Европейцы быстро продвигались к слабо защищённому Севастополю и утром 9 (21) сентября Корнилов собрал на совет флагманов и капитанов, чтобы решить, как в такой ситуации быть флоту. Адмирал рвался в бой, несмотря на приказ Меншикова затопить старые корабли на входе в бухту, а их команды употребить для усиления сухопутной обороны.
СИНОП — ПИРРОВА ПОБЕДА
(продолжение. Начало в № 11/2023 и сл.)
Разгром под Альмой
Наступил момент расплаты. 1 (13) сентября Меншиков доносил Николаю I, что у мыса Лукулл сосредоточилось 106 кораблей и судов неприятеля и «нет сомнения, что везется на них десантная экспедиция, но место высадки положительно еще не обозначено. Войска наши между тем сосредоточиваются на пространстве от Качи к Альме».
Вечером того же дня телеграф с мыса Лукулл сообщил, что колоссальный вражеский флот (около сотни военных судов и триста транспортных с десантом) становится на якорь у Евпатории. В Севастополе со страхом наблюдали чёрную тучу пароходного дыма на горизонте, но безветрие не позволяло предпринять решительных действий. Однако последующие события показали, что дело не только в ветре. Среди зрителей находился и Нахимов…
Меншиков оставил в городе мало войск, и уже на следующий день решили сформировать из экипажей кораблей четыре батальона для действий на суше и снять с судов 30 орудий для усиления сухопутных батарей. Генерал Тотлебен начал спешно укреплять как Северную, так и Южную стороны Севастополя.
Европейцы беспрепятственно, задерживаемые лишь непогодой, высадили 28 тыс. французских войск при 68 полевых орудиях, 26,4 тыс. английских при 60 орудиях и 7 тыс. турецких при 12 орудиях. К 8 (20) сентября Меншиков собрал на Альме всё, что мог: 42,5 батальона, 16 эскадронов, 11 сотен казаков – всего около 35 тыс. чел. при 84 орудиях. Таким образом, Россия смогла сосредоточить на своей территории вдвое меньше сил, чем высадили главные противники в тысячах миль от метрополий. Однако Меншиков держался бодро и весело, в победе не сомневался и даже сумел заразить оптимизмом приехавшего к нему Корнилова. Тем не менее 7 (19) сентября, за день до сражения, Корнилов написал завещание…
Огнём корабельной артиллерии союзники отбросили войска князя от берега и под его прикрытием французы ударили им во фланг. Меткий огонь нарезных винтовок быстро вывел из строя офицеров, сидевших верхом на лошадях, и расстроенный левый фланг русских вынужден был отступить. Под губительным огнём англичан залёг и центр, стоявший в плотном строю. Поднять солдат Казанского и Углицкого полков и построить их в колонны не удалось. На правом фланге атаку англичан отбили картечью и контратакой, но вражеские стрелки и здесь вскоре выбили русских артиллеристов. Пришлось отступать, многочисленных раненых бросили на поле боя.
Докладывая Николаю I об итогах сражения, Меншиков писал, что «причиною оставления позиции была недостаточная стойкость войск». Понятное дело. Сражения всегда выигрывают генералы, а проигрывают войска. О неготовности армии, о явном превосходстве противника не только в численности, о своём бездарном руководстве он умолчал. Но вот каким бой увидели участники и какую оценку они дали флоту.
Севастополь, 1 октября 1854 г. Письмо прошло военную цензуру.
«С наступлением ночи наша армия представляла страшный хаос: никто не знает дорог, войска, пришедшие из России без проводников, столпились на Каче и не знали, куда двигаться… раненые брошены на поле. <…> два дня до города без воды и хлеба, у кого рука висит на коже, а у кого уже черви в язвах. В госпиталях – ни корпии, ни бинтов, ни пищи. Ужасно, ужасно! Ты знаешь адъютантов князя, могут ли они распоряжаться в таком сражении?
Бородинский полк три часа лежал под перекрёстным огнем, Московский и Владимирский, никем не подкрепляемые, бросились в штыки. Артиллерия же наша, в свою очередь, – без покрытия, в то время как у неприятеля каждый отряд подкреплён ею и кавалерией… Место нашей безрассудной гордости заступил всеобщий упадок духа, на всех лицах – стыд, унижение… Но здесь Корнилов и Нахимов показали себя людьми: с их стороны привезено до 150 орудий. Каждый из нас готов умереть с пользой для России, но умереть бесславно, мучаясь, видя, что ничего не приготовлено для защиты, – это невыносимо. Нас справедливо наказывают за беспечность и самонадеянность. Нет, мой друг, что ни говори, – наш Черноморский флот был игрушкой, годной только для царского смотра!»
Подпись неразборчива.
Что делать?!
Европейцы быстро продвигались к слабо защищённому Севастополю и утром 9 (21) сентября Корнилов собрал на совет флагманов и капитанов, чтобы решить, как в такой ситуации быть флоту. Адмирал рвался в бой, несмотря на приказ Меншикова затопить старые корабли на входе в бухту, а их команды употребить для усиления сухопутной обороны.
Ввиду отступления армии, что могло привести к захвату неприятелем командных высот над городом и действию с них по русским кораблям, что в свою очередь могло облегчить прорыв на рейд вражеского флота с последующей гибелью ЧФ, он предложил выйти в море и самим атаковать неприятеля. При удаче этого нападения армия вторжения лишалась подвоза продовольствия и подкреплений, что решало практически всё. В случае же неудачи Корнилов рассчитывал ценой геройской гибели своих кораблей спасти хотя бы честь флага, а также настолько ослабить вражеский флот, что тот уже не смог бы думать об атаке мощных батарей Севастополя. Ну а без его поддержки сорвались бы и действия сухопутной армии.
