©"Семь искусств"
  март-апрель 2023 года

Loading

На заднем диване автомобиля, поворачивающего от Петра на Английскую набережную, сидело перед Евгением, небрежно раздвинув прекрасные ноги в сапожках и вытаращив на него огромные зеленые глаза, нечто из его снов.

Михаил Либин

МОКРЫЕ ДНИ

Повесть

Михаил ЛибинСРЕДА

Тёмно-красная «Американка» вползла на мост медленно, всё время трезвоня и подтормаживая. Что-то плелось перед трамваем, из второго вагона было не видно, что именно. Женя уже сильно нервничал. Ветер с залива гнал над асфальтом обрывки газет, дорожную пыль, какие-то тряпки. Вода в Неве поднималась на глазах, к вечеру обещали очередное, триста какое-то по счёту, наводнение. В салоне трамвая, да и за окнами, как и в душе, было сумрачно и тревожно, что-то плохое непременно должно было случиться.

Спустившись с моста, ещё до поворота к Летнему саду, прямо у позеленевшего от старости и ветра Генералиссимуса застряли надолго. Женя подождал минут пять, понял, что безнадёжно опаздывает. Сложил молитвенно руки, выпустите! Кондукторша, толстая моложавая баба в телогрейке, показала ему фигу, но почему-то передумала, хмуро улыбнулась, дернула ручку пневматики, дверь помедлив стала раскрываться. Он руками помог медлительному механизму, протиснулся в щель, соскочил. Впереди у поворота толпилось много народа, махали руками, ругались. За поворотом стояла целая вереница вагонов, путь им преграждал милиционер с жезлом. Женя перепрыгнул через рельсы и помчался из всех сил, размахивая портфелем, по центральной аллее к Михайловскому, надеясь на чудо — вдруг догонит какой-нибудь ушедший вперёд трамвай или повернёт что-нибудь от цирка.

Его окликнули у некрополя. Он оглянулся и сделал это зря —  от недавно зажжённого вечного огня направилась к нему фигура в демисезонной рясе-пальто со знакомым багровым лицом и горящей под низким хмурым солнцем оправой золотых очков.

— Иван Иваныч, — взмолился он, — опаздываю в школу, завтра к вам загляну.

— Не беги, только что сказали, что школы закрывают, вторые смены отменяются, к вечеру все зальёт. Хорошо, что ты мне попался. У меня проблема —  сестра с дочкой с Украины приезжают, а мне в эти дни некогда ими заниматься. Поводи их по городу, покажи-расскажи, они тут впервые, своди в театр или в зоопарк или в стереокино, ты ж обещал. Денег дам.

— Но у меня экзамены на носу, Иван Иваныч, совершенно не могу. Никак не могу.

Иван Иванович склонил голову и прищурился.

— Однако, это же первая моя к тебе просьба, а я тебе никогда не отказывал. Ты постарайся, несколько дней всего и будем квиты. Виталий мой займется жильём и едой. Машина будет в вашем распоряжении все время. От тебя только экскурсии и присмотр. Приедут послезавтра утром. «Вот номер поезда и вагон», —священник протянул Жене телеграмму. — В пятницу утром, не забудь.

— А как я их узнаю?
— Узнаешь, и сестра и дочка — красавицы, да там же Виталик будет, он тетку знает. Зайди завтра в храм, возьми у Варвары деньги, я распоряжусь. Иди, Бог в помощь.
— Ох, Иван Иваныч, завалю экзамены и будет это на вашей совести.

— Ничего, отмолим. Не впервой!

Священник подмигнул, лихо развернулся на одном каблуке и пошёл широким шагом, поддерживая руками подол, к группе ожидавших его явных иностранцев в сутанах под плащами.

— Панове, тераз хочме до Костиол на Крви, — донесся до Евгения веселый бас Иван Иваныча. Панове в сутанах пропустили его, сомкнулись и вся чёрная толпа потекла за ним в сторону куполов на канале, обходя огромные лужи. Чуть сзади последовали за толпой два типа в одинаковом сером, предварительно зафиксировав взглядом парнишку, с которым разговаривал Иван Иваныч и, кажется даже, его исподтишка сфотографировав.

 Евгений знал, конечно, что Иван Иванович имел разрешение Смольного водить экскурсии церковных делегаций в разные неподобающие места. Вот и в «Храм на Крови», куда посторонних не пускали совсем. Храм — склад декораций Малого оперного, доживал, как все знали, последние деньки. Впрочем, «последние эти деньки» длились с довоенных еще времен, и Иван Иваныч в подпитии хвастался, что это он не дает Храм разобрать и что «пока он жив — Храму стоять». И Женя в таком могуществе Иван Иваныча совершенно не сомневался. Больно крут был иерей и дела ворочал простым смертным неподвластные. Правда, отдельную квартиру себе ни за какие деньги купить не мог. Советская власть всё не прогибалась. Так и жил с семьёй в коммуналке. Иногда, когда слишком от коммуналки уставал, перебирался в Асторию или Европейскую. В люкс. Тот ещё, конечно, был мошенник. Говорил на нескольких языках, знаний демонстрировал энциклопедических, и, как подозревал Женя, воинского звания имел немалого. Грандиозный, одним словом, человек. Очень Евгению повезло со знакомством, только пил тот нещадно и все время мальчику подливал, как того не тошнило. Избегал его парень всё последнее время и вот тебе на —  напоролся. И не откажешь, ведь, слишком много ему задолжал.

