Лицедействуют маски.
Но спасают глаза,
тексты песен и краски,
и друзей голоса.

[Дебют] Римма Mаркова

ВДРУГ ОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ЕЩЕ НЕ ВЕЧЕР…

***

Вдруг оказалось, что еще не вечер,
еще не смолк осенний карнавал,
еще октябрь мне укрывает плечи
кленовой шалью.
Праздничный хорал
еще звучит в лесу моем придворном.
И даже заяц не спешит удрать,
меня завидев.
В этом непритворном
шуршащем мире тишь и благодать.

По старой хвое, северной и мелкой,
как по ковру махровому хожу.
А два гриба, надкусанные белкой,
я все равно в корзину положу.

***

Дождь вчера, и сегодня, и завтра.
Декорации вымокли в хлам.
Этой пьесы язвительный автор
мог бы стать снисходительней к нам.
Лес сползает, как будто изранен,
в небе тучи, а в тучах — картечь.
Говорят, что залило Израиль,
что в раю обнаружили течь.
И в Америке дождь, и в России,
и у нас поливает весь день.
И такое находит бессилье,
что и думать, и двигаться лень.

***

Время года — Корона.
Время суток — covid.
Раскричалась ворона,
заклевать норовит.

Место действия — память.
Место жизни — IPad.
Ни убрать, ни добавить,
хоть звучит невпопад.

Лицедействуют маски.
Но спасают глаза,
тексты песен и краски,
и друзей голоса.

***

Там, где скалы скалят зубы
в тусклый полдень октября,
клён танцует как безумный,
рыжим пламенем горя.

Дикой музыки не слышишь
в мелком топоте дождя.
Ты промозглым ветром дышишь,
быстро мимо проходя.

Только вдруг внезапно встанешь,
будто кто-то в бок толкнет,
на кленовый танец глянешь
и стоишь, открывши рот.

***

Запущенный быт петербуржских квартир.
В немытом окне открывается мир:
дворец или Мойки извивы,
что так драматично красивы.

Не вид из окна, но картина в окне.
Там царственный всадник на резвом коне
сидит несгибаемый годы
в слезах петербуржской погоды.

Я в городе этом училась дышать,
слова рифмовать и задачки решать,
вопрос задавать и ответ находить.
Я дочку свою здесь учила ходить
по дому, музеям и паркам.
И был нам Исакий подарком.

Здесь все это было, но все это — быль!
А в бронхи опять набивается пыль
и слезы к глазам подступают.
И воздуха мне не хватает.

***

В том городе, где я живу всегда,
в каких бы городах ни проживала,
фонарь, аптека, улица, вода,
и снова — ледяная рябь канала.

В том городе, где все мои друзья
учились петь, взлетая из-под крыши.
Все вышли в люди, верно, но в князья,
спаси Господь! никто из нас не вышел.

В том городе, где вся моя родня
теперь живет лишь в продолженьи женском.
Мужчины спят — кто на Преображенском,
другие на Девятом января.

И я надеюсь, что мои слова
останутся, не пролетят впустую
в том городе, где я еще жива,
хотя я там уже не существую.

***

Помощник, полюбовник и поклонник,
ну где же ты? Промчался с криком конник,
ему навстречу велосипедист
со свистом мимо. Опадает лист.
Подходит осень тихо с пешеходом,
который к нам заглянет мимоходом,
попьет водички: — Ой, как хорошо!
Остаться бы! — Да, глядь — уже ушел…

***

Поскольку живу далеко,
а новости лживы,
поверить довольно легко,
что все еще живы.

Мы редко друг другу звоним
и писем не пишем.
Но свой остается своим,
покуда мы дышим.

Но вот покупаю билет
и враз понимаю,
что этой и этого нет,
а тот невменяем.

Я снова считаю друзей,
потери итожа.
Но в юности вечной моей
вы вечные тоже.

Мастеру маркетри

Загадочная внутренность ствола
Свила узор на тонкой фанеровке.
Штрихов и линий четкая рифмовка
Прозрачна как янтарная смола.

Смелее, мастер, заноси резец
Над безыскусной графикою шпона,
Из сочетаний линии и тона
Твори своей природы образец!

Оживший лес под лезвием ножа
Аукнется и отзовется эхом,
Когда березы блеклая душа
Переплетется с пасмурным орехом.

Странносплетенье и судеб и стволов,
Как в тексте, отпечаталось в текстуре.
Лишь пауза, подобная цезуре,
Разделит их на сочетанья слов.

Три стихотворения на картины Отара Имерлишвили

***

Каким сомнением томим,
родной покинув кров,
бредет по свету пилигрим —
рыбак и птицелов?

В хламину странную одет,
простую, без прикрас,
несет он брейгелевский цвет,
как весточку для нас.

Его погнали в дальний путь
художник и дела.
Пора ему передохнуть
у нашего стола.

Пусть поскорей вина нальют
грузинского ему.
И хачапури подадут,
и мясо, и хурму.

Бродил он долго по холстам,
десятки, сотни лет.
Через века доставил нам
он Брейгеля завет.

Пусть смотрит суетный народ,
как гость усталый наш
фламандский цвет переведет
в грузинский пейзаж.

***

Ветер, дождь. Погода давит. Всё темней день ото дня.
Но когда мне очень худо,
есть спасительное чудо:
закругленная картинка над кроватью у меня.

Там серьезные грузины в ряд уселись за столом.
На столе ножи и вилки,
официант несет бутылки,
и скрипач играет песню, что мы все сейчас споем.

Рощи голы. Солнца нету. Город, кошка и старик.
На столе шашлык и зелень,
и в цветной бутылке зелье.
Вкруг стола друзья и песня, и прекрасен каждый миг!

***

Этот город человечий
все печали заберет.
Здесь на площадь каждый вечер
собирается народ.

Каждый здесь тебе товарищ
и всегда помочь готов.
Не беда, что ты не знаешь
ни имен, ни языков.

Здесь не надо притворяться,
трусить, сдерживаться, врать.
Можно плакать и смеяться,
спорить, помнить, напевать.

Если давят коридоры,
если душно и темно,
ты в цветущий этот город
распахни свое окно.

И тебе светлей и шире
станет в улиц пестроте,
что Отар Имерлишвили
нам рисует на холсте.