Рихтеру, очевидно, не хотелось начинать концерт не с внушительных аккордов, а всего лишь с пяти нот, сыгранных деликатно одной правой рукой, ведь «пиано» — это не по рихтериански. Он был вагнерианец, и когда мы жили в одном дворе, любил по ночам барабанить Вагнера. Рихтер с Дорлиак жили в консерваторском доме, а мы в композиторском.

Анжелика Огарева

«ЕГИПЕТСКАЯ МУЗЫКА»

Яше Железняку — вдохновителю этого очерка

1

В то ковидное лето 2021 г. я приехала в Каменари, городок в Черногории. Дом, где мы жили, расположен в горах, а из окон и с балкона открывается чудесный вид на залив. С раннего утра до поздней ночи по нему курсируют паромы. Частные дома стоят на приличном расстоянии друг от друга. Тишина.

Двумя годами ранее, я уже приезжала в Каменари, и тогда я начала учить шестилетнего Яшу игре на фортепиано. С Яшей я знакома со времени его рождения в Израиле, в Тель-Авиве. Он рос, слушая игру на фортепиано и пение итальянских песен его старшей сестрой, замечательной Дашей. В тот приезд Яше было уже шесть лет. Прошел месяц, я вернулась в Израиль, а Яша с родителями и сестрами — в Москву, и дальнейшие занятия с детьми проходили уже на удалении.

Вскоре после нашего возвращения в Тель-Авив мир захватил вирус Ковид-19! Два года я занималась с детьми только по Скайпу.

Яша очень серьезно работал и, начав в полном смысле с нуля, достиг того, что выучил текст первой части Первой сонаты, фа минор, Бетховена. Репертуар у Яши к тому моменту был уже обширный. Он включал произведения Шумана, Баха, Шопена, Грига, Дебюсси и Бетховена. Я не могла отказать Яше и в удовольствии работы над 25-й багателью Бетховена, известной под «случайным» названием «К Элизе».

Я решила использовать нашу летнюю сессию для активного общения с гениальной музыкой Бетховена.

Вскоре мы приступили к первой части 14-й сонаты любимого композитора. Очень важно, что с восьмилетним Яшей можно общаться, как со взрослым человеком.

Все периоды жизни Бетховена отразились в его в творчестве. Я привезла компакт диски с сонатами Бетховена в исполнении Эмиля Гилельса. Я также взяла с собой выдающуюся запись 7-й и 8-й симфоний Бетховена, которую осуществил в 1972 году великий дирижер Карл Бём. Первую часть 5-й симфонии я нашла в интернете, представленной в забавной форме. Под исполнение оркестром 5-й симфонии, экспрессивно жестикулируя, молча ссорились мужчина и женщина. Остальные три части мы слушали в адекватном исполнении. Я всегда даю своим ученикам послушать произведения композиторов, которые они начинают учить.

К великому сожалению, Эмиль Гилельс не успел записать сонаты — первую и последнюю. Сонату 111 опус № 32 дети слушали в исполнении моего сына, а сонату №1 в исполнении Рихтера. Прослушав Рихтера, Яша, улыбаясь, спросил: «А почему Рихтер все время подпрыгивает?! На каждом сфорцандо!»

Я была на том концерте и объяснила ребенку, что тогда произошло.

2

В день концерта Рихтера мой маленький сын заболел. Ему пришлось остаться дома с отцом, а я пошла на концерт в Консерваторию с моей мамой. Пришли мы немного раньше, ибо Владимир Емельянович Захаров — главный администратор БЗК, хотел обсудить с ней «медицинский насущный» вопрос. У здания Консерватории мы были первыми. Открыв главную дверь, мы вошли в «предбанник» и обнаружили, что вторая дверь закрыта. Постучали. Потом сильнее. Быстро стали собираться люди. Возмущение было такое, что толпа пыталась вышибить дверь! Любителей Рихтера не смущало, что они таранят дверь хрупкой женщиной, причиняя ей невыносимую боль. Мама кричала от боли, а я не могла ей помочь! Прозвучал третий звонок и только тогда дверь решили открыть. Люди, минуя раздевалку, ринулись по лестницам наверх! Наверное, так неслась толпа в Зимний дворец во время революции! Рихтер сидел на сцене улыбаясь и потирая руки смотрел в зал. А люди, держа пальто в руках, согнувшись в три погибели, пробегали под сценой. Все это было запечатлено на пленку, и полную запись этого исполнения можно было найти в интернете. Но потом, как видно, владельцы спохватились и убрали с записей изображения пробегающих людей из-под сцены. Вместо них остались мелькающие тени. А также изображение уже сидящего у рояля, ухмыляющегося и потирающего руки Рихтера. Известно, что исполнитель никогда не выйдет на сцену, пока зал не успокоится! Но Рихтер добился желаемого эффекта. Он начал играть тему сонаты № 1 под шум усаживающихся людей. Рихтеру, очевидно, не хотелось начинать концерт не с внушительных аккордов, а всего лишь с пяти нот, сыгранных деликатно одной правой рукой, ведь «пиано» — это не по рихтериански. Он был вагнерианец, и когда мы жили в одном дворе, любил по ночам барабанить Вагнера. Рихтер с Дорлиак жили в консерваторском доме, а мы в композиторском.

В перерыве между отделениями я зашла к Захарову и сказала, что мама завтра не выйдет на работу. Она вся в синяках. Захаров клялся, что он не знал, что двери закрыты. Я даже поверила ему, ибо Владимир Емельянович был абсолютно вменяемым человеком. А Рихтеру, как всегда, был нужен адреналин! Обо всем этом я рассказала Яше.

3

Утром следующего дня мы снова приступили к занятиям. Яков был первым и взломал весь запланированный строй уроков, да так, что я решила описать то, что произошло.

Прослушав первую часть первой сонаты Людвига ван Бетховена, я попросила Яшу проработать некоторые такты отдельно правой и левой рукой. Мы дошли до тактов на второй странице, которые назвали «пробежками с горки». Начинаются они с 33 такта и идут по 40. Мне нужно было, чтобы Яша, играя эти такты, не ускорял темп. Я пользуюсь нотами с «авторским текстом». В этих тактах многие ускоряют темп по инерции. Мы дошли до двух пробежек на последней странице. Яша сыграл правой рукой, остановился и спросил: «А что это еще за “египетская” музыка?» Я проиграла и сказала: «Но почему же “египетская”? Этот оборот имеет отношение к еврейскому мелосу». И тут же нашла в Интернете 2-ю часть скрипичного концерта Чайковского, посвященного гениальному скрипачу и педагогу Леопольду Ауэру, в исполнении Яши Хейфеца. «Похоже», — согласился Яша. Потом я нашла там же, в Интернете пьесу «Два еврея, богатый и бедный» из «Картинок с выставки» Мусоргского. А дальше, уже сам Яша вспомнил, и мы проанализировали общность звучания гимна Израиля и «Старинной французской песенки» Чайковского. Яша потрясающе умный ребенок, да еще с абсолютным слухом, и я предложила ему представить, что происходило в жизни Бетховена, когда он писал первую сонату в «страстном» фа миноре. Оказалось, что именно тогда Бетховен был влюблен в Рахель Левин. «А в моем классе есть мальчик с фамилией Левин! Я знаю такую фамилию», — обрадовался Яша.

Чтобы не быть голословной и не потерять доверие детей, я прочитала им переписку Бетховена и Рахели.

4

Известно, что с юношеских лет Бетховен пребывал в состоянии постоянной влюбленности: он мечтал о достойной его девушке из высшего общества, о взаимной любви, о создании семьи. Он был пуританином. Фактически все возлюбленные отвечали взаимностью умному и уже известному молодому композитору, но все его мечтания всегда завершались печально: девушки совершенно неожиданно выходили замуж за других людей, и при этом они обязательно были аристократического происхождения.

Людвиг страдал, но влюблялся вновь. Имена возлюбленных Бетховена хорошо известны, ибо почти всем он посвятил свои сочинения и оставался в дружбе с ними до конца жизни. Об этом пишут в воспоминаниях его друзья, а историки и музыковеды называют имена этих девушек и женщин в своих исследованиях.

Только одно единственное имя почти никем и нигде не упоминается. Это имя Рахель Левин, дочери венского банкира.

Так случилось, что не только 21-летний Бетховен страстно влюбился в умную, образованную и к тому же необычайно красивую Рахель, но и она с неменьшей страстью влюбилась в юношу с львиной головой и «почти невыносимо блестящими глазами». У Бетховена были черные волосы и светло-голубые глаза. В то время Людвиг и Рахель были пламенными поклонниками Французской революции. Девиз: «Свобода, равенство, братство!» был для них источником вдохновения.

5

Обращаясь к источникам мировоззрения Бетховена, нельзя не вспомнить о том, что в 12 лет Людвигу повезло: он обрел учителя в лице Кристиана Готлиба Нефе.

