От шпиона пришли известия: беглый монах получил письмо. Подкупленный слуга сам отнес его хозяину. На письме красивым почерком выведено имя монаха, написанное латынью, и адрес — более ничего. Через некоторое время пришел человек из стекольных мастерских, и они вместе с монахом ушли туда. Соглядатай проскользнул в комнату под видом уборки и заглянул в письмо.
ИСТОРИЯ, ОБНАРУЖЕННАЯ В АРХИВЕ
Один знакомый офицер венецианской полиции, зная о моём увлечении старинными документами, как-то сообщил, что в полицейском архиве, среди старых бумаг, обнаружили дневник. Записи некогда вел высокий чин. Не нужно долго разъяснять, какой интерес подобного рода дневник имеет для исследователя старины; проблема заключалась в следующем: в ту часть архива можно попасть, если имеешь специальный пропуск. Пропуска я не имел, но офицер предложил все устроить… Я готов был отправиться туда не медля, да только возможность прочесть эти записи представилась не так скоро!
Не стану описывать, как я попал в архив. Требовалось прочесть записи как можно скорее, ибо второго раза проникнуть туда, могло и не представиться. Времени в моем распоряжении оказалась почти целая ночь. Я прочел эти старые записки. Одна история, части которой разбросаны были по страницам дневника, увлекла меня. Через некоторое время, соблюдая, по крайней мере, видимость конспирации, я решил записать историю в том виде, в котором и познакомился с ней: фрагментами дневника, не нарушая последовательности событий, только придав им более литературный вид. Конечно же, я получил любезное согласие офицера, который так мне помог…
Все началось с сообщения венецианского шпиона, действующего в Пизанской республике, которое сдвинуло, точно рычаг, весь последующий механизм событий этой истории.
Шпион сообщал: некий венецианский монах-доминиканец вошел в сношение с властями. В скором времени, правители упомянутого города, указом объявили, что пизанским мастерам впервые удалось произвести стекла для глаз, которые помогают людям слабовидящим обрести зрение заново. Были продемонстрированы и сами стекла, после чего не осталось сомнений: пизанские власти и вправду обладают чудесным секретом. Незамедлительно создали предприятие, находившееся под контролем неких “толстых горожан”. Монах-венецианец переселился в большой дом. Там организовали несколько стекольных мастерских. Вокруг расставили охрану, не допуская возможности лицам посторонним проникнуть внутрь. (Далее шпион описывал внешность монаха…)
Возня торгашей не представляется чем-либо заслуживающим внимания, но, нечто загадочное, и тайное, несомненно, присутствовало в этой истории. Поразмыслив, я решил доставить сообщение шпиона Аньело Донатти.
Донатти передавал распоряжения и постановления Совета, затрагивающие тайную деятельность полиции Республики, а я, через него, снабжал влиятельный Совет донесениями шпионов, касающиеся самой обширной и разнообразной деятельности. Я думаю, Аньело Донатти был одним из десятиглавого Совета, но усердно скрывал это, как поступали и те — остальные девять. Какое мне дело?! С этим Советом лучше не связываться! Я делаю вид, что не сую нос куда не следует — так проживешь подольше.
В скором времени, после того, как я передал донесение шпиона, этот высокий, с узким лицом и костистым, ястребиным носом, худой старик сам пришел ко мне. Он плотно затворил двери кабинета, огляделся своими маленькими, колючими глазками, и, усевшись в кресло напротив, спросил: “можно ли здесь спокойно разговаривать?” Особенно выделил он слово “спокойно”.
— Вы у руководителя шпионской службы! Спокойнее может быть только в Совете десяти.
— Шутить мы станем позже, а теперь предстоит серьезный разговор.
— Тогда начинайте…
— Дело касается сообщения вашего шпиона из Пизы.
— Я помню то сообщение, но, признаться не понимаю, чем оно заинтересовало Совет?
— Дело касается особых торговых интересов Венеции… Пизанцы, похоже, запустили руку в наш карман.
Я с недоумением смотрел на старика.
