940). Его поддержали А. Н. Толстой и Немирович-Данченко», однако попытка выяснить обстоятельства этого выдвижения привела к неожиданному результату — возможность такого выдвижения только обсуждалась в узком кругу писателей (Фадеев, Асеев, Ал. Толстой), членов Комитета по Сталинским премиям (далее «Комитета»), однако Шолохов в их число не входил и сам факт его участия в выдвижении не нашел подтверждения.
Сама драматическая эта история с изданием и скорым запретом «Из шести книг» широко известна по воспоминаниям близких к Ахматовой людей (прежде всего Эммы Герштейн и Лидии Чуковской); краткая история запрета книги Ахматовой дана в книге «100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1», однако в последние годы изданы важные работы по истории учреждения и присуждения Сталинской премии, документы Политбюро, ЦК и ГПУ по работе с творческой интеллигенцией, освещающие историю издания и запрещения Ахматовой с неизвестной стороны и позволяющие пролить новый свет на обстоятельства несостоявшегося выдвижения и состоявшегося запрета.
**
В числе «историй об Ахматовой» рассказ о том, как ее хотели выдвинуть на Сталинскую премию занимает особое место и начинается с того, что Сталин на одном из довоенных приемов поинтересовался Ахматовой и этого было достаточно, чтобы в короткий срок был подготовлен и в мае 1940 выпущен сборник стихотворений «Из шести книг».
Фото с сайта abelbooks.ru/katalog/ahmatova-a-a-iz-shesti-knig-stihotvoreniya-anny-ahmatovoj
И дальше как в сказке:
«На закрытом заседании президиума Союза писателей принято решение «О помощи Ахматовой»: речь идет о больших её заслугах, о персональной пенсии, ходатайстве о предоставлении ей отдельной квартиры. Фадеев заявил, что Ахматова «была и остается крупнейшим поэтом предреволюционного времени» (возможно, копировал высказывание Сталина о Маяковском). В рекордные сроки выпущен сборник её стихотворений, который Шолохов (заместитель председателя Комитета по Сталинским премиям) и А. Толстой (руководитель секции литературы Комитета…) выдвигают на Сталинскую премию». [Рейфман. Из истории … цензуры].
**
Сталинская премия по литературе была утверждена в феврале 1940 года и первоначально кандидатами на нее могли быть только новые работы, законченные в год присуждения премии и выдвигать кандидатов могли только творческие организации [выделено мною — БР] — скажем Шолохова выдвигали АН СССР, ИМЛИ и др. (правда уже в конце 1940 начались уточнения — установлены три степени премии, в каждой из которых предусматривались три премии, и период публикации кандидатов увеличен до шести лет), но в рассматриваемый период премий было по одной для каждой из категорий и само выдвижение Ахматовой было бы событием из ряда вон выходящим.
И потому не удивительно, что история эта даже вошла в биографию А. Толстого:
«благодаря Толстому в 1940 году был издан сборник стихов Ахматовой; вместе с Фадеевым и Пастернаком Толстой пытался представить книгу на Сталинскую премию» [Алексей Варламов. «Алексей Толстой. Красный шут»].
Правда, Варламов не упомянул Шолохова, однако это скорее исключение из правил и в подробном тексте Б. Сарнова Шолохов присутствует: «…Борис Леонидович Пастернак и Алексей Николаевич Толстой поспешили выдвинуть Ахматову на Сталинскую премию. Эйфория, спровоцированная сталинской репликой, была так велика, что в этом выдвижении Ахматовой на главную литературную премию страны приняли участие Шолохов и даже Фадеев» — список авторов, рассказывающих о выдвижении, можно продолжить, включив в него С. Волкова (собственно Рейфман у него ее и позаимствовал) и Сванидзе, однако довольно и приведенных.
Пастернак номенклатурно никто, тогда как Толстой и Шолохов члены Комитета, а Фадеев еще и секретарь Союза советских писателей (ССП), но шолоховеды на первый план выдвигают Шолохова — согласно «Летописи… Шолохова» Н. Кузнецовой «1940, 15 мая. Выходит в свет сборник стихов А. А. Ахматовой «Избранное. 1912—1940 гг.» с предисловием М. А. Шолохова. Писатель рекомендовал книгу на Сталинскую премию, несмотря на осуждение ее партноменклатурой. Известны слова А. А. Ахматовой: «Шолохов выставил ее (книгу. — Н. К.) на Сталинскую премию (1940)»…».
Сразу скажем, что при выходе книги никаких осуждений партноменклатурой не было и вышедшая книга имеет название не «Избранное», а «Из шести книг» — правда, одновременно эта же (или похожая) книга была набрана, но не вышла в другом ленинградском издательстве (в «Летописи … Ахматовой» В. Черных имеются сведения об этом невышедшем издании: «Июля 20. 1940. Типографский штамп: «По исправлении матрицировать» на титульном листе верстки сборника: Анна Ахматова. Стихотворения в одном томе. (М., ГИХЛ, 1940). Сборник не был издан. — Воспр.: Выставка. 1989. Каталог. No 48») — однако это не май, а июль и это название не совпадает с приведенным Кузнецовой!
