СЕМЬ ИСКУССТВ

 335 total views,  17 views today

Пастернак никогда не отрицал своего еврейства, не унижался до конформизма, не примазывался к чужой культуре, в чем нет-нет да упрекнут его некоторые исследователи из числа как русских, так и еврейских националистов; он в первую очередь готов был нести все тяготы, вызванные его еврейством, и отказываться только от преимуществ, которые оно сулило.

Евгений Лейзеров

О ПАСТЕРНАКЕ

Дорогие друзья! Наша встреча проходит накануне 63-й годовщины ухода из жизни Бориса Леонидовича Пастернака. Стоит обозначить временные рамки его жизни: русский поэт Борис Пастернак родился 29 января (10 февраля нового стиля) 1890 года в Москве и умер 30 мая 1960 года в Переделкине от рака легких. Всей его жизни было 70 лет, три месяца и 20 дней.

Были два значимых события в жизни и творчестве Пастернака: присуждение Нобелевской премии по литературе и выход в свет «Доктора Живаго» в Советском Союзе. 23 октября 1958 года Пастернак получил телеграмму из Стокгольма, в которой поздравляли его, как лауреата, и приглашали приехать на вручение премии 10 декабря. Ему — второму после Бунина из русских писателей — была присуждена Нобелевская премия по литературе с формулировкой «За выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и развитие традиций классической русской прозы». В ответ Пастернак телеграфировал по-французски: «Бесконечно признателен, тронут, горд, удивлен, смущен».

Известно, что произошло дальше. В то время, как на Западе восторженно приняли весть о присуждении Пастернаку Нобелевской премии, в Советском Союзе началась самая изощренная, жестокая травля поэта. Формально поводом к травле послужил тот факт, что публикация романа «Доктор Живаго» состоялась в ноябре 1957-го в Италии, где он сразу же стал бестселлером. Правда до этого Пастернак пытался напечатать роман в СССР: и в журналах «Новый мир» и «Литературная Москва», и отдельной книгой в Гослитиздате. Но везде получал стойкий категорический отказ. И в каком противоречии с окружающей действительностью оказались недавно написанные им в 1956 году глубоко философские стихи:

***

Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.

Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.

***

Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.

Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.

И в то время, как за рубежом «Доктор Живаго» в течение полугода был переведен на 23 языка, а при известии о присуждении автору романа Нобелевской премии поздравительные письма и телеграммы из-за границы шли нескончаемым потоком, 27 октября 1958 года.

Президиум правления Союза писателей обсуждает сам факт его публикации. Пастернак должен был присутствовать на этом собрании, но он туда не пошел, а отправил его участникам письмо, фрагменты которого небезынтересно привести:

• • 1. Я искренне хотел прийти на заседание и для этого ехал в город, но неожиданно почувствовал себя плохо. Пусть товарищи не считают моего отсутствия знаком невнимания.
  • 2. Я и сейчас, после всего поднятого шума и статей, продолжаю думать, что можно быть советским человеком и писать книги, подобные «Доктору Живаго». Я только шире понимаю права и возможности советского писателя и этим представлением не унижаю его звания.
  • 3. Дармоедом в литературе я себя не считаю. Кое-что я для нее, положа руку на сердце, сделал.
  • 4. Я думал, что радость моя по поводу присуждения мне Нобелевской премии не останется одинокой, что она коснется общества, часть которого я составляю. На моих глазах честь, оказанная мне, современному писателю, живущему в России, и, следовательно, советскому, оказана вместе с тем и всей советской литературе. Я огорчен, что был так слеп и заблуждался.
  • 5. По поводу существа самой премии. Ничто не может заставить признать эту почесть позором и оказанную мне честь отблагодарить ответной грубостью. Что же касается денежной стороны дела, я могу попросить шведскую академию внести деньги в фонд совета мира, не ездить в Стокгольм за ее получением или вообще оставить ее в распоряжении шведских властей.
  • 6. Я жду для себя всего, товарищи, и вас не обвиняю. Обстоятельства могут вас заставить в расправе со мной зайти очень далеко, чтобы вновь под давлением таких же обстоятельств меня реабилитировать, когда будет уже поздно. Но этого в прошлом уже было так много! Не торопитесь, прошу вас. Славы и счастья это вам не прибавит. Б. Пастернак».

