СЕМЬ ИСКУССТВ

В итоге у меня складывается следующая картина. Соблазнённая и покинутая Мэри-младшая вознамерилась издать стихотворный сборник, в который вошли бы сонеты матери Уильяма Герберта, где та воспевает своего обожаемого сына, вирши самого Уильяма, где тот потешается над любовницей, и, возможно, некоторые из её собственных сочинений, плюс поэма «Жалоба влюблённой», где она прямым текстом описывала историю своей любви.

Виталий Мацарский

ШЕКСПИРОВСКИЕ СОНЕТЫ:
иное прочтение и окончательная разгадка их тайны

(окончание. Начало в № 10/2021 и сл.)

Сонеты, посвящённые «смуглой леди»

Теперь мы подходим к последнему циклу, традиционно называемому «Сонеты, посвящённые смуглой леди», 127-152. Очень многие пытались разгадать, кто же имеется в виду под этой леди, но, на мой взгляд, безуспешно. Обычно эти сонеты толкуют так: поэт влюблён в упомянутую даму и имеет с ней интимную связь, но она изменяет ему, возможно, с тем самым прекрасным юношей, о котором говорится в первом цикле сонетов.

В 1910 году Бернард Шоу написал небольшую комедию под названием Смуглая леди сонетов. В ней он вывел Шекспира, который проник в королевский сад на свидание с этой леди, но сначала повстречался с другой дамой, которая оказалась королевой Елизаветой. К возмущению своей возлюбленной поэт стал клеиться к королеве, так что ей пришлось срочно вмешаться и прекратить этот флирт. Под возлюбленной Шекспира Шоу имел в виду Мэри Фиттон, с которой, как мы видели, ранее пошалил другой Уильям — Герберт, 3-й граф Пембрук.

О том, что смуглой леди была именно Мэри Фиттон писали и многие другие. Изображение её на одном из портретов вроде бы подтверждает такое предположение, хотя некоторые источники утверждают, что на других портретах она выглядит шатенкой со светлой кожей и серыми глазами. Как бы то ни было, определение «dark» может относиться не ко внешности, а к характеру — тёмному, мрачному, злобному. Но это лишь предположение.

Ещё одной кандидаткой на роль смуглой леди была Эмилия Лэньер. В 70-е годы XX века некий английский литературовед обнаружил необычную книжку этой почти забытой поэтессы под названием Славься Господь, Царь Иудейский. Книжка вышла в 1611 году и была, видимо, издана очень маленьким тиражом, поскольку до нас дошёл чуть ли не единственный её экземпляр. Впрочем, кое-кто об Эмилии помнил. О ней упоминала, например, в своей книге о Мэри Сидни ещё в 1912 году Фрэнсис Янг [Young 1912], да ещё и ссылалась на писавшего о ней своего предшественника, но об Эмилии, видно, потом прочно забыли. Любопытно также, что помимо одного-единственного сочинения Лэньер больше ничего не опубликовала, хотя прожила почти до 76 лет.

Преисполненный энтузиазма английский историк литературы тут же объявил, что автором обнаруженной им книги является та самая «смуглая леди» сонетов. В качестве подтверждения этот литературовед, которым, конечно, оказался профессор А.Л. Рауз, на нескольких страницах приводит свидетельства врача этой дамы. Из его дневника следует, что Эмилия отличалась очень лёгким поведением, так что врач называет её просто шлюхой. Деликатному профессору это не нравится, и он предпочитает называть её кокоткой. Видимо, свидетельства врача уважаемому историку оказалось достаточно, чтобы объявить Эмилию «смуглой леди» сонетов, то есть любовницей и Шекспира и графа Саутгемптона. Мне такая версия не кажется убедительной хотя бы потому, что нет никаких свидетельств знакомства указанной особы с Шекспиром или с графом. По крайней мере, профессор их не привёл.

Я, конечно, поинтересовался, не предлагал ли кто-нибудь Мэри Рот на роль «смуглой леди» до меня и с удовлетворением обнаружил, что да, у меня был предшественник. Им оказался преподаватель английской литературы кембриджского Открытого университета доктор Джонатан Гибсон (Jonathan Gibson). В ответ на мою просьбу он любезно прислал копию своей заметки с этим предположением. Любопытно, что он не решился выступить с ним в академическом издании, а ограничился публикацией в литературном приложении к газете Таймс [Gibson 2004]. Впрочем, это тоже весьма солидное издание. На мой вопрос, а как же встретили это предположение коллеги-шекспироведы, он ответил, что практически все его проигнорировали.

Десять лет спустя эстафету вроде бы подхватила молодая португальская исследовательница Рита Оливейра [Oliveira 2014], которая подробно проанализировала и сравнила сонеты Шекспира и сочинения Мэри Рот и нашла между ними много общего, но, будучи шекспироведкой, дальше не пошла и могла лишь порекомендовать продолжать дальнейшие изыскания.

* * *

Обратимся теперь к сонету 127, на мой взгляд, важному для понимания многих последующих.

127.

In the old age black was not counted fair, Or if it were it bore not beauty’s name; But now is black beauty’s successive heir, And beauty slandered with a bastard shame: . For since each hand hath put on Nature’s power, Fairing the foul with art’s false borrowed face, Sweet beauty hath no name, no holy bower, But is profaned, if not lives in disgrace. . Therefore my mistress’ brows are raven black, Her eyes so suited, and they mourners seem At such who not born fair no beauty lack, Sland’ring creation with a false esteem: . Yet so they mourn, becoming of their woe, That every tongue says beauty should look so.

Издревле чёрный цвет был не в цене, Не признавали красоты за чёрным, Но ныне чёрный преуспел вполне, А красота живёт с пятном позорным, . Поскольку всякий на лицо своё Кладёт прикрасы вопреки природе, — Нет имени и чести у неё, И красоту узришь в любом уроде. . Как ворона крыло, как смоль черны Возлюбленной моей власы и очи В знак траура о тех, что лишены Красы своей, но наводить охочи. . Ей траур так идёт, что черноту Отныне признают за красоту. .      Перевод С. Степанова

Профессор Рауз полагает этот сонет «искусственным и сложным для толкования», что не очень удивительно. Он его явно не понял, как, впрочем, и многие другие. По мнению профессора, Шекспир описывает здесь внешность своей возлюбленной, немного злоупотреблявшей макияжем. Ранее чёрный цвет глаз и волос не считался признаком красоты, но теперь, благодаря умелому использованию грима, ей удаётся стать писаной красавицей.

Поначалу я было сгоряча решил, что и этот сонет написан Мэри Сидни, которой после связи племянницы с обожаемым сыном даже её чернявая внешность стала неприятна, что она и не постеснялась выразить. Но в оригинале чётко написано «my mistress», «моя возлюбленная» или скорее «моя любовница». Вряд ли графиня Пембрук стала бы так именовать свою племянницу. Правда, в те времена слово «mistress» означало и просто «госпожа». Мэри Сидни и сама так иногда подписывалась.

