СЕМЬ ИСКУССТВ

На многие экзамены на Физтехе разрешалось приносить конспекты и книги. На госэкзамен по физике дополнительно требовался подготовленный «мини-семинар» на какую-нибудь тему, с элементами самостоятельного исследования. Выбор темы из курса общей физики предоставлялся студенту или студентке. Десятиминутное изложение должно было продемонстрировать свободное владение предметом.

Михаил Шифман

ЗАМЕТКИ СТАРОГО ФИЗТЕХА

Физтех — общеизвестное сокращение от Московского физико-технического института, МФТИ. Студенты этого института, называют себя физтехами. Физтех многолик и динамичен. Как любой живой организм, он менялся со временем. Почти все, что читатель прочтет ниже, относится ко второй половине 1960-х и началу 1970-х. Заметки представляют мои собственные наблюдения и мысли, точнее, ту часть из них, которая врезалась мне в память. Следуя Фейнману[1], я мог бы озаглавить мои воспоминания «Взгляд на Физтех снизу: 1966-1972».

Времена не выбирают,
В них живут и умирают…
Александр Кушнер, 1978

Физтех моего времени

Былинных времен Физтеха я уже на застал. Отцами-основателями МФТИ можно считать Петра Капицу, Льва Ландау и Николая Семенова. В феврале 1946 года Капица написал письмо Сталину, в котором изложил принципы «системы Физтеха»:

• Подготовка студентов по специальности проводится непосредственно научными работниками базовых институтов на новом техническом оборудовании этих учреждений.
• Подготовка в базовых институтах предусматривает индивидуальную работу с каждым студентом.
• Каждый студент должен участвовать в научной работе, начиная со второго-третьего курса.

 Главный пункт в этом письме — третий. Сейчас я понимаю, что в этих принципах не было ничего нового. Любой профессор приличного университета в Европе или Америке не только читает лекции, но и занимается исследовательской работой, в идеале на переднем крае своей науки. Большинство исследований проводится как раз в университетских лабораториях. Но в Советском Союзе было не так. С самого начала его существования университеты были изолированы от живой науки. Учебная нагрузка преподавателей была настолько высока, что за редким исключением у них просто не оставалось ни времени, ни сил ни на что другое[2]. Естественно, ни о какой научной работе студентов не могло быть и речи. Вот поэтому письмо Капицы и носило революционный характер. Петр Леонидович считал, что Физтех должен быть независимым и управляться советом директоров — в общем, аналог американского Калтеха или Массачусетского Технологического.

Летом 1946 Капица попал в опалу, Сталин отстранил его от руководства Институтом физических проблем, в создание которого он (Капица) вложил свой талант, душу и сердце. В ГУЛАГ, правда, не отправили — и на том спасибо, но до 1955 года ему пришлось удалиться на дачу в Николиной Горе, по сути дела — под домашний арест. Из винтиков, болтиков и трубочек, найденных в домашнем хозяйстве, Капица собрал «лабораторию», которую в шутку назвал «Избой физических проблем».

Но вернемся к Физтеху. Проект был понижен в ранге и переделан. В ноябре 1946 года его реализовали в виде физико-технического факультета (ФТФ) МГУ[3]. Как бедного родственника, его отправили подальше от основного здания рядом с Кремлем[4], в подмосковный промышленный городок Долгопрудный.

В то время (как, впрочем, и позднее) в МГУ правили бал темные силы. Достаточно сказать, что в 1947–1950 годах все лучшие преподававшие там физики — Ландау, Тамм, Капица, Леонтович, Ландсберг и другие — были изгнаны. Через несколько лет те же силы добились ликвидации самого физико-технического факультета МГУ. В архивах сохранилось письмо замдекана физфака МГУ секретарю ЦК КПСС Г.М. Маленкову:

«Несколько слов о физико-техническом факультете МГУ. Работники этого факультета в практике своей работы основываются на порочных идеях академика Капицы, который ставил целью факультета подготовку кадров особого сорта, из числа каких-то «сверхгениальных» людей […] Решающим критерием для приема на этот факультет является «беседа поступающего с академиком». Именно мнение академика является решающим для отбора на этот факультет. Легко себе представить, какие кадры подбирают работающие там и задающие тон академики Ландау, Ландсберг, Леонтович и др. Это положение является совершенно нетерпимым».

Первый набор на ФТФ МГУ произошел в декабре 1946 года. Но дитя оказалось мертворожденным и в 1951 году скончалось. Первый и единственный выпуск студентов ФТФ состоялся в 1952 году.