Правда, книга под таким названием была издана в 1943 году в Ташкенте (составлена К. Зелинским, тот еще персонаж!), но вряд ли к этой книге было предисловие Шолохова (где Ташкент и где он), однако, скажем мягко, если про предисловие сомнительно, то, что «Писатель … рекомендовал книгу на Сталинскую премию» вот так один, без Толстого с Фадеевым и «вопреки партноменклатуре», просто невероятно!
Увы, я не смог найти в сети ни предисловие Шолохова, ни сами сборники (кроме как предложений антикваров в диапазоне 50-100 тыс. руб. за уже упомянутое издание «Из шести книг»), да и Ахматова, говоря о книге, упомянула лишь Тынянова и Габбе (как редакторов), да помогавших ей отбирать стихи Л.К. Чуковскую и Л. Гинзбург.
«Летопись» Кузнецовой вышла в 2005, а еще через несколько лет Прилепин [«Незаконный», 2023, с. 551] внесет в эту историю архиважные штрихи:
«8 мая сборник Ахматовой «Из шести книг» в Ленинградском отделении издательства «Советский писатель» был подписан в печать. Шолохов, пользуясь новыми полномочиями [был назначен одним из зампредов Комитета по Сталинским премиям — БР], немедленно выдвинул его… на Сталинскую премию. Не Бедного с Безыменским, не Сельвинского с Кирсановым – да мало ли в Стране Советов правильных поэтов, – а гумилёвскую вдову».
Ненадолго прервемся и заметим, что к этому времени Ахматова дважды выходила замуж за Шилейко и Пунина, а еще поясним насчет «правильных поэтов»: Безыменский «в августе 1937 года исключен из ВКП(б)» (правда уже в ноябре того же года восстановлен), а что Сельвинский? — «21 апреля 1937 резолюция Политбюро против его пьесы «Умка — Белый Медведь», а 4 августа 1939 года — резолюция Оргбюро о журнале «Октябрь» и стихах Сельвинского, которые были названы «антихудожественными и вредными», ну а Д. Бедный – так тот в 1938 исключен из партии и Союза писателей, — нет, Прилепин неподражаем, если эти поэты зачислены в «хорошие и правильные»!
Но дальше Шолохов вознесен в заоблачные сферы:
«Едва ли возможно в связи с этим говорить о реабилитации Белого движения. Не только в Советском Союзе были немыслимы подобные процессы – эмигрантские сообщества, быть может, даже в большей степени не были готовы к примирению. Однако определённые тенденции на сближение всё-таки просматривались – и Шолохов в известном смысле подгонял их. Безусловно, им с Фадеевым, обладающим и вниманием первого лица, и номенклатурным весом, было проще. Никто, однако, подобных заданий и полномочий ни Фадееву, ни Шолохову не давал».
Хлестаковщина и безграмотность в одном флаконе!
**
Почему-то пишущие о Сталинской премии забывают пояснить, что по положению о Комитете выдвигать кандидатов могли только творческие организации [выделено мною – БР] — скажем Шолохова выдвигали АН СССР, ИМЛИ и Союз писателей и, таким образом, выдвижение кандидатов не являлось прерогативой Комитета — Комитет не выдвигает, а только выбирает лучших из представленных (и, разумеется, не иначе как по случайности Сталинские премии с годами получили почти все члены Комитета, кроме репрессированных как Луппол или космополитов как Гурвич), да и сами отобранные кандидатуры только передаются наверх на утверждение Политбюро и, окончательно, Сталиным.
В этом принципиальное различие между сталинскими премиями и всякими западными (да той же нобелевской), где комитет принимает решение о награждении, в СССР Комитет был в роли ОТК и не более.
Конечно, Толстой и Пастернак могли в разговорах восторгаться вышедшим сборником и считать его достойным выдвижения, да и Фадеев, по свидетельству директора издательства, торопил его с выпуском книги, ссылаясь на фразу Сталина, однако официальное выдвижение на премию не лезет ни в какие ворота хотя бы потому, что на каждого кандидата ГПУ готовит справку, а у Ахматовой сын в тюрьме, первый муж расстрелян и против нее самой копится многотомное дело, где она характеризуется как ярая антисоветчица — по воспоминаниям бывшего генерала КГБ Калугина «Дело» было заведено на Анну Ахматову в 1939 году с окраской: «Скрытый троцкизм и враждебные антисоветские настроения», где содержались материалы, собираемые органами Госбезопасности в течение многих предшествующих и последующих лет. <…> В 1938 году при Ежове, ленинградские чекисты вновь просят НКВД санкционировать арест Пунина и Гумилева».