Поскольку Шекспира в качестве кандидата в авторы этого сонета я даже не рассматривал, то требовалось сообразить, кому же он мог принадлежать. И тогда мне пришло в голову, что наиболее вероятным автором сонета является Уильям Герберт, а описывал он в нём свою любовницу, кузину Мэри. Та как раз была черноглазой и черноволосой, да и смугла лицом, хотя это некоторые и оспаривают.

Требовалось лишь установить, мог ли Уильям связать хотя бы пару строк. Оказывается, мог! Он тоже писал сонеты, причём они даже были изданы в 1660 году, через тридцать лет после его кончины, сыном знаменитого поэта Джоном Донном-младшим. Подвигла его на это последняя любовница Уильяма Кристиана Брюс Кавендиш, вдовствующая графиня Девоншир [Hannay 2010].

По некотором размышлении я понял, что в писании им сонетов не было ничего удивительного. Он вырос в доме, где существовал культ старшего брата его матери «божественного» Филипа Сидни. Она, возможно, читала ему его сочинения ещё в колыбели, чтобы с младенчества привить изысканный литературный вкус. Я даже нашёл в Сети произведения Уильяма Герберта и прочитал некоторые из них, но составить представление об их качестве не смог, ведь я не литературовед. Пришлось прибегнуть к помощи профессионалов.

Мне повезло разыскать диссертацию оксфордского аспиранта 1961 года с оценкой творчества Уильяма Герберта [Krueger 1961]. Вот некоторые выдержки из неё.

«Судя по тому, что мы знаем о жизни Уильяма Герберта, большинство стихотворений были написаны им в первое десятилетие XVII века. Его стихи были, несомненно, досужими забавами, писавшимися либо для себя, либо для развлечения друзей, а то и в угоду некой леди. Ему никогда не пришло бы в голову, что его сочинения могут кого-то заинтересовать через три с половиной века. Стихи его очень неровны. Лучше всего ему удавались те, где преобладал платонический мотив вечного единства душ влюблённых.

Его стихи имеют определённые достоинства, но они не первого сорта. Их следует рассматривать как проявление разнообразных талантов крупного государственного деятеля якобианской эпохи, писавшего стихи в те времена, когда даже любитель с весьма скромными способностями мог создавать сочинения довольно высокого по современным стандартам уровня, и когда сочинение стихов было частью повседневной жизни».

А вот мнение одной из крупнейших современных шекспироведш Кэтрин Данкен-Джонс: «Одно из стихотворений Уильяма Герберта, похоже, перекликается с одним из шекспировских сонетов» [Duncan-Jones 2001]. К сожалению, она не уточняет с каким именно.

Тем не менее, общий вывод ясен: Уильям Герберт не только мог писать сонеты, но и писал их, пусть они и были не самого высокого пошиба. Значит, сонет 127 мог быть написан им. И предполагаемому мной времени его написания он тоже соответствует — первое десятилетие XVII века. Я могу быть даже гораздо более точным. Этот сонет был написан в период между 24 марта 1603 года и 27 сентября 1604 года. Первая дата — день кончины королевы Елизаветы (потому его любовница и носит траур, о чем сказано в предпоследней строке; сколько времени полагалось скорбеть по усопшей монархине я не знаю, а то мог бы быть ещё точнее). Вторая дата — день её свадьбы.

Следующий сонет 128 представляется не к месту и выпадает из тональности остальных, но только в том случае, если полагать, что он написан Мэри Сидни. А вот если его автор её сын Уильям Герберт, то он смотрится совсем по-другому.

128.

How oft, when thou, my music, music play’st, Upon that blessed wood whose motion sounds With thy sweet fingers, when thou gently sway’st The wiry concord that mine ear confounds, . Do I envy those jacks that nimble leap To kiss the tender inward of thy hand, Whilst my poor lips, which should that harvest reap, At the wood’s boldness by thee blushing stand! . To be so tickled, they would change their state And situation with those dancing chips, O’er whom thy fingers walk with gentle gait, Making dead wood more blest than living lips. . Since saucy jacks so happy are in this, Give them thy fingers, me thy lips to kiss.

Едва лишь ты, о музыка моя, Займёшься музыкой, встревожив строй Ладов и струн искусною игрой, Ревнивой завистью терзаюсь я. . Обидно мне, что ласки нежных рук Ты отдаёшь танцующим ладам, Срывая краткий, мимолётный звук, — А не моим томящимся устам. . Я весь хотел бы клавишами стать, Чтоб только пальцы лёгкие твои Прошлись по мне, заставив трепетать, Когда ты струн коснёшься в забытьи. . Но если счастье выпало струне, Отдай ты руки ей, а губы — мне! .    Перевод С. Маршака

Мэри (тогда ещё не Рот) идеально подходит под это описание, потому как известно, что она была музыкальна и играла на многих инструментах. Даже профессор Рауз находит здесь несуразицу. Сонеты ведь, по его мнению, писались для Саутгемптона, так зачем же было Шекспиру рассказывать ему о ласках своей любовницы, тем более, что эту же любовницу якобы делил с автором и юный граф?

А Мэри Сидни уж точно не могла написать ничего подобного. Это совершенно не в её стиле, да читатель и сам мог убедиться в этом на примере предыдущих сонетов. На мой взгляд, он был написан сыном Мэри для своей любовницы. Мне так и видится эдакий подвыпивший «гусар», который, пощипывая гитару, гнусавит: «Я весь хотел бы клавишами стать…» и пр. Этот слащаво-слюнявый текст совершенно не вяжется со стилем и содержанием других сонетов.

* * *

Теперь, пожалуй, самое время добавить ещё несколько штрихов к портрету и моральному облику «крупного государственного деятеля», как назвал Уильяма Герберта оксфордский диссертант. Королева Елизавета с момента первого его появления при дворе стала к нему приглядываться и давать дипломатические поручения.

Так, в сентябре 1600 года ему было поручено встретить и от имени королевы приветствовать российское посольство во главе с Григорием Ивановичем Микулиным, направленным в Лондон Борисом Годуновым. Русский царь пожелал известить королеву о своём восшествии на престол, предложить охрану английских судов в близких к России северных водах, где на них часто нападали датчане, а также попросить прислать ему врачей и «мудрых и мастеровых людей». Королева выполнила просьбу, послав царю трёх специалистов и аптекаря.

Но вскоре разразился скандал с Мэри Фиттон и последовавшее за ним тюремное заключение и изгнание. Снова Уильям стал появляться при дворе только в 1603 году, после кончины королевы Елизаветы. Новый король Яков I тогда его не любил, к себе не приближал, что сильно беспокоило Уильяма, и он вместе с приятелями, в число которых входил известный и приближённый ко двору драматург Бен Джонсон, разработал хитроумный план.