— Мастера Венеции давно изготавливают подобные стекла и цена их невероятно высока.
Каким образом монах смог узнать о том, как они делаются — вам следует выяснить. Совет интересует, также: кто этот монах, что передал он пизанцам, а что, пока, скрыл от них. Ведь, если бы он выложил им все подчистую, его не было бы в охраняемом здании. Укажите шпиону: дело это, для него — наиболее важное. Вам же следует поскорее выяснить: есть ли у монаха сообщники здесь, в Венеции.
— Не знаю, как на счет сообщников, но к изготовителям стекол следует затруднить доступ, как предусмотрительно поступили в Пизе.
— Здесь вы, безусловно, правы, — отвечал старик. — Совет сейчас занят этим вопросом и вам, пожалуй, можно знать: в скором времени всех стекольных мастеров заставят переселиться на один из островов. Когда цыплята в одном месте, за ними легче уследить.
— Разумный шаг! Когда цыплята на месте и курочке спокойно.
— Опять шутите?
— В нашем деле, если не шутить, то и умом можно повредиться! Слишком много тайн давят на голову, да и на душу — тоже.
— Ладно-ладно, для исповеди я не подхожу…
— Я бы предпочел исповедаться вам, чем монахам! Кто знает, кому из них захочется поторговать тайнами?
— Да, по этому делу необходимо ввести шифр в переписку со шпионом, и ещё: кроме переписки не ведите никаких записей, потому как в скором времени, возможно, появится кровь…
— Кто-то должен поплатиться за то, что секреты попали к пизанцам?
— Именно! Это будет известно, когда вы соберете необходимые сведения.
— В таком случае — будут нужны деньги.
— Разумеется, я дам распоряжение. Вы знаете куда обратиться. Переписку пустите через Геную. Шпион, в своих расходах, пусть пользуется генуэзским золотом.
— Понятно.
— Как только что-нибудь разузнаете — немедля спешите ко мне. Это крайне важно!
— Я уже понял.
— Ну, так за дело.
И старик покинул мой дом. Неужели он думает, что я не стану вести никаких записей? Я вовсе не так наивен, не так безрассудно предан им, но — прекрасно понимаю: только документ, тщательные, подробные записи, могут, в случае немилости, спасти мою жизнь. Скольких, куда более знатных, куда более богатых, казнили, или упрятали в Поцци и Пьомби, или выслали прочь из Венеции без всяких средств, лишь потому, что понадеялись они на свое имя, на свои заслуги, на свое золото… Безумцы! Когда становишься опасным для Венеции, никакое имя не может тебя спасти, как бессильным становится и золото; если, конечно, ты не обладаешь несметными сокровищами …”
Золото, полученное через Донатти, отправлено шпиону с подробными инструкциями:
- Выяснить имя монаха и узнать: не осталось ли у него сообщников в Венеции.
- Подкупить человека из окружения монаха, который без затруднений и всяких подозрений имел бы доступ к его бумагам. Лучше всего — слугу или служанку, поскольку теперь, по всей видимости, жизнь служителя Господа, будет не так сурова и одинока.
- Выяснить, есть ли особые бумаги, которыми пользуется упомянутый монах. Если таковые имеются — как они выглядят, каким образом монах хранит их.
- С особыми предосторожностями узнать о наемных убийцах (лучше, среди флорентийцев) и, если будет необходимо, немедля нанять их.
Агентам полиции приказано опросить всех мастеров, изготавливающих здесь, в Венеции, подобные стекла и выяснить: имел ли кто из них сношения со сбежавшим монахом. Теперь сделать это наиболее удобно, потому как вышел указ Совета десяти, предписывающий стекольным мастерам перенести свое производство на остров, “дабы огонь печей не устроил в Венеции большого пожара”(ловко они придумали с пожаром!), и агенты полиции должны каждого стекольного мастера ознакомить с настоящим постановлением.
Кроме упомянутых мер, агентам приказано опросить аббатов и настоятелей всех доминиканских монастырей и церквей города. Первые шаги сделаны; чтобы получить результаты, требуется время и терпение”.
