СЕМЬ ИСКУССТВ

Вот и выходит на поверку, что обещание придерживаться высоконравственных принципов давалось группе греческих богов и богинь, главный из которых — жестокий убийца и неуемный развратник, сын его лихоимец, а внучки вообще непонятно кто.

Илья Лиснянский

Я НЕ КЛЯЛСЯ АПОЛЛОНОМ

Виктору Кагану

Остап протянул Ухудшанскому лист, на котором было написано:
Торжественный комплект
Незаменимое пособие для сочинения юбилейных статей,
табельных фельетонов, а также парадных стихотворений,
од и тропарей
И. Ильф, Е. Петров «Золотой теленок» Глава XXVIII. Потный вал вдохновенья.

Самое известное произведение древнегреческого «отца медицины» упоминается в прессе в виде шаблонной фразы на все случаи жизни: если укорить нерадивых врачей — то «забыли клятву Гиппократа», а если, наоборот, подчеркнуть качественную работу специалистов — то «клятве Гиппократа верны».

Могу выразить глубокое сомнение в том, что публицисты знакомы с упомянутой клятвой.

А сами врачи? Много ли среди нас тех, кто вчитывался в ее текст?

1

Я родился в Советском Союзе в начале второй половины прошлого столетия. К тому времени ужасы войны и послевоенный голод начали забываться. Страх перед властью оставался, но был несравнимо легче, чем у предыдущего поколения. Постепенно обесценивались непримиримая ярость к врагам, решительно сжатый кулак, твердый взгляд, сжатый рот. Отошли в прошлое идейная преданность, самоотверженная любовь к партийным вождям, преклонение перед лозунгами. Молодым людям для достижения успеха по службе стало недостаточно кричать на собраниях и демонстрировать политическую грамотность. Появились иные подходы к карьере, главным из которых стал профессиональный рост.

Но мифы разного рода оказались неизбывными. А мифы, передаваемые из поколения в поколения, становятся неотъемлемой частью коллективной памяти. Типичным примером последней является «клятва Гиппократа». Вряд ли кому доподлинно известно, давал ли ее Гиппократ или, наоборот, клялись Гиппократу — главным является общеизвестный факт некоего обязательства врачей служить страждущим бескорыстно и самоотверженно.

И, как это случается с большинством «общеизвестных» фактов, речь идет о явной выдумке: доктора не давали никакой клятвы Гиппократа. В лучшем случае мы могли ознакомиться с ее текстом на занятиях по истории медицины, наравне с «Салернским кодексом», творческим наследием Везалия или открытием Гарвея. Вряд ли эти имена о чем-то говорят читателю. А, кстати, зря. В них, по крайней мере, больше смысла и реальности, чем в сказках про древнегреческую врачебную этику.

2

Как уже отмечено выше, медики моего поколения клялись не Гиппократу, а давали официальное и торжественное обещание, называемое «Присягой врача Советского Союз». Ее текст был утвержден, ни более ни менее, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 марта 1971 г.

Тот год выдался исключительно урожайным для работников этого Президиума — они работали, не покладая рук. Награждали орденами города, заводы, колхозы и отдельных личностей, утверждали «Дисциплинарный устав органов внутренних дел» и «Положение о правах профсоюзных комитетов», ратифицировали «Конвенцию о незаконном захвате воздушных судов», вводили в вооруженных силах звание прапорщиков и мичманов, устанавливали новый порядок перемены гражданами фамилий и имен, усиливали ответственность за распространение венерических заболеваний и за контрабанду валюты, вносили изменения и дополнения в законодательство СССР.

Было кое-что и неопубликованное в печати. Например, Указ «Об освобождении от уголовной ответственности и выдворении из пределов СССР подданных Бельгии Хемскота Жозефа Марие и Себретса Хуго». Иностранцы совершили страшное по тем временам преступление — провезли через границу эмигрантские журналы «Грани» и «Посев». И сидеть бы им за это в лагерях, да повезло несказанно — совпало с потеплением отношений между Советским Союзом и Бельгией. А потому отделались Жозеф Марие и Хуго далеко не легким испугом и вернулись к себе домой, прославляя успехи международной дипломатии.

Указов было очень много, но стремясь к краткости, можно ограничиться неоспоримым заключением: они полностью отражали жизнь страны и дух времени. Того времени, которое потом охочие до классификаций историки назвали «эпохой застоя» и которое совпало с моей юностью.