Энтузиасты идеи Физтеха пожаловались в последнюю инстанцию — богу, то есть товарищу Сталину (а что еще можно было сделать?). Сталин наложил резолюцию: «Зачем же мы будем восстанавливать факультет, который только что распустили. Давайте создадим новый институт…». Так в октябре 1951 года в невзрачном поселке Долгопрудный[5] возник Московский Физтех — дитя, казалось бы, несовместимыx родителей: военно-промышленного комплекса, с одной стороны, и пламенных энтузиастов-физиков, для которых наука была превыше всего, с другой[6]. Несомненно, что возрождение Физтеха было связано с успешным испытанием первой советской атомной бомбы в 1949 году. Возникла нужда в специалистах, понимающих современную физику и способных использовать ее в приложениях. Надо ли говорить, что вскоре физики оказались окружены божественной аурой. Эта аура продержалась по инерции до конца 70-х годов прошлого века, а потом постепенно угасла…

Возможно, кто-то из моих читателей помнит «Девять дней одного года» с Алексеем Баталовым в главной роли. Фильм вышел в 1961 году. Баталов играет физика-ядерщика, строящего установку для термоядерного синтеза. И в сценарии, и в фильме испытания прошли успешно и управляемый термояд должен был вот-вот покориться смелым. Во время испытания установки главный герой получает большую дозу радиации и в конце фильма умирает[7]. Но тут же факел подхватывает его друг-теоретик, которого играет Иннокентий Смоктуновский. Я смотрел фильм на одном дыхании, а когда он закончился, расплакался. На следующий день записался в библиотеку и взапой проглотил все популярные книги по физике, которые смог там найти.

Стоит отметить, что в нашем реальном мире, несмотря на огромные финансовые вливания по всему миру, термоядерный синтез не реализован до сих пор. Не исключено, что направление тупиковое — если и появятся электростанции, работающие на термояде (тут большой вопросительный знак), то очень нескоро.

До войны в Долгопрудном располагался факультет дирижаблестроения Московского авиационно-технологического института. Еще раньше на этом месте располагался завод дирижаблей Умберто Нобиле. Разумеется, дирижаблестроение умерло еще до начала войны, вместе с ним умер и факультет. Здание было наполовину разрушено, частично сгорело. Вот его-то и отдали вновь возникшему Физтеху вместе с бывшим общежитием авиационно-технологического института. Добираться до Долгопрудного тогда было непросто. Электрички с Савеловского вокзала стали ходить только с 1954 года, до этого пару раз в день ходили паровички. В 50-ые годы было добавлено несколько общежитий, учебных корпусов и столовая — все это неказистой послевоенной постройки, ничто не радовало глаз. Скудное меню в столовой кажется никогда не менялось. До начала 60-х годов главная улица, которая вела к Физтеху, была не заасфальтирована, и каждую осень там возникала непролазная грязь. Но я поступил на Физтех в 1966 году. От ближайшей станции электрички «Новодачная» до главной улицы, которая вела к институту, шла небрежно асфальтированная тропинка. Стандартные советские электрички с деревянными сиденьями ходили с раннего утра часов до 10–11 дня, потом был большой перерыв. Движение возобновлялось после трёх. В этот промежуток выбраться в Москву было практически невозможно. Ну и, разумеется, никакого метро возле Савеловского вокзала тогда не было.

Первый выпуск Физтеха состоялся в 1953 году. Большинство выпускников МФТИ 1953 года составили изгнанники из расформированного ФТФ МГУ. Вступительные они сдавали в старом здании МГУ на Моховой. Новое здание МГУ на Ленинских горах было построено только к осени 1953.

Исключительность Физтеха, его «элитарность» видны из совершенно необычных правил приема, которые отличались от всех остальных, университетов страны. Вот некоторые из них:

1) максимальный возраст поступавших до 25 лет;

2) преимущество отдавалось мужчинам. Это положение шло вразрез с закрепленном в конституции принципом о равенстве мужчин и женщин;

3) сдавшие экзамены, но не принятые по конкурсу, имели право поступления на механико-математические и физические факультеты других вузов по выбору, без каких-либо дополнительных экзаменов. Экзамены на Физтех начинались с 10-го июля, а во всех других вузах с 1 августа.

Второй пункт наверняка возмутит сегодняшнего читателя; в то время он считался нормальным. К моменту моего поступления на Физтех в 1966 году эти правила почти не изменились, впрочем, девушек-студенток стало чуть больше, процентов 5–10 на тех факультетах, которые я хорошо знал. Вскоре добавилось еще одно правило, о котором речь пойдет чуть позже.

Как я попал на Физтех

Перенесемся в 1966 год. Этот год был необычным. В хрущевские времена школьное образование длилось 11 лет, а Брежнев, сместив Хрущева в 1964 году, восстановил сталинскую десятилетку. Брежнев вообще не любил ничего менять. В 1966 году школу оканчивали одновременно десятиклассники и выпускники 11-х классов. Так что конкурс был вдвое больше, чем обычно. И в обычные-то годы он был высоким на Физтехе, а в тот год, если мне не изменяет память, достиг 50–60 человек на место.