Было решено воспользоваться слабостью короля Якова I к хорошеньким юношам. Вместо тогдашнего фаворита Якову подсунули легкомысленного, но весьма недурного собой сэра Джорджа Вильерса. Тот был небогат, так что пришлось прикупить ему роскошные одеяния, а заодно обучить изящным манерам и поведению. Вскоре представился случай продемонстрировать королю искусство танцора Вильерса. Увидев его ножки, король потерял голову.

Он осыпал Вильерса наградами, деньгами и титулами. В конце концов тот стал первым герцогом Бэкингемом, и в 1628 году был убит неким фанатиком Фелтоном, как позднее выдумал Александр Дюма-отец в Трёх мушкетёрах, по наущению коварной Миледи.

Не забыл Яков и Уильяма Герберта, поставившего ему такое сокровище. Тот получил массу выгодных должностей, сделавших его одним из самых высокооплачиваемых придворных. В 1615 году Уильям стал лорд-камергером, что обеспечивало ему контроль над всеми мероприятиями королевского двора, включая театральные и музыкальные представления, а также надзор за издательствами. В 1617 году он был назначен канцлером (по-нашему, ректором) Оксфордского университета, где один из колледжей был переименован в его честь. Вот такой у него был карьерный рост. Ходили упорные слухи, что этому росту всячески способствовала и жена Якова I королева Анна, любовником которой он якобы являлся.

Заодно скажу пару слов и о его семейной жизни. Жена его, Мэри Толбот, когда они с мужем уже перевалили на пятый десяток, родила Уильяму двух сыновей, в 1620 и в 1621 годах, но мальчики умерли в младенчестве, выжили только две дочери. Уильям остался без наследников мужского пола. Мать его, упрашивавшая сына в сонетах одарить её внуками, так их и не дождалась. Вдова Уильяма после его кончины тихо проживала в поместьях мужа и пережила его лет на двадцать.

* * *

Прежде чем двинуться дальше, позволю себе небольшое литературоведческое отступление. Шекспироведы давным-давно заметили, что между сонетами 1-126 и 127-154 имеется значительная разница. Они отличались орфографией, пунктуацией и словоупотреблением, а кроме того в напечатанном сборнике в сонетах 1-126 было гораздо больше опечаток, чем в остальном тексте. Этому предлагались вполне разумные и логичные объяснения — разное качество рукописи или различная квалификация наборщиков, у которых были разные представления о неустоявшейся ещё тогда орфографии.

На мой взгляд, тому имеется и иное, неортодоксальное объяснение, которое уже упоминалось ранее — сонеты 127-154 написаны тремя людьми: Мэри Сидни, Уильямом Гербертом и Мэри Рот. Какой из них кому принадлежит, мы и попробуем предположить, а потом порассуждаем, как и почему они могли оказаться под одной обложкой.

129.

Th’expense of spirit in a waste of shame Is lust in action, and till action, lust Is perjured, murd’rous, bloody, full of blame, Savage, extreme, rude, cruel, not to trust, . Enjoyed no sooner but despisd straight, Past reason hunted, and no sooner had Past reason hated as a swallowed bait On purpose laid to make the taker mad: . Mad in pursuit, and in possession so, Had, having, and in quest to have, extreme, A bliss in proof, and proved, a very woe, Before, a joy proposed, behind, a dream. . All this the world well knows, yet none knows well To shun the heaven that leads men to this hell.

Издержки духа и стыда растрата — Вот сладострастье в действии. Оно Безжалостно, коварно, бесновато, Жестоко, грубо, ярости полно. . Утолено, — влечёт оно презренье, В преследованье не жалеет сил. И тот лишён покоя и забвенья, Кто невзначай приманку проглотил. . Безумное, само с собой в раздоре, Оно владеет иль владеют им. В надежде — радость, в испытанье — горе, А в прошлом — сон, растаявший, как дым. . Все это так. Но избежит ли грешный Небесных врат, ведущих в ад кромешный? .    Перевод С. Маршака

Здесь чувствуется Мэри Сидни. Это же крик души несчастной матери, взбешённой распутством сына, её призыв прекратить «всякого рода непотребства», наконец, угроза адом на том свете. Пусть он и подонок, возвышающийся при дворе низкими методами, пусть прелюбодей и распутник, но он всё тот же обожаемый прекрасный мальчик, её первенец и надежда, которого надо спасать!

Некий шекспировед конца XIX века выразился так: «По величественной мощи 129-й сонет, посвящённый плотской любви, занимает особое место». По-моему, если здесь и есть мощь, то это мощь гнева и отчаяния. К слову, на мой взгляд, по накалу чувств оригинал намного превосходит все известные мне переводы.

Поразил меня своим комментарием и профессор Рауз. Упомянув, что сонет 129 сильно напоминает подобный сонет сэра Филипа Сидни, он делает неожиданный вывод — это есть лишь литературное упражнение, подражание сэру Филипу, и относиться к нему следует с иронией, как он выразился, «взять его в кавычки». И вообще, он считает, что Саутгемптон с друзьями должны были очень потешаться, читая это сочинение своего обожателя. Ну что тут скажешь…

130.

My mistress’ eyes are nothing like the sun; Coral is far more red than her lips’ red; If snow be white, why then her breasts are dun; If hairs be wires, black wires grow on her head. . I have seen roses damasked, red and white, But no such roses see I in her cheeks, And in some perfumes is there more delight Than in the breath that from my mistress reeks. . I love to hear her speak, yet well I know That music hath a far more pleasing sound; I grant I never saw a goddess go — My mistress when she walks treads on the ground. . And yet, by heaven, I think my love as rare As any she belied with false compare.

Её глаза на солнце не похожи, Коралл намного губ её красней, И не белее снега смуглость кожи, И волосы как смоль черны у ней, . И щёки далеко не так богаты, Как роз дамасских бело-алый куст, И я послаще знаю ароматы, Чем запах, что с её слетает уст. . Люблю её послушать, но признаю, Что музыка куда милее мне. Как шествуют богини, я не знаю, Но поступь милой тяжела вполне. . И всё ж она не менее прекрасна Тех, что в сравненьях славили напрасно. .    Перевод С. Степанова

Комментарий профессора Рауза к этому сонету не менее любопытен, чем к предыдущему. Он считает, что это ещё одно литературное упражнение, призванное позабавить графа Саутгемптона и его друзей. Здесь Шекспир якобы пародирует изысканно напыщенные творения других авторов, потешаясь над их стилем.

Я не считаю, что это пародия, а воспринимаю текст сонета 130 как довольно хамское подшучивание над своей любовницей, написанное Уильямом Гербертом. Об этом косвенно свидетельствует и упоминание музыки, которой Мэри-младшая услаждала своего повелителя. Текст оригинала грубее перевода. Волосы у дамы не просто черны — они как проволока. Грудь её не просто смугла, а «dun» — бурая или грязно-серая. Дыхание её «reeks» — воняет. Она не шествует, а тяжело топает. А последние две строки я понимаю так: и вот с такой особой я сплю и нахожу её прекрасной.