Но уже пора ознакомиться и с самим текстом, который, по логике вещей, начиная с 1971 года, должны были заучивать наизусть выпускники медицинских вузов.

ПРИСЯГА ВРАЧА СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Получая высокое звание врача и приступая к врачебной деятельности, я торжественно клянусь:

— все знания и силы посвятить охране и улучшению здоровья человека, лечению и предупреждению заболеваний, добросовестно трудиться там, где этого требуют интересы общества;
— быть всегда готовым оказать медицинскую помощь, внимательно и заботливо относиться к больному, хранить врачебную тайну;
— постоянно совершенствовать свои медицинские познания и врачебное мастерство, способствовать своим трудом развитию медицинской науки и практики;
— обращаться, если этого требуют интересы больного, за советом к товарищам по профессии и самому никогда не отказывать им в совете и помощи;
— беречь и развивать благородные традиции отечественной медицины, во всех своих действиях руководствоваться принципами коммунистической морали, всегда помнить о высоком призвании советского врача, об ответственности перед народом и Советским государством.

Верность этой присяге клянусь пронести через всю свою жизнь.

Позднее, 15 ноября 1983 г. текст присяги был дополнен обязательством «неустанно бороться за мир, за предотвращение ядерной войны». Президиум Верховного Совета СССР отметил, что дополнение было принято «В соответствии с пожеланиями мировой медицинской общественности».

Как видим, стилистика Присяги удивительным образом перекликалась с висевшим во всех учреждениях «Моральным Кодексом строителя коммунизма», что лишний раз свидетельствовало о справедливости главного лозунга тех лет «Народ и Партия едины».

Что же в ней являлось значительным, важным, необходимым для повседневной жизни и профессиональной деятельности врача?

Собственно текст «Присяги» ограничивался невнятными призывами. Например, будущим докторам предписывалось стремиться к развитию «благородных традиций отечественной медицины», что недвусмысленно указывало на низменность традиций медицины зарубежной, у истоков которых, согласно «общеизвестному факту», как раз и стоял славный Гиппократ.

Другой «жемчужиной» являлось абсурдное с точки зрения профессионала обещание «все знания и силы посвятить охране и улучшению здоровья человека, лечению и предупреждению заболеваний». Спрашивается, а чем иным должен заняться выпускник медицинского института?

Но самым непонятным был сам смысл присяги. Для чего дублировать закон, запрещающий разглашение сведений, полученных врачом? Неоказание первой медицинской помощи нуждающемуся также квалифицируется как уголовное преступление, и любой гражданин мало-мальски развитой страны об этом прекрасно осведомлен.

Наконец, кому клялся выпускник медицинского института «всегда помнить о высоком призвании советского врача, об ответственности перед народом и Советским государством»?

Впрочем, не стану лукавить. Никто и не клялся. Текст присяги был громко зачитан в актовом зале на общем собрании институтского выпуска. Во врученном нам дипломе стояло три фиолетовых штампа: «Личная печать врача выдана», «Нагрудный академический знак выдан», «Присягу врача Советского Союза принял».

И ничего более!

3

Так о чем же тогда «Клятва Гиппократа»?

Начнем с того, что самой знаменитой фразы «Прежде всего — не вреди» она не содержала. Впрочем, предоставим читателю самому ознакомиться с текстом.

КЛЯТВА ГИППОКРАТА[1]

Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигией и Панакеей и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство: считать научившего меня врачебному искусству наравне с родителями, делиться с ним своими достатками и в случае необходимости помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому.

Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости.

Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария.

Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство.

Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом.

В какой бы дом я не вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.

Чтобы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной.

Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому.

Незнакомому с греческой мифологией, предлагается небольшой экскурс на Олимп для того, чтобы разобраться с перечисленными фигурантами, именами которых предложено клясться.

Первым упоминается Аполлон — сын богини Лето и Зевса, близнец Артемиды, внук титанов Кея и Фебы. У него много ипостасей: златокудрый бог солнца, света, искусства, бог-врачеватель, предводитель и покровитель наук и искусств, предсказатель будущего, охранитель стад, дорог, путников и мореходов. Одновременно был богом — стреловержцем, насылающим смерть и болезни.

Даже среди далеко не миролюбивых обитателей Олимпа Аполлон слыл исключительно жестоким. На его счету убитые циклопы, сатир Марсий, Пифон, сыновья Алоэя Отос и Эфиальт.

