Три строфы – как встретившиеся в переплетении и сплетении времён вчера, сегодня и завтра. И если мы говорим о нашем времени как о времени возрастающей неопределённости, здесь она на пределе грозящего взрывом сгущения. Разлитая в воздухе тяжёлая предгрозовая неопределённость. Невозможность поверить и невозможность не верить.
«СТИХИ СЛАГАЮТСЯ НАВЗРЫД»
О КНИГЕ РИММЫ МАРКОВОЙ «БОЛЬ»
Римма Маркова – Боль. Київ: Друкарський двір Олега Федорова, 2024 — 80 с.
Эту небольшую по меркам нынешнего времени увесистых томов книгу невозможно назвать книжкой или книжечкой, так высоки её смысловой удельный вес и экзистенциальная (экзистенцией я называю переживание себя и мира в динамике отношений с собой и миром) насыщенность. Входящие в неё стихи знакомы мне по нашему с Риммой Марковой соседству в «Годе поэзии 2023» и сборниках «Горькая медь-1» и «Горькая медь-2»1, по публикациям в «Семи искусствах»2, но в книге они складываются в цельность переживания, вновь и вновь открывающегося новыми и новыми своими сторонами.
Читал я её как человек, вместе со всеми и по-своему переживающий это трудное время, как человек пишущий, как пытающийся понять происходящее в мире психолог и психотерапевт? Едва ли это можно разделить. Да и нужно ли?
Книга открывается стихотворением:
Эта юшка нам вовсе не внове,
мы её нахлебались сполна.
Ходит слух, что войну остановят.
Ходят слухи, что будет война.
Кто историю учит небрежно,
тем своей не осмыслить вины.
Говорят, что война неизбежна.
Говорят, что не будет войны.
Чёрный смерч над землею гуляет,
поливая убойным дождём.
Пишут здесь, что война наступает.
Пишут там, что еще подождём.
Три строфы – как встретившиеся в переплетении и сплетении времён вчера, сегодня и завтра. И если мы говорим о нашем времени как о времени возрастающей неопределённости, здесь она на пределе грозящего взрывом сгущения. Разлитая в воздухе тяжёлая предгрозовая неопределённость. Невозможность поверить и невозможность не верить.
Стихотворение датировано 19 февраля 2024 года – пять дней до начала … завершает книгу написанное 23 июня 2024 года стихотворение … хроника 856 дней войны в Украине и 261 дня войны в Израиле. Датировка не формальность для литературоведов. Она скорее приближение к дневниковым записям, например, Ирины Стуканёвой3. Это свидетельство жизни, в котором человеческое не вытесняется историческим и переживамое – рассудочным (политическим, историческим, гражданским и т.п.). Не человек в призме истории, а история в призме человека – нарративная история, личное свидетельство, интерес к которым растёт по мере того, как человек из Оно – винтика машины, атома стаи (или стада) – становится и воспринимает себя как Я – суверенную и уникальную личность.
То, во что не верилось, 24 февраля 2022-го стало явью. Харьков – город отца Риммы:
Всё решилось просто и быстро: одной ракетой дом сотрудников харьковского университета — разнесло.
И ни книг, ни одежды — и пахнет адом.
***
Был город: ратуша, вокзал,
и рынок, и концертный зал,
и детская больница,
завод, заправка, детский сад,
кафе и школа‐интернат…
Был. И ещё дымится…
Римма Маркова из Ленинграда, живёт в Швеции, на волонтёрских началах помогает беженцам из Украины и, казалось бы, что ей до стыдных потасовок понауехавших и понаоставшихся, до звонкословных споров о вине и ответственности? Но словно откликаясь на:
Я знаю, никакой моей вины
в том, что другие не пришли с войны,
в том, что они – кто старше, кто моложе –
остались там, и не о том же речь,
что я их мог, но не сумел сберечь, —
речь не о том, но всё же, всё же, всё же…
А. Твардовский
она говорит:
Мы, живущие вне войны,
тоже страх ощущаем кожей.
Потому что нет тяжелей вины,
чем быть прохожим.
Не каждому дано, но дорогого стоит это «нет тяжелей вины, чем быть прохожим», ассоциирующееся у меня с цветаевским: «Идешь, на меня похожий, глаза устремляя вниз. Я их опускала — тоже! Прохожий, остановись!» и словами Эли Визеля: «Жертвы больше и глубже страдали от равнодушия свидетелей, чем от жестокости палачей. Жестокость врага не могла бы сломить узников, их поражала в самое сердце более подлая, более утончённая жестокость – молчание тех, кого они считали своими друзьями. Рассчитывать больше не на кого… и это отравляло желание жить». Страх оказаться – вольно или невольно, осознавая или не осознавая – таким прохожим это то, что добавляет человеку человеческого.