По иронии судьбы, именно этот сонет почему-то приобрёл особую популярность. Неужели дальше первой строчки читатели не двинулись?

Представляю, в каком праведном гневе вскинутся шекспироведы, если, конечно, когда-нибудь прочтут мои рассуждения. Ведь если я прав, то за шедевры великого барда столетиями принимали второсортные вирши какого-то стихоплёта сомнительных моральных качеств. Признать это они никогда и ни за что не согласятся. Костьми лягут, но не признают. Это ведь всё равно, как если бы в наших сборниках лирической поэзии маститые литературоведы годами рядом с пушкинским «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты», помещали бы какую-то пошлятину вроде: «Я встретил девушку, полумесяцем бровь, на щёчке родинка, а в глазах любовь».

* * *

На сонете 135 придётся остановиться подробнее.

135.

Whoever hath her wish, thou hast thy Will, And Will to boot, and Will in overplus; More than enough am I that vex thee still, To thy sweet will making addition thus. . Wilt thou, whose will is large and spacious, Not once vouchsafe to hide my will in thine? Shall will in others seem right gracious, And in my will no fair acceptance shine? . The sea, all water, yet receives rain still, And in abundance addeth to his store; So thou being rich in Will, add to thy Will One will of mine, to make thy large Will more. . Let no unkind, no fair beseechers kill; Think all but one, and me in that one Will.

Недаром имя, данное мне, значит «Желание». Желанием томим, Молю тебя: возьми меня в придачу Ко всем другим желаниям твоим. . Ужели ты, чья воля так безбрежна, Не можешь для моей найти приют? И, если есть желаньям отклик нежный, Ужель мои ответа не найдут? . Как в полноводном, вольном океане Приют находят странники-дожди, — Среди своих бесчисленных желаний И моему пристанище найди. . Недобрым «нет» не причиняй мне боли. Желанья все в твоей сольются воле!

Сонет весьма закручен и труден для понимания. Недаром его переводчику Самуилу Яковлевичу Маршаку пришлось дать к нему своё примечание: «Сонеты 135 и 136 построены на игре слов. Сокращённое имя поэта «Will» (от «William» — «Вильям») пишется и звучит так же, как слово, означающее волю или желание». Похоже, автор обыгрывает здесь своё имя Уилл. Так как Шекспира, как и Герберта, звали Уильямом, то ортодоксы, конечно, считают эти сонеты принадлежащими перу Шекспира. Я же склонен полагать, что и они творение Герберта. Многие толкователи считают, что весь текст построен на игре слов, и с этим я согласен.

Профессор Рауз и тут проявил большую эрудицию. Он знает, что слово «will» на сленге того времени означало секс. А потому весь сонет описывает сложные постельные отношения Шекспира со смуглой леди. Скорее всего профессор прав (хотя и ошибается с автором), ведь Модест Ильич Чайковский оставил сонеты 135 и 136 без перевода. Может, он тоже нашёл интимный подтекст и из деликатности не стал скабрёзничать?

На мой взгляд, Уильям Герберт вполне был способен на такое пакостничество. Игра словами на грани приличия была бы вполне в его духе, и должна была бы позабавить его собутыльников. Может быть, как считает оксфордский диссертант, лучше всего ему и удавались те стихи, «где преобладал платонический мотив вечного единства душ влюблённых», но в сонетах 135 и 136 ничем платоническим не пахнет.

Постепенно Мэри Сидни начинает прозревать, видеть сына в истинном свете, о чём свидетельствуют, например, последние две строки сонета 137 в переводе Маршака:

Правдивый свет мне заменила тьма,
И ложь меня объяла, как чума!

А может быть это написала Мэри Рот? Последующие сонеты этого цикла какие-то неровные, дёрганые, с малопоэтичными сравнениями вроде толстяка, постоянно бегающего к врачу, или наседки с цыплёнком. Невольно возникает впечатление, что сонеты этого цикла были написаны разными людьми, настолько они различались по стилю, духу и обращению к адресату. Я не литературовед, но и неспециалист без труда отличит Бабеля от Гоголя, а Мандельштама от Маяковского. Даже профессор Рауз признаёт, что некоторые сонеты трудно понимать и изложить в подстрочнике на современном языке, что многие потеряли изящество и красоту, но относит это на счёт сложных отношений Шекспира со смуглой леди, которые негативно повлияли на его стиль.

На отличие сонетов цикла о «смуглой леди» от предыдущих указывали многие исследователи. Вот, например, что пишут российские шекспироведы [Луков, Флорова 2009]. «Судя по Q[1], у оригинала была еще одна любопытная особенность: он был разделён на две части (условно говоря, разложен на две “папки”). Первая содержала основной цикл сонетов, обращённых к Прекрасному другу (Q 1–126). Вторая — значительно меньший и гораздо хуже упорядоченный цикл, связанный в основном со Смуглой дамой (Q 127–154). В этом втором цикле встречается путаница, не характерная для первого: здесь можно выделить ряд сонетов, которые, вероятно, вообще не имеют отношения к Смуглой даме. Это, в частности, Q 145, которое считается самым ранним стихотворением Шекспира; Q 129; Q 146. Можно было бы предположить, что во вторую “папку” складывались все сонеты, не связанные с другом, однако, это не так. По крайней мере, три сонета — Q 133, 134 и 144 — посвящены теме «любовного треугольника», то есть имеют прямое касательство к сонетам из первой “папки” (Q 40–42). Такая бросающаяся в глаза неупорядоченность наводит на мысль, что сам Шекспир отнюдь не занимался подготовкой своей рукописи к печати».

С последним утверждением я полностью согласен, тем более, что Шекспир не имеет к сонетам никакого отношения, а кто несёт ответственность за «неупорядоченность», попробуем разобраться позже. Ощущение наличия двух разных «папок» совершенно оправдано. Позднее мы убедимся, что именно так и было дело. Издатель Торп получил две папки (на самом деле три) и напечатал их как сборник «шекспировских сонетов», о чём и заявлено на титульном листе.

А потом вдруг следует прозрачный и ясный сонет 144.

144.

Two loves I have, of comfort and despair, Which like two spirits do suggest me still: The better angel is a man right fair; The worser spirit a woman coloured ill. . To win me soon to hell, my female evil Tempteth my better angel from my side, And would corrupt my saint to be a devil, Wooing his purity with her foul pride. . And whether that my angel be turned fiend Suspect I may, but not directly tell, But being both from me, both to each friend, I guess one angel in another’s hell. . Yet this shall I ne’er know, but live in doubt, Till my bad angel fire my good one out.

