СЕМЬ ИСКУССТВ

Ещё не имея собственной твёрдой жизненной позиции, безымянные создатели этого фольклора были полны желания высмеивать навязываемые им сверху постулаты. Часто, поддаваясь молодому максимализму, эти умельцы, высмеивая всё и вся, опускались до банального зубоскальства. Речь идёт не только о песнях.

Сергей Колмановский

ШИРЕ КРУГ!

Песни были так себе,
Но чем-то трогали их, видно…
Евг. Евтушенко

Людям моего поколения греет душу всё более мощное возрождение советской песни. По сути это труднообъяснимое противопоставление успешно развивающемуся шоу-бизнесу. В прошлом году столетие со дня рождения моего отца, композитора Эдуарда Колмановского было отмечено тысячами (без преувеличения) концертов, которые где только не проходили-от центрального телевидения до сельского клуба в глухой сибирской деревушке. Ничего подобного нельзя было себе представить при жизни композитора, даже в зените его популярности. Конечно же, неоспоримы художественные достоинства, которыми принято объяснять долговечность советских песен. Но, скажем, девяностолетие Э. Колмановского отмечалось с несравнимо меньшим размахом, а восьмидесятилетие ещё скромней. Разумеется, возвращение к советской песне инициировано ностальгическими потребностями моих сверстников. Почему же со временем эти потребности возрастали и становились настолько заметными, что заставляли и следующие поколения проявлять всё больше интереса к этому ретро?

Годы и пережитое всегда делают нас мудрее. Не зря сказано «лицом к лицу лица не увидать». Чем дальше, тем яснее мы понимаем и-главное-чувствуем значимость этих песен в нашей тогдашней жизни. И ко многим из нас постепенно приходит раскаивание в тогдашнем порою ханжеском отношении к советской профессиональной песне. Не это ли нарастающее раскаяние постепенно усиливает наше желание воздать должное этой песне, оценить, почувствовать её на новом уровне? И то сказать — талантливые композиторы и поэты, корчась в прокрустовом ложе дозволенного, создавали подлинные шедевры, украшавшие фон нашей жизни, а мы порою стеснялись своей любви к этим песням. Мы с радостью слушали их и в записях, и «вживую», напевали их себе под нос, часто даже неосознанно, но, скажем, собравшись на вечеринку, редко пели вместе за столом советские песни, увлечение которыми считалось дурным тоном и плебейством.

Самомнение, самоутверждение, ниспровержение авторитетов — всё это было свойственно молодёжи всегда и везде. Но в СССР в пору моей юности моральные ценности и идеологические авторитеты, пропагандируемые СМИ отрицались молодёжью с особой категоричностью. Одно только разоблачение сталинских злодеяний навсегда скомпрометировало пропагандистскую машину, тридцать лет работавшую на восхваление тирана и убийцы, не говоря уже о смехотворном обещании Хрущёва построить коммунизм к 1980 году, а затем и свержении самогО Хрущёва. Песни, даже и не отмеченные идеологией, но передававшиеся по советскому телевидению и радио, было принято считать атрибутами этой сАмой пропагандистской машины. Разумеется, речь идёт лишь о той части молодёжи, которая считала себя думающей, то есть в основном о старшеклассниках и студентах. Даже иностранные песни, звучавшие по советскому радио, ими как бы не котировались. Другое дело — пластинки, попадавшие к нам загадочными, а то и запрещёнными путями. Вообще преувеличенный интерес к иностранному был давней традицией русского обывателя. Я сейчас уже даже не припомню настоящего имени одного из ловкачей, умевшего добывать пластинки Beatles, Элвиса Пресли и других кумиров моего тогдашнего окружения. Мы звали этого человека Хеба потому, что он как-то раз протрубил сенсационную новость: в советском магазине продаётся заграничный радиоприёмник фирмы хеба. Выяснилось, что в своей англомании он прочёл латинскими буквами слово «Нева»… Слов нет, среди принятых тогда увлечений были и великие поп-музыканты, но очень часто молодёжь распевала песенки-однодневки чисто ресторанного пошиба, которые манили лишь западной экзотикой. Я только сейчас понимаю, как нелепо, например, выглядел хор старшеклассниц в школьной форме, распевавший на праздничном вечере «снятую» с пластинки песню на непонятном им португальском языке: «Мамайя керу, мамайя керу…». А время было уже сравнительно вольное, не сталинское, и бороться с тенденциями, далёкими от советских установок, школьному руководству, как и вообще нашим правителям, было трудно. Эта проблема мастерски отражена в стихотворении из поэмы Евг. Евтушенко «Братская ГЭС», где изображается традиционный бал выпускников школ на Красной площади:

Лысый с телехроники,
С ног чуть не валясь,
Умоляет: родненькие.
Родненькие – вальс!
Но на просьбы робкие
Свист. Свист!
И танцуют родненькие
Твист, твист!..
Где стоял ты, Стенька
Возле палача,
Абитуриентка
Пляшет ча-ча-ча!