Вновь потому, что после ареста сына и Пунина 22.10.1935 по обвинению в «создании контрреволюционной террористической организации» Ахматова обратилась к Сталину и тот распорядился освободить задержанных, однако сын Лев за те десять дней, когда был, по выражению Герштейн [Мемуары. С. 455] «жестко допрошен», дал показания, что читал антисталинские стихи Мандельштама и собственноручно (на допросе) их записал и они остались в деле — эти показания неизменно всплывали при последующих арестах — но продолжим Калугина:
«Как видно из материалов следствия, на допросе Пунин показал, что Ахматова всегда была настроена антисоветски и никогда этого не скрывала. А Лев Гумилев, видимо, после избиения, сказал: «Мать неоднократно говорила мне, что если я хочу быть ее сыном до конца, я должен быть прежде всего сыном отца». Это взято из материалов следствия, допросов Льва Гумилева».
…К воспоминаниям Калугина добавим только одно — уж тертый аппаратчик Фадеев не мог не знать, как готовятся справки на кандидатов куда-либо, но все-таки сколько мог поддерживал Ахматову!
**
После создания Комитета 2 апр. 1940 Шолохов будет назначен одним из заместителей председателя — правда, должность эта была сугубо декоративной, но все же! после чего все замрет и заседания Комитета возобновятся (точнее начнутся) 16 сентября (Протокол №1), на котором «Слушали: Предложение Вл.И. Немировича-Данченко о создании четырех секций:
1) литературы (проза, поэзия, драматургия, худож. критика)
2) театра и кино
3) музыки
4) живописи, скульптуры и архитектуры …» далее списки кого куда назначить.
А до сентября все лето в деятельности Комитета полный штиль, объяснимый тем, что в постановлении о создании Комитета было много неясностей, а добиться приема у руководства для разъяснения Немирович не мог — время шло, Комитет не работал, но 15 августа 1940 года (за месяц до первого заседания Комитета) произойдет одно событие, достойное внимания: «на закрытом заседании президиума Союза советских писателей СССР П. А. Павленко, исполнявший обязанности председателя, попросил всех членов президиума в течение десяти дней ознакомиться с рядом произведений (подготовленных в ССП), включавших среди поэтических произведений «Маяковский начинается» Н. Н. Асеева (он-то и получит премию), а также «Лирику» С. П. Щипачева и ряд других, и решить, какие из них могут быть представлены на, как он выразился, «Правительственную комиссию по Сталинским премиям» (т.е. в Комитет)» [см. «Сталинская премия по литературе: Культурная политика и эстетический канон сталинизма / Дмитрий Цыганов. – М.: Новое литературное обозрение, 2023», с.70] и это единственный момент, когда список мог быть дополнен членами президиума, исходя из личных вкусов.
Предположим, что в него была бы добавлена Ахматова и — совсем фантастично — этот скорректированный список был бы принят и ушел в Комитет, который был бы вынужден его обсуждать и тогда все это было бы задокументировано и можно было бы писать о выдвижении Ахматовой в число кандидатов на Сталинскую премию! — сплошное «бы, бы, бы»…
Но этого не произошло, да и само появление списка связано с конъюнктурными соображениями — понадобилось создать видимость конкурсного отбора, ибо в первоначальном списке кандидатов для обсуждения были только Шолохов (проза) и Асеев (поэзия), которые ожидаемо и стали первыми лауреатами — Комитет провел еще множество заседаний и некоторые прения были весьма эмоциональными, но к Ахматовой это не имело никакого отношения.
**
Книга Ахматовой была издана в предельно сжатый срок — 16 янв. 1940 заключен договор А.А. с Ленинградским отделением Гослитиздата на издание книги стихов («4000 строк по 4 р. за строчку, тираж 10 000 экз».) и после разрешения цензуры «Считаю возможным книгу разрешить» (правда с оговорками, что «… в сборнике есть стихи, без которых он имел бы большую ценность для читателя, так как мысль в этих стихах вертится вокруг вопроса о любви – любовь же изображена в тонах и красках, близких к декадентским»), 4 апр. 1940 рукопись «Из шести книг» сдана в набор, 11 мая получен сигнальный экземпляр и в конце мая книгу могут купить сначала писатели, а затем в июле и весь тираж поступает в продажу.
… В июле Г. Эфрон запишет в дневнике «За книгой стихов Ахматовой стояли в очереди с 4 час. утра» (видимо безрезультатно, потому что после он купил ее у Крученых); Пастернак 28 июля 1940 поздравлял Ахматову с выходом книги, «о которой все говорят уже два месяца <…> На днях у меня был Андрей Платонов, рассказавший, что драки за распроданное издание продолжаются и цена на подержанный экземпляр дошла до полутораста рублей», а ее домработница, украв один из авторских экземпляров, готова была его вернуть за сто руб.
Успех!
Но на других фронтах (персональная пенсия, жилье и хлопоты за сына) полное поражение — 5 апр. 1940 «Комиссия по назначению персональных пенсий при СНК СССР отклонила ходатайство Президиума ССП СССР о назначении А.А. персональной пенсии союзного значения», а распоряжение «заместителя председателя СНК СССР А.Я. Вышинского председателю Ленгорисполкома П.С. Попкову о предоставлении А. А. отдельной жилплощади» от 24 янв. 1940 просто не выполнено.