Надо было что-то придумать на эти дни, какое-то оправдание. Для школы и для мамы. Ничего пока в голову не приходило, но выхода не было и, значит, решение непременно должно было найтись. Вот контрольная же отменилась. Пусть и таким водоподъёмным способом.

Ладно, до пятницы есть ещё время. Бог в помощь.

 Он было рванул к Садовой, но тут же спохватился, что может не бежать, спешить некуда. Вторая смена, по словам священника, отменялась. Тем более, вся улица до Невского была пуста. Ничего не двигалось ни от Невы, ни от Цирка. Напротив сада стояли автобусы с надписями по бортам «Ленфильм» и тянулись от них по асфальту, прямо поверх трамвайных путей, толстые чёрные кабели и стояли прожектора. Какие-то мрачные работяги сколачивали под стеной замка белую виселицу с треснувшей перекладиной. Под висельницей сидел на раскладном алюминиевом стуле сам, очевидно, висельник с веревочной петлей на шее. Сняли его уже из петли или только ещё приготовили к повешению было непонятно. Висельник махнул Жене рукой, подзывая. Тот подчинился, не успев даже удивиться или испугаться, подошёл.

—  Слушай мальчик, — сказал несчастный хриплым и противным голосом, — встань здесь, прикрой меня от всех, очень хочу, э-э-э, писать, а ноги связаны, до кустов не дойду. Мальчик встал в указанном месте, прямо ему под ноги зажурчал довольно пенистый поток, пропетлял по асфальту в сторону ливневой решетки под поребриком и там булькнув иссяк.

—  Ох, последнее желание в жизни самое сладкое, — висельник перевёл дух и погладил двумя руками свою грудь. —  Благодарю, а то второй час терплю, все повесить не могут, ничего не умеют — всё перекладина ломается. — Он достал из складок на животе смятую пачку «Беломора», щелчком пальца выбил папиросу и засунул её в рот. —  Огонька нет? Впрочем, пионеры же не курят!

— А за что вас? — не удержался Женя от глупого вопроса, —  в смысле, какое кино снимают?

— Черт его знает, не спрашивал, дешевое. Нормальную виселицу не могут сделать.

 — Мальчик, — тронула Женю за плечо толстая женщина, подошедшая сзади, в резиновых грязных сапогах, но с нитью крупных синих бусин на шее, — ты почему тут? Тут нельзя. Быстро уходи.

— Что за х-х-х…йня, — завизжал сзади кто-то, — почему это дерьмо ещё не висит, что за сопляк в кадре, всех убрать! Висельника вздернуть немедленно, свет уходит, где операторы?

— Что операторы, а трамваи сзади не мешают? «Так и будем снимать?» — угрюмо спросила толстая женщина и ткнула толстой папкой, которую держала до того подмышкой, в сторону Летнего сада. От сада медленно тащился вагон и за ним ещё один, потом ещё и ещё.

— Суки, кто пропустил! Где милиция, бля, всех убью! —  завизжал тощий, носатый, в спущенных штанах и порванной почему-то куртке. Визжал он, впрочем, неубедительно и ни на кого впечатления особого не производил.

— А всё, они Неву больше держать не могут, надо провода обесточить и нам, кстати, энергию отключают. Всё, всё… — замахала во все стороны папкой толстая женщина.

Все на площадке принялись тут же дела сворачивать. Рабочие бросили молотки, висельницу не доколотив, ее перекладина так и повисла сломанной рукой, болтающейся на ветру. Осветители стали убирать с рельс кабели и скручивать их, понесли от замка большие и маленькие прожектора, металлические конструкции, стенки какие-то… Люди, смешно одетые в рубища и обноски, высыпали толпой из Михайловского сада и выстроились весёлой очередью к девушке с пачкой денег в руках… Висельник облегченно вздохнул и стал разматывать с шеи веревку, которая никак не разматывалась.

— Ну, вы Иосиф не расслабляйтесь, завтра, дай Бог, повесим — помогла ему освободиться толстая тетя в сапогах.

Носатый, которого Женя принял за режиссёра, сел на корточки рядом с виселицей и самым натуральным образом заплакал. Евгения это очень удивило. Никто к плачущему не подошёл, не утешил. Просто обходили, даже перешагивали. Впрочем, как позже выяснилось, это был тот ещё режиссер, да и не режиссёр совсем.

— Слушай, мальчик, — вдруг задумчиво сказала толстая тетя, прижимая к груди папку и рассматривая Евгения прищуром заплывших глаз, — тебе сколько лет? Хочешь денег заработать?

— Хочу, — сразу ответил тот, — за что и сколько?

— За эпизод мы платим по двадцать семь рублей, три дня съёмок, я тебе ещё день выпишу, сотню получишь. Паспорт есть?

— А справку можете дать для школы?

 — Школьник, что ли? Так шестнадцать тебе есть?

 — Обижаете. Но нужна уважительная причина отсутствовать.

— Ладно, придумаем. Завтра, если не утонешь, тьфу-тьфу!, приходи сюда в двенадцать, принеси паспорт, спросишь Наталию, много не пей, тут с туалетом проблема. Как зовут то тебя?

— Женя.

— Евгений, как смешно! А меня Марго, я тут главная. Скажешь Наташе, что от меня.

— Почему смешно? —  обиделся Женя.