Имя монаха — Алессандро делла Спина, сообщает шпион. Ещё сообщает: все инструкции исполнены и соглядатаи наняты. Они-то и говорят: ни с кем извне, монах Алессандро, не имеет сношений, кроме как с людьми, определенными пизанскими властями. Выходит за пределы дома крайне редко, а если и случается, непременно сопровождает его страж. Писем ни от кого не получает и никому не пишет. Когда отправляется он в ту часть дома, где работают стекольные мастера, довольно часто берет с собой тетрадь в толстой коже, которую хранит в запираемой комнате, но где именно — неизвестно, потому как в комнату никто не заходит, кроме самого монаха.
Агенты полиции опросили стекольных мастеров — ни один не припомнил описанного монаха, но, кое-кто признал, что изготавливал такие стекла для Божьих слуг. Некие братья Лоренцо и Паоло Тосса рассказали, как библиотекарь монастыря Сан Заниполло, фра Джордано, которому делали они стекла для чтения, был настолько поражен трудом мастеров, что с их ведома и разрешения еще в течение нескольких недель приходил смотреть на то, как работают братья над подобными стеклами. Впрочем, по их описанию, любопытный библиотекарь совершенно не похож на сбежавшего в Пизу монаха.
Возможно, стоит полицейским агентам наведаться в Сан Заниполло, хотя, скорей всего, любопытного священника мастерская братьев Тосса увлекла от однообразной монастырской жизни, и нашел он там лишь развлечение ”.
“Расследование неожиданно сдвинулось с места. Полицейские агенты выяснили: Алессандро дела Спина бежал из монастыря Сан Заниполло. Аббат монастыря рассказал, что отправил его странствующим монахом с целью проповедования Слова Божия, однако, требовать себе этого назначения стал именно хитрец Алессандро. С чего бы монаху, столько лет проработавшему в тишине монастырской библиотеки, вздумалось бродить по свету, если только он не задумал бежать?! Ведь было бы странным предположить, что немолодому слуге Божьему захотелось размять ноги или язык в проповеди Евангелия. Но, как заполучил он записи, которые теперь так тщательно оберегает, укрывая их в тайном месте? Нет, сообщник у него, определенно, должен быть!
Меня отчего-то беспокоит библиотекарь — фра Джордано. Кажется, он примешан к этой истории, но не могу ни объяснить, ни понять роли, которую он играет. Полицейский агент, опрашивая монахов, не выявил никакой связи библиотекаря с монахом Алессандро, кроме обязанностей, которыми переписчик связан с хранителем библиотеки. Допрашивая фра Джордано, агент отметил: тот, будто чего-то боялся, и был очень замкнут. Что он может скрывать и чего боится?
Меня сейчас более заботит: откуда взялась у Алессандро дела Спина тетрадь в кожаном переплете? Ведь там, во всех подробностях — я уверен в этом! — расписано, как изготавливать стеклышки для глаз”.
“Вслед за требованием к стекольным мастерам переселиться на остров, Совет десяти еще более ужесточил контроль их деятельности. От всех, кто, хоть каким-либо образом связан с этими стеклами (чтобы слабовидящим людям можно было читать), новый указ потребовал ни под каким видом не разглашать тайны их изготовления. Отныне, даже обломки стеклянных изделий запрещалось выбрасывать, дабы никто не мог [похитив обломки] определить состав используемого стекла! “…а если какой-нибудь мастер или иное лицо, перенесет искусство своё из Венеции к другим местам, нанеся тем самым ущерб Республике, ему пошлют приказание вернуться. Если не одумается он и не повинуется, будут заключены в тюрьму его близкие, этим принуждая его повиноваться. Когда таковой повинуется и вернется, ему прощена будет дерзость его, и дозволено дальше трудится в своем ремесле. Если же упорствовать станет в желании остаться на чужбине, за ним отправят агента, которому будет поручено убить беглеца. Лишь после смерти его родным позволено будет покинуть тюрьму”.