…А. Галич в посвященной А.А. песне поет о роковом в ее жизни августе, имея в виду расстрел Гумилева и арест сына, — добавлю, что в августе же окончились неудачей еще и хлопоты за сына — драматическая эта история пришлась на последнюю неделю августа — 24-30 августа К. Чуковский записывает в дневнике:
«А. А. попала в одно купе с женою Федина, которая сразу же на машине доставила ее в Переделкино. Ее поразило и, конечно, обрадовало, что Фадеев принял ее очень любезно и сразу сделал всё, от него зависящее. <…> Поражена также тем, что Фадеев и Пастернак выдвинули ее книгу на Сталинскую премию <…> Фадеев обещал звонить по телефону о Левушке <…> Фадеев прислал ей большое письмо, что он дозвонился до нужного ей человека, чтобы она завтра утром позвонила, и он сведет ее с этим человеком».
А затем полная катастрофа (со слов Эммы Герштейн):
«После беседы с Фадеевым Анна Андреевна направилась в Прокуратуру СССР на Пушкинскую улицу. Я пошла с нею. Когда ее вызвали к прокурору, я ждала ее в холле. Очень скоро, слишком скоро, дверь кабинета отворилась, показалась Анна Андреевна. А на пороге стоял человек гораздо ниже ее ростом и, глядя на нее снизу вверх, грубо выкрикивал ей в лицо злобные фразы. Анна Андреевна пошла по коридору, глядя вокруг невидящими глазами, тычась в разные двери, не находя дороги к выходу. Я бросилась за ней. Уж не помню, как и куда я ее отвезла. Без промедления она поехала в Ленинград. Я провожала ее, посадила в поезд».
Герштейн, вспоминая этот эпизод в своих мемуарах, полагает, что «в коридорах Прокуратуры, конечно, знали о гневе высокого начальства еще до того дня, как записка Крупина была подана и закреплена постановлением секретариата ЦК. Теперь можно уяснить себе смысл эпизода, когда в союзной Прокуратуре Анна Андреевна была на моих глазах чуть ли не изгнана из кабинета прокурора в августе 1940 г.» — типичный случай, когда свидетель только запутывает дело — совершенно неясно, о каком гневе (и кого) идет речь, до записки Крупина еще месяц и не для того Фадеев договаривался о встрече, чтобы А.А. выгнали из кабинета — значит что-то вызвало начальственный гнев, но что?
В комнате А.А. давно установлена прослушка и она, помня об этом, не произносит крамольные стихи, а пишет на клочках, дает прочесть и сжигает — но нельзя поручиться, что кто-то из бывающих в доме, не услышал и не донес? — так уже было в 1935 году, когда «за ужином сидел не совсем привычный в этом доме гость — студент, приглашенный Левой. Этот молодой человек, пораженный услышанным, немедленно донес обо всем «органам». <…> И в деле остался текст мандельштамовского стихотворения, записанный Левиной рукой». [Эмма Герштейн. Мемуары. С. 455].
Так может прокурор, листая дело, наткнулся на эту запись и пришел в неистовство — во всяком случае этот эпизод с текстом Мандельштама был одним из поводов ареста аж в 1950-м году!
**
В конце сентября всего через неделю после первого заседания Комитета на имя Жданова (секретарь ЦК) написана записка от зав. отд. ЦК Д. Крупина «Стихотворений с революционной и советской тематикой, о людях социализма в сборнике нет. Все это прошло мимо Ахматовой и «не заслужило» ее внимания», и далее дается оценка издателям и на трех страницах приводятся выдержки из стихов:
«Издатели не разобрались в стихах Ахматовой, которая сама в 1940 году дала такое замечание о своих стихах:
«…В стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…» (Сборник, стр. 42).
Два источника рождают стихотворный сор Ахматовой и им посвящена ее «поэзия»: бог и «свободная» любовь, а «художественные» образы для этого заимствуются из церковной литературы.
«Ангел, три года хранивший меня,
Вознесся в лучах и огне,
Но жду терпеливо сладчайшего дня,
Когда он вернется ко мне» (Сборник, стр. 53).
«Клянусь ангельским садом, Чудотворной иконой клянусь» (стр. 61)
<…>
Не этого я просила.
Любовникам всем моим
Я счастье приносила» (стр. 95).
«…Я только вздрогнула:
Этот может меня приручить…» (стр. 219).
«…Вся любовь утолена.
Ты свободен, я свободна,
Завтра лучше, чем вчера…»(стр.261).
Необходимо изъять из распространения стихотворения Ахматовой. Д. Крупин»
[«Власть и художественная интеллигенция», с. 456-458].
Выразительная подборка и буквально через несколько дней разъяренный Жданов поручил Александрову и Поликарпову (ответственным за Агитпроп и Главлит) провести проверку: «Просто позор, когда появляются в свет, с позволения сказать, сборники. Как этот Ахматовский «блуд с молитвой во славу божию» мог появиться в свет? Кто его продвинул? Какова также позиция Главлита? Выясните и внесите предложения. Жданов».