Нефе — немецкий оперный композитор, дирижер, органист, педагог, а также член масонской ложи. В университете Лейпцига Нефе изучал юриспруденцию.

Нефе обладал огромной работоспособностью и волей. Нефе называл себя «врагом церемониала и этикета» и «ненавистником льстецов». Он ненавидел «дурных князей больше, чем бандитов». От музыкантов Нефе требовал «пламенного воображения», глубокого проникновения в священную силу гармонии». Нефе требовал «точного знакомства с характерами, физиологией, и моральной природой человека с его страстями. Только тогда музыка не будет “пустым звоном”, кимвалом бряцающим!» — утверждал Нефе. Он требует от музыкантов передачи чувств и страстей в развитии. Это именно то, что потом явится нам в творчестве Людвига ван Бетховена! Именно Нефе сумел организовать для Людвига ван Бетховена учебную поездку в Вену, но ему пришлось вернуться в Бонн, когда он узнал, что его мать при смерти…

И все это притом, что боннский архив XVIII века переполнен прошениями на имя «Милостивейшего, Величества, Высоко-достойного Архиепископа и Курфюрста, Всемилостивейшего Владыки и Господина», в которых излагались нижайшие просьбы о предоставлении должности, о прибавке, а также доносы на собратьев по ремеслу.

Вот как заканчивалось письмо знаменитого композитора Бенедетто Марчелло одному из влиятельных господ: «Целую следы укусов блох на ноге собаки вашего превосходительства». Подобные самоуничижения и лесть не были исключением.

Совершенно ясно, что общение с Нефе повлияло на молодого Людвига совершенно определенным образом.

В 18 лет Бетховен написал революционную песню на слова: «Свободен тот, для кого ничего не значат преимущества рождения и титул».

А на стихи Гете Бетховен написал «Песню о блохе». «Жил-был король когда-то. При нем блоха была…».

6

Вернемся, однако, к нашим молодым героям:

Свидетельством любви Бетховена и Рахели служит их переписка, имевшая место в период с 8-го мая по 3 июня 1792 года.

Уехав на время из Вены, влюбленный и тоскующий Бетховен пишет Рахели:

«Доколе еще мой грустный взор будет искать понапрасну твой образ? Солнце светит мне лишь тогда, когда ты со мной. Без тебя же оно гаснет, где бы я ни находился. Я удручен разлукой, чувствую себя покинутым и одиноким».

Рахель немедленно отвечает ему страстными словами любви:

«Я во власти галлюцинаций! Мои глаза видят твой сладкий образ, но рука не осязает его. Высокие холмы отделяют нас. Наше счастье омрачено расстоянием. Приходится покоряться участи».

Разлука становится для Бетховена невыносимой, и вопреки своим планам он уже через неделю снова в Вене ради встречи с Рахелью. Следуют обоюдные признания в глубокой и верной любви; Бетховен предлагает Рахели выйти за него замуж. И тут он узнает ужасную новость: Рахель — еврейка, и их брак абсолютно невозможен. В угаре любви Бетховен предлагает девушке самые разные способы решения проблемы, вплоть до тайного бегства Рахели из дома. Однако теперь Рахель непреклонна. Удрученный сложившейся безысходной ситуацией, Бетховен немедленно покидает Вену. Но безумная любовь к Рахели не оставляет его, и он ищет пути для преодоления запрета. Вскоре он пишет ей письмо, в котором предлагает девушке сменить веру.

«Не упрекай меня! Я не в силах расстаться с тобой, хотя ты и еврейка. Святому писанию известны имена героев твоего народа. Оно повествует нам об их подвигах. Какое отчаяние! Какой ужасный рок поверг нас во мрак! Никто не жалеет народ твой, и наши священники поносят его прошлое. Страдание — участь твоего народа».

Бетховен предлагает Рахели убежать из родительского дома вместе с ним.

Оскорбленная этим предложением до глубины души, Рахель, униженная в своих лучших чувствах, немедленно пишет Бетховену откровенное и резкое письмо не столько от себя, сколько от имени своего народа:

«Я пишу Вам в последний раз. Вы оскорбляете мой народ. Страдания наших предков стяжали благословение Неба для их потомков. Ни один народ не отличается такой стойкостью, как Израиль. То, что гений этого народа создал в течение веков своими силами, вы обратили в свою пользу, вы — пришедшие позже и не воздавшие ему за его наследие ни почестей, ни простой благодарности.

На хрупком суденышке мы переносили самые ужасные бури и оглядываемся на прошлое наше с глубоким благоговением. Когда я наблюдаю черты лица моего отца, мне кажется, я вижу перед собой великие образы нашего народа. Ваш народ, преисполненный самыми злыми чувствами, умерщвлял лучших представителей во Израиле. Они умирали в муках, преследуемые палачами и убийцами.

Когда-нибудь, через много лет, ваши потомки поймут свою несправедливость и отпустят на свободу искалеченную жизнь Израиля. В вашей среде не найдется ни одного, вплоть до ваших священников, который не обесчестил бы себя ложью. Но уважая наиболее достойных во Израиле, они хотели обратить их в свою веру. Некоторые из наших склонились перед власть имущими, приобретя их милость, но вместе с тем и презрение своего народа, который отрекся от них навсегда. Оставьте меня, милый иноверец! Оставьте меня, я умоляю вас! Не преследуйте меня Вашей любовью. Быть может, предчувствие слабости моей и страх этого заставляют меня умолять Вас — оставьте меня. О, Б-же! Что было бы, если бы мой отец знал про это… Сжальтесь надо мною и не губите мою бедную жизнь!».

Кто может остаться равнодушным, читая эти строки? Бетховен понял всю искренность, всю любовь и всю скорбь Рахели. Вскоре он написал Рахели свое последнее письмо:

«Рахель, прекрасная моя! Какие дети мы еще с тобой! Прощай, прощай! Мы не суждены друг другу. Но запомни мои последние слова: твое сердце страждет, и ты можешь быть достаточно мужественной, чтобы победить недуг».

Хочу сразу прояснить ситуацию и указать на то, что Рахель и Людвиг к этому моменту были знакомы уже несколько лет. Познакомились они в Бонне, родном городе Бетховена.

Вдова придворного архивариуса Елена фон Брейнинг и ее семья, принадлежали к числу лучших представителей боннской интеллигенции. Большой дом Брейнингов находился в одном из лучших кварталов города. В 1787 году вдова пригласила уже тогда известного семнадцатилетнего Людвига преподавать ее детям игру на фортепиано.

1787 год был для Людвига о очень тяжелым. Ему пришлось вернуться из Вены, где он взял у Моцарта только несколько уроков, ибо пришла весть из Бонна, что Анна Магдалина, его любимая мать, при смерти. Остались младшие братья, годовалая сестра (через год умерла), отец-алкоголик и депрессия. Людвигу казалось, что он заразился от матери туберкулезом. В тот год он заболел оспой и тифом, который дал тяжелые осложнения.

Приглашение Елены фон Брейнинг было по настоящему счастливым событием в его жизни.

Этот дом стал вторым домом Людвига, а Елену фон Брейнинг, он считал своей второй матерью. Кристофа, своего ровесника, увлекающегося поэзией, тринадцатилетнего Стефана и десятилетнего Ленца — братьями, а Элеонору (Лорхен) сестрой. В этом доме он стал полноценным членом семьи. Все свободное время Людвиг проводил у них, и даже летом выезжал с Брейнингами за город. У Людвига развилась страсть к чтению. В доме Брейнингов Людвиг приобрел основательные познания в классической поэзии. Семья оказала огромное влияние на воспитание его неровной и неукротимой натуры. Элеонора Брейнинг или, как ее называли дома, Лорхен и Рахель Левин были сверстницами и подругами. Рахель посещала дом Брейнингов и салон Елены фон Брейнинг.

В салоне Брейнингов собирались поэты, художники, музыканты, профессора университета. Здесь высоко ценили немецкую культуру, читали лучших поэтов. Тогда здесь процветала чувствительность — «культ сердца», — «культ слез», идеал честной, глубокой дружбы. Этот идеал Людвиг пронес через всю жизнь. Первое нежное чувство пробудилось в угрюмом юноше к Лорхен. Протекало оно в формах, знакомых нам из литературы того времени. Эти чувства были возвышенными и платоническими. Найденные сравнительно недавно, письма молодого Бетховена к боннской юной девушке Рахиль Левин, полны романтической фразеологии и необычайного количества восклицательных знаков.

7

Рахель Левин родилась 19 июня 1771 года в Берлине в семье Левена Маркуса (Лейба Коэна) и Хаи Левин Маркус. Ее отец был богатым ювелиром и банкиром. Он был человеком несгибаемой воли. Рахель была его старшей дочерью. В семье было пятеро детей. Семья соблюдала все еврейские традиции. В детстве и подростком Рахель разговаривала на идише и иврите. Немецкий язык она выучила самостоятельно, да так, что в совершенстве владея им, стала писателем.

