©"Семь искусств"
    года

Loading

Он, было, уже собирался выйти на свободу «с чистой совестью», когда заболел двусторонним воспалением лёгких… Его привезли из тюрьмы в холодильнике, в жестяном ящике, мало похожем на гроб, и похоронили в Риге на Лесном кладбище. Моложавая Софья осталась вдовой…

Джейкоб Левин

ЭККЛЕЗИАСТ ДЕЛУ НЕ ПОМЕХА

Джейкоб ЛевинЗа окном была поздняя, жёлтая, промозглая, латвийская осень, когда моложавая вдова, пенсионерка Софья Родионовна Селезнева, накинув плед, сидела в своей уютной квартире за столом и надев очки читала Книгу Экклезиаста.

В старинной кафельной печи трещало несколько поленьев. Некстати зазвонил дверной звонок. Она захлопнула книгу, вздохнула и подумала: «Действительно, «всё суета сует и всяческая суета», и нехотя пошла открывать двери.

В дверях стоял сосед — вдовец Антон Лепиньш.

— Это опять ты? Я же тебе сказала, не приходи так часто. Между нами ничего не может быть!

Это было правдой. Он ей не подходил тем, что был старым, жил в одном с ней доме и на одной лестничной площадке. А ведь где живёшь, как известно, там…

Кроме того, у неё давно уже был любовник, она завела его ещё тогда, когда покойный муж попал в тюрьму. Они встречались с ним два раза в месяц.

— Нет, Софья, я пришёл с иголкой, — сказал Антон Лепиньш. — Совсем зрение стало плохим.

Он протянул ей иголку с ниткой:

— Продень, пожалуйста.

— Я продену, но шить будешь сам!

Он раздражал её своей назойливостью. Мужчины с недавних пор стали меньше её интересовать. Слава Богу, всё остальное, включая здоровье, в её жизни было в порядке. Вот только пенсии стало не хватать. Сбережения хоть ещё были, но таяли, как весенний снег. Её муж уже год спокойно лежал в Риге на Лесном кладбище…

Однако, надо сказать, что первая часть её жизни прошла неплохо. Она тогда носила норковую шубу и часто посещала органные концерты в Домском Соборе. Там она познакомилась с известным органистом Петерисом Сиполниексом.

Случилось это так: однажды, после концерта, маэстро подошёл к ней и сказал:

— Мой помощник видел на ваших глазах слезы, когда я играл «Токкату и Фугу реминор». Вы любите Баха?

— Безумно люблю, — ответила она.

На самом деле она тогда плакала от злости — потому что перед концертом случайно нашла у мужа в кармане пальто платок со следами женской помады.

— Сраный бухгалтеришка, — с возмущением думала она о муже, и праведные слезы сами катились из её глаз…

Так она познакомилась с маэстро. На Рижском Взморье их дачи оказались почти рядом…

В ранней молодости она поехала в Москву, с первого раза поступила в «Тимирязевку» и с отличием закончила её. Больше двадцати лет она проработала заведующей лабораторией в отделе технологии древесины. Её покойный муж Иван все годы работал на ликёро-водочном заводе. Он был опытным бухгалтером и «знал, как класть сено, чтобы стог не развалить». Но технолог, жадный «чангал»* (*латгалец), зарвался, и их посадили. Последние пять лет перед смертью её Иван провёл в тюрьме «за хищение государственной собственности в особо крупных размерах». Он, было, уже собирался выйти на свободу «с чистой совестью», когда заболел двусторонним воспалением лёгких… Его привезли из тюрьмы в холодильнике, в жестяном ящике, мало похожем на гроб, и похоронили в Риге на Лесном кладбище. Моложавая Софья осталась вдовой…

— Ладно, неси сюда иголку и нитку! — сказала Софья и, одев очки, подошла к окну. Антон пристроился сзади и обнял её за талию.

— Пошёл к чёрту, не мешай вдевать нитку, — довольно грубо сказала она. — Всё! Забирай свою иголку и катись…

Антон ушёл, но через две минуты звонок опять зазвонил…

— Ну сейчас он у меня получит!