Другой выдающейся чертой Аполлона было сластолюбие. Рассказы о его многочисленных любовных похождениях, связях с богинями, нимфами и смертными женщинами стали неотъемлемой частью греческой мифологии. Впрочем, не чурался он и юношей, о чем свидетельствуют истории о его любимцах Гиацинте и Кипарисе.

Следующий обитатель Олимпа, упоминаемый в Клятве — бог врачевания Асклепий, сын Аполлона и нимфы Корониды, которую Аполлон убил за измену.

Когда тело Корониды сжигали на погребальном костре, Аполлон вынул из ее чрева младенца Асклепия и принес его на воспитание мудрому и бескорыстному кентавру Хирону, который обучил мальчика искусству врачевания, но своего альтруизма передать не смог. Уже будучи великим врачом, Асклепий прельстился золотом и вернул к жизни умершего. Явное нарушение мирового порядка, в котором жизнью и смертью распоряжаются только боги, переполнило чашу терпения обитателей Олимпа и Зевс убил Асклепия молнией. Правда у легенды счастливый конец: громовержец его простил и не отправил в царство мёртвых, а вернул к жизни.

Согласно мифу, однажды посох шедшего по делам Асклепия обвила змея. Испугавшись, он убил гадину. Но следом появилась вторая рептилия, которая несла во рту траву и воскресила убитую. Асклепий нашёл это чудодейственное растение и с его помощью стал возвращать к жизни умерших. С тех пор обвитый змеёй жезл Асклепия используется как медицинский символ.

Эпидемия, разразившаяся в Риме в 293 до н.э., подвигла римлян учредить культ Асклепия, известного под латинским именем Эскулапа. Его храм стоял на острове Тибра (совр. Изола Тиберина), сейчас на этом месте находится больница св. Варфоломея.

Третье имя, упоминаемое в клятве — Гигиея, дочь Асклепия, считалась символом душевного и физического здоровья. С ней в греческой мифологии происходят сплошные метаморфозы. По одной из версий она некая девственница, не имеющая никакого отношения к Асклепию, по другой, она является его женской ипостасью, по третьей — это его дочь, по четвертой, согласно орфическим гимнам и поэту Героду — жена, а ее родителями являются бог сексуального влечения Эрос и богиня убеждения и соблазнения Пейто. Обычно изображается со змеей.

Гигиея, как персонификация здоровья, принадлежит к числу древних богов; культ ее сохранялся до III-IV вв. н.э. В Риме Гигиея приобрела новое имя Салюс — отсюда и латинское «салют» («здравствуй!»).

Пятиконечная звезда — мистический символ Гигиеи, представляет собой математическое совершенство, так как скрывает в себе золотое сечение. Вокруг пентакла греки изображали пять букв, значение которых интерпретировалось как вода, земля, дух, огонь, воздух. Знак гигиея представлял собой символ здоровья и совершенства.

И, наконец четвертая жительница Олимпа — Панакея, олицетворяла исцеление от болезней. О ней мало известно, образ ее затерялся в сонме мифических персонажей.

Вот и выходит на поверку, что обещание придерживаться высоконравственных принципов давалось группе греческих богов и богинь, главный из которых — жестокий убийца и неуемный развратник, сын его лихоимец, а внучки вообще непонятно кто.

4

При внимательном прочтении нетрудно заметить, что Клятва начиналась отнюдь не с гуманистических призывов, а с материальных обязательств перед учителями, что, собственно, и составило более трети ее текста (9 строк из 25). Обращает на себя внимание ремарка «но никому другому» — запрет на передачу медицинских знаний кому-либо, кроме потомков наставника.

Что это означает?

Относится ли указание к временам, когда закрытость врачей была сродни замкнутости жреческого сословия — носитель «тайных знаний» не имел права делиться ими с людьми, не входившими в узкий круг посвященных?

Но как это может сочетаться с просветительской деятельностью, с профилактической медициной — со всем тем, что сегодня составляет значительную часть повседневной работы врача? Как объяснить самому пациенту о состоянии его здоровья без хотя бы краткого ознакомления с медицинскими знаниями, относящимися к тому или иному случаю?

На эти вопросы ответов нет.

Опустив пару предложений, имеющих смысл настолько общий, что они могли бы считаться связующими, можно перейти к непосредственно медицинским обязательствам.

Их три:

1. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла.
2. Я не вручу никакой женщине абортивного пессария.
3. Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом.