Забегая вперед, можно сказать, что Пастернак буквально предугадал дальнейший исторический ход событий: если в 1958-м общемосковское писательское собрание единогласно исключает его из Союза писателей, то через почти 30 лет в 1987-м восстанавливает посмертно в своих рядах и тоже единогласно. Про это собрание в 1958-м, а более глубоко про судьбу поэта после присуждения ему Нобелевской премии с болью в горле поведано в стихотворении Александра Галича «Памяти Б. Л. Пастернака». Но сначала хотелось бы привести два стихотворения Юрия Живаго «Зимняя ночь» и «Гамлет» из романа, на которые ссылается Галич.

ЗИМНЯЯ НОЧЬ

Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.
Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И всё терялось в снежной мгле,
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

1946

ГАМЛЕТ

Гул затих. Я вышел на подмостки,
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на мрем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе,
Жизнь прожить — не поле перейти.

1946

ПАМЯТИ Б.Л. ПАСТЕРНАКА

Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели,
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!

И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье,
Он не мылил петли в Елабуге,
И с ума не сходил в Сучане!
Даже киевские «письмэнники»
На поминки его поспели.
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!

И не то, чтобы с чем-то за сорок,
Ровно семьдесят — возраст смертный.
И не просто какой-то пасынок:
Член Литфонда — усопший сметный!
Ах. осыпались лапы ёлочьи,
Отзвенели его метели…
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!
«Мело, мело по всей земле,
Во все пределы,
Свеча горела на столе,
Свеча горела…»

Нет, никакая не свеча,
Горела люстра!
Очки на морде палача
Горели шустро!
А зал зевал, а зал скучал —
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму, и не в Сучан,
Не к «высшей мере»!
И не к терновому венцу
Колесованьем.
А как поленом по лицу,
Голосованьем.
И кто-то, спьяну, вопрошал:
«За что? Кого там?»
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом…

Мы не забудем этот смех,
И эту скуку!
Мы поименно вспомним всех,
Кто поднял руку!

«Гул затих. Я вышел на подмостки,
Прислонясь к дверному косяку…»

Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взяв у вечности отгул…
А над гробом встали мародеры,
И несут почетный ка-ра-ул!

Итак, 31 октября 1958-го года общемосковское писательское собрание исключает Пастернака из Союза писателей и ходатайствует перед правительством о лишении его гражданства. Видя, что никто из коллег-писателей изменить ситуацию не собирается, Пастернак изменил ее сам. Он отказался от Нобелевской премии. Почему он это сделал? Решающую роль в принятии этого решения сыграло то, что Ольга Ивинская, возлюбленная поэта, как раз в эти дни лишилась работы. Пастернак после телефонного разговора с ней дал две телеграммы — одну в Стокгольм, другую в ЦК КПСС. Первая гласила:

«В связи со значением, которое придает Вашей награде то общество, к которому я принадлежу, я должен отказаться от присужденного незаслуженного отличия. Прошу Вас не принять с обидой мой добровольный отказ.

Во второй содержалось императивное требование: «Дайте Ивинской работу, я отказался от премии.»

Еще надо отметить, что накануне 29 октября тогдашний первый секретарь ЦК ВЛКСМ, впоследствии шеф КГБ Семичастный сообщил, что советское правительство не будет чинить Пастернаку препятствий, если он захочет выехать из страны. Это звучало почти приговором о высылке. Но домочадцы и близкие люди поэта наотрез отказались покидать Родину.

Ивинская упросила Пастернака написать письмо Хрущеву с просьбой не применять к нему такой страшной меры, как лишение гражданства. Пастернак такое письмо написал — точнее, внес правку и написал текст, составленный Ивинской и Алей Эфрон по советам адвокатов из Всесоюзного агентства по охране авторских прав. Вот этот текст:

Переделкино, 4 ноября 1958 года

Уважаемый Никита Сергеевич,

Я обращаюсь к Вам лично, ЦК КПСС и Советскому правительству.

