Всего до 1930 года в сухумский питомник прибыло более сотни обезьян, среди которых было пять орангутангов, тринадцать шимпанзе, два бабуина и тридцать девять гамадрилов. Однако смертность среди животных была чрезвычайно высока. Погибли все человекообразные обезьяны, но гамадрилы выжили и стали успешно размножаться.
ПОЯВЛЕНИЕ д-ра ГРИНФЕЛЬДА
(Фрагмент романа «ОПОЗДАВШИЕ, или Жизнь Рихарда Дубровского»)
Гражданская война в Испании началась в июле 1936 года, и отец Рихарда внимательно следил за ее ходом, что не укрылось от внимания мальчика, обнаружившего к тому времени определенные способности к языкам.
Через два года, поздней осенью 1938-го, когда Рихарду было уже двенадцать, в доме доктора Дубровского появился доктор Оскар Гринфельд. Гость прибыл из Москвы – так, во всяком случае, показалось Рихарду. О том, что Оскар, возможно, направляется в Испанию, Рихард понял из имен, упомянутых собеседниками, при том, что беседа велась на русском языке. Глаза у гостя были темные, даже карие, тонкий нос с горбинкой. Когда гость снял шляпу, Рихард обратил внимание на его темные, с проседью, аккуратно подстриженные кудри.
К тому времени Рихард уже более или менее понимал, о чем шла беседа, когда люди говорили по-русски, в этом ему помогли не только занятия в русской воскресной школе при одной из берлинских православных церквей, но и то, что он всегда прислушивался к беседам отца с его знакомыми из русской диаспоры.
Судя по тому, что он услышал, гость собирался проследовать из Берлина в Париж, где, кстати говоря, весной, после операции аппендицита в больнице для русских эмигрантов, умер Лев Седов, сын Троцкого, и вот это показалось Рихарду непонятным. Отчего это фамилия сына Троцкого была Седов? Впрочем, он вскоре позабыл об этом оставшемся без ответа вопросе.
Рихард решил не спрашивать у отца ответа на мучивший его вопрос, поскольку не хотел услышать хорошо знакомые слова: «А вот это, Рихард, совсем уже неважно. Ступай-ка ты лучше к себе…» Всё дело было в том, что в какой-то момент он начал понимать русский язык; ощущение это возникло у него почти незаметно для самого Рихарда, которого отец приучил к определенной системе вознаграждений за чтение книжек на русском – при том что призы менялись в зависимости от сложности текста и качества пересказа. Стоит отметить и то, что Рихарду нравилось декламировать стихи, так как за это полагались награды высшей категории. Ибо, согласно мнению его отца, декламация требовала не только заучивания, но и понимания текста, а это расширяло словарный запас и создавало у чтеца чувство уверенности в себе. Интересно, возможно, и то, что Рихард иногда скрывал свое знание русского языка от посторонних, надеясь, по-видимому, что это сохраненное в тайне знание поможет ему найти ответы на некоторые беспокоившие его вопросы.
Очень многого, однако, в разговорах на русском Рихард не понимал. Смысл сказанного порой ускользал от него. Так, в услышанном в тот вечер разговоре отца с доктором Оскаром Гринфельдом он не понял каких-то тонкостей отношений между Троцким и его сыном от Натальи Седовой не только в силу возраста и неуверенного владения русским языком, но и в силу незнания кое-каких важных реалий. Более того, существовали еще и неизвестные Рихарду обстоятельства, те, что сближали собеседников и были связаны с годами обучения в Московском университете, ведь оказавшийся у них в доме доктор Оскар Гринфельд был знаком с доктором Дубровским еще в те годы, когда отца Рихарда попросту звали Аксель. Оба были студентами-естественниками, оба интересовались физиологией. Однако обстоятельства привели Акселя к занятиям ветеринарией, что же до Оскара, то он еще в молодости заинтересовался экспериментами профессора Сергея Воронова и планировал, следуя его примеру, посвятить свою деятельность вопросам продления активной человеческой жизни…
В 1886 году, в 18 лет, по окончании воронежского реального училища, Сергей (Самуил) Воронов эмигрировал во Францию, где изучал медицину и был учеником французского биолога и хирурга, лауреата Нобелевской премии Алексиса Карреля. Затем он работал ассистентом в лаборатории Ш. Броун-Секара, а в декабре 1893 года защитил диплом доктора медицины. Широкую известность приобрёл его метод прививания ткани яичек обезьян к человеческим яичкам.