Вот такие средства я и разумею под весьма серьезным подходом к сохранению тайны! Жаль, у сбежавшего монаха нет никаких родственников, которыми его можно выманить. Призывать его вернуться — дело бесполезное, да и вредное: можно спугнуть сообщников, здесь в Венеции. Пусть все продвигается так, как намечено”.
“Долгое время не возможно было хоть сколько-нибудь продвинуться вперед, к разгадке. Агенты, шпионы, соглядатаи — все исправно делали свое дело, но никаких результатов нет, точно наступил полный штиль. Хорошо, что такие застои не продолжаются долго, и в подтверждении этого, события, наконец, сдвинулись с места!
От шпиона пришли известия: беглый монах получил письмо. Подкупленный слуга сам отнес его хозяину. На письме красивым почерком выведено имя монаха, написанное латынью, и адрес — более ничего. Через некоторое время пришел человек из стекольных мастерских, и они вместе с монахом ушли туда. Соглядатай проскользнул в комнату под видом уборки и заглянул в письмо. Письмо было писано латынью — слуга ничего не понял, лишь в конце разобрал два слова, ибо и на латыни они весьма понятны. После он более не видел письма, но два слова эти запомнил хорошо, написал их на бумажке и передал шпиону, а тот — переписал в сообщение. Без всякого сомнения, написано там: “фра Джордано”. А ведь библиотекарь — прожженный плут и хитрец! Ну да пора вывести его на чистую воду.
Я послал за одним, весьма хитроумным агентом, и приказал ему отправиться к братьям Тосса. Требовалось разыграть спектакль: будто властям стало известно, что братья выдали секреты своего мастерства монаху Джордано, а тот — продал их пизанцам, и теперь полиция хлопочет у Совета десяти, позволения об аресте изменников для расправы. После того, как представление будет разыграно, я потребовал явиться ко мне, хоть бы и ночью, и обо всем доложить.
Как я и полагал, агент вернулся глубокой ночью, и подробно рассказал о происшедшем. Он выступил перед братьями, как представитель Совета, которого послали разобраться в поступившем от полиции требовании: выдать братьев Тосса, замешанных в торговле секретами Республики. Богатая лодка и страж в ней, предусмотрительно нанятые агентом (не зря я самого высокого мнения о его способностях), окончательно убедили братьев в неутешительном их положении. Перепугавшись до смерти, с бледными лицами, дрожащими руками и запинающейся речью, стали они, перебивая друг друга, убеждать мнимого посланника Совета в своей невиновности: мол, никакими секретами они не торговали и совершенно не понимают, откуда у полиции могут быть такие сведения. Тогда смышленый агент, видя, что разум братьев совершенно затуманен страхом, стал, как бы издалека, подавать им подсказки:
— Ну, быть может, вы рассказывали, а он записывал?
— Нет-нет, он ничего, никогда не писал!.. Мы можем поклясться — он ничего не писал. Иначе, мы бы запретили ему приходить.
— Тогда, вы сами давали ему записи?
— Нет у нас никаких записей!.. Мы все держим в голове, чтобы никто не мог украсть у нас секреты.
И тут один из них припомнил: Джордано, как-то, во всех подробностях выложил им, как следует делать эти стекла… Ничего не упустил! Они, лишь кое в чем подправили его. Да еще сказали, что он вполне мог бы работать с ними. Фра Джордано — братья заверили агента — поклялся никому не рассказывать тайну: она, точно исповедь, останется с ним до самой смерти. Да вот каков, оказывается, на самом деле этот монах!.. Кому же, тогда, можно верить, если даже священники не гнушаются обманом?
Агент успокоил братьев, сказав, что невиновность их вполне очевидна, но необходимо противостоять требованиям полиции и составить бумагу, где и описать все случившееся, подробно выделяя зловещую роль нечистого на руку монаха. Братья, конечно же, согласились; бумага была незамедлительно составлена, и, подписанная этими стекольными мастерами, оказалась у меня в руках.