В моем решении поступать именно на Физтех сыграли роль два человека (и одно обстоятельство, о котором чуть позже): учительница математики Валентина Александровна Полякова и Петя Гусятников, который окончил школу на несколько лет раньше меня. В школе я был очень советским ребенком и судил о внешнем мире по книгам типа «Васек Трубачев и его товарищи». Не знаю, помнит ли кто-нибудь сейчас об этой книге. Математикой меня заразила Валентина Александровна. Она была не просто учителем, а настоящим энтузиастом, каких редко встретишь в обычной школе. Тогда ей было, как я сейчас понимаю, лет 40–45, но мне она казалось старой. Она никогда не повышала голос. Ее любили несмотря на то, что большинству моих одноклассников было наплевать на математику. А какие завлекательные задачи она разыскивала!

Мaтематика стала моей страстью. К десятому классу я грезил о мехмате МГУ. Однажды, в начале 10-го класса, ко мне в коридоре подошел Петя Гусятников — гордость школы, очень притягательно-симпатичный молодой человек, с замечательной улыбкой, который к этому времени уже учился на Физтехе. Он сказал: «Я слышал, ты собираешься в МГУ? Не ходи туда, тебя все равно не возьмут!» «Почему?» — спросил я, довольно изумленный. Петя начал объяснять, причем слово «еврей» — в тогдашней реальности бранное — он не употребил ни разу. Но я как-то понял и внял его совету, хотя в то время для меня это было потрясением основ. Это был первый раз, когда я всерьез столкнулся с государственным антисемитизмом.

Петр Борисович Гусятников на протяжении многих лет был профессором на кафедре высшей математики МФТИ[8]. Несколько лет назад он перебрался в Высшую школу экономики (ВШЭ), на то время — лучший математический вуз России. В нынешней России она быстро деградирует, как и все остальное. Наши пути с Петей больше не пересеклись, но мне хочется сейчас, спустя много лет, сказать ему большое спасибо.

Мои родители редко говорили со мной на серьезные темы, так что в моей взрослой жизни меня ожидало много сюрпризов. Еврейский вопрос был одним из них. При поступлении в 1966 году этот аспект меня почти не затронул. По-видимому, системный антисемитизм еще не дошел до Физтеха. Хотя отдельные преподы-энтузиасты такой ориентации и встречались, но их время еще не пришло.

 В 1966 году на русский язык были переведены Фейнмановские лекции по физике. На английском они были напечатаны в трех томах, но в русском издании их было десять (последний том, с решением задач, вышел на несколько лет позже). Они и сейчас стоят у меня на полке. Каждый из них около 300 страниц, на плохой желтой бумаге, стоимостью 1 руб. 50 коп. Я прочел их запоем. Лекции были настолько необычны, что иногда казались мне поэзией. Да, Фейнман был не только великим физиком, но и поэтом. Мой кумир до сегодняшнего дня. Вот абзац из этих лекций, который запомнился мне навсегда:

«… [В]нимательно взглянув в бокал вина, мы поистине откроем целый мир. В нем и физические явления (искрящаяся жидкость, испарение, меняющееся в зависимости от погоды и вашего дыхания, блеск стекла) и атомы (о которых нам говорит уже наше воображение). Стекло — это очищенная горная порода; в его составе кроются секреты возраста Вселенной и развития звезд. А из какого удивительного набора реактивов состоит это вино! Как они возникли? Там есть закваска, ферменты, вытяжки и разные другие продукты. Ведь в вине скрывается большое обобщение: вся жизнь есть брожение. Изучая химию вина, нельзя не открыть, как это и сделал Луи Пастер, причины многих болезней. Сколько жизни в этом кларете, если он навязывает нашему сознанию свой дух, если мы должны быть столь осторожны с ним! Наш ограниченный ум для удобства делит этот бокал вина, этот мир на части: физику, биологию, геологию, астрономию, психологию и т. д., но ведь природа на самом деле никакого деления не знает! Давайте же и мы сольем это воедино, не забывая все же, что мы увидели. Пусть этот бокал вина доставит напоследок еще одно наслаждение: выпить его и обо всем позабыть!»[9]

Приемные экзамены на физтехе носили довольно уникальный характер. По каждой из двух главных дисциплин — математике и физике было два экзамена, сначала письменный, потом устный, и задачи, предлагаемые абитуриентам, были более сложными, чем в школе. Как правило, даже сложнее задач «со звездочкой». Абитуриент получал возможность защитить свою письменную работу на устном экзамене.

После этого первого этапа, если он оказывался успешным, следовал экзамен по литературному сочинению, а затем медосмотр. В годы физтеховской славы второй этап не имел серьезного значения, однако в конце 1960-х он приобрел мрачную окраску, поскольку его начали использовать как инструмент для того, чтобы завалить «нежелательных» абитуриентов. Впрочем, инструмент модернизировали в 1970-х. К этому я еще вернусь.

