СЕМЬ ИСКУССТВ

Жизнь немецкого философа, воскресающая лишь в воспоминаниях персонажей и в цитатах из его книг, обозначена отдельными скупыми и очень точными штрихами. Но именно эта фигура позволила автору разархивировать известную мысль Марселя Пруста: «Реальность складывается в памяти».

Димитри Мониава [Дебют]

ПО НАПРАВЛЕНИЮ К «ОПОЗДАВШИМ»…  

Игорь Гельбах. Опоздавшие // Новый Журнал (Нью-Йорк). — №№ 299, 300, 301 — 2020.  

Игорь Гельбах. Опоздавшие, или Жизнь Рихарда Дубровского, С.-Петербург, Пальмира, 2024 (см. фрагмент романа в этом номере журнала)

Иногда заглавие раскрывается постепенно, словно бутон навстречу солнцу. «Опоздавшие»… Куда? Почему? В одной из лекций о Прусте Мераб Мамардашвили говорил: «ситуация, когда я пытаюсь себя осознать…, характеризуется следующим законом: всегда уже поздно. То есть в любой данный, произвольно взятый момент взгляда всегда уже случились, сцепились, закрутились и накрутились одна на другую столь многие вещи, что сейчас — уже поздно». Его притягивали опоздания, несовпадения, несостоявшиеся встречи в романах Пруста и Пастернака, имеющие столь же глубокий, а возможно больший экзистенциальный смысл, чем те эпизоды, когда герои узнавали друг друга и вступали в беседу. Обыгрывая это ощущение, он отмечал: «Идея достаточно большого времени, лежащая в основе этого (как будто бы время, мир стоит, а мы бросаем кости), всегда заменяет нам или позволяет нам избегать понимания, которое страшно, потому что страшна ведь не беда; мы от страха беды устраняемся тем, что беда — это случайность и кость в следующий раз выпадет или может выпасть иначе. А понять означало бы понять, что всегда уже поздно».

Изучая архитектонику романа, возможно, следует оттолкнуться от определения Шлегеля — «Сила воображения преодолевает границы, она включает в себя все временные ипостаси — прошлое, настоящее и будущее и объединяет в себе любые способы мышления. Это растворение, смешение всех возможностей разума, смешение и подвижное и активное — брожение». В этом, безусловно, есть что-то алхимическое — с одной стороны — точный рецепт и распорядок действий, но с другой — непредсказуемый по определению результат. И плавная последовательность в изложении событий внезапно приводит к серии сюжетных взрывов и при этом всегда кажется, что именно так и должно было быть.

Известно, что героями художественных произведений могут являться и призраки, и персонажи, ведущие призрачное существование на их страницах. Именно таким завораживающим статусом существования наделен один из персонажей романа Игоря Гельбаха «Опоздавшие», а именно рожденный в начале XX века в Риге немецкий философ Ханс-Аншель Вундерлих, чьему появлению обычно сопутствует несущаяся из прошлого лавина воспоминаний. Цикл работ уже упомянутого философа известен под общим названием «Страдания и время: Траектории сознания» (Leidenund Zeit: Bewusstseinsbahnen). Его имя, согласно повествователю, стало известным urbi et orbi благодаря курсу лекций «Человеческое время» (Menschliche Zeit)», прочитанному профессором в его франкфуртской alma mater в конце 60-х годов. Итоговая работа профессора «Память и ничто» (Gedächtnis und Nichts) и «его теория «обобщенного переживания времени» и трехмерная цветовая шкала для описания «траектории страданий» продолжают привлекать внимание ученых. Казалось бы, все это отсылает нас к той «солидарности воспоминания» Вальтера Беньямина, которая соединяет нынешнее поколение с предыдущими и тем самым позволяет ему, слишком слабому в своем одиночестве, восстановить справедливость. Но Вундерлих тут же противопоставляется покончившему с собой Беньямину, как философ хоть и не раз «подходивший к краю пропасти, но успешно избежавший падения» и в этот момент в нем будто бы начинают проступать черты Макса Хоркхаймера, настаивавшего на невозможности воссоздания уничтоженной реальности. Затронут в романе и вопрос об интересе Вундерлиха к театру, что позволяет философу озвучить свою, противоположную идеям и опыту Беньямина, кристальную в своей последовательности и ницшеанском бесстыдстве идею: «Люди, не умеющие или неспособные забывать, не обладают воображением, необходимым для того, чтобы познать смысл происходящего».