На следующий день, посланные в монастырь агенты, не обнаружили там хитроумного библиотекаря. Им сообщили: фра Джордано уже как несколько дней отсутствует, и никто не понимает, куда он мог деваться. А Джордано оказался вовсе не глуп! Это только монахи не понимали, куда мог подеваться сей ловкач. Незамедлительно отправил я сообщение шпиону, чтобы тот, как можно скорее нанял двух головорезов, и ожидал в Пизе появления фра Джордано. Его следовало выкрасть, по возможности, наименее заметно, и тщательным образом допросить — пока не причиняя значительного ущерба — по вопросу похищения сведений о производстве стекол для глаз. Кроме этого, соглядатай пусть выследит, где хранит свою тетрадь монах Алессандро, и выяснит, как можно похитить её.
События начинают приобретать стремительный оборот и, похоже, финал запутанной истории этой, близок…”
“Шпион сообщает: слуга, проделав тайное отверстие в стене, узнал — тетрадь находится в окованном железом ящике, спрятанном в шкафу. Ключи от комнаты, шкафа и ящика всегда находятся у монаха.
Библиотекарь объявился, но, по словам шпиона, наемники едва не упустили момент. Они заметили Джордано, когда тот пытался войти в дом, но, стража остановила его. Затем к нему вышел Алессандро и вдвоем они зашли внутрь. Казалось, похищение провалилось, да вдруг двери отворились и оба монаха вышли оттуда, ругая друг друга площадной бранью. Особенно усердствовал библиотекарь. Алессандро крикнул, чтобы стража прогнала того, и захлопнул двери. Библиотекарю ничего не оставалось, как сотрясая руками и посылая проклятия, удалиться прочь. Флорентийцы последовали за ним. В скором времени они без сознания доставили Джордано в подготовленное место. Шпион разумно не стал показываться библиотекарю, а, находясь в комнате рядом, управлял допросом.
Головорезы, под угрозами пыток и смерти, заставили, испугавшегося не на шутку Джордано, подробно описать на бумаге их с Алессандро сговор. Шпион спрашивал, как поступить ему с монахом, которого он оставил связанным в доме, дав указания флорентийцам охранять его, но обращаться хорошо и кормить вдоволь. Бумагу, составленную библиотекарем Джордано, он приложил к донесению:
Возможно, долгая и напряженная работа в скрипториуме, а потом и в должности библиотекаря монастыря, повредила зоркость моих глаз. Наступило время, когда окружающие меня лица стали неясными, расплывчатыми и я, более чем в пяти-шести шагах, перестал узнавать человека, да и читать мог, только когда так низко нагибался над рукописью, что чуть не носом своим касался её. Тогда я обратился к приору, с просьбой освободить меня от обязанностей, каковые я не мог с должным усердием исполнять. Кажется, мы ужинали в трапезной, когда я рассказал о слабости своих глаз. Приор наш, достопочтенный Занатти, сказал: напрасно я беспокоюсь, ибо стекольные мастера, братья Паоло и Лоренцо Тосса, могут изготовить замечательные стеклянные кругляшки для глаз. Все, кажущееся смутным и неясным, чудесные стекла вновь делают ясным и отчетливым!
Это немного успокоило меня, ибо более всего на свете, после Господа и Спасителя нашего, дороги мне книги; ведь большую часть жизни своей провел я с ними, и вынужденное расставание было бы для меня весьма печальным. Остальные монахи, которые услышали от приора о чудесных стекляшках, принялись спорить о полезности их, и о том, могут ли стекла, выправляющие изъяны зрения, нанести вред душе. Мнения разделились, как часто бывает при исследовании чего-либо нового, неизвестного. Одни говорили: употребление этих стекол весьма похоже на лечение от недуга, а врачебное искусство дано Господом, и никак не может навредить человеку. Другие сомневались в том, что это изобретение можно отнести к целебным средствам. Говорили они: а если это — козни дьявола, всегда ищущего запутать и совратить несчастных?