В 1792 году Бетховен понял всю трагичность своих отношений с Рахелью. Он всегда уважал людей нравственных, честных и благородных. Многие его знакомые были евреями. Назову его юного ученика и верного друга Игнаца Мошелеса, которого Бетховен неизменно называл «мой милый благородный и добрый Мошелес»; Мошелес был пианист, композитор, дирижер и аранжировщик. Он оказывал Бетховену материальную и моральную поддержку, организовывал концерты из произведений Бетховена в его пользу, переложил для фортепиано его оперу «Фиделио», перечислить все невозможно.

Его любимый ученик был Фердинанд Рис, сын друга Бетховена, живущего в Бонне. В Вене Фердинанд жил у Бетховена, и всю жизнь помогал ему.

Среди друзей Бетховена встречаются еврейские фамилии венских банкиров. Однако среди них нет Левенштайна. «Ах, если бы мой отец знал про это…» — пишет Рахель в своем последнем письме Бетховену.

В его комнате до самой смерти висели портреты бывших возлюбленных, изображенных в одиночестве и даже с мужьями и детьми, но среди них не было портрета Рахели. Ей не посвящен ни один опус композитора. Случайно ли это?

Конечно нет! Это явное подтверждение тому, тому, что Бетховен неуклонно следовал принятому им своеобразному «обету молчания»!

Итак, Первая соната, в которой юный Яша обнаружил «египетскую музыку», писалась Бетховеном в 1792 году и была посвящена Гайдну. Известно, однако, что отношения между Бетховеном и Гайдном не сложились. Гайдн называл Бетховена не иначе как «Великим Моголом, революционером и атеистом».

С 1800 по 1806 Людвиг жил во дворце князя Лихновского. Тогда же им были написаны первые три фортепианные трио. В 1806 году они были исполнены на концерте во дворце князя.

Среди гостей присутствовал Гайдн. Он отозвался о них очень одобрительно, но порекомендовал третье трио не издавать. Бетховен считал его лучшим. При этом в какой-то момент Гайдн выразил желание, чтобы Бетховен на своих сочинениях писал, что он — ученик Гайдна.

Познакомившись с композитором Иоганом Шенком, Бетховен поделился с ним своими подозрениями по поводу того, что Гайдн невнимательно относится к занятиям с ним. Шенк, просмотрев гармонические задачи, рассмотренные Бетховеном, обнаружил ошибки, пропущенные Гайдном. Шенк, в тайне от Гайдна, начал серьезно заниматься с Бетховеном.

Бетховен говорил, что Гайдн, как учитель ничего ему не дал.

Абсолютно другими были взаимоотношения между Бетховеном и Антонио Сальери! Приятно читать, что в то время, когда Сальери подвергли «остракизму», Бетховен считал Сальери своим другом: «прекрасным педагогом, композитором и человеком». И после того, что Сальери, доведенный клеветой до сумасшествия, был госпитализирован, Бетховен навещал его. Уместно вспомнить Бомарше, Россини и арию «Клеветы».

Сальери открыл Бетховену так называемое «вокальное письмо». Хотя молодой Бетховен и был далек от итальянской музыки, Сальери помог Бетховену создать его собственный «вокальный стиль». Бетховен высоко ценил дружбу с оклеветанным молвой Антонием Сальери и обращался к нему за помощью, когда работал над оперой «Фиделио».

Возможно, что именно в пику Гайдну Бетховен написал свои первые три сонаты в четырех частях, а не в трех, как это было предписано Гайдном.

Итак, в 1792 году Бетховен, страстно влюбленный в Рахель, вынужден был с нею расстаться и пообещал «хранить молчание» о ней и их чувстве. Но мой вундеркинд Яша услышал то, что сам же назвал «египетской музыкой». Действительно, «еврейский оборот» появляется в двух «пробежках» на последней странице, но он завуалирован. В первый раз Бетховен прячет его, прикрывая мелодией в левой руке, но привлекает внимание диссонирующим интервалом — «малая секунда». Во второй раз, Бетховен приоткрывает его паузой равной четверти. Вторая, третья и четвертая четверти становятся доминантными «до» в басу, подчеркивая одиночество композитора. Это обращение Бетховена к Рахели, которое он шифрует. Только Рахель должна догадаться, что он помнит о ней и переживает разлуку.

Все дело в том, что жизнь Бетховена нераздельно связана с его творчеством, и поэтому я решила рассказать детям о его личной жизни.

Третий концерт для фортепиано с оркестром был написан им в 1800 году, но первые эскизы его появились в 1797 году.

Во время премьеры Третьего фортепианного концерта партия солиста была ещё в значительной степени не записана Бетховеном. Композитор и дирижер Игнац фон Зайфрид, друг Бетховена, переворачивал солировавшему и дирижирующему автору страницы. Зайфрид пишет, что многие страницы концерта были полупусты или помечены, как он выражается, «совершенно недоступными мне египетскими иероглифами»).

В августе 1804 года была премьера третьего концерта. Партию фортепиано Бетховен поручил двадцатилетнему Фердинанду Рису. Бетховен дирижировал и переворачивал Рису страницы.

8

После 1-й сонаты Яков приступил к первой части «Лунной сонаты». Я просила его не играть ее быстро, объяснив, что «Лунное» название придумал поэт Людвиг Рельштаб, лучший друг Бетховена. Издателю название понравилось, и он назвал 14 сонату «Лунной сонатой». Было это уже после смерти Бетховена. Сам композитор никогда бы не одобрил это название, ибо оно извращает настроение в первой части сонаты. Исполнители стали избегать скорбного настроения, заложенного Бетховеном в первую часть «Sonata quasi una fantasia». Г.Г. Нейгауз писал, что для него первая часть сонаты это «ноктюрнейший ноктюрн».

Соната была написана в 1801 году. Это период, когда Бетховен начинает больше жаловаться на здоровье, чем обычно. Однако он продолжает пользоваться популярностью в высшем обществе, где у него было много учеников.

Привожу письмо Бетховена того периода:

Вена, 16 ноября 1801 года

Мой добрый Вегелер, благодарю тебя за новое доказательство твоей заботливости, тем более что я так мало ее заслужил. Ты хочешь знать, как я себя чувствую и не нуждаюсь ли я в чем-нибудь. Хотя мне и не очень приятно говорить на эту тему, все же с тобой я делаю это охотней, чем с кем-либо другим.

Вот уже несколько месяцев Веринг накладывает мне нарывные пластыри на обе руки… Это очень неприятное лечение, после которого я всякий раз на день, на два лишаюсь способности двигать руками, не говоря уже о болях. Правда, надо сказать, что шум у меня в ушах немножко поубавился, гудит не так сильно, как прежде, особенно в левом ухе, с которого и началась моя глухота; но слух мой по сей день нисколько не улучшился; боюсь, не стало ли с ним еще хуже. С животом теперь полегче; в особенности если я несколько дней подряд принимаю теплые ванны, — после этого дней восемь-десять я чувствую себя вполне сносно. Изредка принимаю что-нибудь крепительное (от диареи); начал по твоему совету ставить на живот припарки из трав. О душах Веринг и слышать не хочет. Вообще говоря, я им не очень доволен. Он чересчур небрежен и недостаточно внимателен для такого рода болезни. Если бы я сам к нему не пошел, — а ходить мне к нему очень трудно, — он обо мне и не вспомнил бы. Какого ты мнения о Шмидте? Я не люблю менять врачей, но мне кажется, что Веринг, главным образом, практик и недостаточно обновляет свои знания чтением. Шмидт в этом отношении представляется мне совсем другим человеком и, может быть, отнесся бы к моей болезни не столь небрежно. Рассказывают всякие чудеса о гальванизме. Что ты об этом скажешь? Один доктор рассказывал мне, что он видел глухонемого ребенка, которому вернули слух, и еще одного человека, который семь лет был глухим и вылечился. А я как раз слышал, что твой Шмидт занимается такими опытами.