— Так наводнение же у нас намечается, не слышал?

 ….

К школе он шел не торопясь. Жизнь ещё усложнилась. Слишком разные задачи пересеклись в Женином завтра. Как выкручиваться, непонятно. Ладно, завтра, если заработаю, с Ирой в кино сходим, посидим в Астории… А там посмотрим.

На парадной двери школы бился под ветром рукописный листок — «Распоряжением райотдела образования школа закрыта до распоряжения». Школьный сторож сидел на ступеньках, курил самокрутку. —  Иди туда! —  махнул он Жене обрубком руки, — Раз сам дурак пришел, иди в библиотеку, там твой класс трудится, помогать будешь. Ночью опять ждут воду. Ещё выше поднимется. Надо книги перенести.

Женя привычно похлопал правого льва по заднице и вошел в вестибюль. На лестнице было людно. Малыши и школьники постарше сновали вниз-вверх, перетаскивали какие-то папки и тетради, портреты классиков, учебные таблицы и макеты из учительской на первом этажа наверх в спортивный зал. Знакомый третьеклассник тащил большущий, себе не по росту, портрет юного Пушкина. Поэт в процессе транспортировки перевернулся и бился кудрявой головой о ступеньки, отламывая каждым ударом щепочку своего золотого багета. По серым ступеням лестницы тянулся за Пушкиным золотой вихляющий след. Женя склонил голову, прищурился, оценил красоту происходящего, ногой сдвинул слишком отскочившие золотые кусочки и похлопал малыша по плечу. Несчастный Пушкин, показалось, удивленно повернул к нему обезображенное лицо. Левый его бакенбард уже отслоился от щеки и прыгал по ступеням самостоятельным куском холста.

В библиотеке трудились свои, разбирали книги с нижних полок, складывали в стопки и нагружали ими галдящую малышню. Он всех поприветствовал, Иры не было видно.

Он прошел по коридору второго этажа, там не было никого, и по дальней лестнице спустился вниз в подвал. Зачем он туда пошел, почему? Этот вопрос потом долго преследовал его.

Железная дверь школьного тира была полураскрыта, ключ торчал в замочной скважине. В тире было сыро, темно и гулко. Мокрые маты поставлены на попа. Оружейные железные шкафы пусты. На полках рулоны бумажных мишеней, прикрытые брезентом. На стенах чернела большая, давно высохшая, но вся в пятнах плесени, полоса от прошлогоднего наводнения. И как предвестница нового дрожала мелкой дрожью от проезжавшего за стеной грузовика небольшая лужа на полу.

Из глубины подвала, из самого конца огневой зоны, раздавались какие-то звуки. Он зачем-то пошёл туда. В углу на длинном столе для чистки оружия, на паре кожаных матов, брошенных на него, под высоким зарешеченным полуподвальным окном, угадывались в полумраке два слившихся тела и слышалось частое ритмичное дыхание, прерываемое стонами. Тусклый, дневной ещё, свет из окна мерно качался на узнаваемом бритом черепе, на сорванном с плеча болгарском вельветовом пиджаке и вцепившейся в его лацкан тонкой руке с узнаваемым браслетом из мелких коралловых бусинок. Другая, тоже узнаваемая, рука комкала на краю мата ткань в крупных коричнево-зелёных клетках. И чуть белело из-под ткани, из-под коротких сильных пальцев, нежное женское бедро с качающейся на нём, словно маятник, расстёгнутой розовой резинкой для чулка…

Евгений сначала застыл, потом попятился и пятился так до самой лестничной площадки, там наконец обернулся и бросился по ступенькам наверх. Ладно браслет, но шотландский узор юбки он перепутать не мог.

Трамваи уже не ходили. Редкие фигуры перебегали пути, оглядываясь и кутаясь в мокрые плащи. Домой Евгений не пошел. Не мог. Никуда не мог. Он то брёл куда-то, спотыкаясь и не поднимая головы, то бежал, не разбирая дороги, то застывал ступором и на него несколько раз налетали прохожие, матерясь и от него отталкиваясь. Хорошо, хоть, трамваи не ходили. В голове у Евгения было горячо, ныл затылок, тошнило.

Когда стемнело совсем, он опять оказался на Адмиралтейском проспекте у дверей школы, у двух львов, которые «с подъятой лапой». Нагонная волна с залива уже переполнила канализацию и поднялась над люками улиц тонким черным слоем. Он завернул за угол, зашёл во двор особняка. Дверь жилого флигеля была не заперта. Он поднялся в бельэтаж к коммуналкам, позвонил в её звонок. Ему не открыли, хотя за дверью кто-то был и ночник в её половине окна горел. Он прошёл по Майорова до Синего моста, вернулся, дважды обошёл Исаакий. Замёрз и совсем промочил ноги. Нащупав в кармане мелочь, попробовал проскользнуть в кафе Астории. Его перехватил швейцар, вытолкал. Он опять зашёл во двор особняка. Попрыгал, пытаясь в окно заглянуть. Штора задернулась еще плотнее. Потом ночник погас.

Совсем уж поздно обнаружил Евгений себя на каменных ступенях спуска к Мойке. Вода реки уже почти сравнялась с уровнем мостовой и мелкие волны перехлестывались через ажурные решетки ограждения. От площади иногда доносились голоса да мелькали огни машин, но тут было совершенно пусто и тихо.