Два духа, две любви всегда со мной — Отчаянье и утешенье рядом: Мужчина, светлый видом и душой, И женщина с тяжёлым, мрачным взглядом. . Чтобы меня низвергнуть в ад скорей, Она со мною друга разлучает, Манит его порочностью своей, И херувима в беса превращает. . Стал бесом он иль нет, — не знаю я. Наверно стал, и нет ему возврата. Покинут я; они теперь друзья, И ангел мой в тенетах супостата. . Но не поверю я в победу зла, Пока не будет он сожжён до тла. .    Перевод А. Финкеля

Здесь, кажется, всё ясно — Мэри Сидни никак не может побороть в себе нежные чувства к любимой в недавнем прошлом племяннице и крёстной дочери. Она уже видит, какова та в действительности — «с тяжёлым мрачным взглядом», что она делает всё, чтобы настроить сына против матери, оторвать его, присвоить, превратить в беса. И ей это, похоже, удаётся, но Мэри не хочется в это верить, она старается сохранить в себе последние капли надежды.

Так ей, наверное, казалось потому, что мать была уверена в непорочности сына, а крестница представлялась коварной соблазнительницей, хотя скорее всего дело обстояло наоборот. Это Уильям соблазнил неопытную девочку, а та не смогла устоять.

Пикантность ситуации состояла и в том, что католическая церковь, как и все христиане континентальной Европы, считали связь между двоюродными братом и сестрой кровосмесительством. В протестантской Англии по решению короля Генриха VIII Тюдора (1509-1547) такие браки считались допустимыми и даже законными, но душок всё же оставался. Этот король знаменит тем, что у него было шесть жён. С двумя из них он развёлся, а ещё двух казнил за измену. После первого развода он был отлучён от католической церкви и в отместку создал собственную церковь — англиканскую, где многие правила устанавливал сам.

Профессору Раузу тоже всё ясно. Шекспир жалуется на то, что юный граф всё-таки сумел отбить у него любовницу. Задумаемся на секунду — мог ли зависимый от Саутгемптона Шекспир в глаза называть того бесом (devil)? По-моему, не мог. Любопытно, что профессор ссылается на коллегу, который обнаружил, что слова «fire out», сжигать, есть намёк на венерическое заболевание. Мужской род («покинут я») по-прежнему игнорируем.

145.

Those lips that Love’s own hand did make Breathed forth the sound that said ‘I hate’ To me that languish’d for her sake; But when she saw my woeful state, . Straight in her heart did mercy come, Chiding that tongue that ever sweet Was used in giving gentle doom, And taught it thus anew to greet: . ‘I hate’ she altered with an end, That follow’d it as gentle day Doth follow night, who like a fiend From heaven to hell is flown away; . ‘I hate’ from hate away she threw, And saved my life, saying ‘not you’.

Я ненавижу, — вот слова, Что с милых уст её на днях Сорвались в гневе. Но едва Она приметила мой страх, — . Как придержала язычок, Который мне до этих пор Шептал то ласку, то упрёк, А не жестокий приговор. . «Я ненавижу», — присмирев, Уста промолвили, а взгляд Уже сменил на милость гнев, И ночь с небес умчалась в ад. . «Я ненавижу», — но тотчас Она добавила: «Не вас!» .    Перевод С. Маршака

Легко заметить, что сонет 145 написан иным размером, чем остальные. Сейчас у шекспироведов принято считать, что он один из самых ранних и относится к тем временам, когда Шекспир ухаживал за своей будущей женой, что и обыгрывается в этом стихотворении. Некоторые толкователи сомневались в том, что он вообще принадлежит Шекспиру. Значит, я не одинок в своих сомнениях. На сонеты Мэри Сидни он явно не похож, а потому я считаю, что и этот сонет написан Уильямом Гербертом.

Сонеты 146-150 на мой взгляд принадлежат Мэри Сидни. В них на все лады обыгрывается тема смерти, которой не одолеть бессмертные стихи, а потом снова идут объяснения в любви её сыну, и вдруг появляется сонет 151.

151.

Love is too young to know what conscience is, Yet who knows not conscience is born of love? Then, gentle cheater, urge not my amiss, Lest guilty of my faults thy sweet self prove. . For, thou betraying me, I do betray My nobler part to my gross body’s treason: My soul doth tell my body that he may Triumph in love; flesh stays no farther reason; . But rising at thy name doth point out thee As his triumphant prize. Proud of this pride, He is contented thy poor drudge to be, To stand in thy affairs, fall by thy side. . No want of conscience hold it that I call Her ‘love’ for whose dear love I rise and fall.

Любовь юна — ей совести мученья Неведомы, хоть ею рождены. Так не кори меня за прегрешенья, Чтоб не было и на тебе вины. . Ты в грех измены вовлекаешь тело, Я душу вовлекаю в этот грех. Душе послушна, плоть решает смело, Что ей в любви всегда готов успех. . При имени твоём восстав надменно, Она свою осуществляет власть, Чтобы потом покорно и смиренно Перед тобой рабом послушным пасть. . Не упрекай, что совесть мне чужда: Восстать и пасть я рад в любви всегда. .    Перевод А. Финкеля

В этих пошлых до похабства виршах (иных слов я не нахожу) профессор Рауз обнаруживает юмор и задор. Поскольку, по его мнению, адресованы они шлюхе Эмилии Лэньер, то были призваны её позабавить, так как она должна была быть привычной к такого рода скабрёзным шуткам. Профессор не согласен с мнением коллеги, который (по-моему, совершенно справедливо) заявил, что эти куплеты полностью выпадают из общего тона и настроя остальных сонетов. Тот коллега, видимо, не осмелился предположить, что ни Шекспир, ни тем более Мэри Сидни, не могли написать ничего подобного. Все же остальные комментаторы стараются стыдливо обходить этот сонет молчанием или округлыми замечаниями. Я же полагаю, что это ещё один «шедевр» Уильяма Герберта.

И сразу же за этими «непотребствами» следует сонет 152.

152.

In loving thee thou know’st I am forsworn, But thou art twice forsworn, to me love swearing: In act thy bed-vow broke, and new faith torn In vowing new hate after new love bearing. . But why of two oaths’ breach do I accuse thee, When I break twenty? I am perjured most, For all my vows are oaths but to misuse thee, And all my honest faith in thee is lost, . For I have sworn deep oaths of thy deep kindness, Oaths of thy love, thy truth, thy constancy, And to enlighten thee gave eyes to blindness, Or made them swear against the thing they see: . For I have sworn thee fair: more perjured eye, To swear against the truth so foul a lie.

Бесчестен я, к тебе любовь питая; Меня любя, бесчестна ты вдвойне: Супружеские клятвы нарушая И на вражду сменив любовь ко мне. . Но мне ль судить тебя за прегрешенья? Я сам грешил не два, а двадцать раз. Поклялся я раскрыть твоё паденье, И клятву эту преступил тотчас. . Я грешен тем, что клялся — ты прекрасна, И нет любви сильнее и нежней. Я ослеплял глаза свои всечасно, Чтоб не видать порочности твоей. . Божился я: ты чище, лучше всех, И эта ложь — мой самый тяжкий грех. .    Перевод А. Финкеля

На мой взгляд, этот сонет исключителен по своей важности и по выраженному в нём чувству. К сожалению, абсолютно все толкователи и переводчики поняли его превратно, как если бы он был обращён мужчиной (Шекспиром) к своей смуглой леди. Это совершенно не так. Уж в который раз вынужден отметить, что в оригинале нет никаких указаний ни на пол автора, ни на пол адресата.