Оба экзамена по физике (письменный и устный) я сдал на пятерки. Такую же оценку я получил и на письменной математике. А вот на устной математике… По математике я был подготовлен лучше физики и не ожидал осложнений. Не помню кто принимал у меня этот экзамен, но длился он необычно долго, задачи становились все более сложными, но я держался до последней. Последнюю я не решил (сейчас я знаю, что она вообще не решается в рамках школьной программы). Тем не менее, экзаменатор все-таки поставил мне четверку. Этого было достаточно для поступления, хотя и не в ту группу и даже не на тот факультет, куда я хотел попасть.

Оттепель кончилась в 1968-м. 5 июня 1967 года в Израиле разразилась война. 22 мая Насер, президент Египта и большой друг Брежнева, начал блокаду израильского судоходства в заливе Акаба. К египетской армии присоединились армии Сирии, Иордании, Ирака и Алжира. Суммарная численность арабских армий, укомплектованных советским оружием, в десятки раз превосходила численность армии Израиля. В первый же день израильтяне уничтожили всю военную авиацию, в основном на аэродромах, а в последующие 5 дней дошли почти до Каира и Дамаска.

Такой поворот событий очень разозлил кремлевских старцев. Сверху был спущен приказ впредь не принимать евреев в серьезные вузы. Говорят, что в архивах ЦК КПСС такой документ не найден, возможно приказ был отдан устно или он прошел по каналам КГБ. Начиная с приемных экзаменов 1968–69 годов была введена селекция абитуриентов — всех евреев и полуевреев записывали в специальные группы[10], в которых на устных экзаменах абитуриенты получали задачи-«гробы». Кстати, этническим немцам не повезло в той же мере, если не больше, см. лекцию Андрé Гейма[11]. Об этой давней и грустной истории можно прочесть в моем сборнике[12] и в недавно изданной книге[13] одного из выдающихся математиков современности — Эдуарда Френкеля. Эдуард Френкель родился в Коломне и прошел весь путь от отвергнутого абитуриента МГУ до профессора математики в университете Калифорнии в Беркли. Очень поучительна в этом смысле и Нобелевская речь Андрé Гейма, открывателя графена. Гейм получил Нобелевскую премию по физике в 2010 году. Для знающих математику в объеме школьной программы, помимо моего сборника, могу посоветовать сборник задач-гробов с решениями Тани Ховановой[14]. Поучительно, что в «новой» России, возникшей на руинах СССР, никто из ректоров не принес публичные извинения за этот позор.

Когда я рассказываю эту печальную историю, мне часто говорят: «А я вот знал одного еврея, которого приняли в МФТИ в 1978 году!» Да, были редкие исключения, в основном для детей профессоров Физтеха. Больше на эту тему говорить не хочется. Теперь все равно она неактуальна. Все этнические евреи и немцы, и другие этнические меньшинства, которые хотели покинуть страну, сделали это. Что ж — большая потеря для России.

Собеседование

 В отличие от стандартной советской практики, результаты вступительных экзаменов можно было оспорить на собеседовании. Собеседование было в то время отдельным и уникальным элементом отборочной процедуры. Большинство членов Отборочной комиссии были физики, преподававшие на Физтехе или физтехам в базовых институтах. Они заслушивали каждого абитуриента индивидуально.

Миссию Отборочной комиссии на собеседовании лучше всего иллюстрирует письмо от Николая Николаевича Николаева[15], который поступал на Физтех за год-два до меня. Я приведу небольшой отрывок:

«20 декабря 2018 года.

Акцент у меня вечен, хотя сам его и не слышу. В школьные годы русский у
меня был языком уроков, бытовой был чисто горномарийским. Да и сегодня в
деревне моей говорят на горномарийском — сегодня это язык примерно 25–30 тыс. человек. И я по приезду переключаюсь на него.

К собеседованию из моей абитуриентской группы выжили двое: я и Лена
Зимонт с 18 баллами, ее приняли на Аэромех. У меня было 16 баллов (по письменной физике — 3, за устный экзамен — 4, по письменной математике — 4, за устный экзамен — 5. Принимали его у меня четыре часа, у меня мысли не было заикнуться «спросите еще», но экзаменатор доволок меня до 5…

На собеседовании в центре стола спал пожилой лысоватый мужчина, что меня дико задело: я на волоске, а он спит. Но когда красотка Таня зачитала личное дело, то этот спавший вдруг открыл глаза:

– Как получилось, что вы окончили десятилетку, а не 11 классов?

– Да в 8 км от нас одну 8-летку решили сделать средней по старым программам вместо программы 11-летки, я туда и перевелся, чтобы год выиграть, — ответил я.

Это было в разгар хрущевской 11-летки, такой волюнтаризм в наше время был бы невозможен. Похоже, что уже в 62-м, когда это решение было принято, крах 11-летки был предрешен… Но так как я считался отставшим по программе, то в августе заставили ездить в РОНО, сдавать переводные экзамены, чем испортили мне уборочный сезон на комбайне.