Что-то опять не ладилось в его жизни. На этот раз что-то главное, неисправимое. Хотелось плакать и утопиться. Хотелось опрокинуться в эту чёрную жижу и захлебнуться.

Дурацкое хотение, сам удивляется. Но спускается ещё на ступеньку, уже подводную, и приседает прямо в воду. Попе и ногам становится очень холодно. А что, если действительно туда? Всё кончится и не будет ничего. И в школе сенсация и разговоров по району на пару недель. И ей скажут. Хотя, что ей. А мама?

Околел он от холода мгновенно и ничего уже толком не соображал. Вполне мог свалиться в воду и быстро пойти на дно, поскольку и промок до нитки и замёрз до костей. И, ишь ты, не боялся этого, не сопротивлялся.

Тут в его бок утыкается что-то большое шерстяное. Течение вспухшей реки принесло к его ногам тело мёртвого пса. Тот уже вздулся, совершенно заледенел и побелел. Попытался испуганный Евгений подняться, выпрямить ноги, не смог. Зацепившаяся за хлястик куртки вытянутая лапа пса его не пускает, разворачивает мертвечину к Евгению мордой и тот видит огромный, уставившийся на него, собачий глаз, наполовину уже покрытый ледяной коркой. И в расширенном до предела зрачке утопленника отражается набережная Мойки с фонарями, домами и чёрным небом, по которому движется неожиданное белое пятнышко. И мигает.

Сначала, удивленный этим движением и миганием, подросток думает, что собака ещё жива и надо бы вытащить её неподъёмное тело из воды. Не тянется. Потом он оборачивается и смотрит на небо над крышами за своей спиной. Там действительно летит и подмигивает яркая звездочка. Не самолёт, самолеты в те времена над Ленинградом ночью не летали.

И вдруг Женя понимает — Это же Спутник! Тот самый. Первый. Про которого только и говорят вокруг. Который уже столько ночей всё человечестве пытается в небе рассмотреть. И из его одноклассников и знакомых никто ещё не видел. И мама не видела, и Ира. А он — вон! Надо мной!

Он с силой выпрямляется, прыгает почти по щиколотки в воде, плачет и орёт. На набережных никого, только пара красных окон зажигается от его крика на той стороне Мойки и отражается в заполнившей всё вокруг воде. Отцепившийся наконец мертвый пёс, чуть помедлив и сделав полукруг у его ног, уплывает в темноту.

Как легко определить по этому кадру время происходящего — осень 1957-го, Жене шестнадцать, последний школьный класс.

ЧЕТВЕРГ

Утром мать не смогла его поднять. Ушла на работу, оставив сердитую записку и немного денег. Евгений лежал весь день. За ленфильмовской славой и гонораром не пошёл. Зачем они ему. Болело горло и ныло всё тело, где-то вдобавок разбил колено. Позвонил Виталий, напомнил о приезжающих мариупольских гостях. Евгений начал отнекиваться, но Виталий ему пригрозил, напомнил о долге. Договорились встретиться у паровоза.

Днём приходил Жора. Женя молча впустил его, лег на кровать и отвернулся. Георгий сел в дальний угол у буфета. Долго сидел, всё пытался что-то сказать, не смог. Когда уходил и обернулся на пороге пытаясь, хоть что-нибудь всё же сказать, провожавший его Женя внезапно захлопнул перед его бритым черепом дверь, чуть череп не раздавив. Жора едва успел отскочить.

По радио опять передали предупреждение о подъеме воды и усилении ветра. Советовали закрыть окна, очистить от вещей балконы, отключить электроэнергию, газ, перекрыть водопровод… и не пользоваться лифтами…

Ко всем его бедам добавилась ещё одна, серьезная — потерялся портфель с тетрадями и дневником. Понятия не имел Евгений, куда он мог деться.

ПЯТНИЦА

«Бывают поезда хорошие, бывают — плохие, а бывают —
Мариупольские»
(народная, тех лет, мудрость)

Огромный «Иосиф Сталин» во главе состава из Мариуполя — чёрный, грязный, мощный, красными своими колёсами вполз под своды Витебского вокзала ровно в девять. Остановился у самого начала третьей платформы и выпустил облако шипящего пара. Водоворот прибывших и встречающих окружил Евгения, закружил, затолкал. В любое другое время Женя бы прилип к такому чуду —  вождь всех паровозов, да еще в обтекаемом кожухе! Но сейчас даже не обернулся, так и стоял, опустив голову, всеми толкаемый, всем мешающий.

Виталий опоздал сильно. И когда они побежали к единственному «мягкому» вагону в середине состава на перроне уже было пусто. Милиционеры проверяли документы у последних пассажиров, заспанных, шатающихся и не очень понимающих — где они. Проводницы обтирали чёрными от старости тряпками вагонные поручни, двери тамбуров, стульчаки в туалетах. Уборщики выкидывали на перрон через вагонные окна мешки с разным дорожным мусором и грязным бельём. Тараканы и клопы сыпались из мешков на асфальт и разбегались в разные стороны, попадая под ноги бегущих. Евгений пару раз на них поскользнулся, Виталий еле его удержал.

Две женские фигуры, упакованные в шубы и шали и от того пугающе толстые, угадывались сквозь утреннюю изморозь на середине перрона. Кажется, они.