Дабы не быть голословным, приведу своём переводе подстрочник этого ключевого сонета, полагая, что он написан Мэри Сидни и адресован её сыну. Делаю это вынужденно, в первый и в последний раз, и лишь потому, что перевод создаёт совершенно неверное представление об оригинальном тексте.

Я знаю, что объясняясь тебе в любви, совершала клятвопреступление,
Но ты, клянясь в любви ко мне, клятвопреступник вдвойне:
Ты оскверняешь супружеское ложе, и разрушаешь возникшее к тебе доверие,
Когда заявляешь о ненависти в ответ на новую любовь.

Но как я могу обвинять тебя в попрании двух клятв,
Когда сама виновна в нарушении двадцати, и виновна больше всех,
Потому что своими клятвами только губила тебя,
Так что теперь вся моя вера в тебя исчезла.

Я убеждала себя увещеваниями в том, что ты очень добр,
Я молила о твоей любви, о твоей искренности и верности,
И чтобы обелить тебя, делала свои глаза слепыми,
Или же заставляла их свидетельствовать против того, что они видели:

Я клялась себе, что ты прекрасен: какое же это клятвопреступление,
Отвергать истину, заменяя её столь грязной ложью.

На мой взгляд, здесь всё предельно ясно. Мэри Сидни Герберт, графиня Пембрук, наконец увидела сына Уильяма в истинном свете — эгоистом, прелюбодеем, клятвопреступником, лжецом. Она поняла, что много лет обманывала себя, пытаясь слепо любить сына, воображая его чистым, прекрасным, непорочным. Но больше обманываться она уже не могла.

Мне кажется, что две клятвы, о которых идёт здесь речь — это подвенечная клятва её сына в верности жене, Мэри Толбот, и клятва верности, произнесённая при замужестве любовницы Уильяма Герберта Мэри-младшей. Мать узнала, что преступная связь сына с любовницей, теперь уже замужней женщиной, продолжилась сразу же после его брака. А она так надеялась, что их браки оборвут порочную связь. Увы, она ошиблась, и увидела реальность такой, какая она есть. И это стало крахом её иллюзий.

Предположение о связи Уильяма с Мэри Рот после их браков имеет косвенное документальное подтверждение. Исследователи установили, что летом 1608 года сэр Рот опасно заболел. Врачи заподозрили чуму, и все домочадцы разъехались по родственникам. Мэри Рот спасалась у тётушки, где в то время оказался и Уильям. Отец Мэри Рот в письме успокаивал жену, сообщив, что с дочерью всё в порядке. «Лорд Пембрук [Уильям Герберт] виделся с ней вчера вечером, а сегодня утром сообщил мне, что она чувствует себя хорошо» [Hannay 2010]. Шекспироведка предлагает не видеть в этой фразе ничего скандального, как то заподозрили некоторые её коллеги. Я, пожалуй, склонен согласиться с её подозревавшими нечистое коллегами.

Да, я в курсе того, что после этого сонета публикуются ещё два, обозначенные как «Заключение — радость и красота любви». Эти стишки с их примитивными купидончиками и нимфами — никак не шедевр. Кстати, слово «купидон» употребляется во всех сонетах лишь дважды, и оба раза в сонете 153, зато в поэзии Мэри Рот они встречаются на каждом шагу. Один из современных литературоведов нашёл в последних двух сонетах намёки на половой акт, закончившийся венерическим заболеванием. До этого даже профессор Рауз не додумался. Как бы то ни было, после трагического сонета 152 последние два выглядят неуклюжей поделкой. И это не только моё мнение.

Современная исследовательница Де Грасия пишет: «Если бы перед этими сонетами не стояли номера 153 и 154, и если бы они не содержали, как принято, по 14 строк, их вполне могла бы постичь судьба Жалобы влюблённой. Редакторы часто считают себя обязанными извиняться за публикацию этих двух сонетов и Жалобы, списывая их на манеру старинных издателей сваливать всё в одну кучу. Критики же их полностью игнорируют» [De Grazia 2007]. Де Грасия имеет в виду, что современные издания сонетов редко содержат поэму Жалоба влюблённой. К этой поэме мы вернёмся отдельно.

Профессор Рауз (который находит последние два сонета «изобретательными и волнующими») вскользь упоминает некого Дж.У. Макейла, склонявшегося к тому, что они не могли принадлежать перу Шекспира. Я заинтересовался этим персонажем и вот что выяснил.

John William Mackail (1859–1945) был выдающимся специалистом по английской и древней литературе, много лет преподавал в Оксфорде, написал массу книжек, в том числе о Шекспире. Видимо, он был очень выдающимся, потому как в справочниках рядом с его именем стоит аббревиатура ОМ. Эти две буквы могут ставить рядом со своим именем лишь 24 ныне здравствующих человека, избранных в узкий круг членов Ордена Заслуг (the Order of Merit). Если рыцарское звание монарх по представлению правительственных чиновников присваивает в Великобритании каждый год десятками, если не сотнями, то членом Ордена Заслуг король или королева назначает выдающегося человека лично. И таких людей в каждый момент времени на всём свете может быть лишь две дюжины. Принято считать, что это чуть ли не самая престижная награда в мире.

И вот такого калибра литературовед открыто усомнился в авторстве по крайней мере двух последних сонетов. А значит и мне позволено заключить, что эти сонеты перу Мэри Сидни не принадлежат. Я считаю, что сонеты 153 и 154 написаны Мэри Рот и служат своего рода прологом к Жалобе влюблённой.

Жалоба влюблённой

У этой небольшой поэмы (74 стиха по 7 строк) странная судьба. Казалось бы, она есть неотъемлемая часть сборника сонетов 1609 года, ибо начало её напечатано на оборотной стороне страницы с сонетом 154, однако на титульном листе она не упоминается. Её проигнорировали не только современные издатели, но и читающая публика XVII века. В отличие от сразу ставших популярными поэм Шекспира Венера и Адонис и Обесчещенная Лукреция, Жалоба прошла совершенно незамеченной.

Тому предлагается простое объяснение. Процитирую снова шекспироведку Де Грасия. «Отталкивают не только синтаксис и строение поэмы — которые всем кажутся трудными и странными (можно встретить такие её характеристики как “ставящая в тупик”, “сложная”, “мутная”, “перенасыщенная”, “скомканная”, “непривычная”, “изумляющая”, “диковатая”) — но и обрисованные там образы, описание персонажей, структура повествования и сам её тон» [De Grazia 2007]. Она ссылается на мнение коллег, считающих эту поэму непроницаемой и практически непостижимой; называет её поэмой, которую трудно читать, нелегко понять и невозможно полюбить.