В сущности – злая ирония судьбы – зеркально повторилась трагедия Синопа. Но теперь пришло время задуматься русским командирам. Идти на крайне рискованную битву в море, почти на верную гибель – или укрыться за береговыми укреплениями? «Безмолвно приняли флагмана и капитаны предложение адмирала, — пишет Жандр. — Только некоторые, отдельные голоса выразили свое согласие, а большинство обдумывали другой проект – затопление входа на рейд – о котором многие поговаривали в то время в Севастополе».
Ирония заключалась и в том, что, в отличие от необученных экипажей Османа-паши, черноморцы считали себя высокими профессионалами, они легко подмечали недостатки постановки рангоута на британских кораблях, коловшие их опытный морской глаз, и посмеивались над отсутствием лихости в работе с парусами. Они, вслед за Нахимовым после Синопа, сожалели, что вместо турок им не попался под горячую руку «кое-кто иной». И вот этот «кое-кто» пришёл и встал у ворот их крепости, базы их флота, вот им представился случай помериться с ним силами и если уж помереть, то в море, с орудийной музыкой, не уронив чести флага. Трудный выбор? Не легче, чем у турок в Синопе.
В конечном счете, капитаны и адмиралы, включая Нахимова, подняли шум и, как и турецкие капитаны в Синопе, решили отсидеться в бухте. «Когда я вошёл, — вспоминал впоследствии Бутаков, — Корнилов стоял в глубине комнаты на каком-то возвышении, и Вукотич только что говорил, что лучше выйти в море и сразиться. Тотчас за этим последовало заявление капитана 1-го ранга Зарина, что выгоднее затопить вход старыми кораблями и командами подкрепить гарнизон… Споры кончились словами Истомина к Корнилову: «Что вы прикажете, то мы и будем делать». (Лурье А., Маринин А. Адмирал Г.И. Бутаков. М. Воениздат, 1954).
В итоге Корнилов, не сумевший добиться вывода флота в море на решительное сражение (Меншиков пригрозил выслать его самого в Николаев), принял энергичные меры по организации обороны Севастополя. Инженер Тотлебен всего за 10 дней, считая от времени высадки врага, создал на Северной стороне укреплённую позицию длиной почти в 2 км, с 29 орудиями крупного калибра. Её заняли 11350 человек из гарнизона города и моряков. И все-таки Тотлебен не сомневался, о чем и говорил впоследствии Канроберу, командующему французской армией под Севастополем: если бы союзники сразу после Альмы двинулись на город, он оказался бы в их руках в тот же день!
Итак, Меншиков очень быстро бежал из-под Альмы, полагаю, в чрезвычайном раздражении после поражения. А тут Корнилов с вопросами: что делать флоту, что делать с флотом? И Александр Сергеевич не сдержался – см. эпиграф к главе. Да, реплика светлейшего звучит грубо. Боюсь, на самом деле она звучала еще грубее, истинно по-флотски… Но Евгений Викторович Тарле, будучи академиком и рафинированным интеллигентом, словесных фиоритур в боцманском стиле избегал и посему не мог воспроизвести речь князя в полном блеске. Хотя смысл передал верно.
Затопление кораблей
Флот всё же пригодился, причем прямо-таки в смысле Мэхена: fleet in being. Чтобы не допустить атаки с моря (вполне реальной, европейцы о ней подумывали), Меншиков велел затопить несколько кораблей, дабы преградить вход в бухту дерзкому неприятелю. Тогда-то и состоялся приведённый в эпиграфе диалог князя и адмирала. 9 (21) сентября Корнилов отдал соответствующий приказ, и в ночь на 11 сентября 1854 года затопили 5 кораблей и 2 фрегата. В их числе оказались и герой боя с турецкими пароходами фрегат «Флора», и герой Синопа корабль «Три святителя». Этот гигант не хотел идти на дно, и пришлось пароходу «Громоносец» орудийным огнём ниже ватерлинии потопить ветерана.
Корабли ушли на дно со всеми пушками. Вот выписки из вахтенного журнала ЛК «Три святителя» за 9 сентября: «В 2 часа сигналом требовали писарей, коим сообщен приказ начальника штаба Черноморского флота г-на вице-адмирала Корнилова следующего содержания: «По случаю ожидания сюда неприятеля, который пользуясь своим численным превосходством, оттеснил наши войска и грозит атакой северному берегу Севастопольской бухты, следствием которой невозможно флоту держаться на позиции, ныне занимаемой. Выход же в море для сражения с двойным числом неприятельских кораблей, не обещая успеха, лишит только бесполезно город главных своих защитников; я (т. е. начальник штаба) с дозволения его светлости объявляю следующее распоряжение, которое прошу привести в исполнение:
Корабли расстановить по назначенной в плане диспозиции: из них старые корабли «Три святителя», «Уриил», «Селафаил», «Варна», «Силистрия», фрегаты «Флора» и «Сизополь» затопить на фарватере».
10 сентября.
«К 6 часам свезли с корабля на берег имущество гг. офицеров, багаж нижних чинов, амуницию, ружья, принадлежности к орудиям, холодное оружие, комплект новых парусов, канцелярию, денежную сумму, экипажное знамя и, по возможности, разные мелочи.