— Извините нас, тут наводнение ждут, дороги перекрыты, — с ходу соврал Виталий, подхватывая маленький изящный чемодан и кивая Евгению на огромный, пузатый, перетянутый веревкой.

— Как доехали? Иван Иванович сейчас на службе, не беспокойтесь, мы отвезем вас на квартиру, там вы сможете поесть и отдохнуть.

Старенький «Москвич» Иван Ивановича стоял у уже пустого вокзального выхода. Евгений запихнул неподъёмный чемодан в багажник. Украинские гостьи с трудом поместились на заднем диване. Поехали.

— Ох, — приятным низким голосом пропела одна из женщин, разматывая огромный пушистый шарф, — не так уж у вас и холодно, а то нас пугали. Меня зовут Галина, а это Олеся, моя дочка.

— Приятно познакомится, я — Виталий, вы меня не помните? Я с Иван Ивановичем у вас гостил, давно, конечно, лет десять назад, сразу после войны — сказал Виталий и покосился на Евгения. Автомобиль выруливал на Фонтанку, Евгений молчал.

— А, Виталий! Прости, не узнала. Здравствуй, дорогой! —  сказала Галина и замолчала, пытаясь вспомнить, кто это.

— А это Фонтанка, — прервал молчание Виталий и ткнул Женю локтем в ребро, тот молчал.

— Да, — невпопад ответила Галина, — и наш Иван Иванович на Большом Фонтане в Одессе дачу строит, большую, я-то в Ленинграде была, правда, давно, а дочка впервые, а ехать далеко?

—  На Васильевский, на ту сторону Невы- ответил Виталий, — вот Евгений нам всё тут расскажет. Ты чего такой мрачный? — Евгений упрямо молчал. Так в неприятном молчании они дальше и поехали.

Впрочем, молчать было логично — мотор церковного «Москвича» был так стар, так надрывался, так громыхал всеми клапанами и шестерёнками, что перекричать его было бы трудно. Повернули на Майорова, проехали Исаакиевскую площадь, особняк, при виде которого у Жени опять защемило сердце. Повернули у школы налево и выехали к Петру. Тот очень грозно скакал на фоне низких туч, летящих от залива.

И тут поверх всех стуков и скрежетов прозвучал в салоне автомобиля звонкий девичий вопрос —  Мальчики, а какой женщине этот памятник?

Ошеломленный невероятностью вопроса, Евгений обернулся на спрашивающую и впервые её разглядел. Та уже давно скинула капюшон, распустила кипу золотых волос, расстегнула подшитую мехом дубленку… На заднем диване автомобиля, поворачивающего от Петра на Английскую набережную, сидело перед Евгением, небрежно раздвинув прекрасные ноги в сапожках и вытаращив на него огромные зеленые глаза, нечто из его снов.

Девочка очень была похожа на Марину Влади. Очень! Как раз в прошлое воскресение ходил Евгений с Ирой на «Колдунью». Билеты, кстати, раздобыли с огромным трудом и огромной же переплатой. Ходили второй раз. И третий собирались. После сеанса долго сидели у школьных львов. Молчали, обнявшись. Какая женщина! Таких не бывает. И сама история — зашибись!

— Стоп! —  громко скомандовал Евгений. От неожиданности Виталий резко тормознул, машину занесло и ударило о поребрик. Хорошо хоть набережная была пустая. Пассажиров Москвича от удара бросило вперёд. Галю удержал ее немалый вес, она только ткнулась в спину уткнувшегося в руль Виталика, ничего себе, ему и «Москвичу» не повредив. Женя же почти врезался в лобовое стекло и сзади в его шею влетела лицом «колдунья», опутав всю его голову своими золотыми волосами.

— Как? —  ошеломлённо спросил Евгений, распутывая шелковую паутину на своем лице. — Вы что, ничего не знаете про Медного всадника?

— Нет, — сказала девочка немного глуховато, поскольку продолжала упираться губами в шею Евгения, пока тот занимался процедурой распутывания. — Не знаю, а что это?

— Как! Вы не знаете Пушкина?! —  развернулся к ней Женя, больно задев подбородком при повороте губы девочки и оборвав несколько ее золотых волосинок — Не знаете «На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн…»?

— «И вдаль глядел»? —  подтвердил Виталий, тоже удивленно поворачиваясь к гостям.

— Я что-то слышала, — виновато сказала тётя и посмотрела на дочь. Та, потирая травмированную губу, покачала головой.

— Мы из Мариуполя, Олеся в украинской школе учится, а я давно, но что-то… А про что вы?

И тут Евгения понесло, — «Люблю тебя, Петра творенье», начал он медленно, постепенно ускоряясь и возвышая голос, — «люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье…» — и дальше, и дальше.

Виталий, одобрительно крякнул и завел заглохшую машину. Та завелась сразу и заработала, на удивление, тихо, без этих своих тресков и скрежетов, словно сама прислушивалась к волшебным строкам и вдохновенному голосу чтеца.

Пока пересекали они Неву по мосту «Лейтенанта Шмидта», пока по одноименной набережной катили к тринадцатой линии, где в угловом доме арендовал Иван Иванович для гостей квартиру, Евгений, совершенно, надо сказать, по памяти, предъявлял провинциалкам великую историю. Продекламировал «Вступление» великой поэмы и добрался уже было до наводнения.