Она открыла дверь, набрала в лёгкие воздуха, и приготовилась…

Но на пороге стоял незнакомый мужчин лет пятидесяти. Он был довольно симпатичен… Это первое, что она увидела.

Стройный, тонкие усики, итальянская оливковая кожа. Кого же он напоминал? Марчелло Мастроянни?

— Вам кого?

— Ваша фамилия Селезнёва?

— Да… А кто вам дал мой адрес?

— Мне дали его в сторожке, что у ворот кладбища.

— Что вам нужно?

— Моя фамилия Головач, мой отец похоронен рядом с Вашим.

— Так вы не из Риги? Вы приехали из Пскова? Ведь отец похоронен там…

— Нет, я приехал на трамвае №11. С Лесного Кладбища. Я живу в Риге.

— Но в Риге похоронен не мой отец. Там муж…

— Ну, всё равно. Вы знаете, где моя могила? Она с правой стороны от Вашей. Вспомните, за Вашей могилой лежит старая плита, там ещё надпись: «Здесь покоится Статский Советникъ Жоржъ Струтинский. Миръ праху его».

Софья вспомнила это примечательное надгробие.

— Так вот это не могила моего отца. Могила моего отца справа. Я сегодня начал красить там ограду. За один день не покрасить. Вот руки ещё в Кузбасском лаке. Не отмыл…

— Чего же Вам надо? Понимаете, краска на ограде облупилась, всё-таки время…

— Чего же вам надо?

— Произошло следующее: во время работы, я услышал из вашего семейного склепа голос вашего мужа. Я услышал слова: «мне холодно». Я удивился и не поверил. Я думал, что мне показалось. Но голос повторился: «скажи Софье, чтобы прислала мне розовое байковое одеяло, в котором прожжена дыра. Оно на антресоли, в него завернута подольская швейная машина. Пусть принесёт и положит одеяло на мою могилу».

— И часто с вами такое бывает? — спросила Софья. И тут же вспомнила про могилу соседа справа. На памятнике действительно значились имя и фамилия: «Василий Капитонович Головач».

Тогда она спросила:

— А вы действительно Головач?

— Да, Пётр Васильевич Головач.

— А какое у вас образование, Пётр?

— Восемь классов и ПТУ. Я плотник, — не без гордости сказал он. — Живу за Даугавой, на улице Елгавас, около бани. За общественными огородами.

— Понятно… Однако, вы проходите, садитесь. В ногах правды нет.

— Спасибо, можно мне помыть у вас руки? У вас пемза есть?

— В ванной всё найдёте.

— Надо предложить ему чай с малиновым вареньем или нет? — подумала она.

Через минуту раздался шум бегущей в унитазе воды, и тут же появился Пётр.

— А вы не моете руки после туалета?

— Я их до этого помыл.

Она вздохнула.

— Ну ладно, тогда садитесь за стол так, как есть, будем пить чай с малиновым вареньем.

— Спасибо.

Он сел за стол.

— А это что? — он указал на икону. — Верите в Бога?

— Нет, не очень. Это Николай Угодник, ковчежная икона. Из Пскова.

— Ну и что, что она из Пскова?

— Не в Пскове дело, она ковчежная — это значит написана не позже 18-го века. Денег стоит. От свекрови осталась.

— Ну ладно. Так что вы решили делать? Я могу послезавтра положить ваше одеяло на камень. Всё равно, мне так быстро работу не сделать. Нужно будет приехать несколько раз. Ведь я добросовестно старую краску счищаю, а это берёт время, — на латышский манер сказал Пётр. — Сегодня пятница, а в воскресение днём я опять буду там.

— А вы сами-то уверены в том, что говорите?

— Я? Да. А вы что, мне не верите? — обиделся Пётр.

— Нет, нет, я верю, но знаете, у меня высшее образование, училась в аспирантуре, школу окончила с серебряной медалью… Как, то не вяжется с этим ваш рассказ… вы не удивлены произошедшим?

— Конечно удивлён, потому и сижу здесь… Ааа! Теперь я вас понял, — вдруг обиженно сказал Пётр. — Нужно мне ваше старое одеяло!