Последняя ремарка не может не вызвать изумление врачей, особенно если учесть, что приспособления для удаления камней явились чуть ли не самыми первыми инструментами в истории медицины. Остается гадать, не заложен ли в этой фразе какой-то неведомый смысл. Иными словами, является ли «каменная болезнь» тем, что мы подразумеваем под ней сейчас, или это нечто иное, сакральное?

А, может быть, вопрос в разделении функций, поскольку до относительно недавнего времени хирургическим лечением сословие врачей не занимались — это был удел цирюльников, что соответствовало званию лекарского помощника или фельдшера?[2] Кстати, и само слово «фельдшер» произошло от немецких Feld — поле и Scherer — цирюльник. Впрочем, в «Этимологическом словаре» М. Фасмера полевой цирюльник и хирург являются синонимами[3], что неудивительно, т.к. в Россию «цырюльник» пришел из Польши, куда он въехал из латинского языка. Римляне же частенько пользовались греческим языком, на котором «хийр» — рука. Отсюда и «хиромантия» — гадание по руке, «хиропрактика» — лечение руками, а «хирургия» — ручная работа.

Но что бы ни лежало в основе запрета на лечение «каменной болезни», рекомендация Гиппократа давно забылась. А, может, оно и к лучшему. Во всяком случае страдающим от почечной или печеночной колики лучше эту строку из «Клятвы» не напоминать.

Другое медицинское обязательство — категорическое неучастие врачей в эвтаназии. Вспомним энциклопедическое определение этого греческого термина (eu — хорошо и thanatos — смерть) — удовлетворение просьбы больного об ускорении его смерти действиями или средствами, в том числе прекращением искусственных мер по поддержанию жизни.

В одной из многочисленных журнальных статей, посвященных этой до сих пор нерешенной проблеме, эвтаназию назвали «блудным дитем гуманизма». Сторонником такой «счастливой смерти» в интересах общества был Платон, заметивший в «Государстве»:

«В случае же внутренних болезней, продолжающихся всю жизнь, Асклепий не делал попыток чуть-чуть облегчить положение больного, различным путем изменяя его образ жизни и тем только затягивая болезнь, и удлинять человеку никчемную его жизнь, да еще дать ему случай произвести, естественно, такое же точно потомство. Кто в положенный человеку срок не способен жить, того, считал Асклепий, не нужно и лечить, потому что такой человек бесполезен и для себя, и для общества»[4].

Великий английский философ Ф. Бэкон (1561-1627), автор самого термина «эвтаназия», писал:

«… я совершенно убежден, что долг врача состоит не только в том, чтобы восстанавливать здоровье, но и в том, чтобы облегчать страдания и мучения, причиняемые болезнями, и это не только тогда, когда такое облегчение боли как опасного симптома болезни может привести к выздоровлению, но даже и в том случае, когда уже нет совершенно никакой надежды на спасение и можно лишь сделать самое смерть более легкой и спокойной, потому что эта эвтаназия, о которой так мечтал Август, уже сама по себе является немалым счастьем; примером такой счастливой смерти может служить кончина Антонина Пия, который, казалось, не умер, а заснул глубоким сладким сном»[5].

Но, признавая мудрость философов, для врачей вопрос вопросов так и оставался повисшим в воздухе: имеет ли человек право покушаться на жизнь другого, пусть из милосердных соображений, даже если жертва сама настойчиво его об этом просит? «Только Бог является хозяином жизни и смерти», — писал в XVI в. французский хирург А. Паре, определяя непреклонную точку зрения веры. Справедливости ради, следует заметить, что его суждения порой отличались радикальностью. Так, он был искренне убежден в том, что уроды являются дурными предзнаменованиями, т.е. явлениями сверхъестественными, что вызвало справедливую критику со стороны М. Монтеня[6].

Изменилось ли что-то в отношении общества к «гуманной смерти»? Опрос современных студентов-медиков показал: 40% из них считает, что врач имеет право сократить жизнь больному[7].