Но больше всего непокорная молодёжь любила самоутверждаться собственным фольклором – назовём его студенческим, хотя это обозначение весьма условно. К народному творчеству всегда было принято относиться с пиететом. А у студенческой самодеятельности особые заслуги. Например, огромной популярностью пользовался эстрадный театр МГУ, из которого вышли такие профессионалы, как М. Розовский, С. Фарада, А. Карпов, И. Рутберг. Мне захотелось понять, хоть и задним числом, в чём же ценность песен, которые когда-то нам так нравились. Но углубившись в тему, я стал всё больше недоумевать нашему былому увлечению и постепенно пришёл к выводу: значительная часть этих песен забыта совершенно справедливо. Возник вопрос: стоит ли писать статью о предмете, вызывающем у автора далеко не однозначные размышления? Зачем критиковать задним числом давно ушедшее? Однако, покопавшись в интернете, я не нашёл вообще никаких даже небольших заметок о студенческих песнях нашего времени и по принципу «лучше, чем ничего» решил откровенно высказаться по этому вопросу. Я абсолютный адепт советской профессиональной песни. Но ведь собирают, коллекционируют и издают даже блатные песни. И если я совсем не склонен восхвалять студенческий фольклор, то должен признать, что какого-то внимания он всё-таки достоин. Без этой составляющей не сложится реальная песенная палитра времён нашей юности. Может быть, чьё-то мнение не совпадёт с моим, возникнет дискуссия, и общественность обогатится ещё одним объективным представлением о нашем прошлом…

Ещё не имея собственной твёрдой жизненной позиции, безымянные создатели этого фольклора были полны желания высмеивать навязываемые им сверху постулаты. Часто, поддаваясь молодому максимализму, эти умельцы, высмеивая всё и вся, опускались до банального зубоскальства. Речь идёт не только о песнях. Весьма популярной была некая редактура отдельных строчек из самых идеологически выдержанных песен: «За столом никто у нас не Лифшиц», и там же «Человек проходит, как хозяин, если он, конечно, не еврей», «И Ленин такой молодой, и Надя ещё ничего», « У советской власти руки коротки (вместо «сила велика»)», «Дети грязных уродов» (вместо «Дети разных народов»), «Хотят ли русские сменить на узкие свои широкие штаны?» Вроде бы пока по делу? Но вот в «Интернационале» из строчки «Никто не даст нам избавленья» убиралось последнее слово и получалось «Никто на даст нам!». Тут я уже вынужден просить прощения у дам. А ведь случался в этом фольклоре не только чеснок непристойности, но и совершенно недопустимый цинизм типа «Вьётся в тесной печурке Лазо». Впрочем, некоторые строчки из советских песен действительно напрашивались на пародию, а иногда их было достаточно просто процитировать. Например «Если кто-то кое-где у нас порой». Тут в самОм оригинале стремление авторов к перестраховке (дескать, криминал у нас-большая редкость) доходит до карикатуры. Но наряду с мини-пародийностью вроде «Вы служите, мы замуж пойдём» (вместо «мы вас подождём») случались и более пространные перевёртыши тоже разного художественного уровня. Их уже можно назвать песнями. И в этих случаях ориентиры у юмористов были разные. От безобидной переделки «Случайного вальса» —

Ночь так легка,
Спят облака,
Нужно выучить кипу конспектов,
А студенту так хочется спать. —

до гармониста, которого провожают не в институт, как в оригинале, а в Тель-Авив:

Хороводом ходят девушки вокруг:
Вышли вызов, вышли вызов, милый друг.

Процветали и пародии-стилизации. То есть предметом осмеяния в этом случае была не конкретная песня, а какой-то трафарет жанра. Например, лирический примитив a-la Russie:

Расцвела сирень в моём садочке,
Ты пришла в сиреневом платочке.
Ты пришла, и я пришёл.
И тебе,
И мене
Хо-ро-шо.
Салонный романс:
Где-то лаяли собаки
Сквозь темнеющую даль.
Я пришёл к тебе во фраке
Элегантный, как рояль.

Пролетарская агитка (её я помню совсем уж отрывочно):

Служил на заводе Серёга-пролетарий,
Он в доску был отчаянный марксист.

И где-то дальше:

У ей в помаде губки,
Коленки ниже юбки,
Плохой промежду ними был контакт.

Частушка:

С деревьев листья опадают — вниз на землю.
Пришла осенняя пора.
Ребят всех в армию забрали-хулиганов,
Настала очередь моя — ой, не хоцца!