Из доклада т. Семичастного мне стало известно о том, что правительство «не чинило бы никаких препятствий моему выезду из СССР».

Для меня это невозможно. Я связан с Россией рождением, жизнью, работой.

Я не мыслю своей судьбы отдельно и вне ее. Каковы бы ни были мои ошибки и заблуждения, я не мог себе представить, что окажусь в центре такой политической кампании,

которую стали раздувать вокруг моего имени на Западе.

Осознав это, я поставил в известность Шведскую Академию о своем добровольном отказе от Нобелевской премии.

Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти, и поэтому я прошу не принимать по отношению ко мне этой крайней меры.

Положа руку на сердце, я кое-что сделал для советской литературы и могу еще быть ей полезен.

Б. Пастернак.

Не нам судить, прав или не прав Пастернак, отказываясь от главной литературной награды мира. От него так и не добились публичного покаяния — его письмо к Хрущеву выдержано в достойном тоне, да и заявление от 5 ноября 1958 года, появившееся в «Правде», даже после всех правок и редактур, сделанных отделом культуры ЦК КПСС, не содержит отказа от романа и от своих убеждений.

Все эти перипетии, сказавшиеся, конечно, и на здоровье 68-летнего Пастернака, образно переданы в его стихотворении «НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ»:

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.

Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, всё равно.

Что же сделал я за пакость,
Я, убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.

Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора —
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.

Январь 1959

И действительно, такая пора, а именно перестройка пришла. Пастернак был полностью реабилитирован, а его сыну Евгению Борисовичу через 30 лет в октябре 1989 года в Стокгольме была вручена Нобелевская медаль отца. Безусловно вся вакханалия вокруг премии стала детонатором последовавшего, скорого ухода поэта из жизни. 30 мая 1960 года Борис Леонидович Пастернак умирает в Переделкине от рака легких с метастазами в желудок. 2 июня — похороны на кладбище в Переделкине. Несмотря на полное отсутствие официальной информации о времени и месте похорон, проводить Пастернака в последний путь пришло более четырех тысяч человек. Герман Плисецкий, поэт и переводчик, участвовавший в похоронах и несший гроб, написал через день стихотворение «ПАМЯТИ ПАСТЕРНАКА», которое Ахматова назвала самым лучшим из посвященных ему:

Поэты, побочные дети России!
Вас с черного хода всегда выносили.

На кладбище старом с косыми крестами
Крестились неграмотные крестьяне.

Теснились родные жалкою горсткой
В Тарханах, как в тридцать седьмом в Святогорском.

А я — посторонний, заплаканный юнкер,
У края могилы застывший по струнке.

Я плачу, я слез не стыжусь и не прячу,
Хотя от стыда за страну свою плачу.

Какое нам дело, что скажут потомки?
Поэзию в землю зарыли подонки.

Мы славу свою уступаем задаром:
Как видно, она не по нашим амбарам.

Как видно, у нас ее край непочатый —
Поэзии истинной — хоть не печатай!

Лишь сосны с поэзией честно поступят:
Корнями схватив, никому не уступят.

О чем же собственно повествует «Доктор Живаго»? Главное в «Докторе Живаго», чем Пастернак особенно гордился, был стиль, интонация — она и несет главную информацию; фабула второстепенна. Сам Пастернак называл роман сказкой.

Фабула романа проста, очевиден и его символический план. Лара — Россия, сочетающая в себе неприспособленность к жизни с удивительной ловкостью в быту; роковая женщина и роковая страна, притягивающая к себе мечтателей, авантюристов, поэтов. Антонов — влюбленный в Лару радикал, революционер, железный человек действия; Комаровский — образ власти и богатства, торжествующей пошлости, жизненной умелости. Между тем предназначена Лара — да и Россия — поэту Юрию Живаго, который не умеет ее обустроить и обиходить, но может понять.