Мне сейчас снова живется немножко повеселей; я больше общаюсь с людьми. Ты не можешь себе представить, какую одинокую и тоскливую жизнь вел я последние два года. Мой недуг всюду стоял передо мной, словно призрак, я избегал людей и, наверно, всем казался человеконенавистником, а ведь это так непохоже на меня. Перемену, которая совершилась со мной, произвела милая, прелестная девушка: она любит меня, и я ее люблю. И вот после двух лет — снова несколько счастливых минут. Первый раз в жизни я чувствую, что брак может принести счастье. К сожалению, мы с ней принадлежим к разным кругам. И сейчас, сказать по правде, я бы не мог жениться: мне надо еще как следует побороться. Если бы не мой слух, я бы уж давно объехал полсвета. И я должен это сделать. Для меня нет большего счастья, как заниматься моим искусством и показывать его людям. Не думай, что я чувствовал бы себя счастливым у вас. Кто теперь мог бы сделать меня счастливым? Даже ваша заботливость была бы мне в тягость, каждую минуту я ловил бы сострадание на ваших лицах и чувствовал бы себя еще более несчастным. Чудесные места моей родины! Что меня привлекало к ним? Надежда добиться лучшего положения; и я этого достиг бы, если бы не моя болезнь. Ах, если бы я освободился от нее! Я бы весь мир заключил в объятия! Молодость моя, я это ясно ощущаю, только что началась. Ведь у меня всегда было слабое здоровье! С некоторых пор мои физические силы наряду с духовными растут, как никогда. С каждым днем я все ближе и ближе к цели, я уже нащупываю ее, хотя еще и не могу определить. Только в таких мыслях твой Бетховен и может жить. Мне не надо никакого отдыха! Единственный для меня отдых — сон. И я чувствую себя просто несчастным, что должен теперь уделять ему больше времени, чем прежде. Если бы мне только — хоть наполовину! — освободиться от моего недуга! Вот тогда полноценным, возродившимся человеком я примчался бы к вам, и мы скрепили бы наши прежние дружеские узы.

Вы должны видеть меня счастливым, таким, каким мне положено быть в этой жизни, а не несчастным, нет! Это для меня невыносимо! Я схвачу свою судьбу за глотку! Ей не удастся сломить меня. Ах, как прекрасно было бы прожить тысячу жизней! Что же до спокойного существования — нет, я чувствую, что я для него не создан.

Тысячу добрых пожеланий Лорхен.

Ты ведь меня немножко любишь, не правда ли? Так не сомневайся же в моей привязанности и дружбе.

Твой Бетховен».

 Отметим, что Лорхен — это не кто иная как знакомая Бетховену с юности Элеонора Брейнинг.

Заметим также, что Джульетта Гвиччарди, коей посвящена «Sonata quasi una fantasia», то есть — почти фантазия, в свое время предпочла Бетховену более знатного человека, графа Венцеля Галленберга, композитора-любителя. Интересно отметить, что через двадцать лет, в 1821 году, когда Галленберг испытывал денежные затруднения, они вернулись в Вену, и Джульетта обратилась за денежной помощью к Бетховену. Бетховен писал: «По приезде в Вену она домогалась меня в слезах, но я презрел ее».

Бетховен считал, что Джульетта Гвиччарди его предала. Свое скорбное настроение Бетховен запечатлел в первой части 14 сонаты. Музыка пронизана траурным ритмом. Не знаю, как мог Нейгауз испытывать от нее то же блаженство, как от ноктюрна? Разве что «под шофе». На самом деле — это трагический образ! Финал сонаты становится ураганом, сметающим все на своем пути!

Несколько страниц финала мы выучили с Дашей и даже записали. Теперь очередь за Яшей.

Так что Людвиг Рельштаб ввел в заблуждение и дезавуировал музыкантов и не только музыкантов!

После предательства Джульетты Бетховен уехал в небольшой город Гейлигенштад, где 6 октября 1802 года 31-летний Бетховен написал свое завещание. Оно вошло в историю, как Гейлигенштадское завещание.

9

Гейлигенштадтское завещание

Братьям моим, Карлу и (Иоганну) Бетховенам

О люди! вы, которые меня ославили и сами считаете меня озлобленным, сумасшедшим или человеконенавистником, о, как вы несправедливы! Вы не знаете той скрытой причины, по которой я кажусь вам таким. Сердцем и умом я с детства был склонен к нежным и добрым чувствам, я даже всегда ощущал в себе готовность совершать великие дела. Но подумайте только — вот уже шесть лет я пребываю в таком ужасном состоянии, а несведущие лекари еще ухудшают его, обманывая меня из года в год надеждой на улучшение, и, наконец, теперь я вынужден примириться с тем, что это болезнь длительная, на излечение коей, быть может, понадобятся годы, а возможно и вовсе неизлечимая. По природе пылкий и деятельный, даже не чуждый светских развлечений, я еще почти юношей вынужден был отказаться от людского общества и вести одинокую жизнь. Если иной раз я и пытался преодолеть это, каким жестоким испытанием было для меня всякий раз новое подтверждение моего увечья. И ведь мне невозможно было сказать людям: «Говорите со мной громче, кричите, потому что я глухой!» Как я мог открыться, что у меня поражен орган чувства, который у меня должен быть более совершенным, нежели у других; а ведь когда-то я поистине отличался таким исключительным совершенством слуха, каким обладают немногие из моих собратьев. Ах нет! Этого я был не в состоянии сделать. Простите же меня за то, что я вынужден сторониться всех, меж тем как мне хотелось бы быть среди вас. Мое несчастье для меня тем мучительнее, что я из-за него остаюсь непризнанным. Мне не дано находить отдохновение в обществе людей, в тонкой беседе, во взаимной откровенности. Один, совершенно один! Я не решаюсь появляться на людях, пока меня не вынуждает к тому крайняя необходимость. Я должен жить, как отверженный. Едва только я попадаю в какое-нибудь общество, как меня охватывает чувство мучительного страха, я боюсь себя выдать, боюсь, что люди заметят мое несчастье.

Вот из-за чего эти последние полгода я жил в деревне. Мой ученый доктор предписал мне беречь слух, сколько это возможно. Он предупредил мои собственные намерения. И все же не раз, когда меня охватывала жажда общения с людьми, я поддавался этому чувству. Но какое унижение, если случалось, что кто-нибудь рядом со мной слышит издалека флейту, а я ничего не слышу, или он слышит, как поет пастух, а я опять-таки ничего не слышу (96). Такие испытания доводили меня чуть не до отчаяния; я был недалек от того, чтобы наложить на себя руки. — Искусство! Только оно одно и удержало меня. Мне казалось немыслимым покинуть этот мир прежде, чем я не выполню того, к чему я чувствовал себя призванным. Итак, я продолжал влачить свою несчастную жизнь, поистине несчастную, ибо организм мой до такой степени чувствителен, что малейший пустяк может повлиять на меня и мое состояние из прекрасного сразу переходит в самое скверное. — Терпение! — так говорят мне. Вот что мне должно выбрать себе в наставники. Я это и делаю. Надеюсь, что стойкость моя не ослабнет до тех пор, пока неумолимые Парки не пожелают прервать нить моей жизни. Быть может, мне станет лучше, а может быть, и нет: я готов к этому. В двадцать восемь лет я уже превратился в философа, что не так-то легко, а для художника еще труднее, чем для всякого другого.

Божественный промысел! Ты проникаешь в глубь моего сердца, ты знаешь его, ты видишь, что оно полно любви к людям и желания делать добро. О люди! если вы когда-нибудь прочтете это, подумайте, как вы были несправедливы ко мне — и пусть страдалец утешится, видя такого же страдальца, как он сам, который, вопреки всем преградам, воздвигнутым самой природой, сделал все, что было в его силах, дабы удостоиться звания художника и войти в число избранных.

Вы, братья мои, Карл и (Иоганн), сейчас же после моей смерти, если только профессор Шмидт будет еще жив, попросите его от моего имени, чтобы он описал мою болезнь, и приложите к истории моей болезни это письмо — затем, чтобы после моей смерти, люди, сколь возможно, примирились со мной. В то же время я объявляю вас обоих наследниками моего маленького состояния, если можно его так назвать. Разделите его между собой по-хорошему, живите в согласии и помогайте друг другу. То, что вы мне сделали дурного, вы знаете, я вам это давно уже простил. Тебя, брат Карл, я благодарю особо за преданность, с какою ты относился ко мне последнее время. Желаю вам жизни более счастливой, более свободной от забот, чем моя. Растите детей ваших в добродетели: только она одна и может дать счастье, а совсем не деньги. Говорю это по личному опыту. Она одна поддерживала меня в несчастье, только ей да искусству моему я обязан тем, что не кончил жизнь самоубийством. Прощайте! Любите друг друга! Благодарю всех моих друзей, в особенности князя Лихновского и профессора Шмидта. Мне желательно, чтобы музыкальные инструменты князя Лихновского сохранились у кого-нибудь из вас. Но только чтобы это не повело ни к каким раздорам между вами. А коли будет нужда и они смогут вас выручить, продайте их. Как счастлив я буду, если окажусь вам полезным, даже и в могиле.

Если бы оно так было, я с радостью поспешил бы навстречу своей смерти. Если же она придет раньше, чем мне представится возможность раскрыть все мои дарования, то, невзирая на мой жестокий рок, я хотел бы отодвинуть безвременный конец. Но даже и так — все равно я буду доволен. Разве не явится смерть для меня освобождением от бесконечных страданий? Приди, когда хочешь! Я встречу тебя мужественно. Прощайте! и не забывайте меня совсем после моей кончины. Я заслуживаю того, чтобы вы думали обо мне, потому что я при жизни часто думал о вас и старался, чтобы вы были счастливы. Будьте же счастливы!