Особой популярностью пользовались стилизации, певшиеся как бы от лица примитивного обывателя. В основном это была щедрая издёвка над плебейским представлением о возвышенном, например о великой трагедии Шекспира:

Отелло, дож венецианский
Чужой домишко посещал.
Шекспир подметил это дело
И водевильчик написал.
Девицу звали Дездемона
Лицом, что круглая луна.
На генеральские погоны
Эх. соблазнилася она…

Или о светоче русской литературы:

Великий россейский писатель
Граф Лев Николаич Толстой —
Не ел он ни рыбы, ни мяса,
Ходил по именью босой…

В середине 50-х годов в СССР состоялись гастроли Ива Монтана. Это был существенный шаг советского руководства в сторону отмены железного занавеса. Поэтому власть предержащие не боролись с общим угаром, близким к помешательству, по всей стране, с упоением распевавшей французские шансон из репертуара знаменитого гастролёра. Наоборот, эти песни были переведены на русский язык и изданы. Более того, остро чувствующий общественную потребность Марк Бернес инициирует создание песни о Монтане «Когда поёт далёкий друг», и эта песня часто звучит по радио и тоже становится весьма популярной (в последствии песня была переведена на французский язык и её записал сам Ив Монтан). Однако всё, что поддерживают советские СМИ, должно было в околостуденческой среде быть подвергнуто осмеянию или по крайней мере пародированию. Только к чему тут прицепиться? Ведь кто, как не элитарная молодёжь в первую голову восхищалась легендарным артистом? Но кто ищет, тот всегда найдёт. Нашлась-таки тема: дороговизна билетов на концерты Монтана. И зазвучала пародия (на мой взгляд, опять же довольно неумелая) на бернесовскую песню:

Когда дерёт далёкий друг
Такие цены, что мне плохо стало вдруг,
Предпочитаю я большие расстояния,
Не верю я, что он мне друг.

Вот ведь до чего доигрались: выходит, лучше бы Монтан и не приезжал….

Всё это кривлянье могло значительно калечить души молодых. Фиглярство становилось нашей сутью. Обратимся (уж извините моё пристрастие) к тому же Евтушенко. Вот как он описывает наши тогдашние настроения:

Двадцатый век нас часто одурачивал,
Нас, как налогом, ложью облагали.
Идеи с быстротою одуванчиков
От дуновенья ветра облетали.
И стала нам надёжной обороною,
Как едкая насмешливость – мальчишкам,
Не слишком затаённая ирония.
Но, впрочем, обнажённая не слишком.

А в кульминации:

Ирония, тебе мы душу прОдали,
Не получив за это Маргариты.

Вся эта часть фона нашей жизни стала сходить на нет с появлением безусловного короля бардовской песни— Булата Окуджавы. Он и его последователи восполняли то, чего не хватало советской подцензурной песне для того, чтобы выразить дух ломавшегося времени. Это были настоящие поэты, которые писали о нашей жизни во всех её проявлениях. Окуджава бы далёк от зубоскальства и диссидентства. Его песни подхватывались потому, что между ним и его стихами не было никакого внутреннего редактора. Окуджава и иже с ним не рассчитывали на СМИ, писали для себя и для друзей, иначе какой советский поэт осмелился бы, например, назвать Арбат своей религией? Эти песни были горячо восприняты всем население страны. В том числе и молодёжью. Появились песни для общего пения за столом, и потребность в сочинении собственных строчек угасала. Но вот известная бардовская песня «Я еду за туманом» зазвучала по советскому радио. Её герой — бескорыстный романтик-непоседа — идеально вписывался в тогдашнюю атмосферу передач радиостанции «Юность». И тут же появляется пародия на неё, такая жалкая по сравнению с оригиналом, что кажется агонией вымирающего псевдоаристократического молодёжного снобизма:

А я еду, а я еду за деньгами,
За туманом ездят только дураки!

Справедливости ради надо заметить, что пародия на песню о друге (если друг оказался вдруг…), также звучащую по радио по той же причине полного соответствия с комсомольской романтикой, была значительно добрее, интереснее и остроумнее, но, как назло, я помню только первые строчки из неё:

Если ты не тупой,
Так пой…

Да, я многого не помню, и, наверное, даже не знаю из нашей тогдашней самодеятельности и, как это понятно из написанного выше, не ностальгирую по ней. Но мы пели эти песни, они были популярны в молодёжной среде. А любая популярность — это социальное, знаковое явление. И эти знаки нашего ушедшего времени неплохо было бы сохранить ради расширения круга представлений о нашем непростом прошлом. Мне даже вдруг подумалось, что не случайно популярная в своё время телевизионная передача Ольги Молчановой, посвящённая именно народному творчеству называлась «Шире круг!». И я сделал шаг в этом направлении, несмотря на своё в общем негативное отношение к рассматриваемому виду народного творчества, и прошу моих сверстников дополнить меня – кто что вспомнит, и кто что думает по этому поводу. Наверное, найдутся знатоки, любители и даже фанаты жанра. Но пусть не пренебрегают моим призывом даже и те, кто, подобно мне, не жалует эту былую самодеятельность. Ведь недаром говорят: «Плохонькое, да своё»…