©"Семь искусств"
    года

Loading

Совсем стемнело, трёхчасовой январский день провалился обратно в ночь. Кончился. Остался только свет от нашего гаража. Дома частные, а улица ничья. И потому фонарей нет. Звёзд тоже нет, потому что их съели низкие облака. Теперь почти всегда так. Вместо звёзд пост-рождественские мелкие огоньки на соседских крышах..

Елена Матусевич

СТИХИЙНОЕ БЕДСТВИЕ
Микропроза

Шломе

שלמה

Елена МатусевичЛетит: со стола на ёлку, с ёлки (ёлка упала, бум) на диван, с дивана на стену, со стены на ступеньки, со ступенек на неё, и на него, и на них. И страшно, и не боюсь, и сам. В голове шум, пар, свист, ветер. В голове беснуется жизнь. Вьются клубками спирали детства, скачет мячиком бытие. Посиди в углу, смерть, дай дорогу. Жив, живой, тёплый, растопыренный, летит мимо тебя. Котёнок.

Свой

Волны, гребешки, пузырьки, фонтанчики, струйки. Пена, бледный кафель, хлористая голубизна. Тепло, почти жарко, но только почти. Хорошо. Джакузи на пятерых, а нас только трое. Он и я. На груди собор, на предплечьях купола, на плечах эполеты, на шее крест, на лопатках крылья. Орёл. Сколько куполов? Раз, два, три, четыре? Больше. Гораздо больше. Но смотреть больше нельзя. Он смотрит только вниз, кисти рук скрыты водой. Что написано на них? Из воды стремятся вверх, к свободе, синюшные кресты на пузатых куполах его бицепсов. Тепло, ещё теплее, жарко. Краснеет собор, накаляется гигантский крест, наливаются кровью эполеты. Давно сидим. Обозначились полоски, звёзды и надпись на левом плече, совсем мелко: имя, место, время. Слишком мелко, слишком жарко: пора подняться, обойти его, два шага мимо, три шага наверх. Ожили виски, напрягся загривок, заходили желваки. Посмотрел, не поднимая глаз, вздыбился не меняя позы. Всегда готов, но сейчас, но пока, обезоружен теплом, пузырьками, улыбчивой местной толстухой напротив. Она с ним заговорит, и не заметит, и спросит про акцент. А в моей спине, между лопаток, застрянет на пару дней шипящее раскалённой ненавистью острие несказанного им слова «сука».

Стихийное бедствие

— Извините?

Реакции нет. Трогаю за плечо.

— Извините?

Обернулся. И как же это я! Вечные сумерки, не разглядела. Совсем старик. Как неудобно.

— Извините.

— Не слышу.

— Извините.

Он подставляет отвислое ухо шапки: Не слышу. Ещё раз?

— Извините.

— Ничего. А что Вы хотели?

— Нет, ничего. Я не знала, что Вы… Извините.

— Вам помочь снег убрать? Я могу. У меня вот, машинка.

— Я вам заплачу.

— Что? Не слышу.

— Заплачу.

— Не слышу. Я сейчас у дочки пойду уберу, она тут рядом живет. Профессор она. Совсем недалеко. Уберу, и к вам потом приду.

Трудно разобрать слова: у него ни одного зуба.

— Я тоже профессор.

— Что??

— Профессор я.

— Не слышу. Так я у дочки снег уберу, и к вам. Подождёте?

Совсем старик. Низенький, сплющенный временем по вертикали и горизонтали. В ватнике и в ‘русской’ шапке. Одно ухо книзу, другое кверху, как на смешных картинках. Ещё бы не подожду. Я и не надеялась.

Киваю. Кивать лучше. Видит он, кажется, ничего. В карем, мутном желе глаз ¾ даже озорство.

— Вы пока поколите лёд. У вас лом есть? Большие льдины моя железка не возьмёт. Вы расколите на куски, а я подойду. Я сейчас, к дочке, а потом к вам. Моя дочка Джули Макинтайер, профессор математики, знаете? А, ну, да, конечно. Ну, ждите.

