СЕМЬ ИСКУССТВ

Недостает немногого: любви.
Той самой — и слепой, и бестолковой,
безденежной, раскованной, рисковой
и, видимо, единственной любви.

Валентин Нервин

ДУША СЕМИСТРУННАЯ

* * *

…утекаем, как вода
из невидимой горсти.
Уплывая в никуда,
убывая во плоти,
на потребу выбирай,
ибо нет пути назад:
правый берег — это рай,
левый берег — это ад.
В компетенции богов
только нечет или чет.
Меж кисельных берегов
даже время не течет.

* * *

Душа и тело, плоть и дух…
Когда б единство этих двух
начал имело место в мире,
как пела бы душа моя,
лаская струны бытия
на чуткой выморочной лире!..

А, впрочем, стоит ли роптать
и злому гению под стать
не трепетать под игом плоти?
— Давай, подруга, наливай,
молчи, душа моя, давай
не упираться на излете…

* * *

…всё лишь бредни,
шерри-бренди, ангел мой.
О. Мандельштам

…алькова белая берлога
и два бокала на столе…
Не отпирайся, ради бога
и ради мира на земле!
Всплесни прозрачными руками,
порочный ангел во плоти,
ужели там — за облаками
твои неведомы пути?
Свечу оплывшую задую,
качну скрипучую кровать —
я на тебя не претендую
и не могу претендовать.
Но, обернувшись у порога,
скажу беспечно: — Ангел мой,
не огорчайся, ради бога
и ради вечности самой!

ЦЫГАНСКАЯ ОСОБАЯ

Заговорили рюмочки-стаканчики —
по всей округе полный балаган.
Вот я сижу в паршивом ресторанчике
и, на закуску, слушаю цыган.
Несет меня мелодия цыганская,
но я теперь судьбу не тороплю:
кто не рискует, тот не пьет шампанское,
а я и так шампанское не пью.
Плесни-ка, брат, «Московскую особую»,
да за любовь сказать не позабудь,
а я, по старой памяти, попробую
любимой позвонить… куда-нибудь.
Давай, земляк, надеяться на лучшее —
наш человек нигде не пропадет.
Когда цыган я, на закуску, слушаю,
то хорошо «Московская» идет!
Несет меня мелодия цыганская,
но я теперь судьбу не тороплю:
кто не рискует, тот не пьет шампанское,
а я и так шампанское не пью.

РОМАНС

Повторяя слова покаянные,
заповедную боль растрави —
пой, гитара моя окаянная,
говори о недолгой любви.

Отчего, не пойму, вспоминается
на поверку сильней и больней,
и душа семиструнная мается —
ничего не поделаешь с ней.

Пой, гитара моя, разговаривай,
поминальный огонь разводи.
Разгорайся душа, разгитаривай
жизнь, которая вся позади.

* * *

Хрустнул пальцами и пошел —
и трава ему не расти!
До чего же, блин, хорошо:
хрустнуть пальцами и уйти.
И — на память! — последний штрих —
фраза, брошенная в дверях:
оставайтесь, мол, при своих
интересах и козырях.
Эка невидаль! — до поры,
что написана на роду,
выйти-выскочить из игры,
как из поезда на ходу…

* * *

На Савеловском сонном вокзале
провожала и плакала, но…
Помахав на прощанье в окно,
я уехал туда, где не ждали,
где уже ни друзей, ни любви —
только шалые дни за плечами,
только тихие слезы твои
настигали, как пули, ночами.
Может быть, уходя наугад,
по сквозному закатному следу,
я вернусь на полжизни назад
и уже никуда не уеду.

* * *

Недостает немногого: любви.
Той самой — и слепой, и бестолковой,
безденежной, раскованной, рисковой
и, видимо, единственной любви.
Я чувствую, что сердце устает
и тяжесть нелюбви навряд ли сбросит.
А женщина обиженная спросит:
— Чего тебе еще недостает?..
Недостает немногого…

* * *

Конечно, в мире суматошном,
где торжествует естество,
душа болит о непреложном
недолговечнее всего.
И во всеобщей круговерти,
перемогая виражи,
на рубеже любви и смерти
мы опускаемся до лжи.
Нас упрекают, распекают,
но — по дороге на Парнас —
какие женщины ласкают
и успокаивают нас!
Они о вечности хлопочут,
не понимая одного —
душа бессмертия не хочет —
она стесняется его.

* * *

Время жить и время умирать,
методично сталкиваться лбами,
камни и бутылки собирать,
шевеля разбитыми губами.
Что еще? Какие письмена
проступают на скрижалях века?
На земле глухие времена —
человек не слышит человека.
А Христос, воистину, воскрес
и не замечает, к сожаленью,
что осталось времени в обрез
по земному летоисчисленью.

ОКТЯБРЬСКОЕ

Паскудная судьба! —
живем, как на вулкане.
Безумный листопад стреляет наугад.
Душа изнемогла и вымокла в стакане,
в который перелит
осенний суррогат.
Взгляните, господа,
повсюду поле боя! —
и, надо полагать, не зря и неспроста
иная ипостась поддатого плейбоя
определяет суть
распятого Христа.
Итак, я выхожу
небритый, как мессия,
и хрипло говорю
не в лад и невпопад:
— Паскудная судьба…
Воистину, Россия…
Иная ипостась…
Безумный листопад…

* * *

Ежечасно жизнь идет на убыль
и — на предпоследнем рубеже —
на последний юбилейный рубль
не купить бессмертия уже.
Может быть, оно и, слава богу.
И цыганка сразу всё поймет:
не предскажет дальнюю дорогу,
за гаданье денег не возьмет.
Скажет: — Если жизнь пошла на убыль,
то — попридержи на вираже,
на последний — юбилейный! — рубль
ты не разгуляешься уже…

* * *

…и вот зима:
на крышах — иней,
на сердце лед, само собой.
Идет поэт, от стужи синий,
но вообще — не голубой.
Вчера болезного хвалили,
потом поили задарма,
а поутру о нем забыли
и вот, пожалуйста — зима.
Автоматически рифмуя
какую-то белиберду,
поэт идет и негодует,
и замерзает на ходу.
Куда несет его по свету,
по гололедице земной?..
Не позавидуешь поэту
с утра.
Особенно зимой.