В 7 часов по приказанию контр-адмирала Вукотича затопить корабли, приступлено к исполнению, открыли краны. На кубрике карронадным выстрелом пробита подводная дыра. Маловетрие, малооблачно. В 9 часов нижних чинов свезли с корабля на берег».
11 сентября.
«К 6 часам корабли «Силистрия», «Варна», «Уриил», «Селафаил», фрегаты «Флора» и «Сизополь» были затоплены.
Ветр тихий, ясно. В начале часа по приказанию контр-адмирала Вукотича пароход «Громоносец» сделал по кораблю 27 выстрелов.
Ветр тихий, ясно. В 1 час корабль «Три святителя» пошел ко дну с орудиями, рангоутом, порохом и морскою провизиею. Тем прекратилось существование корабля и окончилась кампания. По затоплении корабля на фарватере Севастопольского входа гг. штаб- и обер-офицеры, а также и нижние чины вступили в баталионы [и] команды, составленные для защиты города». (Нахимов. Материалы. 2003, Т. II, С. 61-62).
Русское командование, совсем недавно планировавшее десант на Босфор, теперь опасалось прорыва в базу своего флота и держало намеченные к затоплению корабли в боевой готовности до последней минуты. К тому же вес орудий и ядер не давал утопленникам биться о дно при шторме. Списанную, разоружённую и потому лёгкую «Силистрию», к примеру, знаменитая ноябрьская буря разметала в щепки, и уже 5 (17) ноября на её месте пришлось срочно топить корабль «Гавриил».
Да, с оставшихся кораблей понемногу снимали пушки для укрепления бастионов, но в итоге на «Париже» сохранилось 82 орудия из 124, на «Вел. Кн. Константине» 90, и даже ЛК «Двенадцать апостолов», ставший госпитальным кораблем, унёс с собой 60 пушек на дно. Орудия снимали и с фрегатов, но также немного, этого добра хватало. А вот ядер, иных снарядов и особенно пороха действительно жаль. Их дефицит скоро стал большой проблемой. И огорчительно, что к усугублению этого дефицита приложил руку сам Нахимов, о чём мы расскажем далее.
Надо сказать, что затопление кораблей на входе в Севастопольскую бухту крайне расстроило европейцев. Французский адмирал Гамелен доносил в Париж: «Если бы русские не заградили входа в Севастопольскую гавань, затопив пять своих кораблей и два фрегата, я не сомневаюсь, что союзный флот после первого выдержанного огня проник бы туда с успехом и вступил бы из глубины бухты в сообщение со своими армиями». Однако есть сведения и об иных настроениях и о планах союзников самим заблокировать ЧФ, затопив на входе в его базу 50 транспортов, груженных камнем…
Из экипажей затопленных и стоящих на рейде кораблей сформировали 12 батальонов и отправили на Северную сторону. Но и далее они пустели с каждым месяцем, война быстро пожирала людей. А самими кораблями занялось море, осенние и зимние шторма продолжали крушить затопленные суда, и довольно скоро встал вопрос о создании новой линии заграждений. Нахимов бдительно следил за их состоянием и подписывал соответствующие приказы, так что 13 (25) февраля 1855 года, образовав вторую линию между Николаевской и Михайловской батареями, легли на дно «Ростислав», артиллерийский рекордсмен Синопа, «Святослав» и знаменитый ЛК «Двенадцать апостолов». Плюс фрегаты «Месемврия» и «Кагул», а 16 (28) февраля ещё и «Мидия». Все они, кроме «Ростислава», с декабря использовались в качестве временных госпиталей.
Так умирал черноморский флот. Фрегат «Коварна» сгорел во время последней бомбардировки 26 августа (7 сентября) 1855 года. Остальные корабли и парусные суда утоплены своими командами 28 августа (9 сентября), в день оставления Севастополя русскими войсками. Спустя сутки настал черёд пароходов и пароходофрегатов. И в этой связи пора уже нам присмотреться к роли адмирала Нахимова не только как синопского триумфатора, но и в деле утопления флота.
Глава 11. Последний год адмирала Нахимова
Вот и отгремели пушки Синопа, мы приближаемся к финалу, но, учитывая роль личности в истории, просто обязаны обстоятельнее разобраться в действиях синопского победителя и его роли в судьбе флота и Севастополя. В советских школьных сочинениях у каждого героя и даже антигероя требовалось найти как положительные, так и отрицательные черты, это считалось диалектическим подходом. Но историю героев Крымской войны и при царе, и при Советской власти писали лишь сияющими красками, без теней и полутонов. Что ж, слава героям! Однако в истории не должно быть запретных для критики тем.
Итак, Нахимов. Был он безоговорочно лучшим адмиралом русского флота того времени, примером высокого морского профессионализма, человеком долга и чести. Чего не скажешь об историках флота. Если sine ira et studio сопоставить труды российских историков и писателей, посвящённые Крымской войне и Нахимову, с фактами, кои изложены в документах, то создаётся впечатление, что история не наука, но искусство трактовки. Поэтому постараемся восстановить её по первоисточникам.
Как известно каждому, кто любит флот и море, уже пятнадцати лет от роду Нахимов ступил на палубу и затем всю жизнь провёл на ней, дослужившись до вице-адмирала. Менее известно, что полным адмиралом он стал на суше, утопив больше своих, чем вражеских кораблей. Умер от вражеской пули, как и Нельсон, но тот погиб в море, выиграв множество сражений, а на адмиральском счету Нахимова один только Синоп, победа громкая, но ставшая причиной проигранной войны и гибели родного флота. Так что палубы для смерти не нашлось, смерть пришлось искать на бастионах.