…За несколько лет до этого К. Чуковский записал в дневнике «Анна Андреевна рассказывает, что она продала в «Советскую л<итерату>ру» избранные свои стихи, причем у нее потребовали, чтобы: 1. Не было мистицизма. 2. Не было пессимизма. 3. Не было политики. — Остался один блуд, — говорит она».
Напророчила!
Из резолюции Жданова ясно, какого заключения он ждет и уже 19.Х.40 Александров и Поликарпов представляют Жданову справку, где возлагают вину за издание на директора издательства и, кроме того, «кусают» Толстого и Фадеева:
«Следует также отметить, что стихи Ахматовой усиленно популяризирует Алексей Толстой. На заседании секции литературы Комитета по Сталинским премиям Толстой предложил представить Ахматову кандидатом на Сталинскую премию за лучшее произведение литературы. Предложение Толстого было поддержано секцией. На заседании секции присутствовал тов. Фадеев».
… Это заседание секции состоялось сразу после ее образования 16 сент. 1940. «На заседании секции литературы Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства обсуждался вопрос о выдвижении книги стихов А. А. «Ива» на соискание Сталинской премии», однако, думаю, это просто последняя попытка помочь Ахматовой — конечно обсуждение уже вышедшей книги не имеет отношения к разрешению ее издать и само упоминание имен скорее всего интрига Александрова и Поликарпова, которые оплошали с разрешением, против Толстого и Фадеева!
…Отношения Фадеева с Александровым и Поликарповым (это тот самый Поликарпов, которому Сталин после его жалоб на писателей бросил «Других писателей у нас для тов. П. нет, а вот другой П. для писателей найдется») были весьма натянутые, так почему бы не перевести стрелки на Фадеева — но не получилось и больше никаких упоминаний Толстого или Фадеева в документах не будет — директору издательства объявят выговор, книгу изымут (кстати, на изъятии настоял не Жданов, а секретарь ЦК Андреев, который, как считает Герштейн, имел особые счеты с сыном А. А.).
А где же Шолохов, который написал предисловие к сборнику Ахматовой и выставил книгу на Сталинскую премию и как в дело попал Крупин, ни до ни после не замеченный в интересе к литературе?
**
Выскажем предположение — на книгу Ахматовой (точнее на свое предисловие) внимание Крупина обратил Шолохов!
Они не просто давно знакомы (Крупин до 1938 года на партработе в Ростове), но дружат и Крупин много помогал Шолохову во время и после войны (продукты, стройматериалы) — письма Шолохова к нему были опубликованы только недавно, как и их фотография, где они сняты вместе с Калининым.
Фотография М.И. Калинин, М.А. Шолохов, Д.В. Крупин. М., не ранее 1943. Аукционы Аукционный дом «Литфонд». Аукцион No 465, сессия 1.
Они вполне могли встречаться в конце августа и/или в октябре во время недолгих приездов Шолохова в Москву (в августе на встречу со Сталиным, в октябре по издательским делам) и почему бы Шолохову не похвастаться своим предисловием — ведь вряд ли он читал саму книгу да и авторство предисловия вызывает сомнения — так и хочется сочинить такой их диалог в октябре за столиком в «Национале»:
Крупин: Ты хоть книгу читал?
Шолохов: А зачем? Мне дали текст предисловия, я для приличия пару слов заменил и отдал. А что?
Крупин: А то, что такие стихи могла сочинить лишь монахиня и блудница!
Я послал записку Жданову с предложением книгу изъять, идет проверка, так что ты не афишируй свое участие, отвечай уклончиво.
**
Но почему я решил, что история эта сочинена — или лучше раздута — Ахматовой?
Да потому, что, по словам Эммы Герштейн, «Анна Ахматова считала, что судьбу книги определила борьба за Сталинскую премию: «Премию должен был получить Асеев за поэму «Маяковский начинается». Пошли доносы и всё, что полагается в этих случаях: «Из шести книг» была запрещена и выброшена из книжных лавок и библиотек»». — Поразительно, но Ахматова верила, что она может быть допущена на соискание первой Сталинской премии и что «начиналась борьба», в которой она могла быть опасной соперницей!
Хотя Асеев это мелко и настоящей причиной запрета Ахматова полагала то, что это сам Сталин (не иначе как прочтя доносы — БР) обиделся на стихотворение «Клевета» («И всюду клевета сопутствовала мне») — (процитируем Волкова «она говорила, что Сталин обиделся на ее стихотворение «Клевета», не заметив даты – 1921 г. Он воспринял его как личное оскорбление», т. е., лично Сталин прочел и запретил и даже как-то обидно, что в действительности запрет исходил от никому неизвестного сотрудника ЦК!