Он не допил чай и встал из-за стола.

— В общем так: в воскресение утром по пути на кладбище заеду. Если решите, то приготовьте одеяло. А то — поезжайте сами. А сейчас я спешу, мы сегодня в лото играем. Не на деньги, а так, по десять копеек…

И он ушёл не прощаясь. Софья до вечера продолжала думать об этом не очень умственно развитом плотнике, а вечером решила, что завтра суббота, она купит у ворот кладбища шесть гвоздик и сама увидит, что там происходит. Последний раз она была там полгода назад.

На кладбище ничего не изменилось, но пожухлая трава справа была действительно забрызгана чёрной краской. Одна четверть соседней ограды была уже выкрашена. Но в углу, в жёлтой траве, Софья заметила литровую банку с чёрным Кузбасским лаком, накрытую кусочком древесной коры.

Это означало, что плотник ни в чём не обманул.

Ей стало немного досадно. Она руками выполола вокруг могилы пучки отавы, сделала из неё помело и смахнула им пыль с гранитного памятника. Потом она отправилась домой.

По дороге ей неожиданно стало не по себе. Она ещё не понимала почему, но это состояние не проходило. И вдруг она всё поняла…

Ведь подольская швейная машина была действительно завёрнута в байковое одеяло и уже много лет без дела лежала на антресоли. Софья ускорила шаг, чтобы поскорее убедиться, что это не так. Она вбежала в квартиру, не снимая обуви, влезла на табурет и протянула руку на антресоль…

Но всё было реальностью. Она осторожно сняла тяжёлую швейную машину поставила в сторону, и в руках у неё оказалось то самое розовое байковое одеяло. Ошибки не могло быть, это было оно. Прожжённую сигаретой дыру она никогда раньше не видела, но теперь дыра, действительно была там.

Откуда это было известно глупому плотнику? Не покойный же Иван рассказал ему об этом, в самом деле!

Ночью её знобило. Она переволновалась.

Она стала вспоминать прошлое и уже не смогла заснуть всю ночь. Она даже пыталась разговаривать с портретом мужа. Её страх всё нарастал, а волнение усиливалось. Один Бог знает, как она дожила до воскресного утра…

Когда утром появился плотник, она бросилась к нему. Она не была очень суеверной, но всё было так непонятно…

— Как же вы, Пётр, вручите мужу это одеяло? — сходу спросила она вошедшего плотника.

— А я почём знаю? Моё дело положить его на камень. Давайте одеяло, и я пошёл, — сказал он.

— Я буду очень Вас ждать вечером. Обязательно приходите.

Она ещё надеялась, что, получив старое одеяло, он больше никогда не появится. Одеяло было её проверкой…Но он вернулся. И одеяла с ним уже не было. Первым делом он опять попросил разрешения отмыть руки от краски и прошёл в туалет. Она ждала его у дверей.

— Ну, как выглядит мой муж?

— А я откуда знаю? Я его даже не видел. Я положил одеяло на плиту и услышал голос. Он сказал, чтобы я обернулся вокруг. Когда я обернулся, одеяла уже не было. Потом я опять услышал его голос: «Я хочу, чтобы она прислала мне песочные часы с песком и свадебную фотографию, где мы, пьяные, сидим после свадьбы, обнявшись. Фотография лежит в Библии, на книжной полке, а стеклянные часы в ящике от сигар, он за книгами. Надеюсь она не разобьёт мои часы», — сказал голос.

Вот так…

Плотник замолчал.

Софья бросилась искать Библию. Когда она нашла между пыльными страницами Библии жёлтую свадебную фотографию, слезы навернулись на её глаза. Потом она взяла в руки большие песочные часы. Они были тяжелы и с двух сторон до краёв заполнены крупным золотистым песком и было неизвестно, как они работали.

Пётр торопил Софью. Ему не терпелось продолжать работу. Ему хотелось поскорее начать красить.

Софья ни сном ни духом не думала, что всё это находилось в её квартире. Однако, теперь уже сомнений быть не могло. Это было некогда спрятано её Иваном и раньше принадлежало ему. Пётр ни в чём не сорвал.