«Причудливый», «диковинный», «мудреный», «странный» и даже «фантастический»… у немецкого слова Wunderlich есть и другие варианты перевода — его смысл, как и ход мыслей нашего философа, постоянно ускользает, расплывается в тот самый момент, когда, казалось бы, должен быть настигнут и опознан. Главная, и на самом деле единственная, тема его книг связана с проблемами памяти. Остальные действующие лица романа совершают «человеческий, слишком человеческий» выбор и помещают изначальную точку отсчета памяти в глубинах личных воспоминаний.

Жизнь немецкого философа, воскресающая лишь в воспоминаниях персонажей и в цитатах из его книг, обозначена отдельными скупыми и очень точными штрихами. Но именно эта фигура позволила автору разархивировать известную мысль Марселя Пруста: «Реальность складывается в памяти».

Название же романа связано с фрагментом неоконченной оперы грузинского композитора Нико Сулханишвили, который занял одно из самых почетных мест в грузинском фольклоре и называется уже не «Ария пастуха», а попросту «Опоздали». Речь идет о юноше, который оплакивает свою судьбу, так как в отличие от сверстников опоздал на роковую для Грузии Крцанисскую битву с персами в 1795 г. Погрузившись в грузинскую полифонию в самом начале XX века, один из главных персонажей романа молодой адвокат Фридрих обнаруживает, что повторяющиеся созвучия и рулады объединяют звучащее изображение «скольжения проникающих из-за отрогов гор утренних лучей солнца с захватывающим дух звуковым описанием глубоких теней, горных провалов и беззаботно простирающихся под солнцем горных лугов…». А уже на склоне лет все тот же Фридрих вспоминает тот день большевистского вторжения в Грузию, когда «отдав швартовы, итальянское судно медленно двигалось в акватории батумского порта в сторону открытого моря, на палубах его присутствовало множество людей, навсегда покидавших свою родину. Голоса их звучали приглушенно, кое-откуда доносились сдерживаемые рыдания, и, глядя на все расширявшуюся полосу воды между теплоходом и густой зеленой линией гор, Фридрих внезапно услышал, или, быть может, это ему почудилось, знакомую мелодию «Опоздавшие» из неоконченной и, увы, утерянной оперы «Маленький кахетинец», всеми забытый автор которой умер в 1919 г. в возрасте сорока восьми лет. «О, Боже, мой путь запутан, — прошептал Фридрих. — но и не только путь, но и собственные мои следы… Кто я, и кто пастырь мой?» (это цитата из текста арии пастуха из оперы Сулханишили, а «Маленький кахетинец» прозвище царя Ираклия II)…«Нигде, — думал он с удивлением, — нигде не переживал я связь с событиями исторического прошлого так сильно, как в этой стране, и, возможно, я оттого и люблю ее, что она открыла во мне эту способность переживать и чувствовать».

Философия и история ушедшего XX века хранят свои ключи к истории Фридриха, однако тема одновременного путешествия вглубь незнакомой страны и собственной души, раскрылась в полной мере не только благодаря тому, что автор романа изучил историю немцев Грузии или добавил в палитру характерные для этой страны цвета, вкусы и запахи. Помимо всего остального он ощутил и фатальную зависимость культуры Грузии от утраченного. Волшебная призма эстетики превращает утраченное в несбывшееся, преломляя и смешивая времена так, что а системе координат Пруста страна давно и, возможно, окончательно повернулась «в сторону Германтов» и отталкивает от себя возможность любого другого выбора, точно так же как рассерженный ребенок отталкивает протянутое ему яблоко.