…Ахматова считала, что Сталин постоянно интересуется ею и уместно вспомнить слова Владимира Гаршина, за которого она чуть не вышла замуж, что она склонна к железобетонным фантазиям о своем величии, которым истово верит — так будет с историей посылки за ней Сталиным личного самолета и сопровождении его семью истребителями, так будет и с утверждением, что холодная война началась из-за ночного посещения ее И. Берлиным в ноябре 1945 года, а не после Фултонской речи Черчилля и злобного ответа Сталина 14 марта 1946 г., в котором проводились прямые аналогии между Черчиллем и Гитлером («Несомненно, что установка г. Черчилля есть установка на войну, призыв к войне с СССР»).
Хотя про ответ Сталина помнят только историки, а о посещении ее Берлиным кто только не писал! — и лучше всех она сама:
«Он не станет мне милым мужем,
Но мы с ним такое заслужим,
Что смутится Двадцатый Век.
Я его приняла случайно
За того, кто дарован тайной,
…
Но не первую ветвь сирени,
Не кольцо, не сладость молений —
Он погибель мне принесет».
Так почему не уверовать в историю о своем почти выдвижении, тем более что разговоры велись и слухи доходили…
**
В современном понимании «комитет по премиям» обладает правом отбирать (номинировать) кандидатов и после обсуждения и голосования членов комитета объявить победителя и тут важно, что члены комитета (или экспертная комиссия) документируют выдвижение номинантов — остаются письма, протоколы заседаний и подобная писанина.
Поэтому за словами «Шолохов выдвинул» (или кто другой) должны быть предъявлены документы, а не отсылки «говорят» — скажем ходатайство о назначении Ахматовой персональной пенсии и отказ в этом подтверждены бумагами с датами, подписями и архивными номерами, однако в деле выдвижения Ахматовой все ограничилось разговорами, да и Комитет только штамповал принятые в ЦК решения и жаркие споры лишь создавали иллюзию собственного значения — может Шолохов и прав, демонстративно не участвуя в этом …
**
Но почему пишущие о Шолохове так настойчиво упоминают о его не просто участии, а именно о главной роли в выдвижении ее на Сталинскую премию?
Зайдем издалека — в окружении Ахматовой профессор-медик Владимир Гаршин играет особую роль — он сделал (и она приняла) предложение, которое через несколько лет взял обратно — их отношения того времени не являются секретом, однако хотелось бы понять, почему молодой и красивый Гаршин захотел жениться на этой далеко не молодой больной женщине (как медик он считал, что она на грани безумия), совсем не приспособленной к быту и не могущей убирать-стирать-готовить? — конечно, он, как и многие до него, попал в плен ее колдовских строк и только длительная разлука во время ее жизни в эвакуации в Ташкенте и ее вынужденное поэтическое молчание разорвало магическое притяжение — возможно, она поняла это и до конца жизни даже имени его слышать не могла!
Бродский, когда речь зашла о Модильяни, сказал «Оценивать сейчас тогдашние отношения Ахматовой и Модильяни – дело сложное и, скорее всего, ненужное» — так и здесь существенна только магическая власть поэта, и потому авторы Шолоховских биографий так старательно втискивают его имя рядом с ее именем, хотя что общего у него, получившего при жизни все премии и ордена и дом-поместье с батраками, бассейном с утками и коровами и ей, дорожившей из имущества только рисунком Модильяни (повторим вслед за Шварцем вопрос короля из пьесы «Голый король» «Зачем поэту корова?»).
Общего у них ничего, разве что сверхсомнительный эпизод с выдвижением им ее на Сталинскую премию, который — уверен! – она же и выдумала: «Шолохов выставил ее на Стал<инскую> премию (1940). Его поддержали А. Н. Толстой и Немирович — Данченко», но опять в записи Л. Чуковской конца августа 1940 про выдвижение обошлись без Шолохова: «Поражена также тем, что Фадеев и Пастернак выдвинули ее книгу на Сталинскую премию» — явно впечатление от разговора с ними в Переделкино, где Ахматова гостила несколько дней и конечно никаких документов!
Примечательно, что референт Комитета Виталий Виленкин ни словом не упомянет Шолохова:
«Выход сборника «Из шести книг», куда вошло все лучшее из «прежней Ахматовой» и большой цикл новых стихов под заглавием «Ива», был событием для старой интеллигенции и совершенно ошеломил студенческую и литературную молодежь, никогда не читавшую ничего подобного.
Книгу эту давно ждали. О ней заговорили еще до выхода из печати, так как некоторые новые стихи Ахматовой были известны по журнальным публикациям или ходили в списках. С другой стороны, и совсем уже неожиданно, еще не вышедшая книга, вернее ее верстка, стала предметом горячего обсуждения на заседаниях литературной секции недавно созданного Комитета по Государственным премиям в области литературы и искусства. В. И. Немирович-Данченко, первоначально возглавлявший комитет, привлек меня к работе этой секции в качестве референта. Я бывал на всех ее заседаниях 1940-1941 годов и могу свидетельствовать, что довольно долгое время книга Ахматовой (то есть, собственно, первая ее часть, «Ива») значилась в списке кандидатур на премию. За нее горячо ратовали, причем с явным удовольствием, А. Н. Толстой и Н. Н. Асеев, которых поддерживал А. А. Фадеев. Правда, инициатива эта не нашла своего завершения…».