Начнём с 8 (20) сентября 1854 года, когда Меншиков проиграл Альминское сражение. Он бежал, бросив раненых и Севастополь на произвол судьбы, а уже на следующее утро, как мы знаем, состоялось совещание, на котором капитаны и адмиралы во главе с Нахимовым решили утопить свои корабли на входе в бухту.
Корнилов возражал, но Меншиков пригрозил выслать его из Севастополя и 14 (26) сентября адмирал пишет в своём журнале-дневнике: «Слава будет, если устоим, если же нет, то князя Меншикова можно назвать изменником и подлецом… Если бы я знал, что он способен на такой изменнический поступок, то, конечно, никогда бы не согласился затопить корабли, а лучше вышел дать сражение двойному числом врагу».
Ситуация сложилась критическая. Враг в больших силах подходил к городу, в котором почти не имелось армейских частей. Единственная надежда оставалась на флот, и 11 (23) сентября пришел с «бивуака под Севастополем» приказ Меншикова № 40, которым князь поручил оборону северной части города Корнилову, а южной Нахимову. Возражения последнего, что он не может быть хорошим сухопутным генералом, князь отклонил, адмирал приказ выполнил – и поневоле стал душой обороны. Так утверждают все историки и биографы Нахимова.
Нахимов остается не у дел
Но так ли это? Самый известный из них, академик Тарле пишет, что адмирал вынужден был повиноваться, но академик либо лукавил, либо не знал военных порядков. Нахимов, в отличие от него, службу знал и уже на следующий день обратился к вице-адмиралу Станюковичу, командиру порта и военному губернатору в Севастополе, с рапортом:
«Будучи назначен по распоряжению е. с-ти кн. Меншикова заведывать морскими командами, отделёнными для защиты южной части Севастополя, я не могу в то же время командовать судами, стоящими в настоящее время на рейде. О чем имею честь донести в. пр-ву и покорнейше прошу разрешить мне спустить флаг и поручить [эскадру] младшему по мне флагману».
Он просит оформить свой уход с поста флагмана эскадры в соответствии с требованиями устава. Действительно, для «заведывания» на суше он обязан был передать командование эскадрой, что и подтверждается более поздним его рапортом Главнокомандующему Южной армией и морскими и сухопутными силами в Крыму генерал-адъютанту М.Д. Горчакову:
№ 19 12 марта 1855 г.
В Севастополе.
Эскадра судов Черноморского флота, расположенная в Севастополе, состоит по сие время под моею командою. Вновь возложенные на меня обязанности командира порта и временного военного губернатора, требуя моего присутствия на берегу, отымают у меня возможность выполнять первую согласно Морского устава, поставляющего непременным правилом безотлучное пребывание адмирала на вверенной ему эскадре, а потому, докладывая об этом вашему сиятельству, я имею честь покорнейше просить разрешения спустить свой флаг, поручив начальство над эскадрою г-ну контр-адмиралу Юхарину…
Вице-адмирал Нахимов.
На рапорт тут же наложена резолюция Горчакова: «Главному штабу. Разрешить. 13 марта».
Итак, «Морской устав поставляет непременным правилом безотлучное пребывание адмирала на вверенной ему эскадре» и формально в сентябре Нахимов был прав. Меншикову следовало чётче формулировать свои приказы. Неформально же Нахимов к моменту написания второго рапорта в марте дневал и ночевал на берегу, нарушая устав, и если думал о своих кораблях, то лишь с одной целью. С какой? Об этом и повествует данная глава.
Итак, что же ответил на сентябрьский рапорт Нахимова Станюкович? Его резолюцию русские историки в своих трудах дружно опускают. Почему? Да потому что она камня на камне не оставляет от нарисованной ими эпической картины! Станюкович пишет:
«Е. с-ть кн. Меншиков приказал мне не приводить в исполнение приказа, которым в. пр-во назначены заведывать морскими командами на берегу, а потому и прошу оставаться на рейде с флагом». РГАВМФ.— Ф. 920.— Оп. 11.— Д. 32.— Л. 18.
Неожиданно, не так ли? Нахимова, самого авторитетного черноморского адмирала, героя, Синопского победителя, не допустили к руководству сухопутной обороной Севастополя! Его оставили на быстро терявшей боевое значение эскадре. Так что напрасно современники сетовали, что в начале осады его оттёрли от дел обороны. Он действительно оказался на вторых ролях, но по своей вине, теряя время на формальности в момент, когда всё висело на волоске. Тогда как Корнилова формальности не смущали, он смело брал ответственность на себя, во всё вникал, за всё хватался, оттого и стал душой обороны.
А далее произошло ещё одно событие, описывая которое, русские историки снова замалчивают факты. Они, впрочем, ясно изложены Жандром, и говорят вот о чём. Подойдя к городу, неприятельская армия не решилась на штурм и 13 (25) сентября двинулась с Бельбекских позиций на восток. Движение заметили с башни на крыше морской библиотеки, самого высокого места города: поток красных английских мундиров тянулся на Мекензиеву гору и спускался оттуда в долину Чёрной речки. За ними шагали французы, и тысячи штыков сверкали под солнцем.