Колю. У соседей справа снегоуборочный трактор. У соседей слева и того круче, подметальная машина с отвалом. Они восседают на них, и смотрят на меня сверху удивленно. Профессор, а как машет ломом, любо дорого. Мисс в форме. Мисс, наверное, занимается спортом. Они вот не занимаются. У них большие животы и одышка. Они совсем устали сидеть на тракторах и им пора обедать.

А я колю, потому что оставить как есть нельзя, где оставишь, там и останешься. Снег, дождь, мороз, лёд. Лёд, снег, дождь, мороз. А потому надо колоть и я колю. Темнеет. Соседи в дощатых домиках смотрят огромные телевизоры и едят попкорн. Мне видно: у них большие окна. Я колю. Лёд лопается с аппетитным хрустом на слоёные плоские глыбы, и это даёт обманчивое ощущение силы. Я оттаскиваю глыбы в стороны, и они ломаются в руках.

Совсем стемнело, трёхчасовой январский день провалился обратно в ночь. Кончился. Остался только свет от нашего гаража. Дома частные, а улица ничья. И потому фонарей нет. Звёзд тоже нет, потому что их съели низкие облака. Теперь почти всегда так. Вместо звёзд пост-рождественские мелкие огоньки на соседских крышах.

Он не придёт. Он устал, он забыл, он остался обедать у дочки. И нечего таращиться в темноту. Ни одной машины за трое суток. И зачем у нас такой длинный выезд? Кто его выдумал? До его конца далеко, никак, никогда, невозможно.

Белая пыль. Фонтан снежных брызг, фонтан, фонтанчик, бойкий механический гейзер. Это он. Медленно, нетвёрдыми шагами, он продвигается вперёд, навстречу мне, с победным видом пихая перед собой низенькую тарахтелку с забавной трубой, которой он вручную вертит направо и налево, выплёвывая по сторонам ледяную стружку.

— А вы подумали я забыл? Да? Подумали? Нет, тут у меня всё окей. Он бьёт себя по ушастой шапке. Я же тоже профессор, только давно.

— Математики?

— А? Не слышу.

— Математики?

Он мотает головой.

— Не, теоретической механики. И практической тоже.

Смеётся. Он чудесно смеётся.

— И эту штуку я сам сделал.

Я хочу ему заплатить. Не надо? Не надо.

И тут я почти плачу. Нет, я плачу. Мне хочется его обнять. Обнять можно.

— Какой вы хороший.

— Что?

— Спасибо!

— А?

А зубы у него, оказывается, есть. Просто рот впал, и мне показалось.

— Спасибо, говорю, огромное спасибо, вы меня спасли.

— Что? Не слышу. А Вас? Пустяки. А меня Джон.

Print Friendly, PDF & Email
Share

Елена Матусевич: Стихийное бедствие. Микропроза: 4 комментария

  1. Л. Беренсон

    Как всегда, прекрасная Елена! Такое разнообразие стилистических приёмов, такой набор синтаксических конструкций — хоть в учебник по грамматике вноси в качестве примеров. А ритм повествования в точном резонансе с развитием действия в שלמה!
    Старики у Елены прекрасной всегда в почёте: что в Заполярье, что в средних полосах (помню впечатление, забыл произведение). А диалоги — исчерпывающей выразительности при речевой скупости. По известному «словам тесно, мыслям просторно». Автор играет сочиняя и, кажется, сам забавляется игрою. Браво!

    1. Yelena Matusevich

      Спасибо вам на добром слове. У нас большое горе, Шлома, котенок наш, про которого текстик, потерялся 7 мая. Но я никогда не играю и не забавляюсь, во всяком случае, мне так не кажется. И не сочиняю. Я не сочинитель и не литератор, я историк. Я стараюсь максимально приблизиться к оригиналам, всегда живым и настоящим, с именами и местами конкретного жительства, убирая себя. Еще раз спасибо, хоть немного радости в такой черный момент….

  2. Эммануил

    Очень зоркий автор ЕМ. Такие небольшие,и разнообразные зарисовки. Нет, как вспышки при фотографировании. Впечатляют. А профессор теормеха особо мне приятен- это почти я: как по специальности, так и по возрасту.

Добавить комментарий для Л. Беренсон Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.