«Доктор Живаго» — крик исстрадавшегося человека, всю жизнь вынужденного ломать себя по принуждению не только власти, всегда одинаково глухой и ограниченной, но и собственной совести. Герой романа сделал в своей жизни все, о чем мечтал и чего не сумел сделать вовремя его создатель: он уехал из Москвы сразу после революции, он не сотрудничал с новой властью ни делом, ни помышлением, он с самого начала писал простые и ясные стихи. Судьба одиночки, изначально уверенного в том, что только одиночки и бывают правы, и стала фабулой романа. Работая над романом, Пастернак понял то, что сюжетом книги должна была стать его собственная жизнь, какой он хотел бы ее видеть.

А теперь рассмотрим биографию и творческий путь поэта. Его отец — Леонид Иосифович Пастернак (1862-1945) был художником-иллюстратором, в частности иллюстрировал романы Льва Толстого «Война и мир», «Воскресение». Его мать Розалия Исидоровна Кауфман была одной из самых популярных концертирующих пианисток в России. Они поженились 14 февраля 1889 года. Год спустя в Москве родился их первенец — сын Борис. В семье Пастернаков помимо Бориса росли еще трое детей: брат Александр (1893 г.р.), сестра Жозефина-Иоанна (Жони) (1900 г.р.) и сестра Лидия-Елизавета (1902 г.р.).

В мае 1908 года Борис с отличием оканчивает Пятую классическую гимназию. Кстати, он — единственный из больших русских поэтов, добившийся таких великолепных результатов в учебе. В эти годы Борис усиленно сочиняет музыкальные произведения под покровительством такого мэтра, как композитор Скрябин. Вообще в любом творческом деле, коих было много на его пути, он стремился от азов, работая как можно углубленней, дойти до ярких вершин, до полного совершенства. Пастернак-музыкант не состоялся по единственной причине, которая была бы смешна здравомыслящему человеку — но по меркам пастернаковской семьи, где гигантское значение придавалось взятым на себя обязательствам и добровольным веригам, в его идее не было ничего необычного. Эта идея — отсутствие абсолютного слуха; Пастернак видел в этом Божественное указание на то, что музыка все-таки не должна стать его главным делом. Несмотря на то, что Скрябин в 1909 году восторгался тремя работами своего подопечного, в том числе большой фортепьянной сонатой, Борис был неуклонен в своем решении расстаться с музыкой. Это произошло в марте 1909 года, когда он оставил занятия музыкой и переключился на философию.

В апреле 1912 года Пастернак уезжает в немецкий город Марбург, где в мае того же года записывается в семинар Марбургской школы Германа Когена. Сам Пастернак характеризовал школу Когена так: «Марбургское направление покоряло меня двумя особенностями. Во-первых, оно было самобытно, перекрывало всё до основания и строило на чистом месте. Марбургскую школу интересовало, как думает наука в ее двадцатипятивековом непрекращающемся авторстве, у горячих начал и истоков мировых открытий. Вторая особенность Марбургской школы заключалась в ее разборчивом и взыскательном отношении к историческому наследству». Но уже через два месяца после первых восторгов и усиленной работой над рефератом, который он блестяще защитил, Пастернак понимает, что занятия философией отрывают его от всего, что он любил, и главное — от себя. Марбург — несмотря на всю краткость пребывания там — сыграл в жизни Пастернака столь исключительную роль потому, что в нем развязались наиболее мучительные узлы первых двадцати лет его жизни. Пастернак въехал в Марбург восторженным юношей, а покинул его зрелым мужчиной. И знаменательно, что в Марбурге в 1972 году появилась улица Пастернака, а слова «Прощай, философия!» выбиты в этом городе на мемориальной доске на доме 15 по Гиссельбергской, где в 1912 году проживал поэт.

В этом весь Пастернак: богоравность и власть над миром — но всегда ценой потери, близость к Богу — но всегда ценой жертвы. Только отвергнутый он всемогущ, только в бесславии — всесилен. Это и есть его христианство, и от него он не отказывался никогда, всю жизнь, загоняя себя в положения, которые любым здравомыслящим человеком интерпретировались бы как гибельные или провальные.

Пастернак никогда не отрицал своего еврейства, не унижался до конформизма, не примазывался к чужой культуре, в чем нет-нет да упрекнут его некоторые исследователи из числа как русских, так и еврейских националистов; он в первую очередь готов был нести все тяготы, вызванные его еврейством, и отказываться только от преимуществ, которые оно сулило. Точно так же он открещивался бы от любой другой касты — семейной, дворовой, земляческой: ему претило всякое разделение по имманентному признаку. Только то, что было результатом личного выбора (всегда драматичного), казалось ему достаточным критерием.