[Виленкин Виталий: В сто первом зеркале (Анна Ахматова). Гл.2. «Канделябры эпохи«].
… В другом издании Виленкин добавляет, почему «инициатива эта не нашла своего завершения»: «Потом вдруг что-то произошло. Кто-то кому-то что-то по этому поводу сказал, после чего Фадеев не без смущения предложил секции снять кандидатуру Ахматовой, потому что она “все равно не пройдет на пленуме”. Так и решили, — будто бы для того, чтобы не создавать неловкого положения для большого поэта..».
В «Летописи … Ахматовой» В. Черных этот эпизод датируется концом апреля–маем 1940, однако, как отмечалось выше, заседание секции Комитета состоялось 16 сентября 1940, когда книга уже вышла (хотя возможно было несколько обсуждений).
Но, может быть, именно это сентябрьское заседание активно не понравилось кому-то из недоброжелателей А.А. из руководства ССП и этот кто-то подготовил для Крупина выписки — все-таки их подготовка требует тщательной проработки книги и не верится, что Крупин сам прочел более 300 страниц стихов и сам сделал выписки.
Что тут сказать?
Только еще раз напомнить, что единственный шанс хотя бы попытаться включить Ахматову в список поэтов, подаваемых в Комитет от ССП, был на заседании президиума ССП в августе и он-то не был использован (возможно именно потому что «Кто-то кому-то что-то по этому поводу сказал» теми, кого молва упорно называет инициаторами выдвижения — Ал. Толстой, А. Фадеев, Н. Асеев и М. Шолохов — впрочем, с последнего взятки гладки, ибо Шолохов был занят празднованием своего 35-летия в Вешенской и хлопотами в связи с выходом последней части ТД и ни тогда, ни позднее в работе Комитета и в работе ССП замечен не был (Шолохов за 14 лет существования Комитета не был ни на одном заседании)!
Впрочем и желание Асеева выдвинуть в число соискателей на единственную премию конкурентку Ахматову выглядит довольно странно, но заострим внимание на том, что в этом единственном упоминании Виленкина о работе Комитета для Шолохова места не нашлось, как не нашлось и далее во всей книге, в которой много про Качалова, Пастернака, Анрепа, а еще выделим слова, что верстку обсуждали на секции, хотя сами секции были образованы только 16 сентября 1940 и Шолохов отсутствовал (см. Протокол …), а был ли он в Москве после этого собрания и до начала расследования (по распоряжению Жданова), неясно — в «Летописи» Кузнецовой об этих месяцах ничего, да и в его письмах только записка Лежневу от 18 октября 1940 г. «Вешенская. Ближайшие дни буду Москве. Привет. Шолохов». — но поручение Жданова уже реализуются, и уж Фадеев точно в курсе, а последующие пленарные заседания Комитета проходили в ноябре после запрета книги Ахматовой!
Выходит, с момента образования секций Комитета и назначения Шолохова зампредом Немирович-Данченко 16.09.40 до 18.10.40 (а наверняка, и позже) Шолохова в Москве не было, а в разгар расследования, инициированного Крупиным 29.09.40 с предсказуемым результатом ни о каком выдвижении Ахматовой и речи быть не могло!
И хотя члены Комитета Толстой, Фадеев и Асеев могли хвалить Ахматову, продолжалось это недолго и без Шолохова.
**
Вот и все о выдвижении Ахматовой на Сталинскую премию 1940 года, а что до воспоминаний современников (Л. Чуковская, Н. Мандельштам, Э. Герштейн), то они воссоздают их разговоры с Ахматовой и в деталях о вышедшем сборнике и несостоявшемся выдвижении разноречивы — вот только один пример: про выход книги в мае о «300 экз. для писателей» сообщает Л. Чуковская, а вот в воспоминаниях Н. Я. Мандельштам сказано, что весь тираж сожжен и уцелело только 20 экз., украденных рабочими, хотя Виленкин напишет о купленных им в «Книжной лавке писателей» двух книгах, одну из которых он подарил Качалову!
Примеры можно множить, но несомненно одно — истории несостоявшегося выдвижения книги на Сталинскую премию, рассказанные со слов Ахматовой и зафиксированные в воспоминаниях о ней и скрытые до последнего времени документы дают во многом различные картины и ключевой момент запрещения книги связан не с демонической обидчивостью Сталина, а с письмом высокопоставленного чиновника ЦК, даже не имевшего отношения к литературе, и все обсуждения и суждения ведущих литераторов значения не имели — да, в своей среде они могли чествовать Ахматову, но как ни горько вспоминать Грибоедова, а точнее чем полковник Скалозуб, предлагавший дать в Вольтеры фельдфебеля не скажешь: «Он в две шеренги всех построит/ А пикнете, так мигом успокоит» — все похвалы и благие пожелания подытожены постановлением Политбюро об изъятии книги — «приговор окончательный и обжалованию не подлежит»!