Виталий остановил машину и заглушил мотор как-раз на строчке — «Печален будет мой рассказ» и только Женя набрал воздуха для продолжения, как Галя открыла дверь со своей стороны и вежливо попросила дорассказать всё потом, поскольку в поезде их заели клопы и они почти не спали.

Вечером пятницы западный ветер ненадолго стих. Нагонная волна угомонилась, уровень воды в Неве и каналах упал, оставив на городских мостовых слой грязи, мусора, бревен и досок с перевернувшихся в порту лесовозов, горы разбитых ящиков, утонувшие автомобили и велосипеды, несколько трупов людей и животных… —  урожай очередного ленинградского, триста какого-то по счёту, наводнения. Казалось, что мокрые дни кончились, но нет.

СУББОТА

Утром Евгений проснулся раньше солнца. Очень удивилась мама, привыкшая уже проводить утренние часы под храп сына. Сын полежал на диване, попробовал ещё поспать, не получилось, пришлось подниматься, чистить зубы, мыть ноги и подмышки, рассматривать себя в зеркало, причесывать упрямые вихри…

Позвонил Виталий. Договорились, что он заберет гостей в десять и привезёт к Великану. Дороги со сборами, думает, с полчаса, так что ты подъезжай туда к половине одиннадцатого. У кинотеатра и встретимся. Женя спланировал сводить мамашу с дочкой в Зоопарк, ну или в Домик Петра, если там открыто, или в стереокино, в крайнем случае. Думал почему-то о хохлушках уже с улыбкой. Надо было только забежать в собор, взять деньги у Варвары.

И в школу надо зайти, узнать дальнейшее. Будет контрольная, не будет? По радио играла всё утро музыка, в основном Шостаковича, и не было никакой информации про погоду —  отменены уроки, не отменены. Вот уж куда Евгений не хотел идти, так это в школу. Но пришлось.

Иру он увидел сразу. Она болтала с девочками у доски расписания. В своей обычной шотландской юбке. И она его увидела, глаза не отвела. Значит, не уйти ему, не избежать объяснений. Он хмуро подошёл, сказал — Привет, — и уставился в доску, где прикноплено было объявление об отмене уроков. Девочки посторонились, а Ира тронула за локоть — Надо поговорить.

Они пошли через трамвайные рельсы в сад. Он шёл молча. И она молчала. Школьный пёс собрался было разделить их компанию, но все быстро понял и отстал. Было ветрено и холодно, из окна углового дома смотрела на них в бинокль старушка, Ира показала ей язык.

— Я знаю, что ты видел нас в тире — начала она довольно весело. — Жора видел, как ты пятился. Оказывается, он дверь не закрыл, а тебя какой-то черт туда занёс. Зачем? Ты там, кстати, портфель оставил, мы сторожу отдали, возьми в раздевалке.

Она все не решалась посмотреть на него, — Извини, что я тебе раньше не сказала, что встречаюсь с ним, но это случилось неожиданно. Жора не такой нерешительный как ты. Зачем ты туда приперся! Ну, какого черта!

— Тебе понравилось? —  выдавил из себя Евгений и внутренности у него опустились в холод.

— Дурак, —  печально ответила Ира, но, кажется, не обиделась и взяла его за руку, — Ты хороший, ты, действительно, хороший, но, как это сказать, — она замолчала, он ждал, — ты еще маленький, не обижайся, а я взрослая. Ты столько раз приходил и не решался, а он пришёл и …, она замялась.

— Вы поженитесь? —  спросил Женя, поскольку ни одного другого вопроса сообразить не мог, мозги заледенели совершенно. Ира рассмеялась, рассматривая его с удивлением и иронией и оттолкнула его руку — Зачем? Ты, действительно, малыш. Ладно, не обижайся. И не вини Жору, он очень переживает. Только не приходи ко мне, не надо. Я бы очень хотела остаться твоим другом, но и только. По рукам?

Она подставила ладошку и он уже готов был хлопнуть по ней, но коралловые бусинки на ее запястье его остановили. Он резко повернулся и побежал к калитке. Пёс рванулся за ним, отчаянно лая.

В соборе было грустно. То, что позже назовут «хрущёвскими гонениями», уже очень ощущалось. Верхний храм почти и не открывали, литургии там не проводили, исповеди и крещения резко сократили, погасили многие лампадки и свечи. Совсем тускло было на первом этаже, даже страшновато. В боковом приделе, кого-то отпевали. Нудно скулили старушки. Кто-то рыдал и его уговаривал батюшка. Евгений ткнулся в закуток, где обычно казначея пересчитывала подношения и деньги, вырученные за свечи, кресты, иконки. Там было заперто. Обошёл нижний храм, заглянул в подсобку, никого. Одна из дверей на второй этаж была неплотно прикрыта. Он посомневался и всё-таки толкнул ее. На белоснежной площадке лестницы плакала Варвара. Плакала тихо, в платок, и если бы не отчаянное солнце, заливающее верхний храм и лестницу, её слезы никто бы и не увидел. А так слезинки с платка капали на белый мрамор сияющими искрами и темнела под Варварой маленькая лужица. Евгений мгновенно угадал её состояние, подошёл и обнял. Варя ткнулась ему головой в грудь, и они так постояли пару минут в центре ослепительного солнечного луча. Она, грустно улыбаясь всеми своими морщинами, призналась, что её уволили и что вряд ли Господь куда-нибудь её пристроит на старости, и не знает она, что дальше, кому она будет нужна такая… Он, гладил старушку по спине, плакал вместе с ней, говорил, что Бог даст и всё устроится… Варвара вытащила из кармана конверт и сунула ему в руки. —  Иди милый, не трать на меня молодое свое время, Иван Иванович велел тебе передать.