Лысоватый опять:

– А почему решили поступать на физтех?

– У нас высшим пилотажем считался Горьковский политех, и я туда и собирался. Но в конце марта в «Комсомолке» две трети 4-й полосы было о Физтехе, и стало интересно. К тому же, было сказано, что можно получить наложенным платежом приемные задачи за предыдущие годы.

К майским праздникам и вправду пришли задачи за 57-й, 62-й и 63-й. Редко в каком варианте 57-го смог решить более одной задачи, за 62-й и 63-й уже
получалось и две. Это и был мой багаж. Лидского и Зубова-Шальнова увидел, когда на матрасе в коридоре общаги ждал свой 3-й поток — в книжном магазине райцентра их и быть не могло, да и мысли такое искать не было. Я только в начале апреля окончательно завязал с попытками наладить 6-ламповый сверхчувствительный супергетеродин с двойным преобразованием частоты — не смог ничего сделать без приборов, даже в средней школе в физкабинете авометра[16] не было. И от тогдашней беззаботности насчет поступления сегодня просто обалдеваю. Столь интенсивного образования как за ту неделю на матрасе, припомнить не могу.

Все тот же лысоватый «проснувшийся»:

– А чем еще занимались кроме учебы?

— Фотографией и радиолюбительством. И еще в колхозе помощником комбайнера был.

— Радиолюбительством? А что такое добротность контура?

— Точного определения сказать не могу, но когда добротность высокая, то легче отстроиться от соседней станции.

— А почему на комбайне работали?

После чего включился тот, кому я сдавал физику устную:

– А что вы будете делать, если мы Вас не примем?

Я был честен:

– Я собирался поступать в Горьковский политех, но мне здесь понравилось. Так что в Горький не поеду, поработаю годик в колхозе, и приеду на будущий год поступать сюда.

Как оказалось, этот полноватый мужчина был Гладун, тогда зам. завкафедрой общей физики. А лысоватый «проснувшийся» — сам Петр Леонидович, и он со мной буквально сыграл в поддавки, так как все его вопросы для меня были чисто выигрышными, да и Гладун ему поддакнул. И оказался я принятым в Физпроблемовскую 422-ю группу, откуда после 1-го курса перевелся в 427-ю. Так что мне персонально известен тот человек, который принял меня на физтех: Петр Леонидович Капица».

В первые годы существования Физтеха, в начале 1950-х, проходного балла в институт вообще не существовало — все решало собеседование. Даже 10-20 лет спустя на эту тему ходило много баек. Героем большинства из них был Ландау. Например, приводили задачку, которую якобы давал Ландау при поступлении к нему в лабораторию: «Ряд чисел: 7, 9, 11, 13, 15, 20, 22, 28… Какое следующее?» Поступающие тщетно пытались найти закономерность. На самом деле, ответом было «48» — Ландау строил в ряд цены на московское мороженое. Или такая задачка: «Ряд букв: п, в, т, ч, п, ш, с, в, д, — какая следующая?» Следующей была «Д» — «десятый». Говорят, что людей, правильно ответивших на эти вопросы, Ландау в лабораторию не брал: «Такое может решить либо дурак, либо гений, — говорил Ландау. — Дураки мне не нужны, а гений сам пробьет себе дорогу». Мне хочется думать, что эта история — легенда. Ведь если она не выдумка, то по моим сегодняшним понятиям, иначе как изощренным издевательством ее не назовешь.

Первое знакомство с социалистической экономикой

В тот же день, когда были объявлены результаты вступительных экзаменов, принятых счастливчиков отправили на работу на благо Физтеха. Меня отправили стелить керамическую плитку на бетонные полы подвала одного из корпусов. Я был подмастерьем, а руководил мной мастер — проворный, но чересчур болтливый мужчина с красным носом. Плитка была замечательная, только что с завода. Я мешал бетон и подносил раствор моему мастеру, а он быстро «клеил» плитку. Получалось неровно. Но с этим я бы еще мог смириться, если бы не излишки раствора на плитке, под которыми она была почти не видна… Без четверти пять он закончил и стал собираться домой.

— Все, до понедельника, — сказал он и направился к двери.

— Но как же, надо немного подождать, пока раствор под плиткой схватится, а потом вытереть плитку мокрой тряпкой, лучше два раза. Иначе наша работа пойдет на смарку. Так меня учил отец. Он всегда говорил мне: «Надо делать как можно лучше, а плохо само получится».

— Ты что а..уел? — От изумления красноносый мастер даже повернулся в мою сторону. — Мы ее положили, и е..бись она в …

Мое робкое предложение «Давайте я останусь и попозже протру сам» окончательно вывело его из себя.

— Съ..бывай отсюда враз, еще учить меня будет, … четырехглазый!

В моей передаче звучит бледно. На самом деле язык был виртуознее и богаче.