Мудрый приор наш рассудил следующим образом: никогда не станет враг человеческий отверзать зрение невидящим, но — один лишь Христос и добрые апостолы его! Да и святая Церковь находит занятие сие полезным и нужным. Для духа же лукавого более свойственно затуманивать глаза зрячим, чем маловидящим открывать зрение на мир Божий. С таким мнением согласились все, и на том успокоились спорящие.
На следующий день я отправился туда, куда указал приор. Довольно скоро, для меня изготовили стекольца, которые и впрямь помогли. Совершенно изумленный, я долго ещё разговаривал с братьями Тосса, и получил разрешение приходить и наблюдать за их трудом.
Оказывается, секрет стекол в том, чтобы делать их выгнутыми. Подбирая в нескольких пробах толщину стекол и величину изгиба, изготавливают, наконец, искусные мастера то, что необходимо человеку. Я почти каждый день приходил наблюдать, как братья Тосса делали стекольца, иногда расспрашивая их, о чем не понимал…
Очень скоро пришла мысль: записать подробно, как делать удивительные стекла, и снабдить записи, в целях пояснения, рисунками. Тогда я не помышлял использовать записи в корыстных целях. Меня захватила мысль создания такой книги; она, как наваждение, овладела мною всецело, и я не мог противиться потребности, которая терзала меня изнутри. Наверное, Господь наделил меня способностями к подобной работе — я сделал её скоро и как нельзя лучше. Просматривая неоднократно записи, я задавался мыслью: насколько подробно и понятно удалось изложить мне всё? Я решил проверить на моих учителях. Они ничего не знали о записях и, вероятно, не подозревали, что их секреты были тщательно и подробно записаны мной. Как-то, придя к ним, я рассказал всю суть изготовления стекол для чтения (так они называют эти стекольца), и в подробностях изложил то, что проделывали они ежедневно. Надо было видеть их лица! Возможно минуту, а то и две, не могли промолвить они ни слова. Наконец, один (по моему звали его Лоренцо) изумленно сказал:
— Не будь вы монахом, фра Джордано, вам самое место среди нашего брата!
— Так ведь у меня печи нет, — отвечал я им.
— Сделать печь, это как сплюнуть — секрет не в том.
— В том, что стекольца надо выгнуть?
— Ну, и до этого додуматься можно…
— А в чем же?
— Стекло должно быть чистым! Нужно избавиться от всех примесей.
— Да как же это сделать? Надеюсь, вы здесь колдовством не занимаетесь, втайне от всех?
Уж и не знаю, почему сказал так, но попал в самое нужное место! Они, видать, сильно испугались, потому как заговорили, перебивая друг друга:
— Нет, нет! нет тут никакого колдовства… Мы с братом христиане, какая магия?! Всё очень просто… Да, очень просто! Нужно добавить смешанные между собой (далее запись была тщательно вымарана, и прочесть ее не возможно) …но, мы открыли вам это, можно сказать, как на исповеди.
— Успокойтесь, успокойтесь! — отвечал я. — Тайны вашей я никому не открою, ибо неприлично священнику думать о мирском.
Отныне я знал все о том, как делать стекольца для чтения. Через некоторое время меня стала искушать ещё одна мысль: а если показать записи совершенно несведущему человеку, поймет ли он написанное? Вот тогда и проник в душу мою порок тщеславия, но я, несчастный, не сумел распознать его. После недолгой внутренней борьбы, я решил показать записи фра Алессандро, переписчику. Уж и не знаю теперь отчего ему, а этот Алессандро сразу смекнул, что может поживиться… Видел я с какой неохотой отдавал он записи, после того, как прочел их, но понял тогда так: я сумел до того понятно все описать, что и фра Алессандро проникся к ремеслу этому всей душой своей.