Всё это время Пётр нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

Софья положила сигарный ящик, часы и фотографию в холщёвый мешок. Пётр собрался уходить. Перед уходом, уже в дверях, он сказал, что если сегодня окончит работу поздно, то придёт лишь в пятницу.

— Играю в лото, — пояснил он опять.

Она ещё немного подумала о странном плотнике и постепенно успокоилась. Нельзя постоянно быть такой впечатлительной и легковерной и из-за этого находиться в напряжении. Все это ещё нужно хорошо проверить.

Но плотник явился очень скоро, он был ужасно взволнован и зол.

— Всё! Больше не вмешивайтесь в мою жизнь! — возбужденно сказал он. Теперь. ваш супруг попросил, чтобы я сломал кафель под вашей ванной, ему нужны его деньги! Они там. Много! Семьдесят тысяч! Мне чужие деньги не нужны! Мне своих хватает! А вообще-то нужно сообщить в Комитет Государственной Безопасности! — сказал он вдруг.

Софья выслушала его и задрожала от страха. Она и представить не могла, что у неё в квартире было столько денег…

АЛИК

Алик Стрельников родился сорок восемь лет назад в Москве на Арбате. Его отец был тогда помощником военного атташе в ГДР. Его воспитывала бабушка, потому что его полуинтеллигентная, черноволосая красавица-мать ушла от них. Отец говорил, что она никогда не переставала быть цыганкой, а они очень независимы, непостоянны и верны только цыганам.

Но всё это было семейным секретом. Если бы об этом узнали в КГБ, отец мог потерять должность.

Алик рос впечатлительным, остроумным, ироничным, способным, немного смешливым ребёнком.

В шестнадцать лет Алик встретил подружку. Она сбежала из трудовой колонии. У неё было вытатуировано на обеих ногах: «Они устали, — но хер догонишь». Алик ушёл из дому, и они сняли комнату в многосемейном строительном бараке в не очень хорошем районе столицы, неподалёку от Чертаново. Поскольку мебели у них не было, днём, когда все обитатели барака были на работе, Алик ломиком отжал у соседа дверь и перенёс к себе ковёр и телевизор. Когда вечером приехала милиция, они вдвоём сидели на ковре, смотрели КВН и громко хохотали.

— Вот это «кража века!» — смеясь, говорил милиционер, обыскивающий Алика. — Далеко ходить парень не привык! Однако, он не простой, если бы я не услышал его смех, звук телевизора и не догадался зайти к ним в комнату, они бы сидели на ворованном ковре и смотрели бы ворованный телевизор всю свою оставшуюся жизнь».

Подружка опять тихонько сбежала, а Алика отправили в исправительную трудовую колонию сроком на один год.

Когда Алику исполнилось семнадцать лет, он убил свою бабушку. Она стояла наклонившись над грядкой и сажала огурцы. Это было на даче. Он ударил её молотком по затылку. Алик думал, что у неё в поясе зашиты бриллианты. Об этом шептались все соседи на Арбате.

Он пробыл в тюрьме одиннадцать лет и многому там научился. Но специальности у него по-прежнему не было, поэтому зарабатывал на жизнь он по-всякому. Когда умер отец, от него осталась машина «Волга», пять тысяч рублей и небольшая квартирка в хорошем районе. Там сразу же поселилась его тётя, сестра отца.

На заднем сидении его машины он всегда возил широкий монтажный ремень и голубой карболитовый шлем. Это для того, чтобы соседи думали, что у Алика есть постоянная работа и он неплохо зарабатывает. Излюбленный приём не работающих воров.

Ему было двадцать девять, когда будучи в Риге, он болтался по городу и набрёл на обувной магазин. Молодой заведующей он понравился своими хорошими манерами. Он пригласил её после работы в кафе «Луна» и угостил шампанским. Она выпила. Они расслабились. Весь вечер они протанцевали. За ней давно так красиво никто не ухаживал. Когда он на следующий день пришёл с букетом дорогих цветов, она всё ещё была очарована вчерашним вечером, но не подала вида и пригласила его войти к себе на чай. Он пошёл в магазин, купил бутылку Цимлянского шампанского и трюфеля. А вечером остался у неё ночевать. В эту ночь они не заснули. На другой день, когда она уходила на работу, он ещё лежал в постели и сладко спал. Она пожалела его будить и оставила дома. Она хотела продолжения отношений. Он как будто тоже был не против.