Чему и как нас учили

Занятия начинались то ли в 8:30, то ли в 9 утра, сейчас уже точно не помню, и, как правило, продолжались до 5 вечера, иногда дольше. Передо мной лежит выписка из моей зачетной книжки, где перечислены все курсы, по которым я сдавал экзамены. Вот список (в том же порядке, что и в выписке):

1. История КПСС.
2. Политическая экономия.
3. Диалектический и исторический материализм.
4. Основы научного коммунизма.
5. Математический анализ.
6. Аналитическая геометрия и линейная алгебра.
7. Дифференциальные уравнения.
8. Теория функций комплексного переменного.
9. Уравнения математической физики.
10. Теоретическая механика.
11. Общая физика.
12. Теоретическая физика (включавшая несколько отдельных курсов, например, термодинамика, квантовая механика-II и т.д.).
13. Электротехника.
14. Химия
15. Черчение.
16. Иностранные языки (англ., франц.).
17. Лабораторные работы (физика).
18. Лабораторные работы (химия).
19. Газовая динамика.
20. Экспериментальные методы ядерной физики.
21. Дополнительные методы квантовой механики.
22. Теоретическая ядерная физика.
23. Квантовая электродинамика.
24. Физика частиц высоких энергий.
25. Теория сильных взаимодействий.
26. Теория слабых взаимодействий.

К этому надо добавить несколько курсов по выбору. Например, на Физтехе предлагались курсы по квантовой теории поля и по уравнению Навье-Стокса. Раз в неделю проходила военная подготовка. Общие дисциплины (1–18) преподавали нам первые три года непосредственно на Физтехе в Долгопрудном. Лекции по математике, механике и физике читали профессионалы высокого уровня, сочетавшие преподавание с научными исследованиями. Как в стихах В.В. Маяковского: «…землю попашет, попишет стихи…»

Специальные дисциплины, начиная с 19-ой, вели базовые институты. Лекции были устроены «пáрами» — две лекции по 45 минут (полтора часа) без перерыва — почти всегда, по любому данному предмету две пары в неделю. Если память мне не изменяет, два раза в неделю у нас было три пары занятий (4,5 часов плюс перерывы), два раза — четыре (6 часов), и два раза — пять (7,5 часов плюс перерывы). Суббота считалась рабочим днем. И да, домашние задания задавали на семинарах. По официальным данным общее число учебных часов, включая домашние задания, доходило до 60-ти в неделю.

Теоретические лекции непременно перемежались семинарами по решению задач и лабораторными работами. Семинары вели либо профессора, либо доценты (associate professors), а не аспиранты, как это характерно для американских университетов. Без сдачи семинарских заданий — а задания эти были непростыми — студенты не допускались к экзаменам. Из-за этого уже в конце первого курса нашу группу покинули несколько человек. Все лекционные курсы 1–26 были обязательными; почти все были рассчитаны на один академический год, а не на один семестр, как это принято в Америке. Думаю, что ни в одном американском университете я не встречал такой интенсивности преподавания и такой широкий спектр дисциплин. Стоит добавить, что обучение на Физтехе продолжалось шесть лет, а не пять, как в «обычных» ВУЗах. Шестой год уходил на работу над дипломом. По нынешним понятиям его следовало бы назвать дипломом магистра (Masters). В то время и слов таких не знали.

Стоит добавить несколько слов о госэкзамене по общей физике, который сдавали после пятого семестра. Экзамен включал весь курс общей физики, который читают два с половиной года. Но подготовку к госэкзамену давали целый месяц, поскольку этот «порог» считался весьма важным. В пятую сессию вместе с госэкзаменом входили только два других экзамена — теория функций комплексного переменного и политэкономия (вот этот, последний, безусловно представлял высшую мудрость). Все остальные сессии включали по пять–шесть экзаменов.

На многие экзамены на Физтехе разрешалось приносить конспекты и книги. На госэкзамен по физике дополнительно требовался подготовленный «мини-семинар» на какую-нибудь тему, с элементами самостоятельного исследования. Выбор темы из курса общей физики предоставлялся студенту или студентке. Десятиминутное изложение должно было продемонстрировать свободное владение предметом.

Мой первый день на Физтехе начался с курса математического анализа (calculus в американских университетах). Был еще и второй математический курс — аналитическая геометрия, который тоже должны были прослушать первокурсники. Анализ нам читал Виктор Борисович Лидский. В 1966 году ему было 42 года, почти ровесник моему отцу и, как и отец, прошедший через всю войну на передовой. Он окончил мехмат МГУ и в 1954 году защитил диссертацию под руководством Израиля Моисеевича Гельфанда, одного из самых выдающихся математиков мира. Математика очевидно была его страстью. Читая лекции, он ходил вдоль доски. Увлекшись, он мог начать писать формулу на доске слева и, продолжая на той же самой строке, упирался в ее правый край, после чего останавливался и несколько секунд недоумевал, что делать дальше. Его изложение было четким, ясным и увлекательным. Когда Лидский видел, что студенты устали, он делал паузу и несколько минут рассказывал шутку о великом математике или математический анекдот. В общем, преподаватель от бога.