… Иванов-Разумник в своих воспоминаниях был немногословен:
«Прошло всего полгода после выхода книги, как появление ее было признано ошибкой, книга была негласно изъята из продажи и библиотек… Анне Ахматовой более идет быть задушенной цензурой, чем преуспевающей» [Иванов-Разумник Р. В. Писательские судьбы. Тюрьмы и ссылки / Сост., вступ. ст. В. Г. Белоуса. — М.: Нов. лит. обозрение, 2000, С. 57].
**
Подведем итог — помочь Ахматовой пытались (из руководства ССП) Фадеев, Асеев, Толстой, Федин (больше всех Фадеев, хлопотавший и о сыне Ахматовой, и о жилье, и о персональной пенсии (все безрезультатно)) — все, что Фадеев смог, так это выхлопотать ей разовую ссуду от подчиняющегося ему «Литфонда да и ленинградский Литфонд отнесся к Ахматовой предельно чутко («ей была выдана путевка в Дом творчества в Пушкине на два месяца, с 19 февраля по 20 апреля 1940 г., а в сентябре — произведен ремонт ее комнаты в Фонтанном доме» [см. ЭДУАРД ШНЕЙДЕРМАН. «Элитфонд». О деятельности ЛО ЛФ СССР в 1930-1950-е годы]).
Шолохов в этих хлопотах участия не принимал и это не упрек, а просто факт — он был занят выходом ТД и его выдвижением на Сталинскую премию, а на встрече со Сталиным 23 августа 1940 хлопотал о списании долгов с Вешенской и выделении семенного фонда.
Правда, существует свидетельство самой Ахматовой о выдвижении ее Шолоховым на Сталинскую премию, но оно ошибочно — Шолохов не мог никого выдвинуть на премию, тем более заручившись поддержкой Немировича-Данченко и Ал. Толстого, поскольку никогда не участвовал в работе Комитета и не имел таких полномочий, как сомнительно (выражаясь деликатно) и мнение Ахматовой, что это она погубила сына, поместив в раздел «Ива» стихотворение «Клевета», рассердившее Сталина — это она говорила Эмме Герштейн, это же Л. Чуковской 13 ноября 1940:
«Знаете, я за эти дни поняла, что я сама во всем виновата. Во всем, что случилось с книгой. ЦК совершенно прав, а я виновата. Да, да. Они хотели напечатать мои стихи. Издательство отобрало стихи и отвезло в Москву. Там утвердили. Тогда я самовольно включила туда новые, да еще поставила на первый план самое печальное стихотворение, да еще назвала его именем весь отдел. И если бы я этого не сделала… Лева был бы дома».
Ну что тут сказать?
Разве только в каком-нибудь труде процитировать ее собственное признание в правоте ЦК …
**
Запрет книг и пьес был будничным делом — почти одновременно с Ахматовой был надолго отлучен от литературы Авдеенко и запрещены книга Борисова «Выговор» и пьес Глебова, Козакова, «Домик» Катаева, «Метель» Леонова, причем формулировки были куда более жесткие, а при запрете Леонова председателю Комитета по делам искусств Храпченко было указано на «грубую политическую ошибку и вынесено предупреждение, что при повторении подобных ошибок он будет смещен с должности».
Но все эти книги и пьесы сегодня известны только специалистам, между тем как с Ахматовой вышло совсем по другому!
**
В 1965 году стихотворения из «Ивы» вошли в сборник «Бег времени» и Роман Тименчук [«Последний поэт. Анна Ахматова в 60-е годы». Издание второе, исправленное и расширенное. — М.: Мосты культуры / Гешарим, 2014. Т. I. с 473] вспоминает длинную очередь, стоящую за ним:
«С рассвета у книжного магазина на Кузнецком выстраивалась длинная очередь. К открытию магазина очередь растянулась чуть ли не на квартал: — Что дают? — спрашивали ранние прохожие, и ответ — Ахматову не всегда был им понятен». И далее: «Перед книжной лавкой состоялось, собственно говоря, тихое торжество чествования поэта».
… В одной из статей Лидия Гинзбург мельком заметила, что высшая награда для писателя это отсутствие инициалов, как у Пушкина или Толстого.
Или Ахматовой — ну кто начинает писать о ней с перечисления ее премий и почетных званий? — хотя сама себя она всегда называла «Анна Ахматова», но то женский каприз …
Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор — к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль.
И долговечней — царственное слово.
Золото не ржавеет, но ей, высокомерно заявившей «я лирический поэт и могу валяться в канаве», позволительно не знать этого.
P.S.
В 2019 году к 130-летию со дня рождения Ахматовой был выпущен библиографический сборник книг и статей о ней только на русском языке — более 5 тыс. наименований на 724 страницах!
А ранее, в 2005 году, «Из шести книг» была переиздана в двухтомнике Ахматовой «Победа над судьбой» (правда издатели изменили порядок разделов) — символическое название, думаю Ахматова бы его одобрила.
25.09.24
