СЕМЬ ИСКУССТВ

Что не так? А в жизни все не так.
И над Ледовитым океаном
вниз трубой плывет буксир «Спартак» —
старенький, колеблемый туманом.

Юрий Михайлик

Отражение

1.
Бухта Варнека на острове Вайгач.
Порт-убежище. Спокойная вода —
после длительной раздачи неудач,
после шторма, после бешеного льда.

Порт спасенья — трое суток тишины.
В скалах прячется песцовое жулье.
И квадратные проталины видны —
это прежнее прибрежное жилье.

Черный камень. Слабый ветер — чистый норд.
Тихий шелест отдыхающей воды.
То, что ласково поглаживает борт, —
это бывшие и  будущие льды.

2.

Здесь ни жить, ни плыть, ни просто помнить .
Нас укрыли —  тьма и тишина,
освещает северную полночь
лишь подсветка компаса одна.
Ни календарей, ни расстояний,
леденеют стрелки на часах,
вышних фантастических сияний
нету в непроглядных небесах.
В темноте — отторжено и сиро —
бьется стрелка бабочкой на свет.
И огней по берегам Таймыра
в мире нет. И мира тоже нет.
Тишина. Ни выдоха, ни вдоха.
Мрак  и холод вдоль и поперек.
Арктика. Беззвездная эпоха.
Вахта — от ноля до четырех.

3.

Что не так? А в жизни все не так.
И над Ледовитым океаном
вниз трубой плывет буксир «Спартак» —
старенький, колеблемый туманом.

Облака из пористого льда
в серебристой-серой мягкой гамме,
и матрос, вмороженный в года,
должен плыть над нами вверх ногами.

Что ему в холодных облаках,
чтоб уже навечно быть счастливым —
молодость, туман, штурвал в руках,
рисовая каша с черносливом,

вниз башкой, веселый, у руля,
волоча без всякого усилья
сизые полярные поля
в небесах как собственные крылья.

Не упомню — кто же он такой,
тихий призрак в небе надо мною,
не взглянул, не помахал рукой,
уплывая  в счастье ледяное…

ххх

Прости-прощай,  форгет энд форгив —
это чайный клипер проходит пролив,
австралийская  шерсть и китайский чай,
форгет энд форгив, прости и прощай.
Китайский чай, австралийская шерсть,
океанов пять, континентов шесть,
свои белые крылья вполнеба раскрыв,
там  чайный клипер уходит за риф.

Прощай и прости, форгив энд форгет,
ни на суше, ни в море спасенья нет,
над волной впереди полыхнет закат,
подними свой взгляд — паруса горят.
Оправданье погибших, надежда живых  —
чайный клипер  в ревущих сороковых,
это чая глоток, это шерсти клок,
этим курсом дьявол пройти не смог.

Бушприт над волной — смычок над струной,
это скорость, полная тишиной, —
звезды  яростной жизни — чумной, шальной —
это чайный клипер летит над волной.
Восемнадцать узлов, прости — прощай,
не ходи на причал , никого не встречай,
паруса ушли облаками в рассвет.
Нас нигде уже нет. Форгив энд форгет.

ххх

На ином, на другом языке
о народе, свободе…
Оглянись — там следы на песке,
полукруглые  вроде.
В глухоте, в пустоте, в немоте
замер  мерзнущий воздух,
И созвездья над нами не те —
в неопознанных звездах.
Ты прислушайся — речи пусты,
все  слова  без значенья,
и уносит мосты как плоты
под  рычанье теченья.
Не кричи — все равно не пойму
утаенное  слово,
то,  что зверем уходит во тьму
по следам зверолова.
На ином, на чужом языке —
незнаком, непонятен —
не зови  — и следы на песке
из неведомых пятен.
Им иные нужны времена —
не из нашего века,
и, быть может, другая страна —
чуть южнее Певека.

ххх

О чем и зачем — решать не мне,
может, белому облаку в вышине,
может, сизому отблеску на волне,
или черным птицам на желтой стерне,

не своей гордыне и даже не вам,
вашей нежной любви к певучим словам…
Кто бы знал, для чего повторять стихи
одиноким огням в холодной степи.

Где-то в жизни моей — хоть пой, хоть плачь —
продолженьем Урала стоит Вайгач.
И гранитный замшелый  его бережок
ни строки не запомнит,  не сбережет.

Но в полярном сияньи цветная нить
тем, кто хочет понять, могла  б объяснить,
отчеркнув твою жизнь коротким  лучом,
это все —  зачем , о чем и — почем.

ххх

Прилетает орел для расправы — и клюет ему печень,
древнегреческой скукой и славой навсегда обеспечен.
Вот опять он клюет и бросает — то ли вправду наелся,
то ли впрямь от рутины спасает и титана, и Зевса.
Боль терпима. А скука несносна. Догорает эпоха.
Тот, кто дал нам огонь и ремесла, думал  — это неплохо.
Понимал  про орла и Зевеса, милосердствуя  людям…
Но  не знал —  ни черта, ни бельмеса — что мы можем и будем…
Прилетает орел недовольный —  что ж ты делаешь, копоть? –
вся  округа — пожары да войны, в реках крови по локоть…
Там внизу разжиревшие  грифы не попросят добавки,
там уже не легенды и мифы — только злобные байки.
Клюнет, плюнет и строго полого на Олимп улетает.
А  богов в этом небе немного. И орлов нехватает.

ххх

На привольных, на фривольных, сердобольных островах
не бывает недовольных, даже если дело швах.
Ибо каждые полгода ( регулярно, что ни год)
наилучшая погода вместо лучшей настает.
Там проклятые вопросы  порешала вся страна,
там бананы и кокосы созревают у  окна,
там любая нефертити и доступна, и жива,
и какие захотите —  воля, доля и права.
Там играют в чет и нечет над морскою синевой,
проигравших обеспечат словом, кровом и жратвой.
И усвоил каждый школьник много лет тому назад,
что бермудский треугольник — это, в сущности, квадрат,
в нем порядок и наука, тихий мир и сытый рай..
День пройдет — такая скука, хоть ложись да помирай.
Ну, а если ищешь бури, ты свободен — удирай,
то ли в небо, то ли в море, кого хочешь выбирай.
И никто тебя не смеет, извини, гонять взашей.
Океан вдали синеет, водка льется из ушей…
А у нас — зима, погода, жуткий ветер  сквозь пальто,
друг народа, враг народа — для народа  ты никто,
неизвестный и не местный, белый, красный, голубой,
и ужасно интересно, что тут сделают с тобой…

ххх

Ночь не спросит. Утро не ответит.
Провожал нас ветер — ветер встретит.
Жемчуг мелок. Да и супчик редок.
Улыбнись  подруге напоследок.

Улыбнись подруге — ей досталась
кочевая поздняя усталость.
С моря тянет ветром незнакомым.
Ветер пахнет дымом, а не домом.

Словно от привала до привала
нам судьба колоду тасовала.
Там в колоде обещаний много,
а сбылась лишь дальняя дорога.

Поклонись дороге — ты свободен.
Нет на свете ни одной из родин.
А уж от чужбины до чужбины
что тебе все пальмы и рябины…