На третьем курсе уравнения математической физики тоже преподавал Лидский. Он же вел и семинары. О нем я скажу еще несколько слов позже.

Время от времени кафедра высшей математики устраивала для студентов конкурсы по решению задач повышенной сложности[17]. Победителю, решившему больше всего задач, полагалась премия — целых 30 рублей. Студентам того времени эта сумма казалась большой. Напомню, что месячная стипендия на Физтехе тогда составляла 35 рублей, а ленинская стипендия достигала аж 50 рублей. (В нынешнем исчислении примерно 4 и 6 тыс. рублей. Хорошо бы было сравнить с нынешними стипендиями.)

Я решил выиграть эту премию во что бы то ни стало и использовать ее со специальной целью. Чтобы объяснить эту цель, мне придется сделать небольшое отступление. Надеюсь, читатель меня простит.

Впервые я всерьез влюбился, когда мне было 20 лет. Умопомрачительно. В какой-то момент взглянул на девушку и понял, что я лечу то ли в небо, то ли в пропасть. Голова кружилась. Она жила в соседнем доме. У нее были темные волосы и глаза, серьезный взгляд. Она носила заморские очки. Именно то, что мне нравилось. Все мне в ней нравилось, все манило, я потерял голову. Начал звонить ей по вечерам, приглашал пойти вместе в кино, или еще куда-нибудь. У нее всегда находились причины отказаться. То у нее гости, то спешное задание, которое нужно было закончить к утру. В романтических делах я был тогда наивен до тупости.

Вдруг я решил, что должен наконец-то поговорить с ней tête-à-tête. Момент был подходящим. Незадолго перед этим событием я получил заветную премию. Задачи были сложные, они мне снились во сне, но постепенно удалось решить их все. Как я радовался! Когда узнал, что премия в этом году моя, на меня спустилось эйфорическое состояние.

Вечером я снова набрал ее номер. Я был горд собой и думал, что моя победа произведет впечатление. В возбуждении рассказал ей, что мне присудили премию за победу в конкурсе, целых 30 рублей, и я хотел бы пригласить ее в настоящее кафе или ресторан. Те, кто жил в то время, наверное, помнят, какие были тогда кафе… Почему-то я был уверен, что в этот раз она согласится, и говорил, говорил в опьянении… И вдруг я заметил, что все это время она молчала, а потом сказала «нет» и положила трубку. Я смотрел в окно моей комнаты, из которого был виден ее подъезд, иногда я даже видел ее входящей или выходящей. Прошло несколько месяцев прежде, чем оцепенение ушло, но удовольствие, полученное от решения этих задач, осталось. Сейчас мне кажется, что меня вел бог. Он берег меня для настоящей любви, длиною во всю жизнь.

(продолжение следует)

Примечания:

[1] Richard P. Feynman, Ralph Leighton , Bill Gates, «Surely You’re Joking, Mr. Feynman!”: Adventures of a Curious Character» (, Richard P. Feynman and Ralph Leighton, 1985; also e.g. W. W. Norton & Company; Reissue edition, 2018); первый перевод на русский Фейнман Р. Ф. Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман! / Пер. с англ. Н. А. Зубченко, О. Л. Тиходеевой, М. Шифмана. — Москва: НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика», 2001. — 336 с.

[2] Для сравнения: норма учебной нагрузки на физических факультетах американских университетов — четыре часа «у доски» в неделю.

[3] Московский государственный университет, считавшийся главным университетом страны. Вот, что пишет о физфаке МГУ Спартак Беляев в «Я физтех» (Издательство ЦентрКом (Москва 1996)): «Август–сентябрь 1947 года. Я студент второго курса физфака МГУ. […] Я, казалось бы, уже закрепился на физфаке, первый курс окончен на все пятерки. Когда я нашел себя в списках зачисленных на специальность «строение вещества» [на ФТФ], сомнений уже не было — твердо решил переходить. На мое решение в некоторой степени повлияла и атмосфера физфака, которую я успел за год почувствовать. Физфак следовал давним традициям, твердо установленным канонам… Яркие преподаватели перемежались вышколенными середняками, оригинальные курсы… — добротной рутиной. Для нас, студентов с военным опытом, скоро стала понятна и политическая подоплека. Во время войны многие видные профессора (Хайкин, Ландсберг и другие)… были вынуждены оставить преподавательскую работу в МГУ. Их кафедры были заняты, а после войны против них была развернута политическая травля, обвинения в махизме и т.п.».

[4] Современное здание МГУ на Ленинских горах появилось позднее, в 1953 году.