В идеале следовало бы привести её целиком, притом в оригинале, чтобы читатель мог сам убедиться в справедливости таких характеристик, ведь перевод нередко искажает и приглаживает содержание. Но боюсь, эту муку мало кто выдержал бы. Посему читателю придётся довериться мнению зарубежных специалистов и довольствоваться отрывками перевода. Оригинал желающие могут легко найти в Сети[2].

Сюжет довольно прост. Юная дева обливается слезами на берегу реки, бросая в воду разорванные письма, кольца, браслеты и прочие подношения возлюбленного. Её замечает старик, подходит и интересуется, чем она так расстроена. Девица рассказывает ему, как её домогался, соблазнил, а потом бросил любовник. Но она так любит его, так восхищается его красотой, что снова отдалась бы ему, если бы он того захотел. Конец.

Поэма написана тем же «королевским» размером, что и Обесчещенная Лукреция, давая тем самым повод шекспироведам утверждать, что они созданы одним и тем же автором. Однако сомнения в авторстве Шекспира стали высказываться ещё в начале XIX века. На роль автора предлагались разные имена современных барду поэтов, но шекспироведы настояли на том, что Жалобу написал именно Шекспир, хотя и признавали, что необычен для него и строй этой поэмы, и словоупотребление. Как бы то ни было, если её и включают в издания сонетов, то без особой охоты.

Мне же кажется, что Жалоба — совершенно неотъемлемая часть сборника сонетов. Более того, по моему мнению, весь сборник 1609 года был составлен ради этой странной поэмы. Дабы не быть голословным, приведу несколько выдержек оттуда в переводе В. Левика.

Брала из сумки новые листки
Записки, письма нежные, — читала,
Задумывалась, полная тоски,
Читала вновь и, разорвав, кидала.
Из пачки, в шёлк обёрнутой, достала
Другие — те, что для любимых глаз
Писались кровью в незабвенный час,

И, оросив слезами эти строки
Поблёкшие, сама как смерть бледна,
Она вскричала: «Лицемер жестокий!
Так ложью кровь твоя заражена,
Что как чернила чёрной быть должна!»
И в гневе, разжигаемом любовью,
Она рвала написанное кровью.
                     …..

Ещё он бритвой не касался щёк,
Едва пушком пробилась возмужалость,
И был нежнее кожи тот пушок.
Любовью подстрекаемая шалость
Решить неоднократно покушалась,
Как лучше он — с пушком иль без пушка;
Задача оказалась нелегка!
                    …..

Прекрасен был и дух его, как тело.
Девичья речь, но сколько силы в ней!
Мужчинам в спорах он перечил смело
И, ласковый, как ветер майских дней,
Являлся вихря зимнего страшней.
Считали правом юности строптивость,
А лжи служила маскою правдивость.
                  …..

Так властелином стал он над сердцами,
Мужчин и женщин обольстив равно,
И все служить ему тянулись сами,
Во всём, везде с ним были заодно.
И не казалось стыдно иль смешно
Ловить, предупреждать его желанья,
Не дожидаясь просьб иль приказанья.
                  …..

Так дьявола одел он наготу
Покровом красоты необоримым.
Неопытность он вовлекал в беду,
Невинности являлся херувимом,
Чтоб назвала она его любимым.
Увы, я пала! Но свидетель бог:
Меня бы вновь он одурачить мог!

Как я и предупреждал, перевод выглядит гораздо глаже оригинала. Великому переводчику Вильгельму Вениаминовичу Левику, переводчику от бога, пришлось изрядно потрудиться, чтобы сделать из оригинала удобочитаемый русский текст. Но в итоге, увы, получилась довольно заурядная история. В переводе нет ни непроницаемости, ни непостижимости, ни диковатости, на которые жалуются английские литературоведы. Я с ними совершенно согласен. В оригинале поэма производит очень странное впечатление.

Нас, впрочем, интересуют не литературные достоинства или недостатки поэмы, а её содержание. На мой взгляд, эту поэму написала Мэри Рот. Это её стиль «панк-рока». Она решила таким своеобразным способом рассказать всем историю своей любви.

Приведённый ею портрет соблазнителя в точности совпадает с тем, что мы знаем об Уильяме Герберте. Именно его она и описала. Но писала-то она, а потому стиль этой поэмы столь не похож на другие сочинения «Шекспира», потому-то и возникли сомнения в его авторстве.

Герберт соблазнил неопытную девочку, знавшую его с детства и часто жившую с ним под одной крышей. Ну и, как водится, «поматросил и бросил». Переключился на других, на ту же Мэри Фиттон. Соблазнил он её когда и сам был очень юн, ведь в поэме ясно сказано, что на щеках его только начал пробиваться пушок. Значит, ему должно было быть около 19-20 лет от роду, а ей — 13-14. Моей версии дат написания сонетов это вполне соответствует. Двадцать лет Уильяму Герберту стукнуло в 1600 году. Напомню, что тогда по закону девочек можно было выдавать замуж с 12 лет, так что такая связь вполне вероятна. Тем более, что, как указывал хорошо знавший её современник, годам к 13 «она вышла ростом и статью», выглядела совсем взрослой. Поэму же Мэри-младшая, по-моему, написала уже после замужества, незадолго до публикации сборника в 1609 году.

Мы не знаем и вряд ли когда-нибудь узнаем, так ли обстояло дело с юными Гербертом и Мэри-младшей. Ведь со свечкой у их ложа никто не стоял. Так что меня вполне можно обвинить в безосновательных спекуляциях, а возразить мне будет нечего.

* * *

В итоге у меня складывается следующая картина. Соблазнённая и покинутая Мэри-младшая вознамерилась издать стихотворный сборник, в который вошли бы сонеты матери Уильяма Герберта, где та воспевает своего обожаемого сына, вирши самого Уильяма, где тот потешается над любовницей, и, возможно, некоторые из её собственных сочинений, плюс поэма Жалоба влюблённой, где она прямым текстом описывала историю своей любви. По её замыслу, читатель должен был увидеть, как экзальтированная мать избаловала своего сынка, во что он в итоге превратился, и как воспользовался её неопытностью. Так и возникли три отдельных, но взаимосвязанных «папки» — цикл «о прекрасном юноше», цикл «о смуглой леди» и заключительная поэма.

Полагаю, что перед публикацией именно Мэри Рот расположила сонеты в нужном ей порядке, кое-где вставляя в цикл о смуглой леди стихотворения из первого цикла, перемежая их собственными сочинениями и виршами Уильяма Герберта, после чего пронумеровала. Если это так, то определить что кому принадлежит в принципе можно по стилю, словоупотреблению, частоте появления предлогов и пр. Но это под силу только профессиональным литературоведам, я за это не берусь.

Все шекспироведы соглашаются с тем, что издание Торпом сонетов было пиратским. Под этим подразумевается, что он получил рукопись не вполне легально, не от автора или его законного представителя. Однако, похоже, мало кто задумался над тем, в каком виде Торп мог получить рукопись. В те времена не было ни ксероксов, ни сканеров. Рукопись нужно было набело переписать вручную, чем обычно занимались нанятые для этого переписчики.