Людвиг ван Бетховен

Гейлигенштадт, 6 октября 1802 года

Братьям моим, Карлу и (Иоганну) — прочесть и исполнить после моей смерти.

В своем написанном через несколько дней добавлении к завещанию Бетховен обращается к Жизни:

Гейлигенштадт, 10 октября 1802 года. — Итак, я расстаюсь с тобой — и, конечно, мне это горько. Да, сладостная надежда, — которая меня ободряла, надежда на исцеление, хотя бы в малой степени, — ныне она должна покинуть меня. Как осенние листы падают и увядают, так и она теперь поблекла для меня. Едва только успел я вступить в жизнь — и вот уже ухожу. — Даже то высокое мужество, которое так часто поддерживало меня в прекрасные летние дни, и оно исчезло. О провидение! пошли мне хоть раз в жизни один-единственный чистый день радости. Уже так давно не звучал в душе моей голос истинной радости. О, когда же, когда, божественное провидение, мне снова будет дано почувствовать ее в храме природы и человечества! Ужели никогда? Нет! Это было бы слишком жестоко!»

В своем завещании Бетховен обращается и к музыкантам. Одна из просьб — просьба к пианистам, которые будут играть «15 вариаций и фуга». Опус 35 «Творение Прометея».

Здесь Бетховен обращает внимание на маленькую педаль между восьмой и девятой вариацией. Он пишет, что педаль не случайная, что ее обязательно брать. Это очень трогательное замечание. Я всегда прошу учеников пользоваться авторским текстом, и очень бережно относиться к тому, что пишет Бетховен. Как нелепо звучит «ноктюрнейший ноктюрн»!

10

Направляясь в Каменари, я взяла с собой и первые три страницы «Аппассионаты» для знакомства Яши с творчеством Бетховена. Я считаю, что слушать сонаты Бетховена, особенно в исполнении Гилельса, это здорово, но знакомство своими руками — это живое общение с великим композитором.

Бетховен начал писать 23 сонату опус 57 в период после Гейлигенштадского завещания, и закончил ее в 1806 году.

В сентябре 1806 года он вместе со своим покровителем князем Лихновским отправился в Силезию, в замок Гратц в окрестностях Троппау. Ноты сонаты 23 опус 57 Бетховен взял с собой в путешествие. Однажды Бетховен и Фердинанд Рис, гуляя в лесу заблудились, и вернулись домой поздно. По пути Бетховен «рычал» какую-то мелодию. Придя домой, он немедленно сел за инструмент, и увлеченный совсем забыл о присутствии ученика. Так родился финал «Аппассионаты».

Во время этой поездки произошел известный казус, когда французский офицер спросил композитора: «А на скрипке вы также можете играть?» Бетховену показался вопрос обидным, он повернулся и ушел в свою комнату. Лихновский приказал слуге вышибить дверь, а Бетховену играть для французских офицеров. Бетховен пришел в ярость и негодование от предложения выступать перед оккупантами и покинул дом гостеприимного князя, невзирая на поздний час и скверную погоду. Муж пианистки Марии Биго в своих мемуарах описывает завершение этого инцидента:

«В дороге Бетховена настигла буря, и чемодан, в котором помимо прочего лежали ноты только что законченной сонаты, сильно промок. Вернувшись в Вену, Бетховен написал: «Князь! Тем, чем являюсь я, я обязан самому себе. Князей существует и будет существовать тысячи, Бетховен же — только один!»

Бетховен навестил нас и, смеясь, показал все еще влажные ноты моей жене. Заинтригованная, она тут же села к инструменту и начала играть. Бетховен явно не ожидал такого поворота событий, а Мария не могла остановиться, и даже множество правок и зачеркиваний в рукописи ее не смущали. Это был рабочий оригинал партитуры, который еще предстояло отдать издателю в набор. Закончив исполнение, Мария попросила Бетховена оставить рукопись себе, и композитор великодушно согласился: после того, как ноты были сданы в набор, он действительно отдал оригинал пианистке».

В то время Бетховен был особенно близок с супругами Биго, поэтому свидетельство мужа Марии не вызывает сомнений, тем более что эта рукопись сохранилась (сейчас она хранится в Национальной библиотеке Франции), и на ней действительно имеется автограф композитора.

Произведение опус 57 соната 23, было названо «Аппассионатой» после смерти Бетховена, и открывается мрачной и завораживающей темой. Мотив первой фразы повторяется, но на полтона выше, создавая странную тревожную двойственность, ибо она повторяется в мажоре. Действие разворачивается в мощных аккордах (два форте,) буквально с демоническим напором!

Существовало мнение, что

«…с точки зрения ритмического рисунка, тема “Аппассионаты” является своеобразной предтечей знаменитого мотива Пятой симфонии («та-та-та-там»), и ее изменчивая, неровная ритмическая конструкция рождает у слушателя чувство напряженного ожидания и конфликта».

Нет. «Та-та-та» было уже до «Аппассионаты», а тем более 5‑й симфонии Бетховен использовал в 35 опусе «Вариации на тему из Балета Прометей» 43 опус «Балет»» и в 3-й Симфонии в той же теме!

Предполагаю, что выбор Бетховеном тональности фа-минор обусловлен интенсивным использованием глубокого, тёмного звучания нижнего фа, которое было самым низким звуком инструментов того времени.

11

В Вене Бетховен познакомился с изобретателем-механиком. Иоганн Непомук Мельцель был хорошим пианистом и педагогом, но истинным его призванием было изобретательство. Бетховен сблизился с «добродушным и честным Мельцелем», который оказал композитору существенную услугу, сконструировав для него слуховую трубку. В дальнейшем он совершенствовал их.

Самым известным изобретением Мельцеля стал метроном, который равномерными ударами с абсолютной точностью устанавливает любой темп.

Подражание равномерным ударам молоточка можно слышать и в Allegretto восьмой симфонии (оп. 93), с его четкими сопровождающими аккордами деревянных духовых.

Спустя, примерно, столетие, другой выдающийся пианист и изобретатель Иосиф Гофман сконструировал на основе метронома «дворники», очистители стекол в автомобиле.

Среди изобретений Мельцеля были два механических музыкальных прибора: механический трубач и «пангармоникон». Трубач играл кавалерийский марш с сигналами под аккомпанемент фортепиано. «Пангармоникон» это красиво отделанный механический орган» устроенный наподобие шарманки с цилиндрическими валиками, соединял все инструменты военного оркестра, действуя при помощи мехов. Пангармоникон исполнял несколько популярных произведений, нанесенных изобретателем на валики. Мельцель заказал Бетховену для пангармоникона симфоническую батальную пьесу под названием «Битва Веллингтона при Виттории». Он хотел совместно с Бетховеном предпринять прибыльную поездку в Лондон для демонстрации своих изобретений.

12

Во второй раз я привезла в Каменари компакт-диск, на котором записаны седьмая и восьмая симфонии Бетховена, которыми дирижирует Карл Бём. Это лучшее исполнение! «Аллегретто» — вторая часть седьмой симфонии, в его исполнении вызывает у меня слезы. У Верди в опере «Навуходоносор» есть «хор рабов», то есть — иудеев, но у меня от мысли о рабах в ушах немедленно возникает «Аллегретто» из седьмой симфонии Бетховена. В «Аллегретто» я слышу поступь еврейских рабов, их траурное шествие.

Также взяла с собой партитуры 3-й, 5-й и 7-й симфонии. Прослушав 7-ю симфонию, мы дружно решили выяснить, что происходило в жизни Бетховена в то время, когда он писал седьмую и восьмую симфонии.

На лето 1811 года Бетховена пригласили в Неаполь. Но врач настоял на том, чтобы Бетховен отправился в город Теплицы и там лечил усиливающуюся глухоту.

Теплицы был популярным курортом, где собиралась знать из Германии, Франции, Чехии и других стран. В основном там лечились от астении.

Неожиданно, (о счастье!) в Теплицы, почти через двадцать лет после их расставания Бетховен встретил свою первую любовь Рахель Левин! Рахель превратилась в красивую и образованную молодую женщину. За время разлуки Рахель стала хозяйкой художественного салона в Берлине. Возможно, что мечта о своем салоне зародилась уже тогда, когда она посещала салон Елены фон Брейнинг. Ей было около сорока. В ее салоне собирались самые видные ученые, литераторы, музыканты.

К тому времени Бетховен был уже почти глухой, и он избегал общения с людьми. Болезнь сделала его нелюдимым.