И через десятилетия откликаясь Давиду Самойлову, протягивая нить между двумя войнами:
Ах, духовые роковые!
Не знаю, как в сороковые,
а нынче… Погляди в окно:
при всём народе, при наряде,
они дудят, как на параде,
и всё сливается в одно.
Ах, это медное сиянье!
И флейт высокое звучанье,
и рёв, усиленный вдвойне:
как будто бабы голосили.
Война гуляет не в России,
но по её вине.
Не огульное обвинение, но разделяемая ответственность:
Кто вечно горд величием России,
тем горе не беда.
А ты устала плакать от бессилья
и горького стыда.
В постах — ступени, залитые кровью,
стен рваные края…
Опять чужая боль тебя накроет
сильнее, чем своя.
Туннель забили, выхода не видно.
Осколки взрывов сплошь
застлали мир. Лишь нестерпимо стыдно
за родину, в которой не живёшь.
Чужая боль – не чужая:
Меня снарядом разорвало.
Меня отрыли из завала.
Достали, что смогли достать.
Но целой мне уже не стать.
Осталось сердце под завалом.
Мой голос плачет по подвалам.
Мне зренье прищемила дверь.
Как жить теперь?
И в других стихотворениях Автор возвращается к дарованному ей (а это – дар!) переживанию вины и ответственности:
Коротким беспокойным сном
забудешься часа в четыре.
Как будто ты в ответе сам
за то, что происходит в мире.
Как будто ты отдал приказ
громить селения и хаты.
За это гибнут каждый раз
тобой ведомые солдаты.
Как будто по твоей вине
в подвалах умирают дети.
А ты, удачливый вполне,
за все трагедии в ответе.
***
Не плохая, не хорошая
и не русская совсем.
Но войною огорошена,
виноватая во всём.
Не искала оправдания,
да и незачем оно.
Украинское страдание
залепило мне окно.
И ни ясеню, ни тополю
не поведаю о том,
как душа от взрывов по полю
скачет раненым конём.
Во второй половине 1990-х во время Чеченской войны, когда мы с коллегами проводили программу тренингов для российско-чеченских групп, и потом в работе с пациентами и на моих мастерских, особенно после 2014 года, у меня всё больше складывалось впечатление, что этот дар принятия вины и ответственности в немалой мере обязан чувству бессилия, о котором говорит Автор:
Ну скажите, что делать мне с этой войной,
что идёт — скоро год — у меня за стеной?
……………………………………………………………………
И никак не пресечь, и ничем не помочь.
Оно возникает, когда захлёстывающие чувства вызваны тем лежащим за пределами ответственности человека, с чем он не может вступить в непосредственное взаимодействие. Думаю, оно участвует в формировании того, что называют травмой свидетеля, а сегодня, когда война происходит в буквально бегущем кадре, все мы так или иначе свидетели. Выходы из неё, совладание с растущем из неё чувством вины находятся в деятельности, творчестве – волонтёрство, подписание даже воспринимаемых как бесполезные петиций, стихи, рисование, музыка, что угодно, в чём не бессилен, если оно не побег от реальности. Её можно попытаться не видеть, но:
Выключи новости, — мне говорит, —
просто выйди из дóму.
Ты увидишь весь мир по‐другому.
Замечательный вид.
Жизнь прекрасна, летом прекрасней вдвойне.
Бабочкой ты порхаешь.
И не знаешь ни о какой войне.
Нет.
Знаешь.
Она ставит новые и новые вопросы, ответы на которые даются с болью:
В мир выхожу…
А там идет война, развязанная родиной моею.
***
Где мальчишки играют в расстрел,
ставя «пленных» у стенки сарая,
где у певчего голос осел,
возвращённых домой отпевая…
Где так любят военный парад,
в гимнастёрки детей наряжая,
чтобы с детства готовить солдат…
Это родина наша чужая.
И опять – чужая да не чужая. Один из корешков сегодняшнего переживания уходит в набоковское «Бывают ночи – только лягу …»
Не поймёшь теперь, где тут сон, где явь,
но была страна — хоть кляни, хоть славь —
как свихнувшийся, но любимый друг.
Как своя рука, если криворук,
что не распрямить, в рукаве не скрыть, —
ту, какая есть, обречён любить.
Неприязненная была страна,
но и ту теперь отсекла война.