Так европейцы совершили большую ошибку. Вместо немедленного штурма, гарантировавшего быстрый успех, они, обладая подавляющим превосходством в силах, двинулись в обход. Но и в этой ситуации защитникам Севастополя легче не стало и они с тревогой ожидали дальнейших действий врага. Ведь все силы бросили на усиление Северной стороны, на Южную их просто не хватало. Мало того, она практически не имела укреплений. И почему-то особенно опасался Нахимов. Он решил, что Ганнибал уже ломит ворота и даже будучи отстранён от командования на суше, ещё до появления врага на горизонте, отдал приказ, который академик Тарле назвал знаменитым. Кажется, напрасно. Не думаю, что сарказм входил в его планы…
Знаменитый приказ Нахимова
Тарле сетует, мол, Нахимов считал невозможным с ничтожными силами удержать слабо укреплённую линию обороны, и восхищается: адмирал решил пасть в бою. Помня же медленность затопления линейного корабля «Три святителя» на входе в гавань, Нахимов приказал привязать к бортам кораблей смоляные кранцы, чтобы сжечь флот в случае захвата города. Он имел под рукой всего пять с половиной резервных батальонов, с которыми нечего было и думать об успехе обороны. И, как пишет Жандр, был уверен, что Корнилов не даст ему собранных на Северной стороне морских батальонов.
Но почему? Неужели они не делали общее дело? И что толку в удержании Северной стороны после сдачи Южной, а тем самым и гибели флота? Странно как-то всё это выглядит на фоне дружбы и взаимоподдержки двух адмиралов, которая декларируется в российской историографии и действительно наблюдалась до рокового дня 8 (20) сентября, до затопления первых кораблей…
Жандр сообщает: «В этой тяжкой крайности он видел один честный исход – смерть с оружием в руках на батареях Севастополя, и отдал в 7 часов утра 14 сентября такой приказ:
«Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизону; я в необходимости нахожусь затопить суда вверенной мне эскадры, и оставшиеся на них команды, с абордажным оружием, присоединить к гарнизону. Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый из них будет драться как герой; нас соберётся до трех тысяч; сборный пункт на Театральной площади. О чем по эскадре объявляю».
Приказ, конечно, героический, спору нет, но вызывает много вопросов. Во-первых, Нахимов поспешил с ним. В тот день неприятель встал поздно после тяжёлого ночного марша, а затем повторил ту же ошибку, что и на севере: вместо того, чтобы с распущенными знаменами и под барабанный бой сразу взять город, англичане двинулись к Балаклаве, а французы стали лагерем на Федюхиных высотах.
И если Тарле назвал приказ знаменитым, то отчасти прав. Приказ знаменует если не панику, то растерянность, охватившую адмирала. И свидетельствует о том, что описание обороны Севастополя у Тарле уступает его блестящему анализу дипломатической переписки и разбору международной политики. Академик чрезмерно гибко трактует факты, опуская некоторые, и тем самым оказывает плохую услугу Нахимову. Адмирал был живым и сильным человеком, и если порой срывался и делал ошибки, как и все мы, то этим и интересен. Поэтому читать безудержные славословия Тарле и прочих одописцев грустно и неловко.
Грустно, потому что жаль Нахимова. Неловко, потому что он не имел права отдавать такие приказы в обход вышестоящих начальников, того же Корнилова, Моллера, назначенного Меншиковым командующим гарнизоном, и Станюковича. Он не имел права единолично решать судьбу флота! В-третьих, сидя на флагманском корабле, никакими батальонами на суше он не «заведывал», как мы выяснили, и права собирать их где бы то ни было не имел. Даже с абордажным оружием.
В-четвёртых, источники прямо утверждают, что Корнилов этот приказ не только не оценил, но страшно разгневался и едва не заковал старого товарища в кандалы, обещая отправить в таком виде государю! С полным, надо сказать, основанием. Это мы покажем далее, а пока констатируем: похоже, что в тот день Нахимов впал в отчаяние и гибель в бою полагал единственным выходом. Но не только для себя. Он полагал, что погибнуть должны все. Так он говорил, так впоследствии оно и случилось: из 11000 человек личного состава ЧФ в живых к окончанию войны осталось менее тысячи. Ну а затопление судов стало его идефикс. Похоже, устроив одну гекатомбу в Синопе, он хотел повторить её в Севастополе. Заметно однако, что декларируемая адмиралом уверенность в своих командирах и командах выдаёт как раз сомнение, последуют ли они за ним.
События тем утром развивались стремительно. Корнилов, о котором Нахимов был почему-то дурного мнения, степень опасности оценил сразу и тотчас перевёз на Южную сторону 11 флотских батальонов и подвижные батареи. Затем добавил ещё два батальона. Мало того, он оставил Северную сторону, со штабом перебрался на Южную и сразу отправился на флагманский корабль Нахимова «Двенадцать апостолов». Там писаря со всех кораблей как раз выписывали «знаменитый» приказ.
Корнилов заперся с Нахимовым, имея с ним серьёзный разговор, после чего тот пришёл в себя и приказал свезти на берег не три, а полторы тысячи матросов (по 300 человек с трёх трёхдечных и по 100 с шести двухдечных кораблей), сформировав из них два сводных батальона. Но от идеи уничтожить эскадру всё-таки не отказался и учредил два особых сигнала, по первому из которых корабли полагалось утопить, а по второму сжечь…
В отличие от растерявшегося Нахимова энергичный Корнилов в эти первые и самые опасные дни развил бурную деятельность по организации обороны города, брался за множество дел и успевал повсюду. Немудрено, что в тот же день 14 (26) сентября приглашённые и ободрённые им Тотлебен, Нахимов и Моллер убедили его принять на себя обязанности начальника штаба Севастопольского гарнизона, а фактически стать командующим.