Но «восторг любви» вмиг зажегся в сердце Бетховена и изменил все! Да и Рахель никогда не забывала свою первую любовь. Бетховена, забыть? Невозможно!!! Ее жених Карл Август Фарнхаген, который приехал позже, в конце августа, писал: «Бетховен относился к Рахели с необычайной симпатией и уважением; Бетховен мог часами, издали вглядываться в ее красивое лицо». Знал бы он!

Карл Август Фарнхаген в своих воспоминаниях («Достопамятные факты») писал, что Бетховен, встретив Рахель, «был поражен ее выражением лица, напомнившим ему иные черты, дорогие его сердцу».

Карл Август Фарнхаген был младше Рахели на 14 лет. Фарнхаген, разумеется, не знал о давнем увлечении Бетховена его невестой. Рахель и Бетховен не афишировали своего знакомства, происшедшего двадцать лет назад.

Более того, об их первой любви узнали только по прочтению писем после смерти Бетховена.

Бетховен, конечно, был в курсе общественной деятельности Рахели Левин. Она была настолько знаменита, что период культурного расцвета в Берлине — вплоть до разгрома Пруссии Наполеоном в 1806 году, часто называют «эпохой Рахели». Память о ней запечатлена и в космосе, астероиду присвоили имя Рахели Левин, ибо ее салон посещали самые знаменитые люди эпохи.

13

Неудивительно, что в Теплице Бетховен написал письмо «К далекой возлюбленной», начинающееся словами: «Мой ангел, мое всё…». У них было много общего со времен юности!

Итак, летом 1811 года Бетховен впервые жил в Теплице, в Богемии.

Фарнхаген писал:

«В последние дни лета я познакомился в Теплице с Бетховеном и встретил в этом человеке, которого напрасно считают диким и нелюдимым, превосходного артиста с золотым сердцем, возвышенный ум и великодушную дружбу. Он сразу же оделил нас тем, в чем упорно отказывал князьям: сыграл нам на рояле. Я скоро близко сошелся с ним, и его благородный характер, нескончаемые флюиды дыхания Божия, которые я со священным трепетом ощущал в непосредственной близости от этого, кстати, совершенно спокойного человека, так сильно привязали меня к нему, что я во весь день не замечал неудобств общения с ним…».

Бетховен умел быть приятным в общении. Еще как!

У Бетховена было потрясающее настроение, невероятная работоспособность и энергия. Он пребывал в состоянии эйфории, он был в экстазе!!!

В 1811 году Бетховен дописывал 5-й концерт ми бемоль мажор опус 73 для фортепиано с оркестром. Впервые он был исполнен в Лейпциге 28 ноября 1811 года. В 1812 году 5-й концерт был исполнен Карлом Черни в Вене. Концерт был посвящен эрцгерцогу Рудольфу Австрийскому покровителю и ученику Бетховена.

Какой божественный концерт! Мощь и нежность, сила и покой!

В 1811 году Бетховен писал сразу две симфонии — седьмую ор. 92 и восьмую ор. 93. В то же время Бетховен писал батальную программную пьесу «Победа Веллингтона» опус 91.

И тогда же в Теплице Бетховен написал музыку к двум патриотическим пьесам А. фон Коцебу: «Афинские развалины» и «Король Стефан».

7-ю симфонию опус 92 Бетховен закончил в апреле 1812 года, а 8-ю симфонию, опус 93 — через полгода в августе. Для 8-й симфонии характерна необычная для Бетховена сжатость форм и радостное, праздничное настроение.

Варнхаген, который в 1811–1812 годах был женихом Рахели, заметил какими глазами его невеста смотрела на Бетховена. До Бетховена таким взглядом она награждала только его самого. Это вызвало у Фарнхагена приступ ревности. Между женихом и невестой произошла серьезная размолвка.

В апреле1812 года Бетховен завершил Седьмую симфонию (ля мажор, опус 92).

Где он черпал силы для огромной симфонии с такой великолепной оркестровкой и таким волевым, энергичным ритмом?

Для Бетховена пребывание в Теплице было праздником, апофеозом человеческой радости!

Мольба Бетховена:

«О провидение! Пошли мне хоть раз в жизни один единственный чистый день радости. Уже так давно не звучал в душе моей голос истинной радости. О, когда же, когда, божественное проведение, мне снова будет дано почувствовать ее в храме природы и человечества! Ужели никогда некогда? Нет! Это было бы слишком жестоко!»

Мечта Бетховена осуществилась! В Теплице он увидел свою первую любовь — Рахель Левин! Немедленно к нему вернулось ощущение молодости, даже юности! Крылья! Любовь — это наркотик! Энергия забила ключом?! Нет!!! Это был кипящий гейзер!!! — так действовали гормоны счастья Людвига ван Бетховена! Кончилась меланхолия! Он находился в эйфории. Психоэмоциональный сдвиг. Эндорфины радости, «как огненная лава» неслись в крови Бетховена. Эйфория!

Какие девушки могли вписаться в этот «вулкан» любви?! Разве что для отвода фарнхагенских глаз! Все ищут и ищут «Далекую бессмертную возлюбленную» и не могут найти. А на самом деле не хотят! Кто в то лето 1812 гола мог сравниться, соревноваться с Рахель Левин? Никто! Бетховен безумно хотел познакомиться с Гете. В свое время он написал музыку к «Эгмонту». Бесплатно! Но это не помогло. В 1810 году в Вене состоялась премьера, но знакомства не произошло! Именно Рахель осуществила мечту Бетховена 19 июля 1812 года!

И Бетховен будет заводить под боком у Рахели какую-то возлюбленную? Смешно!

Важно вспомнить, что фаза знакомства у влюбленных состоялась уже в салоне Елены фон Брейнинг. Он не стесняется своего тяжелого недуга. Они немедленно вновь включились в те страстные отношения, в которых находились в далеком 1792 году! Удача сопутствовала влюбленным. Фарнхаген приехал в Теплицы только в «последних числах августа 1811 года!

Обычно, подобного любовного допинга хватает на пару лет, и вначале июля 1812 года Бетховен вновь оказался в Теплице.

Бетховен приехал в Теплице 5 июля, в четыре часа утра, проделав трудный путь. На следующий день он написал:

«Утром 6 июля.

Мой ангел, моё всё, моё я, только несколько слов, и то карандашом (твоим!)… Зачем этот глухой ропот там, где говорит необходимость! Разве может существовать наша любовь иначе, как при отречении, при ограничении наших желаний? Разве ты можешь изменить то, что ты не всецело моя и я не весь твой? О Боже! Взгляни на чудную природу и успокой свой дух относительно неизбежного. Любовь требует всего и требует по праву, так и ты по отношению ко мне, и я в отношении тебя, — только ты так легко забываешь, что я должен жить для себя и тебя… Будь мы навсегда вместе, ты так же мало, как и я, чувствовала бы эту печаль. Я надеюсь, что мы скоро увидимся… И сегодня я не могу сказать, какие размышления приходили мне в голову в эти дни относительно моей жизни. Если бы мое сердце находилось возле твоего, их бы, конечно, не было. Моя душа полна желанием сказать тебе многое. Ах, бывают минуты, когда я нахожу, что слова — ничто. Ободрись, оставайся моим верным, единственным сокровищем, мое всё, как я для тебя! А что нам суждено и что должно быть, то ниспошлют боги.

Твой верный Людвиг.

6 июля вечером».

Ты страдаешь, мое самое дорогое существо… Ах, где я — там и ты со мной! Вместе мы достигнем того, что соединимся навсегда. Что за жизнь так, без тебя!!! Меня преследуют люди своей добротой, которую я так же мало желаю заслужить, как и заслуживаю. Унижение человека перед человеком причиняет мне боль, и когда я рассматриваю себя в связи с мирозданием, — что я и что тот, которого называют Всевышним?.. Как бы ты меня ни любила — всё же я люблю тебя сильнее, — не скрывайся никогда от меня, — покойной ночи. Ах Боже, так близко! Так далеко! Разве не небо — наша любовь? Но она так же незыблема, как свод небесный!»

«7 июля.

Доброго утра! Еще в постели мои мысли несутся к тебе, моя бессмертная возлюбленная, — то радостные, то грустные в ожидании, услышит ли нас судьба. Жить я могу только с тобой — или совсем не жить.

Да, я решил блуждать вдали от тебя, пока не буду в состоянии кинуться к тебе в объятия, назвать тебя совсем моею и вознестись вместе с тобою в царство духов. Да, к несчастью, это должно быть так! Ты себя сдержишь, ты знаешь мою верность тебе — никогда не может другая овладеть моим сердцем, никогда, никогда! О Боже, почему надо бежать того, что так любишь? Но это неизбежно — жизнь моя теперь полна забот. Твоя любовь делает меня счастливым и несчастным в одно и то же время.