Ключи и записку она оставила на столе. В записке было: «Если ты уйдёшь — принеси мои ключи в магазин». Он встал и тщательно обыскал всю квартиру. В шкафу, под бельём он нашёл восемнадцать рублей. Ещё две тысячи сотнями, были приколоты кнопками к нижней стороне столешницы и заклеены старыми газетами. Возможно, на случай обыска. В буфете, в стаканчике лежало кольцо с довольно большим бриллиантом. Алик ничего не взял, умылся, оделся, позавтракал и отправился в ближайший хозяйственный магазин делать дубликат ключей.

Через три дня утром она провожала его в обратно Москву. На вокзале он дал ей денег и попросил купить билет, потому, что ему срочно понадобилось в уборную. Он добавил ей ещё десять рублей на взятку кассиру, она заняла очередь за билетом, дала взятку и без проблем купила его. Они договорились дружить и поддерживать связь…

Когда поезд тронулся, она махала ему рукой. Она увидела, как он стоя за спиной коротышки проводницы украдкой промокал платком свои глаза.

— Какой он сентиментальный, с теплотой подумала она и вернулась на работу.

А он, через полчаса, на первой остановке сошёл с поезда. Там уже стояла его «Волга». Алик вернулся в Ригу, обокрал квартиру своей новой знакомой сел в машину и уехал в Москву.

После некоторых колебаний, через двое суток, в пять утра, она позвонила ему и сообщила, что её обворовали. Унесли бриллиантовое кольцо и две тысячи.

— Все мои деньги, которые оставили родители».

— Я отправлю тебе тысячу рублей почтовым переводом. Это всё, что у меня есть, — ответил Алик.

— Только ты не переживай. Были бы мы, а деньги заработает, — он не был жадным.

Она была увлечена им, поэтому успокоилась довольно быстро. Найти верного человека тяжелее, чем заработать деньги. А она знала, как их зарабатывать. В её кабинете, в кладовках лежала большая партия дефицитных австрийских сапог.

Она тоже нравилась ему. Стройная фигура, маленькая грудь, правда, немного большие бёдра, но это не портило её.

Её звали Женя.

Очень скоро, после этого он переехал к ней в Ригу и они зажили вместе.

Целый год, по утрам он говорил ей, что уходит на работу. За это время он обокрал не менее двадцати квартир. Ему никогда не надоедало сидеть часами в машине и «пасти», пока очередная жертва не выйдет из квартиры и не уйдёт по делам.

Теперь отжим квартирных дверей Алик производил с помощью домкрата от своей машины. Он «прозванивал» квартиру и если она была пуста, быстро разжимал домкратом в стороны дверную раму и это освобождало язычок замка. Дверь открывалась сама.

Алик не был разговорчивым, он больше любил слушать, и всегда запоминал все мельчайшие детали разговора.

Но рано или поздно несчастье должно было случится. Его застал врасплох хозяин очередной квартиры. Алик согласно правилам квартирных воров, стал убегая разбрасывать по ступеням лестницы деньги и облигации трёхпроцентного займа. Обычно это задерживало преследователей. Они собирали деньги. Но на этот раз не помогло, хозяин квартиры, наверно спортсмен, не отставал. Он помог задержать Алика уже в его машине. На суде, когда его «фраерша» узнала, что жила с убийцей и квартирным вором, у которого уже не первая судимость, с ней случился приступ эпилепсии.

Очередная «ходка» Алика была в Карелию.

Новые люди — новые встречи. Но Алик знал, что в заключении не заводят друзей и целыми днями молчал, ухмылялся и только слушал, о чём говорят другие. У него за плечами уже был большой опыт, иные зэки не годились ему и в «подмётки».