[5] Вот как охарактеризовал его Олег Михайлович Белоцерковский, ректор МФТИ с 1962 по 1987 гг. (то есть, «мой» ректор): «В то время Долгопрудный <…> представлял собой не лучший город Московской области: он был достаточно запущенным, грязным, с Москвой сообщение было плохое — ходили паровички. Но Долгопрудный был изолирован от московской суеты, и здесь можно было организовать локальный, совершенно изолированный процесс».

[6] В своих мемуарах Юрий Федорович Орлов [«Опасные мысли: мемуары из русской жизни», (Московская Хельсинская группа, 2006)], о котором я расскажу позднее, назвал этот союз «пактом между учеными и дьяволом».

[7] Если говорить точнее, герой Баталова (Гусев), получивший дозу радиации в 200 рентген, не умирает до конца фильма — создатели, по-видимому, хотели оставить надежду на успешную операцию по пересадке костного мозга, чтобы получился happy end. Однако известно, что даже меньшая доза в 100 рентген ведет к лучевой болезни. Чернобыльские ликвидаторы, умершие в течение нескольких дней, получили 1000 и более рентген.

[8] Петя Гусятников любил говорить: «Таблица умножения заканчивается на 10. Дальше идет высшая математика». Это крылатое выражение вошло в физтеховский фольклор.

[9] Действительно, только поэт мог написать в своем курсе лекций по физике: «[I]f we look at a glass of wine closely enough we see the entire universe. There are the things of physics: the twisting liquid which evaporates depending on the wind and weather, the reflections in the glass, and our imagination adds the atoms. The glass is a distillation of the earth’s rocks, and in its composition we see the secrets of the universe’s age, and the evolution of stars. What strange array of chemicals are in the wine? How did they come to be? There are the ferments, the enzymes, the substrates, and the products. There in wine is found the great generalization: all life is fermentation. Nobody can discover the chemistry of wine without discovering, as did Louis Pasteur, the cause of much disease. How vivid is the claret, pressing its existence into the conscious— ness that watches it! If our small minds, for some convenience, divide this glass of wine, this universe, into parts—physics, biology, geology, astronomy, psychology, and so on — remember that nature does not know it! So let us put it all back together, not forgetting ultimately what it is for. Let it give us one more final pleasure: drink it and forget it all!»

The Feynman Lectures on Physics Chapter 3, The Relation of Physics to Other Sciences, page 3-9 https://antilogicalism.com/wp-content/uploads/2018/04/feynman-lectures.pdf

[10] Согласно Семену Соломоновичу Герштейну, профессору Физтеха на протяжении полувека, ситуация выглядела так: с 1968 года евреев на приемных экзаменах собирали в спецгруппы. Однако найти на физтехе людей, которые сознательно согласились бы их «резать», обычно не удавалось. Как-то у физиков совести было больше, чем у математиков. Поэтому по всему институту на эту группу подыскивали самых супер-требовательных экзаменаторов. Это приводило к тому, что (а) евреи конкурировали между собой, (б) 18 баллов и больше получали лишь немногие. Впрочем, могли «зарезать» на сочинении или в медкомиссии. На собеседовании представители институтов могли отыграть кое-кого обратно, что иногда и происходило. Таким образом, в отличие от мехмата, физфака и других факультетов МГУ, где была кирпичная стена, на Физтехе стояла сетка, через которую можно было проникнуть, хотя и с дополнительными усилиями. Введение спецгрупп в 1968 году Герштейн объясняет устным приказом сверху. Олег Михайлович Белоцерковский, который был ректором Физтеха с 1962 по 1987 год, по-видимому, это указание не педалировал, был приличным человеком. По другим данным (А. Турбинер) — заниженная квота на евреев появилась на приемных экзаменах уже в 1967 году. На физтех приехал секретарь Московского обкома партии, собрали приемную комиссию и в присутствии проректора по режиму, были оглашены квоты на прием новых студентов неславянского происхождения.

[11]André Geim, Biographical, Nobel Laureate in Physics, 2010 https://www.nobelprize.org/prizes/physics/2010/geim/biographical/ На русском языке см. также https://zanauku.mipt.ru/2010/10/25/andrej-gejm-ob-uchebe-na-fiztehe-i-nobelevskoj-premii/

[12] М. Shifman, You failed you math test, Comrade Einstein, (World Scientific, 2005).

[13] Edward Frenkel, Love and Math: The Heart of Hidden Reality, (Basic Books, 2013), Chapter 3; перевод на русский см. https://inosmi.ru/russia/20121111/202009718.html

[14] Tanya Khovanova, Alexey Radul, Jewish Problems, ArXiv:1110.1556 [Math.HO] (2011).

[15] Я называл его «марийский Ломоносов». См. также примечание 36.

[16] Авометр, также ампервольтомметр — комбинированный электроизмерительный прибор, в котором объединены механизмы амперметра, вольтметра и омметра. Прибор имеет общий стрелочный или цифровой индикатор.

[17] Эти конкурсы придумал Виктор Борисович Лидский.