На сегодняшний день проблема остается нерешенной из-за религиозных, философских, медицинских, а, главное — юридических противоречий. Вопрос о возможности получения помощи в добровольном уходе из жизни теряется в черной дыре бесплодных дебатов. Законы в большинстве развитых стран осуждают эвтаназию, оставляя вопрос о ее допустимости для общественных дискуссий. Вместе с тем, в Японии эвтаназия легализована с 1941 года, в Нидерландах — с 1984 г., в Бельгии — с 2002 г. Не преследуются судом финские, швейцарские, французские и колумбийские врачи, помогающие прекратить бессмысленные страдания неизлечимых больных. В ряде американских штатов а также австралийских провинций врач может выписывать пациенту (но не давать сам) препараты, облегчающие уход из жизни. Легализована на территории Израиля пассивная эвтаназия — не оказание мер по спасению жизни безнадежных больных в случае их отказа от лечения.

Если же чуточку расширить наши представления о самом акте, то для чего делать исследование на ранних сроках беременности как не для выявления пороков развития плода? И что такое прерывание беременности при наличии таких пороков как не эвтаназия «с черного хода»?

Вопросов больше чем ответов. И давать их не докторам. От последних требуются знания и умения в области медицины. Запреты и разрешения на эвтаназию должны определяться законодательно. Во всяком случае, не клятвами.

И, наконец, клятва запрета на аборты — тема, вызывающая не меньше острых дискуссий, чем эвтаназия. Собственно, вопрос о начале человеческой жизни — с момента ли зачатия? с определенного внутриутробного возраста? с рождения? — до сих пор открыт. Решение планировать семью сегодня зависит не столько от научных представлений, сколько от религиозных убеждений, общественного сознания, экономического состояния и массы других факторов, никоим образом не связанных с присягами и клятвами. В конце концов, одним из доводов в пользу искусственного прерывания беременности в медицинских учреждениях послужила статистика осложнений после абортов вне больничных стен.

4

Что же осталось в «Клятве Гиппократа»? Еще два положения.

— «В какой бы дом я не вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.

— Чтобы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной».

В отношении «неправедных, пагубных и любовных дел» в доме больного — тут совсем непонятно. Напрашивается вопрос: «А в доме здоровых возможно замышлять злодеяния?».

Про дела любовные умолчу ввиду деликатности темы, благо она не сходит со страниц прессы. Каким Аполлоном ни клянись, а природа человеческих отношений остается неизменной,

Что же касается сохранения врачебной тайны, то тут комментарии излишни. Существующие повсеместно законы определяют разглашение частной информации, полученной врачом от пациента, как преступление уголовное.

Впрочем и тут есть, над чем поразмышлять. Ведь если врач становится обладателем сведений, способных предотвратить, к примеру, террористический акт, вправе ли он их скрывать? Или все же сослаться на то, что он «считал подобные вещи тайной»?

Подобная моральная дилемма была разрешена юридически. В 2007 году судья Южного округа Нью-Йорка Лоретта Преска вынесла вердикт, который создал прецедент уголовного преследования врачей, намеревающихся оказывать медицинскую помощь подозреваемым в терроризме.

Рассматривался протест 52-летнего врача из Флориды Рафика Абдула Сабира по поводу незаконного его содержания под стражей с 28 мая 2005 года. Он был арестован на основании доказательств его намерения отправиться на Ближний Восток. Целью поездки являлось оказание медицинской помощи членам террористической организации «Аль-Каеда», являющейся инициатором мегатерактов, в которых погибли тысячи человек.

«Мыслящий доктор должен ориентироваться в юридических вопросах», — заявила судья, признав виновным Сабира и не обратив никакого внимания на сетования адвокатов по поводу долга врача, «входящего в дом для пользы больного», согласно клятве Гиппократа. Совсем небезынтересным является факт, что доктор Сабир вместе со своим другом — джазовым музыкантом Тариком Шахом дал еще одну клятву («байят») сохранять верность организации Аль-Каеда и выполнять все указания ее лидеров — в том числе, Усамы Бин Ладена и Аймана аль-Завахири.

5

Так что же осталось в «Клятве Гиппократа» стоящего и актуального ?

Смысл ее не более чем в других памятниках греческой литературы, просуществовавших два с половиной тысячелетия. А, впрочем, так ли давно? О, здесь масса загадок!