Так он подслушал, как его сосед, пожилой растратчик, сидя на нижней кровати рассказывал другому зэку о том, как к нему приехали менты с обыском. Но деньги не нашли. Он замуровал их под ванной и обложил кафелем. Даже жена об этом не знала…

В следующий раз, растратчик рассказывал другому заключённому сколько денег он припрятал. Алик даже вспотел от суммы в «семьдесят тысяч». Потом его сосед сообщил, кому-то, как его можно будет найти, когда они «откинутся». Алик и это слышал и записал адрес.

Механику по швейным машинам, сидевшему за ограбление инкассатора, растратчик рассказывал, что у них тоже была ручная швейная машина Подольского завода. Но пришлось её смазать и упаковать в старое прожжённое байковое одеяло. Он забросил её на антресоли. Самому же Алику растратчик рассказал, как его жена на почве ревности хотела порвать свадебную фотографию, где они после свадьбы были пьяны и сидели в обнимку. Но он отобрал фото и спрятал в Библию, а Библию поставил на встроенную книжную полку своего деда. Наверно она и сейчас там стоит…

Когда кто-то заговорил о сигарах, растратчик рассказал, что и у него был припрятан целый ящик с Кубинскими сигарами. Там же был Сусуманский золотой песок. Он его насыпал в песочные часы, а часы положил в полупустой ящик с сигарами, Ящик он тоже спрятал за книгами, в шкафу, но совсем позабыл о нём. Только сейчас он вспомнил про сигары.

Растратчик уже был не молод, довольно болтлив и наверно был по стариковски наивным.

Алику не нужны были его сигары, но от Сусуманского золотого песка он бы не отказался. Цыгане в лагере рассказывали, что очень уж высокая проба была у такого песка.

Как будто бы ничего особенного, только обрывки разговоров, но Алик всё это собирал и иногда записывал. Для того, чтобы сделать то, что он задумал, информации было предостаточно. Такой уж был у него ум. Он любил больше слушать, чем говорить. В минуты дружеского расположения Алик угощал растратчика сладостями из ларька, затевал с ним разговоры, задавал разные наводящие вопросы. Он был наблюдательным и знал, что сладости располагают людей к беседе и развязывают их языки.

Неожиданно растратчик умер и его отправили малой скоростью на рефрижераторном поезде в Ригу на Лесное Кладбище,

Алик не переставал удивлялся тому, какие болтливые фраера встречаются «по-жизни». Он таким не был и знал, что язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли.

Он также знал, что даже очень умные и опытные люди в одиночестве склонны к болтливости. Это психология экстравертов и они с ней ничего поделать не могут. Об этой и других «фраерских» чертах Алик знал давно и благодаря своему вниманию и памяти он успел накопить ещё много сведений о жизни. А старого зэка, растратчика он просто никогда не забывал.

Когда Алик освободился, в Москве, на Арбате в квартире отца, по-прежнему жила тётя, но уже с новым сожителем — милиционером. Милиционер водил его машину по подделанной доверенности. Они ему не обрадовались. Денег у Алика не было. За шесть лет, всё ушло на ларёк.

Он долго копался в деталях своей обширной памяти и составил себе из этого «архива» план на будущее.

Он решил купить себе приличное жильё и зажить спокойной, «бюргерской» жизнью. Так называли уголовники существование за счёт украденного раннее. Всей своей прошлой жизнью он заслужил это. Как тогда все было глупо и нелогично! На любом прежнем этапе своей жизни он мог бы остановиться, «завязать» и начать жить, как живут все.

К сожалению, он был мудр только по-цыгански, а воображение своё он пополнял рассказами «зэков» во время отбывания очередного срока.

И остановиться он уже не мог.

ПРОСТОДУШНЫЙ ПЁТР

Но на этот раз всё должно получиться. Ему скоро пятьдесят. Когда же, если не сейчас? Как знать? Может быть все спрятанные деньги ещё лежат на месте…

Алик составил план действий.

Экклезиаста он не читал. Но цыганской хитрости и криминального опыта ему было не занимать.

Так он, сочинив себе чужое имя, оказался в квартире Софьи Родионовны Селезнёвой и взялся её «окучивать». Алик всё рассчитал правильно.