Как безрукий странствуешь инвалид
и фантомной болью страна болит.
Боль не ходит одна и к украинской присоединяется израильская, но переживается, звучит она иначе:
Нынче, папа, студенты кричат: — Убивайте жидов!
Уничтожим Израиль! — и каждый на это готов.
А твой правнучек служит в ЦАХАЛе.
***
Вот опять идут человекозвери,
чтобы сеять страх.
И рисуют они у меня на двери
звезду о шести углах.
Не поймут они, от восторга воя,
что она меня защитит.
Потому что звезда — не клеймо изгоя,
но Давидов щит.
В бессилии открывается сила, окрашивая переживание обеих войн и обращение к надежде:
Пока мы празднуем в сторонке
кто Хануку, кто Рождество,
двух войн лихие похоронки
ложатся картами на стол.
…………………………………..
В окне метнётся дрон ли, птица,
салют ударит ли, снаряд?
А шарик ёлочный искрится,
и свечи восемь дней горят.
Я склонен оценивать книгу по тому, что она мне дала и что я сумел взять, что пережил в диалоге с автором, а не по тому, чего я недополучил или в чём автор «не дотянул». Разумеется, строгий или придирчивый критик (что не одно и то же) обнаружит в книге шероховатости, неточности и т.д. Мне кажется, именно они делают речь книги живой и естественной, располагая к доверию, позволяющему слушать и слышать, чему часто мешает припахивающая искусственностью игра словами. Тут я солидарен с Автором, оставляющей за собой свободу
Не творить природы копию,
не судьбы холстину ткать.
Но щипать слова, как корпию,
чтобы раны затыкать.
Чтобы речь не кровоточила
в дни жестокие войны,
рифмы жёсткие, неточные
налагаю, как бинты.
Не для славы, не для жалости,
для себя, ни для кого.
Просто кроме этой малости
не умею ничего.
Не отливать речь в литературные формы, а дать ей свободно литься. О боли не говорят хорошо поставленным голосом по всем правилам искусства, а если и говорят, то уже о боли перенесенной, прожитой или вообще не о боли. Кроме того, вернусь к началу, в книге этой поэт, слава богу, не больше, чем поэт. В неё вошли не все военные стихи Автора, она хорошо составлена и вместе с тем она поэтический дневник – открытая читателю речь для себя, речь, как говорит С. Костырко, для своих – не надо напрягаться в старании быть понятым всеми (думаю, Ст. Е. Лец был прав, заметив, что «Искусство должно быть понятно … для тех, кому оно предназначено») и можно говорить на том языке, на каком говорит твой читатель.
По-моему, Борис Пастернак сказал, что, если в книге есть 4-5 отличных стихотворений, книга состоялась. В этой книге они есть.
Примечания
1 — Горькая медь. Стихи современных русских поэтов [сост. А.В. Фролов] — СПб.: Издательский дом «Петрополис», 2022. — 184 с.
— Горькая медь-2. Стихи современных русских поэтов [сост. А.В. Фролов] — СПб.: Издательский дом «Петрополис», 2023. — 200 с.
2 — Римма Маркова — Год поэзии. Київ: Друкарський двір Олега Федорова, 2023, с.355-358.
— Римма Маркова — Что умею, то и делаю. Семь искусств 2024 № 1-2(163). URL: https://7i.7iskusstv.com/y2024/nomer1_2/rmarkova/
— Римма Маркова — Вот и зима подкатила на танке. Семь искусств, 2023,№2(153). URL: https://7i.7iskusstv.com/y2023/nomer2/rmarkova/
— Римма Маркова — Давай уже, война, иди, куда сказали. Семь искусств,2023, №9(159).URL:https://7i.7iskusstv.com/y2023/nomer9/rmarkova/
3 — Ирина Стуканёва — Заметки на полях мира и войны. Семь искусств, 2016, № 11 (80) URL:https://7iskusstv.com/2016/Nomer11/Stukaneva1.php
— Стуканёва И.Г. Военные зарисовки мирного жителя: записки человека и психотерапевта из зоны боевых действий. Независимый психиатрический журнал, 2017, №2, с. 74-80 URL: http://npar.ru/wp-content/uploads/2018/01/2017-2.pdf
Уважаемый Виктор!
Приношу Вам свою глубокую признательность за настоящее знакомство с удивительным поэтом Риммой Марковой. Я помню, как меня поразили строки ее стихотворения «Ручки словно веточки…» (Сборник «Горькая медь-2». СПб,2023).
Леонид Вольман