Кстати, о генерал-лейтенанте Ф.Ф. Моллере. Российские историки рисуют его немощным, глуховатым старичком, которого бравые адмиралы тут же оттёрли в сторону, чему он даже обрадовался. Хотя его возраст (58 лет) лишь в XIX веке считался старческим, если считался. Был Фёдор Федорович всего лишь семью годами старше Нахимова, а прожил ещё двадцать два года.
Но не он и не Нахимов с Тотлебеном, а именно Корнилов вдохновил и повёл за собой людей и не будь его, долго длилась бы оборона Севастополя, стала бы она героической? Боюсь, что нет. Вечером того трудного дня Владимир Алексеевич записал в своём дневнике: «Положили стоять!»
Однако и механизм, запущенный Нахимовым, пришёл в действие. На корабли поступили как его приказ о затоплении, так и распоряжение о сигналах, по которым оно должно произойти. На «Ростиславе» его получили в 8 утра, произошла накладка и уже через полчаса, толком не разобравшись, на корабле открыли отверстия, заранее прорубленные в подводной части, и стали свозить вещи и провизию на берег. 14 сентября в вахтенном журнале корабля появилась запись:
«…В начале 9-го часа привезено приказание с флагманского корабля «Двенадцать апостолов», что если подымут на этом корабле на грот-стеньге второй заменительный флаг, то все потопить корабли, а когда четвёртый знак – то сжечь, затопить прежде порох. В ½ 9-го часа открыли дыры, прорубленные в корабле по приказу с флагмана, и начали свозить багаж и провизию на берег, потом, по приказанию от вице-адмирала Корнилова дыры опять закрыты…»
Неизвестно, поднимался ли на флагманском корабле этот флаг или нет, но контр-адмирал Вукотич 1-й явился на квартиру к Корнилову с ошеломляющим донесением, что «Ростислав» затоплен, – в то самое время, когда указанный выше совет завершал работу над диспозицией войск. Поражённый Корнилов узнал, что сделано это по приказу Нахимова. Боюсь, вид его был страшен! Нахимов вскричал, что это недоразумение и что сейчас он всё уладит, но, кажется, именно тогда их отношения разладились и перестали быть вполне дружескими.
Историки сей эпизод дружно замалчивают, а напрасно. Героизма у предков от этого не убудет, зато потомки получат наглядный пример того, к чему приводит паника. Но и это не всё! На счету Нахимова, оказывается, это был не первый подобный приказ, он к тому времени уже успел утопить суда с ценным военным имуществом, в том числе со снарядами и трубками, нехватка которых аукнется в самые ближайшие дни. Жандр сообщает:
«Вспомнив, что транспорт Кубань, наполненный скорострельными трубками и разными артиллерийскими снарядами, и брандеры Кинбурн и Ингул, столь драгоценные для города в осадное время, только что затоплены именем Нахимова потому, что стоя в Килен-бухте, внизу 1-го и 2-го бастионов, они могли взрывом своим нанести вред прислуге орудий наших батарей, – как будто не было возможности отбуксировать эти суда из Килен-бухты – Корнилов подозвал меня и сказал: «Поезжайте ко всем командирам кораблей и скажите им, что если хоть одна подводная пробка будет открыта без моего приказания, то я признаю командира того корабля за Государственного преступника и в кандалах отправлю к Государю!»
Исполняя приказание, я тотчас поехал на Ростислав, и затем на другие корабли, кроме Двенадцати Апостолов, на котором был Павел Степанович, и передав слова Владимира Алексеевича, присовокупил, что во избежание недоразумений приказание о затоплении кораблей будет передано сигналом корабля Великий Князь Константин».
Нетрудно понять, что угроза Корнилова заковать в кандалы любого, кто осмелится без приказа топить корабли, относилась не столько к командирам кораблей, сколько к инициатору всего дела, к Нахимову. Однако искусный Тарле опускает детали, портящие героическую картину. Он глухо сообщает, что как только опасность миновала, приказ о затоплении отменили.
Где же Нахимов?
Но опасность не миновала. Несмотря на фортификационные усилия Тотлебена, моряков и горожан, а на строительстве укреплений работали все, даже заключённые городской тюрьмы и девицы лёгкого поведения, Севастополь в случае прямой атаки неприятеля был обречён. Об этом говорит и приведённая выше запись из дневника Корнилова, сделанная им вечером того долгого дня. Продолжим её: «14 сентября. … По укреплениям работа кипит, даже арестанты усердствуют. Войско кипит отвагой, – но все это может только увеличить резню, но не воспрепятствовать входу неприятеля».
Как видим, Корнилов не надеялся имеющимся силами (11000 моряков и 5000 солдат резервных батальонов) удержать Южную сторону. Но ни сдаваться, ни отступать он не собирался и, объезжая войска, требовал стоять насмерть.
18 (30) сентября он пишет: «Князь очень жалуется на слабость войск своих и считает неприятеля очень сильным; собирается опять сделать движение; предоставляет Севастополь своим средствам. Если это будет – то прощай Севастополь: если только союзники решатся на что-нибудь смелое, то нас задавят. … Держаться с войсками в Севастополе весьма можно, и держаться долго; но без войск – дело другое».
Это был критический момент обороны. К счастью, на следующий день подошли Московский, Тарутинский и Бородинский полки, а также шестые резервные батальоны Волынского и Минского пехотных полков плюс две лёгкие артиллерийские батареи. Позже подошли также 2-й и 8-й пешие Черноморские батальоны.