В мои годы я нуждаюсь в некотором однообразии, в ровности жизни; может ли это быть теперь, при наших отношениях? Будь покойна; только смотря покойно вперед, мы можем достигнуть нашей цели — быть вместе. Вчера, сегодня — как страстно, со слезами, я рвался к тебе, тебе, тебе, — моя жизнь, мое всё! До свидания! — О, люби меня, никогда не сомневайся в верном сердце твоего Л.

Вечно твой, вечно моя, вечно вместе».

Слышно, что Людвиг обращается не к сиюминутной возлюбленной, а к той, у которой с ним есть общее прошлое.

Бетховен в письмах к своим адресатам всегда обращается по имени, но в этом случае, как и в «Песни к далекой возлюбленной» — имени нет. Не потому ли, что Бетховен когда-то принял «обет молчания» по отношению к Рахели?!

Все тот же поэтический стиль, который процветал в салоне Елены фон Брейнинг, вернулся. Заметьте, что романтический, юношеский стиль отсутствует в письмах к последующим «возлюбленным». Бетховен вернулся в юношеский период жизни!

14

Кстати, такие метаморфозы уже давно известны истории и медицине.

В 1810 году Гете приезжает в Теплицы и знакомится с Амалией фон Леветцов — матерью шестилетней Ульрики. Но по Европе из-за войны с Наполеоном перекрываются границы, и он смог вернуться в Теплицы только в 1812 году. Знакомство Гете с семьей Леветцов было продолжительным, и в 1821 году он едет в Марианские Лазни, где теперь живут Амалия, Ульрика и ее бабушка. После смерти жены, Гете вот уже семь лет находился в депрессии. В последний год Ульрика провела в Страсбурге, французском пансионе. Ей было только семнадцать лет. Этот старый добрый господин стал звать ее на совместные прогулки. Гете дарил ей цветы и шоколад…

Потом Гете прислал свата — воеводу Карла Августа просить руки Ульрики.

В то время, когда семидесятидвухлетний Гете проводит время с Урликой, появляется его «Мариенбадская элегия». По свидетельству Вильгельма фон Гумбольдта: «Ни одна буква в “Элегии” не напоминает о старости». В «Элегии» чувствуется снова пробуждение радости к жизни и любви, которую Гете ощущал, как давно потерянную. Эта любовь Гете к Ульрике дарит миру откровение:

«холодным скована покоем,
Скуднела кровь — без чувства, без влеченья,
Но вдруг могучим налетели роем
Мечты, надежды, замыслы, решенья.
И я узнал в желаньях обновлённых,
Как жар любви животворит влюблённых.
А всё — она! Под бременем печали
Изнемогал я, гас душой и телом.
Пред взором смутным призраки вставали,
Как в бездне ночи, в сердце опустелом.
Одно окно забрезжило зарёю,
И вот она — как солнце предо мною!»

В 1812 год в Теплицы, под предлогом лечения на водах, съехались правители Германии на тайный конгресс, с тем чтобы объединить силы в борьбе с Наполеоном, подчинившим себе немецкие княжества. Среди них был герцог Веймарский в сопровождении министра, тайного советника Гете. В это время в Германии, вовлеченной в наполеоновские войны, организовывались тайные общества, целью которых было свержение Наполеона. В одном из этих обществ Рахель принимала активное участие.

Через несколько дней после приезда, 19 июля 1812 года, всё там же, в Теплице, Бетховен наконец-то встретился с Гёте! По просьбе Рахели великий писатель сам нанес Бетховену визит.

«Придворный воздух очень нравится Гёте. Больше, чем следовало бы поэту, — проницательно писал Бетховен. — Стоит ли говорить о смешных замашках виртуозов, если поэты, обязанные быть первыми учителями нации, готовы забыть всё ради этого ложного блеска!»

Гёте же был впечатлен, и в день их самой первой встречи написал жене: «Я никогда не видел художника более сосредоточенного, энергичного, проникновенного. Прекрасно понимаю, что его поведение должно казаться необычным всем остальным».

В начале сентября Гёте писал Цельтеру:

«Я познакомился с Бетховеном в Теплице. Его талант поразил меня; но, к сожалению, это совершенно необузданная натура. Конечно, он вправе считать весь свет отвратительным, но это не делает его привлекательнее ни для себя самого, ни для других».

Что произошло во время этих встреч? Они разговаривали, Бетховен играл для Гёте на рояле.

К этим дням относится эпизод, о котором рассказала в 1832 году Беттина Брентано, к тому времени поссорившаяся с писателем, а главное, с импозантной фрау Гёте.

Прогуливаясь под ручку по городскому саду и беседуя, Бетховен и Гёте повстречались с императорской четой. Гёте «высвободил свою руку и, сняв шляпу, стал сбоку, в то время как Бетховен, с засунутыми в карманы руками, прошел между герцогов и их свиты и лишь слегка дотронулся до шляпы, когда они расступились, чтобы дать ему дорогу, дружески приветствуя его.

Подождав Гете, который пропустил их мимо себя с глубокими поклонами, Бетховен сказал: «Я вас ждал, потому что почитаю и уважаю вас, как вы того заслуживаете, но тем лицам вы оказали слишком много чести». Художник Ремлинг увековечил эту сцену на своем полотне.

Больше Бетховен и Гете никогда не встретились…

15

Ну а как проходила жизнь Рахели Левин после расставания с Бетховеном в 1792 году?

Берлин был провинциальным городом, в котором даже не было собственного университета, поэтому салоны и кружки играли очень важную роль в интеллектуальной жизни. Салоны были чем-то сродни университетам. И вскоре «лучшим университетом» был признан салон Рахиль. Он был построен на идее равенства, в него были одинаково вхожи и немцы, и евреи, и протестанты, и католики, и аристократы, и люди более низкого социального происхождения, — пропуском в салон были талант и интеллектуальные способности.

Рахель Левин решила полагаться только на свой ум. Обустроив в мансарде родительского дома литературный салон, она сделала его центром жизни Берлина. Здесь бывали Гейне и Гете, Шлегель и Шеллинг. Но как Рахиль ни бежала от еврейства, ее все равно не признавали равной.

Рахиль Левин вошла в историю как первая еврейская женщина, сумевшая стать важной интеллектуальной и политической фигурой в Центральной Европе конца XVIII века. Она была настолько знаменита, что период культурного расцвета Берлина — вплоть до разгрома Пруссии Наполеоном в 1806 году — часто называли по ее имени, Rahelzeit, то есть «эпохой Рахиль», ибо ее блистательный берлинский салон посещали самые интересные и видные люди эпохи.

Дом Рахиль стал местом встреч известнейших немецких интеллектуалов — здесь бывали Александр и Вильгельм фон Гумбольдты, Барон Брукман и Ламотт-Фуке. В числе посетителей салона также были знаменитые писатели-романтики — Тик, Брентано, Шамиссо, известные аристократы — например, прусский принц Фердинанд — и многие другие. Рахиль состояла в переписке с Гете, которого боготворила, и дружила с Генрихом Гейне. Была она очень дружна и с дочерьми Мозеса Мендельсона, «отца» еврейского Просвещения, а также с Генриеттой Хертц, с которой впоследствии вращалась в одном интеллектуальном кругу.

В 1806 году умер отец Рахели, и она покинула Пруссию. Позднее Рахель Левин жила в Париже, во Франкфурте на Майне, в Гамбурге, Праге и Дрездене. И всегда оставалась хозяйкой модного салона.

Евреи в Европе не были приняты в высшем свете и обществе. Поэтому идеологи Просвещения расценивали подобные салоны весьма положительно. Но ни Просвещение, ни эмансипация так и не дали иудаизму равенства с католицизмом или лютеранством. Как ни печально, скорее наоборот!

По словам историка современного антисемитизма Рабби Артура Хертцеберга, именно эпоха Просвещения положила начало подъему европейского антисемитизма!

В качестве примера Хертцеберг приводит французского просветителя Вольтера, который будто бы, призывая к терпимости в отношении евреев, на самом деле, выступая, делал акцент на их «невежестве и предрассудках»:

«Все же мы находим в евреях только невежественных варваров, которых изначально объединяет их отвратительная жадность, предрассудки и непримиримая ненависть к тем людям, которые так радеют об их благе и терпят их».

16

Вернемся, однако, к 7-й симфонии. Вначале ее не приняли и охарактеризовали, как «музыкальное сумасбродство» и «порождение возвышенного и больного ума». Бетховена называли «вполне созревшим для сумасшедшего дома».

Я же полагаю, что 7-я и 8-я симфонии привели Бетховена к оде «К Радости» в 9-й симфонии. «Обнимитесь миллионы!» Всенародное ликование слышится в седьмой симфонии Бетховена!

Бетховен посвятил 7-ю симфонию графу Морицу Кристиану Иоганну фон Фрису — меценату, коллекционеру, банкиру.