Забрав приготовленные для него четыреста рублей сотенными и ещё сто десятками и четвертными, Евгений добежал, уже опаздывал, до Садовой, вскочил в удачно подошедший трамвай, сел у окна и стал представлять себе золотоволосую хохлушку и ее волосы, опутавшие его голову и щекочущие его шею губы, и ее глаза, когда он читал поэму. Иногда сквозь эти миражи проглядывало лицо Иры, которая удивлённо на него смотрела, но он отгонял эти помехи.

Перед Невским кондуктор громко закричала на весь вагон — Кировский мост закрыт, трамвай пойдет через Литейный! — Несколько человек всполошились — Как так! Это же большой крюк! Почему раньше не сказали? —

На уличных часах перед Пассажем была уже почти половина одиннадцатого. Опаздывал он опять безнадёжно. Трамвай повернул к цирку и напротив Коннетабля высадил всех желающих. Соскочил и Евгений. Похвалив себя за то, что сразу вспомнил трудное название площади вокруг Петра, он быстрым шагом пошёл по Кленовой аллее в сторону Марсового поля и Невы, решив ногами перебежать и поле, и мост и там сесть на любой трамвай. Но это минут тридцать – сорок, в лучшем случае. Будут ли они так долго ждать и где их теперь искать? Опять облом!

У императорского постамента его окликнул милиционер — Эй парень, ты куда? Проход закрыт, туда нельзя.

Значит, надо возвращаться на Садовую или даже к Храму на крови и так огибать поле! Это полный облом! Они стопроцентно не дождутся, и Иван Иванович этого ему не простит.

Сзади раздался автомобильный гудок, и Женя оглянулся. Его догоняло такси и рука какого-то пассажира призывно махала из окошка, то ли ему, то ли милиционеру. Он посторонился и пропустил такси. Махали ему. Махала Марго. Она сходу набросилась на него —  Почему не пришёл? Был большой эпизод для тебя. По высшей категории. Рублей бы пятьсот заработал! Садись, поедем к режиссеру, я ему о тебе говорила. Евгений плюхнулся на заднее сидение, ничего ещё не соображая, ощущая только селезёнкой, или чем-то там ещё, что пропал, что Иван Иванович его сотрёт в порошок!

Режиссером оказался совсем не тот хлюпик, что рыдал под виселицей. Широкоплечий дядька, с еще более бритым, чем у Жоры, черепом — блестящим и огромным, сидел на складном стуле под всё той же сломанной перекладиной и спокойным, но железным, тоном отчитывал знакомого висельника. Тот стоял весь красный. —  Если еще раз будешь дергать ногами после команды «мотор», мы распрощаемся. Перекладина не рассчитана на твои экзерсисы. Я не могу тратить столько пленки на проходной эпизод. Марго, проследи, — сказал он, увидя подъехавшую даму.

— Вот, — сказала Марго и подтолкнула Женю вперед, — мальчик, о котором я вам говорила. Режиссер даже не взглянул.

—  Мальчик мне был нужен вчера, сегодня нужна девочка, блондинка, — режиссер, не глядя на Евгения, стремительно поднялся, да так, что стул под ним сложился и виселица рухнула окончательно. — Где ж я вам её найду, рожу что ли, — возмутилась Марго и отвернулась к таксисту, доставая пухлый кошелёк. Режиссёр подошёл сзади, заискивающе обнял своего директора за плечи и стиснул.

— Марго, милая, Бога ради езжайте сейчас куда-нибудь, в нашу картотеку, скажем. Срочно! Прошу Вас, Марго! Погода потрясающая. Я и не мечтал о такой. Всё сейчас в сторону, снимаем только Неву и кадры с Парашей. Завтра последняя, по прогнозу, нагонная волна. Больше Господь мне наводнение не подарит! Найдите мне Парашу. Нужна девочка с лицом, ну скажем, Марины Влади — чистое, странное. Может среди балетных найдёте. Или проституток? Спросите в Европейской или на телевидении. Это сейчас главное! Езжайте, я жду! А этого, — он повернулся к висельнику — вешайте на крупном плане, только лицо и петля и гоните взашей!

— Марго, — тихо позвал Евгений, простоявший весь режиссёрский монолог за её спиной — у меня есть Марина Влади, не отличить. Только она немного того, глуповата. Не знает, к примеру, кто такой «Медный всадник». Но за ней надо немедленно съездить.

Таксист мчался на Петроградку. —  Нарушай, кричала ему толстая тетя с заднего сидения, — штраф оплачу. Таксист и гнал. Машин, впрочем, было не много, почти не было, но Волга все же умудрилась на левом повороте с Горького почти врезаться в облезлого, тарахтящего и пыхтящего «Москвича», поворачивающего от Народного дома. Из заглохшей от столкновения машины выбрались трое.