— Если она не дура и не отдаст ему деньги по-доброму, то у него найдутся люди за такие деньги, которые «на крайняк» могут её и грохнуть…Но это на «крайняк»…

Однако, так как он был сыном цыганки и книг не читал, ничего лучшего, чем «голос из могилы на городском кладбище» он придумать не мог.

Всё шло отлично, пока Софья Родионовна Селезнева не услыхала от Петра, что у неё под ванной давно замурованы семьдесят тысяч рублей.

Он ждал, что она обрадуется, а она насторожилась…

Ей же показалось, что Пётр с его болезненной честностью, боится таких больших денег. Она спросила его:

— Найдём деньги — что будем делать дальше, Петя?

— Не знаю, — отвечал он. — Может нам махнуть в Крым?

Конечно, я могу сломать кафель под ванной, потом поставлю новый, если Вы его купите, но отнести и оставить такую сумму на могиле, я бы не смог. Не хочу отвечать за чужие деньги.

— Хорошо, Петя, садись на диван, а я приготовлю, что-нибудь на ужин. Оставайся у меня спать в гостиной. Утро вечера мудренее.

Софья рассуждала трезво:

— Простодушный Пётр «прост, как правда». Разделить с ним деньги нельзя. Он может в любое время проболтаться.

«Лучше с умным потерять чем с дураком найти». О том, чтобы позвонить в КГБ, рассказать всё и ожидать свои законные двадцать пять процентов, она в серьёз не думала. Это было бы глупо, ведь эти деньги были некогда её мужем украдены и ему и ей от них ничего не причиталось. В КГБ только и ждут таких «лохов». Отчего у полковников КГБ дачи и «Волги»?

А про то, что нужно отнести деньги на могилу и оставить там, она и вовсе думать не хотела. Она была не настолько глупа.

Страх перед покойным мужем у неё постепенно прошёл. Кроме того, это уже были не грошовые песочные часы или дырявое байковое одеяло.

Она закончила накрывать на стол, достала из шкафа графин с калиновой наливкой и пригласила Петра к столу. Пётр выпил залпом полный стакан крепкой калиновки, с шумом выдохнул воздух и сказал:

— Конечно, я бы лучше всего отнёс деньги в КГБ, а не на могильный камень и забыл бы об этом. Но деньги-то не мои, а ваши…

Всё равно, если быть честным, то я должен пойти, «куда надо» и заявить о деньгах…

Пётр допил калиновую наливку, и Софья постелила ему на диване. Сама она легла в свою постель.

Времени было в обрез. Ночь коротка. Утром Пётр мог придумать ещё какую-нибудь глупость. Оставалось одно — «расчленёнка»…

Потом можно будет вынести его по частям и выбросить в реку. Даугава не далеко.

— «Суета сует и всяческая суета», вспомнила она.

Полежав, она поняла, что больше уже не уснёт. Она встала с постели, одела домашние тапочки и взяла в кладовке огромный, старый тупой топор, которым муж когда-то зимой рубил лёд. Она подошла к дивану…

Тускло светился фиолетовый ночник. Пётр громко храпел. Она взмахнула топором. Кровь чёрными кляксами брызнула на белую подушку и на стену. Она для верности взмахнула ещё раз и быстро пошла в ванную комнату за мокрой тряпкой…

Потом, сгорая от нетерпения, она обмотала обух топора полотенцем, разбила кафель вокруг ванной и превратила его в груду обломков. Денег не было…

Семь дней, по вечерам, проклиная покойника, Софья выносила из дому пакеты с мясом, печенью, лёгкими, вонючими внутренностями и бросала их в Даугаву. Длинные кости и ребра приходилось для осторожности связывать изоляционной лентой. Каждый раз, перед тем, как в очередной раз вынести свою кровавую ношу, она вымачивала её в ванной и при этом отчаянно сквернословила. По дороге к реке её встречали соседи. Они здоровались с ней, расспрашивали обо всём, рассказывали о себе. Софья проклинала их, но терпеливо выслушивала.

Когда Софья наконец закончила свою скорбную работу, вымыла бензином полы и посыпала содой, она почувствовала острую боль подмышкой.