Поэтому-то понятно, что разрыв с философией для него стал в то же время благом: 16 июня 1912 года — день становления Пастернака-поэта. С этого дня у него была уже своя первая лирическая тема — способность терять и извлекать из потери новый смысл.

Разбирая же почти 50-летний путь поэта (начал писать в 1909-м, при жизни вышло 30 стихотворных сборников, включивших в себя 500 стихов, три поэмы и роман в стихах), отметим пастернаковскую триаду: сперва его главной темой становится природа, затем — государство, и лишь затем — отдельный человек со своей отдельной правдой. По этой логике (меньше всего зависящей от авторской воли) и развивалось творчество Пастернака, вообще к триадам склонного и всегда их за собой подмечавшего: теза — антитеза — синтез; десятые и двадцатые — тридцатые — сороковые и пятидесятые; природа — государство — человек. Пастернак и сам сознавал, что в каждом периоде его жизни и творчества повторяются определенные закономерности.

Вершиной его первого периода стала книга «Сестра моя — жизнь», в которой буйная изобразительность уже не исключает пластической точности и психологизма, без чего поэт не мыслил ни стихотворную, ни прозаическую русскую традицию. В большинстве стихи Пастернака — очень «предметные» стихи и в предметности своей — точные. Очень часто образ у него возникает из реального чувственного ощущения, зрительного, осязательного, слухового или — из всех сразу. Да, видит он не только зорко, но и неожиданно, слышит особо чутко и «по-своему».

«Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе
Расшиблась весенним дождем обо всех,
Но люди в брелоках высоко брезгливы
И вежливо жалят, как змеи в овсе.

У старших на это свои есть резоны.
Бесспорно, бесспорно смешон твой резон,
Что в грозу лиловы глаза и газоны
И пахнет сырой резедой горизонт.

Что в мае, когда поездов расписанье
Камышинской веткой читаешь в купе,
Оно грандиозней святого писанья
И черных от пыли и бурь канапе.

Что только нарвется, разлаявшись, тормоз
На мирных сельчан в захолустном вине,
С матрацев глядят, не моя ли платформа,
И солнце, садясь, соболезнует мне.

И в третий плеснув, уплывает звоночек
Сплошным извиненьем: жалею, не здесь.
Под шторку несет обгорающей ночью
И рушится степь со ступенек в звезде.

Мигая, моргая, но спят где-то сладко,
И фата-морганой любимая спит
Тем часом, как сердце, плеща по площадкам,
Вагонными дверцами сыплет в степи.

В 30-е годы действительность коснулась Пастернака своими разными, по преимуществу тяжелыми сторонами. Да, он выступал на Первом съезде советских писателей (1934), где его приветствовали бурными овациями, и Международном конгрессе писателей в защиту культуры в Париже (1935), но пережил трагическую гибель своих новых друзей, грузинских поэтов Паоло Яшвили и Тициана Табидзе, и еще многое, что позднее назвал «шигалевщиной 37 года». Творческая работа переместилась в прозу (во многом потом утраченную) и в область перевода. Он много переводил: лирику Рильке, Верлена, Петефи, Тагора; стихи грузинских поэтов; трагедии Шекспира, «Фауста» Гёте, «Марию Стюарт» Шиллера. В своих переводах Пастернак придерживался «намеренной свободы, без которой не бывает приближения к большим вещам», они несут печать его индивидуальности.

После войны, с 1947 по 1953 год, Пастернак создает около трех десятков стихотворений, каждое из которых при самом строгом отборе вошло бы в антологию лучших текстов ХХ века. В 1957 году появляется поэма Пастернака «Вакханалия», вещь совершенная и вполне новаторская.

Вся творческая биография поэта — цепочка задач, казавшихся неразрешимыми, и все их он решал. Если бы Пастернак не погиб в шестидесятом году от последствий травли — наверняка пошел бы и дальше: в его последних стихах слышится обещание нового взлета.