Когда Марго увидела Олесю, она обалдела. Впрочем, обалдела вся съёмочная группа, когда такси вернулось к замку. Режиссер, фамилия которого для нашего повествования не важна, долго тёр глаза, им, не веря — девочка на «колдунью» похожа, как ни поверни, и местами даже лучше. Автор, тоже знаменитый профессионал, оторопел и с ужасом понял, что придется пару сцен переписывать, а то и весь сценарий. Художник схватился за голову, почувствовав, что многие декорации, реквизит и мебель, рассчитанные на более дородную героиню, как и вся работа с афишами и буклетами, теперь коту под хвост. Народный артист, которому перепала главная роль, прижал ладонь к груди и так и сидел, открыв рот и предчувствуя инфаркт. Хорошо, хоть операторы с ассистентами были заняты на другой площадке и к ужасу, охватившему группу, своих стонов не добавили.

Но слух всё же пошел по всему киношному коллективу, что сниматься у них будет французская звезда и теперь все ставки увеличат раза в три, не меньше, — за работу с иностранцами.

Виновница же переполоха вернулась в арендованное киногруппой такси и очень-очень хотела есть. Её так и не накормили, даже завтраком.

Евгений сбегал к Цирку, купил в гастрономе напротив бутылку молока, французскую булку и кусок копченного морского окуня, такого аппетитного, что у него самого под ложечкой засосало.

Олеся схватила всё принесенное продовольствие в охапку и, отрывая прекрасными зубами то то, то это, невинно спросила — А Иван Иванович про кино знает?

И у Евгения ёкнуло.

ВОСКРЕСЕНИЕ

Рано утром Виталик вернулся к несчастному «Москвичу», оставленному прямо там, на перекрестке у Народного Дома, обогрел его, приласкал, завел. Травмы машины от столкновения оказались плёвыми, она вполне была готова служить дальше. Талоны на бензин еще были. Он договорился с грузовиком. Отсосал из его бака литров двадцать. Расплатился талоном. Должно было хватить. Отправились в Петергоф. Иван Иванович так и не появился, и не звонил. Очень это беспокоило и Галю, и Виталия. Женя, впрочем, такому отсутствию был только рад, черт его знает, как вспыльчивый священник отреагирует на киношное приключение Олеси и Женино в этом участие. Как мог успокаивал он Галину — мол, бывает это с важными чиновниками. Занят или в командировке. Опять же наводнением надо руководить.

Петергофские красоты, конечно, гостям понравились. Хотя, большинство фонтанов уже не работало. Но шутихи ради воскресения включили. И симфонический оркестр под Самсоном играл вальсы Штрауса. И вкусное мороженное. Правда, говорили гостьи меж собой в основном о неожиданных киношных предложениях и их последствиях. Во-первых, у них билеты обратно на четверг. И квартира, где их брат поселил, до четверга. А если съемки затянутся, то где жить? И вообще, может в Ленинград придется переезжать, а как тогда с квартирой в Мариуполе, продавать что ли, со школой, которую надо заканчивать, с техникумом, в который следующим летом Олеся намеревалась поступать, с мальчиком Тарасом, который с детсада ждал Олесино совершеннолетие для бракосочетания. В общем, было о чем беспокоиться. А тут еще брат пропал.

Вечером городская комиссия по борьбе со стихийными бедствиями наконец очнулась, прервала бесконечную музыку по радио и сообщила — «Уровень воды в Неве опять быстро поднимается. Ветер усиливается. В понедельник ожидается ураган. Всем руководителям…» и прочее.

ПОНЕДЕЛЬНИК

С утра девочку вызвали на Ленфильм, естественно, с сопровождающими. Виталий заехал за Евгением затемно, напугав женину маму, ещё спавшую, забрал его и вместе они потряслись на Васильевский за Мариупольским семейством. Мариупольское же семейство всю ночь не спало, всё обсуждало звездную карьеру дочери и вырабатывало линию поведения. Поэтому были женщины растрепанными, невыспавшимися и плоховато выглядящими. Чего так рано приехали? А Иван Иванович не звонил? Почти полтора часа ушло на сборы и Галину реставрацию. Дочке же, впрочем, хватило пары штрихов карандаша и чуть-чуть бледной помады, что б опять превратиться в колдунью. Где их этому учат? Ну, накрасились и поехали на Студию.

Поехали через Стрелку, где вышли из машины, чтобы показать гостьям лучший в мире городской пейзаж. Подошли к самому парапету. Нева уже залила спуск, превращаясь в море. Медный всадник на той стороне, казалось, скакал уже по воде. Исаакий и Адмиралтейство из воды росли, а Зимний дворец в ней тонул. Огромная плотная туча ползла от залива, накрывая весь Ленинград. На востоке, над Смольным, она ещё шевелилась, клубилась, прорывались сквозь неё лучи встающего солнца, но на западе над портом она уже опускалась на город монолитной каменной плитой, опускалась всё ниже, готовая город раздавить. И вспухшая стальная Нева поднималась ей навстречу и представлялось Евгению, что ничто не сможет помешать катастрофе.

Поехали, немного удрученные зловещими видами, дальше —  через Тучков мост, мимо Петропавловки на Кировский, к Ленфильму. На многих улицах вода уже покрывала колеса автомобилей и, казалось, что плывут они по реке. Евгений, что б развеять мрак за окнами машины, по дороге добросовестно выполнял функции экскурсовода, все показывал, рассказывал и объяснял, привирая, конечно, как профессиональный историк. Женщины слушали рассеяно, клевали носами и иногда легко всхрапывали. Доехали. Пропуска уже были.

(продолжение)

Print Friendly, PDF & Email
Share

Один комментарий к “Михаил Либин: Мокрые дни

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.