Проблема взаимопроникновения прошлого и настоящего обозначена на первых же страницах романа, задолго до того, как действие его переместилось в Грузию. Один из героев упоминает о парадоксальном и в то же время неизбежном термине Теодора Герцля Altneuland («старо-новая земля»), «в случае же частной биографии, — продолжает он, — такой, как моя собственная, возвращению всегда присущи кое-какие персональные особенности или стороны».

Но прошлое не просто предшествует настоящему, а является его условием и , быть может, именно по этой причине персонажи романа Игоря Гельбаха пытаются вырваться из ХХ века. Они вытягивают себя за волосы, хватаются за культуру, как за соломинку, чтобы цепкие шестеренки не утащили их в чрево истории, которая продолжит крутить гигантское колесо и будет возвращать их в одно и тоже неприветливое, проклятое место до тех пор, пока опыт происходящего не будет полностью извлечен и воспринят. Страх перед тем, что они замешкаются, не успеют этого сделать, окончательно станут «опоздавшими» постепенно проступает сквозь диалоги персонажей, словно иней на стенах тюремной камеры.

Жанр «Опоздавших» можно обозначить как «роман-вызов», не только потому, что в тексте его сокрыт интеллектуальный ребус, позволяющий находить все новые подтексты и скрытые метафоры и постепенно складывать из них мозаику. Проблема извлечения духовного опыта в этом романе уподобляется процессу извлечения запала из утопленной в мягкой, могильной земле прошлого не извлекаемой мины. Как, собственно, и писал профессор философии Вундерлих «непроясненные или неясные начертания ушедшего и наши попытки наделить его смыслом постепенно превращают прошлое в подобие пьесы с более или менее правдивыми ремарками и репликами действующих лиц, обреченных на призрачное существование». Герои старательно обходят эту не извлекаемую мину стороной, но «плутающий путь» снова возвращает их назад, к вязкой, пугающей мысли о том, что с ней все же придется что-то сделать.

Следует добавить, что в дополнение к уже сказанному роман Игоря Гельбаха «Опоздавшие» представляет собой еще и археологический атлас времени, утраченного в эпоху, когда новейшая история, подобно мутному потоку, сбивала героев с ног, волочила их, калеча по пути, а позже выбрасывала на незнакомый берег то в Израиле, то в Латвии, то в Грузии или где-то еще. Они медленно приходили в себя, осматривались и тщетно пытались увидеть в произошедшем смысл, а шум в висках будто нашептывал им — «уже поздно… всегда поздно». И, когда плавная последовательность событий внезапно приводит к серии сюжетных взрывов, кажется, что именно так и должно было быть.

У понятия «катарсис» примерно полторы тысячи толкований, унификация признана невозможной и это, должно быть, к лучшему. В случае с романом «Опоздавшие» оно лучше всего раскрывается через метафору Исхода — из тьмы пещеры Платона, из египетского рабства или тоталитарного ада. Это путь скорбный, постепенный, неизбежно неспешный, на котором идущие неизбежно запомнят каждый камень, каждую каплю пота, крови и дождя. Дар памяти божественен по своей природе — Создатель помнит все и всегда напоминает о забытом. Стиль «Опоздавших» напоминает своего рода грампластинку памяти — завораживающее кружение, еле слышный шорох иглы и безошибочное воспроизведение. Детализация может порой показаться избыточной, но лишь в том случае, когда ты не думаешь о том, что в конце Исхода каждая песчинка, за которую могла зацепиться память, будет иметь смысл, поскольку отображает, хранит в себе колебания испуганной, усталой и алчущей спасения души.

Примечание

Cокращенная версия этой рецензии опубликована в журнале «Знамя». № 2, 2021