Опыты профессора Воронова по омоложению начались с того, что в 1889 году он ввел себе под кожу экстракт перемолотых яичек собаки и морской свинки. Первые его эксперименты оказались успешными, и ученый начал эксперименты с использованием в качестве материала для пересадки щитовидных желез и тканей яичников обезьян. Профессор Воронов продолжал свою работу по проблемам омоложения до середины 30-х годов. Он руководил своим собственным медицинским центром в Ницце, где проводил операции и руководил множеством экспериментов, проведенных в обезьяньем питомнике при том же центре. Питомник под руководством циркового дрессировщика был открыт для того, чтобы обеспечить постоянно растущий спрос на материал для операций по омоложению для своих состоятельных пациентов, одним из которых был доживший до весьма преклонных лет писатель Сомерсет Моэм.
Единственный же обезьяний питомник Советской России был создан, согласно рассказу Оскара Гринфельда, в Сухуме, на горе Трапеция, в августе 1927 года, по причине близости сухумского климата к климату тропиков и обилия фруктов и овощей, необходимых для пропитания обезьян.
Размещался питомник невдалеке от дома профессора Остроумова, на территории Института экспериментальной патологии и терапии, созданного по инициативе писателя Максима Горького. «Мы должны найти способы продлить жизни большевиков, делающих всё, что доступно человеку для того, чтобы изменить жизнь в России и покончить с ее прошлым», – так сформулировал Горький свое видение проблемы долголетия в письме к Совнаркому, и правительство выделило огромную по тем временам сумму в 25000 долларов на приобретение обезьян.
Руководителем проекта был назначен выдающийся зоолог Илья Иванович Иванов, ученик Ивана Павлова, работавший до революции в заповеднике Аскания-Нова, где он успешно скрещивал быков с оленями и сернами. Но это были всего лишь черновые эксперименты, готовившие главный и важнейший эксперимент по созданию обезьяночеловека, в соответствии с идеей, выдвинутой Ильей Ивановичем еще в 1910 году…
Итак, вслед за получением выделенных правительством средств экспедиция во главе с профессором Ивановым отправилась во Французскую Гвинею, рассчитывая осеменить туземок спермой обезьян. Профессор надеялся заполучить несколько женщин-пигмеек из Габона, но этого не произошло… Вот что писал Илья Иванович о своей неудаче: «Гиббоны, шимпанзе и пигмеи доставлены не были». Как видно, профессор-дарвинист не видел разницы между обезьянами и чернокожими людьми. Вскоре ему удалось подкупить врача-француза, который под видом медосмотра искусственно осеменял туземок обезьяньей спермой. Но зачатия не происходило. Однако Илье Ивановичу удалось отыскать охотника, который продал учёному двух взрослых самок шимпанзе. Вместе с десятком других особей эти обезьяны отправились в морское путешествие: сначала в Марсель, затем в Сухум, в специально созданный обезьяний питомник.
Перед этим путешествием Илья Иванович осеменил двух самок-шимпанзе человеческой спермой. Где именно он е ё взял, неизвестно. Есть предположение, что донором был его сын Илья, студент Московского университета, участник научной экспедиции. Самок пришлось сначала усыплять хлорэтилом и лишь затем вводить сперму через катетер.
«Необходимо не только увеличить число опытов искусственного осеменения шимпанзе и горилл спермой человека, — писал профессор Иванов, — но и поставить опыты обратного скрещивания. Гибридный человек, который соответствует антропоидам, с рождения растёт быстрее, нежели обычный, к трём-четырём годам набирает невероятную силу, гораздо менее чувствителен к боли, неразборчив в пище. Возможности его использования безграничны — от работы в сырых забоях до солдатской службы».
Однако обезьяны хуже людей переносят морскую качку, и вызванный ею стресс ускорил развитие инфекционных болезней, которыми, как видно, обезьяны заразились ещё в Африке. В пути большинство из них скончалось.