Тут следует язвительно заметить в адрес Тарле, что помимо манипуляций фактами он продемонстрировал ещё и поразительное для такого эрудита незнание: «…прибыли еще два батальона черноморцев, на которые оба адмирала больше всего полагались». Академик, по-видимому, полагал, что раз черноморцы, то моряки, каковым адмиралы отдавали предпочтение. Но в данном случае черноморцы — это кубанские казаки, Черноморское казачье войско. Не знать этого непростительно. В Севастополь, между прочим, благодаря николаевскому «порядку», обернувшемуся в итоге тотальным бардаком и повальной коррупцией, казаки пришли голые, босые и без копейки денег жалования, так что Корнилову пришлось «выбивать» для них на складах флота сапоги и сукно для мундиров. Затраты Меншиков затем милостиво «простил» черноморцам…
23 сентября (5 октября) для усиления обороны Малахова кургана подошёл также Бутырский пехотный полк, прибыли ещё части, в итоге силы гарнизона удвоились, а настроение Корнилова улучшилось. Он уже не сомневался, что отстоит Севастополь. Описывая поистине кипучую его деятельность все эти дни, Жандр ссылается также на Меншикова и Моллера, Истомина и Тотлебена, на многих других, но… не упоминает Нахимова!
После нелепой истории с кораблями тот исчезает из поля зрения. Вы скажете, что Жандр был флаг-офицером Корнилова, что он пишет книгу о своём командире и поэтому не ссылается на документы о деятельности Нахимова в это время? Но их нет и в двухтомном сборнике «П.С. Нахимов. Документы и материалы» издания 2003 года, который посвящён именно адмиралу и в коем должны были быть собраны все факты, свидетельствующие в его пользу. Увы, их немного и сие блистательное отсутствие удивляет на фоне избытка документов, связанных с деятельностью Корнилова.
Весь город, включая женщин и детей, лихорадочно строит укрепления, даже заключённых и проституток подключили к делу, а Нахимов сидит на флагманском корабле. Между тем уже утром 15 (27) сентября на эскадре оставалось всего 3000 человек, то есть около четверти личного состава. И лишь 21 сентября (3 октября) отмечена его активность: в ответ на предписание Корнилова о формировании новых морских батальонов он шлёт соответствующий рапорт. Тарле пишет, что адмирал был чрезвычайно занят отправкой людей, а также отгрузкой пушек и снарядов на берег, но в документах сия занятость отражена слабо. Лишь по скупым упоминаниям Жандра и Рейнеке можно заключить, что иногда по вечерам он съезжал на берег и бывал у Корнилова.
Так прошло десять дней и 24 сентября (6 октября) Нахимов снова проявляет себя и снова в связи с утоплением кораблей. В предвидении возможной грядущей бомбардировки он отдаёт приказание по эскадре, пятый пункт которого предусматривает затопление при невозможности потушить на судах пожар. «Заметив также, — пишет Жандр, — что корабли, облегчаясь от орудий, отсылаемых в большом количестве на бастионы, приподнимаются, Павел Степанович приказал догружать их водою, так, чтобы пробки отверстий, прорубленных в подводной части судов, были постоянно под водою». Впрочем, в тот же день он проявляет заботу о личном составе и беспокоит Корнилова рапортом о необходимости смены белья матросам оборонительных линий…
Странное положение адмирала описано в письме капитана 2 ранга М. Коцебу. В Синопе он был старшим офицером флагманского корабля «Императрица Мария» и вскоре погиб при обороне Севастополя. Написано оно в тот же день в адрес М. Рейнеке, у которого добрая половина офицеров русского флота, включая и наших героев, ходила в друзьях, знакомых и корреспондентах: «Пав[ел] Степ[анович] имеет по-прежнему флаг на «Двенадцати ап[остолах], и в настоящее время как-то не при чем. Говоря правду, Кор[нилов] что-то имеет против него. На кораблях всего по 80 человек и много орудий снято для береговых батарей». (Нахимов. 1954, С. 422).
Положение действительно странное. Его матросы возводили бастионы, сражались и гибли на них, ими командовали его офицеры, Корнилов сутками не слезал с коня и лично вникал во все дела, укреплял батареи орудиями и строил новые, писал инструкции по отражению неприятеля, основанные на первом боевом опыте, словом, всё вокруг кипело, а синопский победитель сидел на опустевшем корабле. Так прошло ещё пять дней, и Корнилов прислал ему предписание о сдаче гранат и бомб:
№ 2264 29 сентября 1854 г.
Имею честь покорнейше просить ваше превосходительство приказать гранаты и бомбы со всех судов флота немедленно сдать начальнику артиллерии в арсенал.
Генер[ал]-адьют[ант] Корнилов.
Исключение делалось лишь для пароходов. Этим фактически прекращалось существование Черноморского флота как боевой силы, и Нахимову нечем и некем стало командовать. В последний раз Корнилов упоминал его 2 (14) октября (не обращаясь напрямую…) в предписании Станюковичу. Опасаясь за корабли при вероятном обстреле бухты, он писал: «…имею честь покорнейше просить в. пр-во приказать командующему эскадрою вице-адмиралу Нахимову расставить их по его усмотрению на другие места, где бы они были более защищены от неприятельских выстрелов».
Тарле отмечает искусство Нахимова в этой расстановке судов, он всячески подчёркивает его активное участие в подготовке обороны в те дни, везде упоминая героев вместе – Корнилов и Нахимов. Но анализ писем и распоряжений, приказов и воспоминаний говорит об ином. С 14 (26) сентября и по 5 (17) октября Нахимов фактически отстранился или был отстранён от дел и появляется на сцене лишь в день первой бомбардировки. Да и то при неясных обстоятельствах.