Как я ошибался! Он видел в тех записях только возможность обогатиться. Видимо, дух наживы и сребролюбия воспламенил его, и уже на второй или на третий день Алессандро стал осаждать меня, убеждая выгодно использовать записи за пределами Венеции. На мои разумные доводы, что это может быть очень опасным, он отвечал: записи могут сделать нас состоятельными людьми, и если не воспользоваться случаем, который даровал нам Господь, потом — до самого конца нашей никчемной жизни — не простим себе, что убоялись призрачной опасности, и остались прозябать в монастыре. Я пытался сопротивляться напору алчности, но Алессандро, вместе с жаждой неправедного богатства, одолели меня. Я сдался. Тогда он придумал испросить благословения на проповедь, в качестве странствующего монаха, и под таким видом перебраться в Пизанскую республику, которая терпит ущемления от генуэзцев и флорентийцев, и, конечно же, охотно пойдет на предприятие, которое, вне сомнений, принесет им барыши. Да и нам достанется значительная сумма, потому как — если я доверю ему манускрипт — всё ремесло будет в наших руках, и мы, не вкладывая никаких средств, кроме этих знаний, будем весьма необходимы пизанцам. А когда все там устроится, и предприятие начнет действовать, тогда и мне можно будет под неким предлогом оставить службу в монастыре, и присоединиться к нему, чтобы получить свою долю богатств и уважения. Признаться, план был обдуман со всех сторон и выглядел привлекательно. Тогда я, ослепленный желанием денег, передал Алессандро мои записи, рассказав ему секрет, который испугавшись, проболтали братья Тосса. Взамен от Алессандро я потребовал письменного заверения, что с момента передачи манускрипта, он клянется и заверяет о передаче мне, впоследствии, половины всех доходов, которые получит от добытых мною сведений. Бумага была составлена, и мы оба поставили подписи.
В скором времени Алессандро покинул монастырь, и приступил к исполнению своего хитроумного плана, к которому он склонил и меня. Через несколько месяцев, когда я уже, признаться, стал забывать о безумстве, которое (слово “мы” здесь несколько раз перечеркнуто и выведено “он”) затеял, прибыл к нам в монастырь странствующий монах. Он передал мне истертую записку, где был написан адрес и ещё сказал: тот, кто передал ему это в Пизе, попросил на словах сказать: “Господь с нами!” Так я понял — у Алессандро все получилось.
В скором времени власти Венеции издали указ, требующий от стекольных мастеров переселиться на остров. Я заподозрил неладное, а когда в монастыре появились полицейские агенты — перепугался не на шутку. Возможно, тогда я был вне подозрений, но страх оказался так велик, что когда агенты покинули монастырь, я немедля сжег подписанную мной и Алессандро бумагу, которая полностью изобличала меня. Я очень боялся. А когда вышел следующий указ, нервы мои совершенно сдали, и я решился на побег, потому как спать не мог от страха.
Каково же было изумление и негодование моё, когда очутившись в Пизе, я услыхал от этого вора и проходимца, будто он не знает меня, и даже впервые видит. Перестав сдерживать гнев, я в самых гнусных выражениях потребовал соблюдения договора и денег, которые он задолжал. Лжец отвечал: мол, ни о каком договоре он не знает, а денег своих раздавать бездельникам не намерен. Тогда я пригрозил показать всем подписанную им бумагу (я хотел только припугнуть, ведь никакой бумаги уже не было), но угрозы не испугали его. Он вплотную подошел ко мне и тихо проговорил: “Думаю — не покажешь! Меня здесь охраняют, а твоя жизнь, в таком случае, не будет стоить и медяка. Проваливай отсюда, пока стража бока не намяла!”
Вот так он обманул меня. И поделом я получил, расплачиваясь скорбями за свою жадность! А от властей Венеции я прошу лишь милосердия, снисхождения и дозволения остаток жизни провести в монастыре, чтобы послушанием и смирением искупить грех свой перед Господом и Республикой”.
“Наступило время решительных действий, ибо все тайны, которыми первоначально была окутана история эта — открылись. Я поспешил к Аньело Донатти. Мы долго разговаривали, вернее сказать, говорил больше я, подкрепляя речь донесениями шпиона и агентов. Старик слушал, расхаживая по комнате, лишь изредка задавая вопросы.