Вскрытие умерших самок разочаровало: зачатий не произошло.
Итак, большая часть животных умерла по дороге в Сухум. Лишь две пары животных, пара анубисов и пара шимпанзе, доехали из Гвинеи до Батуми в клетках, размещенных в трюмах специально зафрахтованного парохода. Из Батуми в Сухум оставшихся в живых обезьян доставил пароход «Пестель».
Через некоторое время ученые под руководством профессора Иванова организовали еще одну экспедицию в Африку и завезли в Сухум новую партию обезьян.
Всего до 1930 года в сухумский питомник прибыло более сотни обезьян, среди которых было пять орангутангов, тринадцать шимпанзе, два бабуина и тридцать девять гамадрилов. Однако смертность среди животных была чрезвычайно высока. Погибли все человекообразные обезьяны, но гамадрилы выжили и стали успешно размножаться.
Вернувшись в Сухум из второй африканской экспедиции, профессор опубликовал в местной газете обращение к трудящимся массам следующего содержания: «Приглашаются женщины-добровольцы, готовые участвовать в опытах по скрещиванию с обезьяной». При этом в обращении оговаривается: «… заинтересованные идейно, а не материально».
Этот призыв был услышан. Согласно отчету одного из коллег профессора Иванова, представленному в ответ на запрос из НКВД: «После публикации в газетах в гособезьянник обратились некоторые товарищи (мужчины и женщины) с просьбой использовать их в опытах, свидетельствующих об эволюционном происхождении человека. Они предлагали себя для экспериментов с обезьянами, не требуя платы, а исключительно ради науки и просвещения подверженных религиозному невежеству сограждан…».
Однако вскоре, после появившихся во французской прессе фельетонов, высмеивающих советскую науку, занятую утопическим проектом создания рабов, работы профессора Иванова как бы приостановили, а в реальности — засекретили. И в 1930 г. Илья Иванович, обвинённый в шпионаже и разбазаривании народных средств в особо крупных размерах, был арестован и выслан на пять лет в Алма-Ату, где он продолжал свои опыты по скрещиванию животных в лабораториях Алма-Атинского сельхозинститута.
— Организации, в которых работают получившие срок ученые, называются «шарагами», — пояснил Грнинфельд. – Там для них создаются терпимые условия, но Илья Иванович умер через два года после высылки из Сухума от кровоизлияния в мозг.
В своем письме к вдове покойного академик И. П. Павлов писал: «Нельзя не скорбеть о преждевременной смерти такого деятеля науки и практики, как Илья Иванович».
Итак, мужчины сидели в кабинете отца и курили, а мать, не выносившая запаха немецких сигар Rechenschaft, послала Рихарда за отцом и гостем, приглашая их вернуться в столовую, где уже был сервирован кофе. На столе стояло блюдо с безе и эклерами, а негромкий голос, доносившийся из радиоприемника «Телефункен», только что произнес сакраментальную фразу: «Ici Paris Radio France…».
Эти два человека, отец и его гость, сидевшие в полутьме, разбавленной сигарным дымом, и распивавшие портвейн, показались Рихарду похожими; было в их облике и поведении нечто единое и даже подчеркнутое – тем, что говорили они на еще не так давно малопонятном Рихарду языке.
«Может быть, они братья? Нет. Скорее всего, нет, отец сказал бы нам об этом», – подумал мальчик. «Ведь брат – это родственник, – думал он, – а у нас нет никаких родственников, кроме тех, что живут во Франции».
Между тем у всех соучеников Рихарда были родственники, и, раньше или позже, одноклассники о них вспоминали, рассказывая друг другу о днях рождений, на которых они побывали, о поездках на каникулы и походах в гости.
Потом прозвучал вопрос отца:
– А Кристина? Как она?
– Преподает в Пединституте, в Тбилиси.
– У вас есть дети?
– Пока нет, – сказал Оскар, – но мы надеемся.
– А моя мать? – спросил Дубровский.
– Она в Сухуми, с Александром Ильичом.
– Но раньше говорили «Сухум», не так ли?
– Видишь ли, – медленно, словно раздумывая, пояснил Гринфельд, – Абхазская республика стала теперь частью Грузинской республики и кое-что, включая и названия, изменилось…