Гибель Корнилова
Не рискнув взять город сходу, союзники приступили к возведению осадных сооружений, рыли траншеи, возводили батареи, устанавливали орудия. Осаждённые спешили изо всех сил и к 5 (17) октября 1854 года на южной линии обороны построили 20 новых батарей с 341 орудием. Они всячески мешали противнику канонадой и вылазками, но из-за Нахимова, утопившего транспорт со снарядами, боеприпасы уже приходилось экономить, так что Корнилов лично вводил ограничения на число выпущенных бомб, гранат и ядер.
С раннего утра 5 (17) октября началась артподготовка врага из 120 сухопутных орудий (втрое меньше, чем у русских), но основная нагрузка легла на флот. Он палил из 794 орудий одного борта английских кораблей и из 546 орудий французских. За день ожесточённой бомбардировки союзники выпустили 50 тыс. снарядов, русские 36 тыс., и французские батареи приведены были к молчанию, да и флот союзников, хоть и добился некоторых успехов, вынужден был к вечеру отступить. В итоге европейцы не решились на штурм.
Увы, в тот день случилось непоправимое: погиб Корнилов. Нахимов писал Обер-интенданту Черноморского флота и портов контр-адмиралу Н.Ф. Метлину:
г. Севастополь 5 октября 1854 г.
Николай Федорович!
Владимир Алексеевич не существует. Предупредите и приготовьте Елизавету Васильевну. Он умер как герой. Завтра снова дело. Я не знаю, что будет с Севастополем без него – и на флоте, и в деле на берегу. Получил две царапины, о которых не стоит говорить.
У нас без Владимира Алексеевича идет безначалие. Отправляется к вам с курьером шкатулка с секретными бумагами В[ладимира] Алексеевича] за моей печатью, которая положена при свидетельстве Попова и Шестакова. Передайте ее его семейству. Что будет завтра и кто будет жив – не знаю. Ожидаю в ночь атаки и абордажа кораблей и фрегатов пароходами и шлюпками. Атака с берегу умолкла, и я еду на ночь на эскадру отражать нападение. На кораблях 150 человек, вооружённых пиками, тесаками и интрепелями, а на фрегатах только 60 человек с тем же вооружением.
Вам Бог дал ловкий разум. Если захотите, вы облегчите удар семейству покойного. Еще раз повторяю – потеря для России незаменима.
Ваш П. Нахимов
Письмо оставляет странное впечатление. Созданная Корниловым оборона успешно выдержала первое тяжёлое испытание. Всем, и осаждавшим и осаждающим, стало ясно, что осада предстоит долгая и тяжёлая, что следующий штурм состоится не скоро, а ждать в такой ситуации атаки с моря и абордажа «пароходами и шлюпками» и вовсе не приходилось. Какая ещё ночная атака, если вход в бухту Севастополя перекрыт затопленными кораблями, его форты хотя и повреждены бомбардировкой, но не утратили боеспособности, а пароходы в полном порядке!? Нет, нет, это у Павла Степановича еще не прошла горячка боя, он бравирует доблестью («я еду на ночь на эскадру отражать нападение»!) равно как и царапинами, о которых не стоит говорить. Не стоит, так и говорить нечего.
Но кое о чём поговорить всё же стоит. Например, о том, как это Нахимов вдруг оказался на бастионах? У Тарле об этом ни слова. М. Богданович в своей «Восточной войне» также об этом не пишет и вообще в сообщениях о событиях второй половины сентября и начала октября о Нахимове не упоминает. И.Н. Дубровин в книге «Материалы для истории Крымской войны и обороны Севастополя» молчит об этом, имени Нахимова и его деяний не вспоминает. И остальные авторы столь же невнятны. Непонятно.
Жандр пишет без объяснений: «На 5 бастионе мы нашли Павла Степановича Нахимова, который распоряжался на баттареях, как на корабле; здесь как и там, он был в сертуке с эполетами, отличавшем его от других во время осады».
Почему адмирал решил нарушить столь лелеемый им Морской устав и покинуть эскадру, неизвестно, но с этого дня Нахимов регулярно (так пишут историки) бывает на передовой, хотя Станюкович, на которого 9 (21) октября Меншиков возложил обязанности Корнилова, прямо запретил ему вмешиваться в дела обороны. Этот запрет плохо вписывается в легенду о Нахимове как о душе обороны Севастополя. Впрочем, к вечеру он всегда возвращался на свой флагманский корабль «Двенадцать апостолов». Во всяком случае, об этом говорится в записях шканечного журнала корабля «Великий князь Константин» от 2–3 ноября.
(продолжение следует)
Сегодня турецкий проф. Evren Mercan, работающий в Turkish National Defense University, передал мне через Academia.edu слова благодарности за публикацию этой «интереснейшей книги». Сайт также сообщил, что мои публикации в Academia читают в 31 стране, есть даже из Куала Лумпура, Малайзия.
Спасибо. Тарле прекрасно разбирался в дипломатических кознях и хитросплетениях, был блестящим стилистом, но в военных делах допускал ошибочные суждения, непростительные для маститого историка. Так, он почему-то считал батальоны Черноморского войска (Кубанские казаки), прибывшие в Севастополь, моряками… Ну а в случае со Слейдом ему изменил и хороший вкус, и его инвективы в адрес британца мало отличались от нападок Зверева, певца сталинского флота и клеймителя английского империализма.
Очень интересно.
Особенно критика Тарле