Я предлагал убить монахов. Справиться с библиотекарем не составляло никакого труда. Его вряд ли кто-то хватится. Убийство хитреца Алессандро можно выдать за самоубийство, подбросив рядом с трупом декрет от Республики, который требует его немедленного возвращения, иначе монаха будут преследовать до самой смерти. В общем, время сейчас — самое благоприятное. Донатти внимательно выслушал меня и сказал, что подробным образом доложит обо всем Совету, ответ он сообщит завтра вечером. На том мы и расстались.
Совет одобрил мой план устранить Алессандро делла Спина с одной оговоркой — рукопись должна вернуться в Венецию. Библиотекаря убивать не следовало, но отныне дорога в Венецию для него закрыта. Ему предстоит, разумеется, с разрешения настоятеля Сан Заниполло, которое в самое ближайшее время будет получено, перебраться в один из доминиканских монастырей Флоренции и там, до конца своих дней замаливать свой грех. Помимо спасения души своей, сребролюбивый и клятвопреступный монах Джордано, должен, при любом удобном случае, публично пользоваться стеклами для глаз и упоминать о том, что сделаны они в Венеции, где их впервые и смастерили. Этим он не согрешит против правды и примирится с Республикой. А, как выяснилось, что библиотекарь любит составлять различного рода договоры и расписки, то пускай и составит такой документ, и подробно опишет в нем свои обязательства перед Венецианской республикой, и, подписавши его, может быть свободен.
Уже через несколько дней, я отправил в Пизу все распоряжения, вместе с разрешением для фра Джордано перебраться во Флоренцию, подписанное аббатом монастыря Сан Заниполло, и декретом, в котором Венецианская республика слала угрозы и требование монаху Алессандро дела Спина вернуться назад, либо оставаться в преследовании и страхе до конца дней своих”.
“Шпион пишет: получив распоряжения, он немедля сообщил библиотекарю, через наемников, условия его освобождения. Тот, увидев бумагу, писанную его прежним настоятелем, немедля согласился на условия, о которых мечтать не смел, и, составив на бумаге уверения Республике в своей преданности, был немедля освобожден и отпущен.
Затем, без промедления, шпион приступил к подготовке убийства, которое заняло несколько недель. Наконец, удобный момент настал. Подкупленный обещанием щедрого вознаграждения, и получив хороший задаток, слуга монаха Алессандро удушил его глубокой ночью. Затем, воспользовавшись ключами удушенного, перенес тело в комнату, где тот хранил рукопись. Подвесив мертвого монаха за шею, рядом бросил венецианский декрет, чтобы придать происшедшему вид самоповешанья от страха неминуемого наказания. Заперев двери в эту комнату, слуга протиснул ключ под дверью внутрь, и ранним утром, когда стража у дома спала, скрылся. Получив обещанную плату, и сопровождаемый двумя флорентийцами, он немедля бежал в Геную. Тетрадь, которой пользовался убитый монах, слуга не принес, так как клятвенно уверял: в сундуке, где Алессандро хранил её, было лишь золото.
Даже если он вздумал хитрить и припрятал тетрадь, она теперь надежно укрыта. Слуга не сможет ею воспользоваться: флорентийцы умертвили его недалеко от приграничных генуэзских селений (как и было им велено), а в доказательство представили отрезанную кисть руки”.
Более никаких записей в старом дневнике, касающихся тех событий, не было. Остается, к истории этой добавить запись, которую я обнаружил, работая несколько лет спустя в одном из архивов Флоренции:
“23 февраля 1305 года брат-доминиканец Джордано ди Ривалто, в проповеди своей, весьма хвалил искусство изготовления стекол, призванных улучшить испорченное зрение. Он, весьма увлеченно воздавал хвалы славным мастерам Венеции, которые придумали и впервые изготовили эти стекла. Показывая всем стекольца, изготовленные для него, монах не уставал повторять, что был знаком с теми, кто впервые смастерил чудесные стекла”.