После двухнедельных сомнений и обследований, доктор-радиолог Твердохлёбов вынес ей свой вердикт:

— Высоко агрессивная лимфома третьей стадии. Но отчаиваться рано. Мы вас так просто не отдадим…

Всё, чем была жива Софья, потеряло смысл.

Она прибрала могилу мужа, встретилась со стряпчим, написала на имя своей сестры завещание, сходила в церковь, поговорила с протоиереем Геннадием и после всего у неё осталась ещё много времени. Вечером, поливая цветы, она случайно отломала у маленькой лейки ручку. Другая, старая большая, жестяная лейка, должна была быть где-то в дровяном сарае. Лейка действительно нашлась в самом дальнем углу, под пыльными мешками. Софья с трудом вытащила её и вдруг обнаружила, что большая лейка набита до верху деньгами…

Она опять выругалась, упаковала деньги в пластиковый мешок положила их в корзину, некогда плетённую мужем из ивовых прутьев, накрыла старыми гипюровыми занавесями, сложенными вчетверо и отправилась к сестре в Псков.

Деньги утратили смысл в её жизни.

Сестра очень благодарила её и в слезах, просила простить за всё плохое, что причинила ей в детстве. Она даже призналась в том, что в молодости переспала с её парнем… Но какое это имело значение теперь?

Муж сестры, глупый поляк, с которым Софья не разговаривала уже много лет, стал на одно колено, поцеловал ей руку и театрально склонил перед ней голову. Всё, казалось, уже было приготовлено для вечности…

Но вдруг, через несколько дней ей позвонил из десятой поликлиники доктор Твердохлебов и сказал:

— Приходите, я вас очень жду. У меня для вас есть хорошие новости.

Она явилась.

Доктор сказал:

— Последний анализ показал, что вы абсолютно здоровы. Врачебная этика не позволяла нам снять с вас подозрения раньше окончательного диагноза, но теперь, когда все другие подозрения исключены, мы торжественно дарим вам жизнь. Радуйтесь! Вам можно всё, без ограничений! Живите долго, интересно, красиво, так, как будто вы живёте в последний раз.

Софья позвонила сестре и попросила её срочно приехать к ней и привезти половину денег. Сестра приехала, но денег не привезла. Они попили чаю с баранками, и Софья постелила сестре на диване. Когда до Софии донёсся храп сестры, она встала с постели и пошла в кладовку за топором.

Нью-Йорк, 2004. Сентябрь.

Print Friendly, PDF & Email
Share

Джейкоб Левин: Экклезиаст делу не помеха: 4 комментария

  1. Борис Л.

    «Валялся под столом» на последнем слове рассказа. Приятно, когда тебя обманывают красиво. Когда позвонил врач, подумал — банально. А тут такой облом! Спасибо! И что интересно, все герои рассказа — подонки. А собакам — собачья смерть. Так написал автор. Ну, хоть в рассказе… («старухе-процентщице» тоже ведь будет капец, когда муж сестровый заявит, уехала, мол, к сеструхе, и как в воду канула). Да, читается легко, на одном дыхании; например, описания действующих лиц обычно пропускаю, но тут чувствовалось, что не просто так… В общем, голы, баллы, очки (последнее проверьте).

  2. Zvi Ben-Dov

    Хороший рассказ.
    Первые два «поворота» я «вычислил», но такой концовки не ожидал 🙂

  3. VladimirU

    Полностью согласен с Л.Беренсоном! Сюжет-конфетка, написано замечательно, читается на одном дыхании…

  4. Л. Беренсон

    Что автор — мастер занимательного сюжета, я знал по предыдущему знакомству с его рассказами, знал и его умение оснащать конструкцию яркими и многосмысловыми деталями.
    Но такое разнородное так круто замесить, и держать в «дураках» читателя всю первую половину фантасмагории, чтобы во второй пошагово его, читателя, приводить в чувства! Браво, сочинитель, и не тратьте время на пояснения, сколько в тексте правды и сколько вымысла. Спасибо!

Добавить комментарий для Л. Беренсон Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.