Современники укоряли Бетховена за седьмую симфонию, ибо такая «простонародная» музыка не достойна высокого жанра симфонии.

И вновь я обращаюсь ко 2-й части седьмой симфонии. Она начинается с пианиссимо виолончелей и контрабасов. Постепенно вступают инструменты во всех регистрах и оркестр играет «тутти»!

Средний эпизод второй части — мажорный. Просветленная гармония предает музыке мечтательный характер. Возвращение к первой, трагической теме приводит к кульминации и драматическому концу 2-й части.

Аллегретто основано на ритме траурного шествия. Это сцена грандиозной траурной процессии. Музыка скорбная, но собранная и сдержанная, не бессильная скорбь, а мужественная печаль. В ней ощущается упругость скрученной пружины, которая стремится к освобождению. Общий план перемежается с камерными эпизодами, лирической задумчивостью. Сквозь основную тему проходит нежная мелодия, создавая светлый контраст. Аллегретто траурное шествие, танец, изображающий «красоту человеческого горя».

Писали, что главная тема «Аллегретто» написана Бетховеном на немецкую песню, почему-то не указывая на какую именно. Критики укоряли Бетховена в том, что 2-я часть поражает своей простотой.

На самом же деле эта мелодия очень напоминает «еврейскую мелодию».

Попробуйте спеть мелодию темы в быстром темпе, и получится «Фрейлехс».

Первое исполнение 7 симфонии состоялось 8 декабря 1813 года. Публика, растроганная до слез, потребовала сыграть «Аллегретто» на бис. Это был подлинный «катарсис»!

Ритм марша сочетается с лирической задумчивостью, поднимающейся до божественных высот…

Летом 1812 года, столь богатого на события, Бетховен написал Восьмую симфонию в фа мажоре» (опус 93), которая выражает постоянное ликование. У Бетховена была слабость к этой симфонии, понравившейся публике меньше, чем Седьмая, и встретившей прохладный прием. Он был уязвлен этим, считая, что она «гораздо лучше».

В 1813 г. Мельцель решил поставить «Битву Веллингтона» в «академии» для венской публики, но не в механической записи, а в виде обычной симфонической пьесы. Он был уверен, что такая «академия» дала бы нужные средства, тем более что можно было рассчитывать и на повторное исполнение. Бетховен согласился написать требуемое переложение «Битвы» для симфонического оркестра, и 8 декабря 1813 года пьеса была исполнена вместе с седьмой и восьмой симфонией. Два первых концерта были даны в пользу воинов-инвалидов Вены в университетском зале.

Мельцель, учитывая благотворительную цель этих «академий», а также всем известное имя Бетховена, привлек к участию крупнейших музыкантов Beны: Бетховен был главным дирижером; Сальери и Вейгль управляли оркестровыми группами на правой и левой галереях (эти две группы изображали собою французские и английские войска); Гуммель и молодой Мейербер воспроизводили пушечные выстрелы при помощи особых барабанов. В оркестре играли знаменитые музыканты: скрипач Шупанциг, виолончелист Ромберг, контрабасист Драгонетти.

Батальная композиция имела потрясающий успех. Чистый сбор достиг неслыханной цифры — четырех тысяч гульденов. Симфонический оркестр, соединенный с двумя военными оркестрами. Кроме того, группа ударных усилена двумя громадными барабанами, передающими пушечные выстрелы, и специальными машинами, воспроизводящими звуки ружейных выстрелов.

Две сигнальные трубы — одна с английской, другая с французской стороны — и два барабана, тоже по одному с каждой стороны, предназначены были для изображения постепенно приближающегося шествия обеих групп войск.

Пьесу «Победа Веллингтона» называли симфонией».

17

Обратимся теперь к Рахели. В своем салоне она делала все, чтобы уйти от еврейской темы. К примеру, завсегдатаи салона никогда не обсуждали еврейских мудрецов и философов, таких как Маймонид или Мендельсон. Они даже не могли быть упомянуты в беседе о Лессинге, Канте или Гете, хотя жили еврейские философы задолго до их появления. Встреча двух культур, начавшаяся с благородных принципов Просвещения в конце XVIII века, так и не привела к конструктивному диалогу еврейского мира с немецким.

И даже несмотря на полное отречение от еврейской темы для большинства людей, в том числе для многих гостей ее салона, Рахиль оставалась в первую очередь еврейкой, человеком, явно или скрыто всеми презираемым. Несмотря на огромный успех салона, Рахиль так до конца и не смогла перестать ощущать присутствовавший в обществе элемент презрительного отношения к евреям…

В 1814 году, после нескольких лет скитаний и лишений, Рахель все-таки вышла замуж за Карла Августа Фарнхагена фон Энсе. Для этого она перешла в протестантство. Церемония крещения произошла в доме ее брата, который впоследствии также крестился. Теперь ее терпели как жену Фарнхагена.

Замужество дало вторую жизнь ее блистательному салону, он располагался не на мансарде, а в одном из богатейших домов Берлина. По словам современников, здесь «говорилось обо всем, что волновало умы в области искусства и литературы». Сюда же впервые пришел молодой Генрих Гейне. Впоследствии он будет говорить, что никто не понимал его так глубоко, как Рахель, и посвятит ей книгу «Возвращение домой». Рахель всегда выказывала интерес и участие в жизни евреев, пытаясь и делом, и словом улучшить их положение. Даже в завещании Рахиль прописала отправить крупную сумму на нужды еврейской общины Берлина. Последние ее слова: «Я, беглянка из Египта и Палестины, нашла надежду и любовь в своем народе». Скончалась она в 1833 г.

18

Друг Бетховена музыкант Игнац фон Зайфрид приблизил своего друга Людвига к специфике еврейской литургии. Бетховен часто приходил в синагогу в Вене. В 1825 году Бетховен написал 14 квартет опус 131 и ввел в него мелодию «Коль Нидрей». «Коль нидрей» — это молитва Судного дня — Йом Кипур. Мелодию к молитве написал Соломон Зульцер.

В 1826 году ученик Зайфрида — Соломон Зульцер получил приглашение стать кантором Венской хоральной синагоги, где оставался кантором в течение 45 лет. Зульцер ввел правила классической гармонии в традиционные синагогальные мелодии. Соломона Зульцера называли «отцом современного пения — хазанута».

Полагаю, что присутствие мелодии «Коль Нидрей» в 14-м, как его называл сам Бетховен, «особенном квартете», это указание на романтические переживания, связанные с Рахель Левин.

В 1816 году Бетховен написал цикл песен «К далекой, бессмертной возлюбленной». И опять он не называет имени возлюбленной. Всем своим возлюбленным Бетховен писал письма, и всегда обращался к ним по именам. Но только письма «К далекой, бессмертной возлюбленной» не содержат чьего-либо имени и адреса. Стиль писем очень похож на переписку Рахели и Бетховена в 1792 году. Тот же стиль и та же страсть! Более того, Бетховен подчеркивает, что письмо он пишет «(твоим) карандашом). Это значит, что карандаш он получил в 1811 году и хранил карандаш, подаренный его возлюбленной.

В январе1819 году Бетховен закончил 29 сонату опус 106, написанную для хаммер-клавира (современного молоточкового клавира). Бетховен писал издателю, что «Эта соната доставит много хлопот», что играть ее будут через пятьдесят лет.

Даже теперь, исполнение сонаты опус 106 представляет пианистический подвиг.

Это были два последних концерта великого пианиста Эмиля Григорьевича Гилельса в Москве — в Большом зале Московской Консерватории и в зале Чайковского на Маяковской площади.

Эмиль Гилельс представил публике 29 сонату опус 106. Слушатели аплодировали, не отпускал великого пианиста, и слезы текли по их щекам…

Я была на этих концертах с сыном. К счастью, Эмиль Гилельс успел записать свое исполнение 29 сонаты. Это моя любимая соната…

В августа 2007 года венский судмедэксперт Кристиан Рейтер — доцент кафедры судебной медицины Венского медицинского университета предположил, что врач Андреас Ваврух, который раз за разом протыкал брюшину, чтобы вывести жидкость, после чего прикладывал свинцовые примочки, неумышленно ускорил кончину Бетховена. Проведенные исследования волос показали, что каждый раз после визита этого врача уровень свинца в организме повышался.

По сей день биографы, историки, литераторы, музыканты всё ищут и ищут «далекую бессмертную возлюбленную» Бетховена и, по-видимому, не хотят ее найти, ибо дружно и намеренно забывают о Рахель Левин. Но если еще раз прочитать недавно обнаруженную переписку Бетховена и Рахель в 1792 году и письма «к далекой возлюбленной», которые хранились у Бетховена в потайном ящике, и обратить внимание на стиль их написания, то станет понятно, что в «Письмах к далекой бессмертной возлюбленной» Бетховен обращается именно к Рахели Левин!