Известно, что сборник всех работ «отца медицины» — «Корпус Гиппократа», содержит 72 труда в виде отдельных сочинений. Совершенно очевидно, что некоторые из них являются частями некогда единых статей. Кроме того, бросается в глаза перекрытие одних сочинений другими и повторы. Учитывая это, издавна считалось, что Собрание содержит как собственные сочинения Гиппократа, так и творения других авторов, написанные в разное время, но высказывались предположения, что корпус представляет собой остатки некой медицинской библиотеки. Впрочем даже в отношении Гиппократа к «Клятве» имеются серьезные сомнения. Так, один из крупнейших американских исследователей античной медицины Людвиг Эдельштейн считает, что текст отражает влияние Пифагорейской школы — т.е. он был написан минимум на 100 лет позднее дат жизни Гиппократа — в IV веке до н.э. [8]

Еще более странно, что первое упоминание об издании трудов Гиппократа относится ко времени правления римского императора Адриана (117-138 гг. н.э.). Через 500 лет после смерти «отца медицины» другой великий грек, врачевавший на территории Римской империи, Клавдий Гален, тщательнейшим образом изучил труды своего кумира и пришел к неожиданному выводу: только 11 можно отнести к произведениям самого Гиппократа, остальные написаны неизвестными авторами — может быть, зятьями, может, учениками, может, вообще никогда не видевшими в лицо автора «клятвы». Умилительным выглядит замечание Галена в адрес скептиков в его главном на эту тему труде «Комментарии к трактату Гиппократа “О природе человека”»:

«Эти люди только и могут, что сомневаться в авторстве книг Гиппократа и говорить, что это не он написал трактат “О природе человека”. Но если даже мы признаем, что эта книга написана не Гиппократом и даже не Полибием, учеником Гиппократа, то все-таки доктрина о том, что тело зарождается и состоит из теплого и холодного, влажного и сухого, и что лечение заключается в том, чтобы охладить горячее и осушить влажное и точно также — согреть холодное и сделать влажным сухое, это учение стало известным из книг Гиппократа…»[9].

Трудно объяснить безоговорочное преклонение Галена перед трудами «анонимного автора», сочетающееся с упорным стремлением приписать их Гиппократу, в то время, как именно ему и принадлежат впервые опубликованные скептические заметки в адрес авторства большей части работ, собранных в «Корпус».

Противоречия остались неразрешенными. Еще более они углубились после прочтения основополагающего перевода Эмиля Литтре (1801–1881), с которого, собственно, и началось путешествие «Корпуса Гиппократа» в современную жизнь — сначала на французском, а впоследствии и на всех европейских языках. Текстологическое исследование трудов «Корпуса» продолжается и по сей день. В XIX веке от них осталось только 8, возможно и принадлежащих Гиппократу[10].

Возможно…

А, возможно, и того меньше, а то — и вообще ничего.

Недаром, история с идентификацией трудов великого медика сравнивается с «Гомеровским вопросом» — загадкой, над которой испокон веков бьются историки и литературоведы.

Существовал ли слепой Гомер или это собирательный образ легендарного сказителя? Но кто написал два шедевра мировой литературы «Илиаду» и «Одиссею»? И чьему авторству принадлежат «Гомеровские гимны»?

Тайны остаются нераскрытыми.

Мифы, легенды…

Но, один факт остается непреложным: надевая белый халат врача, никто из нас не клялся Аполлоном.

11.08.2024

Примечания

[1] «Гиппократ» — Минск — «Современный литератор» — 1998. стр.10-11

[2] В.И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. В четырех томах. Москва. Олма-пресс.2002

[3] М. Фасмер. Этимологический словарь русского языка. В четырех томах. АСТ.Астрель.2004

[4] Платон. Диалоги. АСТ. Фолио. Москва.2005.стр.131

[5] Ф. Бэкон «Великое восстановление наук. Разделение наук». Сочинения в двух томах. М.: Мысль, 1977

[6] Комментарии Ф.А. Коган-Бернштейн к гл. ХХХ «Об уродце». Мишель Монтень «Опыты». Кн. Вторая. Изд-во Академии Наук СССР.Москва-Ленинград.1960

[7] Г.Л. Микиртичан, Р.В. Суворова «Опыт социологического опроса студентов-медиков первого курса по проблеме эвтаназии». «Фигуры Танатоса». Философский альманах. Пятый специальный выпуск. СПб. 1995

[8] L. Edelstein «The Hippocratic Oath» The Bulletin of the History of Medicine Supplement.1943.No.1; Reprinted by Ares Publishes, Chicago.

[9] Е.В. Клещинова «Трактат Галена «О первоосновах»» — Московский государственный университет им. Ломоносова. http://www.hist.msu.ru/Science/Conf/lomweb01/kleshin.htm

[10] С.Г. Ковнер. «История медицины». — 1-е изд. —Выпуск второй. Гиппократ. — Киев.1882.