Если верно моё предположение о том, что цикл о «прекрасном юноше» есть интимный поэтический дневник Мэри Сидни, то скопировать его мог только кто-то из постоянно живших в её доме, либо кто-то часто бывавший там. Просто выкрасть его и передать Торпу вряд ли было возможно. Мэри Сидни рано или поздно его хватилась бы. Сделать копию мог только кто-то из близких, кто знал если не о содержании дневника, то хотя бы о его существовании. На мой взгляд, таких людей было только двое — Уильям Герберт и Мэри-младшая.

Причин, по которым Уильям мог бы быть заинтересован в публикации дневника своей матери, я не вижу. А вот Мэри-младшей его публикация могла представляться необходимой, как преддверие её поэтической переписки с любовником и своей жалобы. Возможно, ей не пришлось копировать все сонеты, некоторые вполне могли быть у Уильяма, но всё же это должно было занять какое-то время. Кстати, сонет 126 мог быть просто ещё не дописан Мэри-старшей, когда его копировала Мэри-младшая, потому там и не хватает последних двух строк.

Почерк Мэри-старшей был не из лучших (я разыскал в Сети фото её писем), кроме того, она могла использовать какие-то свои обозначения и сокращения, которые постороннему человеку было трудно расшифровать. Потому, как заметили литературоведы, в цикл о прекрасном юноше вкралась масса опечаток, тогда как в цикле о смуглой леди они не обнаружили ни одной. Кроме того, они подсчитали, что в цикле о прекрасном юноше слово «время» встречается 78 раз, а во втором цикле — ни разу, что вполне объяснимо. Стареющей Мэри казалось, что время утекает от неё безвозвратно, а совсем юной Мэри-младшей до времени не было никакого дела. У неё впереди была целая жизнь. Во втором цикле обнаружили и другие отличия от первого. Например, присутствие архаизмов и латинизмов. Всё это косвенно подтверждает моё предположение о том, что циклы принадлежат разным авторам. О странностях стиля Жалобы влюблённой уже упоминалось.

Моё предположение о том, что по крайней мере часть цикла о смуглой леди могла быть стихотворным диалогом Мэри-младшей с любовником, находит своё подтверждение в трудах шекспироведов. Так, Мэри Лэм пишет: «Нет сомнений в том, что Мэри Рот и Уильям Герберт, третий граф Пембрук, читали сочинения друг друга. А так как они были любовниками, то скорее всего и писали друг о друге. Кроме того, они были двоюродными братом и сестрой и часто жили под одной крышей [Lamb 2015]». Так что я не одинок, хотя Мэри Лэм и не делает из этой связи никаких выводов.

Продолжим наши рассуждения, основанные на принципе, удачно сформулированном одной шекспироведкой: основываться на объективных фактах и проявлять творческую изобретательность [Anderson 1984]. Итак, Мэри-младшая сложила скопированный дневник тётушки в одну папку, свои и Уильяма сочинения в другую, а Жалобу в третью, и понесла всё это издателю Томасу Торпу. Возможно, понесла не сама, а отдала какому-то верному посреднику. Думаю, Торп был выбран не случайно. Ведь он публиковал, например, стихотворные произведения и драмы Бена Джонсона. У Торпа вряд ли были основания сомневаться в законности получения рукописи и он зарегистрировал её, как то полагалось делать по правилам того времени. Так что, скорее всего, он не был таким уж пиратом. Вероятно, Жалобу он получил в последний момент, уже после регистрации, а потому она не упомянута на титульном листе. Вскоре после этого рукопись была отдана в набор. Гранки никто не выверял, возможно, потому, что в 1609 году в Лондоне бушевала чума и все кто мог его покинули, в том числе и Мэри-младшая.

* * *

Остаются без ответа по меньшей мере два важных вопроса — для чего на сборник понадобилось ставить имя Шекспира, и зачем такое странное посвящение?

Начнём со второго вопроса. Мне кажется, что и посвящение было написано Мэри-младшей в такой странной форме, может, чтобы просто выпендриться, а может, чтобы подчеркнуть необычность такого сборника сочинений разных авторов и разного характера. Более того, дерзну сделать предположение, которое вполне укладывается в определение «творческой изобретательности», но многим может показаться выходящим за все рамки допустимого. Тем не менее, я всё же рискну.

Приведу оригинал страницы с посвящением ещё раз.

Обратим внимание на расположенную в самой середине, бросающуюся в глаза строчку OVR. EVERLIVING. POET (наш вечно живой поэт). Мне эта строчка всегда казалась подозрительной. Даже если её написал издатель Торп, суливший Mr. W.H. вечность, обещанную ему этим самым поэтом. Слова «вечно живой» мгновенно воскрешали в памяти старые советские песни о бессмертном Ильиче[3].

Книжка сонетов вышла в 1609 году. К тому времени Шекспир должен был составить себе какое-то имя, хотя самые знаменитые его пьесы, такие как Отелло, Юлий Цезарь или Макбет ещё не были напечатаны. Они были опубликованы лишь 1623 году в Первом Фолио. Возможно, их играли на сцене и до 1609 года и, возможно, имя автора пьес появлялось на афишах, так что публике имя Шекспира могло быть знакомо, но называть его «нашим вечно живым» было явно преждевременно. Тем более, что пьесы Шекспира (кстати, обычно давали лишь одно-два их представления) были признаны гениальными отнюдь не сразу. На это понадобилось несколько десятков лет. Отмечу мимоходом, что в найденной шекспироведами переписке основных персонажей моего повествования имя Шекспира не упоминается ни разу. Другие современные поэты, например, Эдмунд Спенсер или Бен Джонсон, упоминались неоднократно, а Шекспир никогда, как если бы все сговорились хранить о нем молчание[4].

Но вернёмся к посвящению. Я полагаю, что в приведённую выше строчку вкрались две опечатки. Там должно было быть написано YOVR. EVERLOVING. POET (твой вечно любящий поэт). Всего две буквы, но тогда всё посвящение, от первого до последнего слова, приобретает совершенно иной, прозрачный смысл. Все загадки исчезают.

Мэри-младшая посвящает составленный ей сборник единственному «зачинателю» сонетов, которому мать их адресовала, — своему любовнику Уильяму Герберту, Mr. W.H. (его она уж точно могла называть «мистер»), обещает ему вечность от своего лица (вечно любящего поэта) и отправляет этот сборник в свет (в путешествие, in setting forth, или же можно толковать это выражение, как ясно и подробно излагает свои намерения). И делает это как настоящая авантюристка (adventurer).

Даже буквам Т.Т. тогда находится вполне приемлемое объяснение. Я уже упоминал, что шекспироведы нашли в цикле о смуглой леди немало латинизмов, а древние римляне иногда подписывали панегирики Т.Т. — Totus Tuus (что на латыни означает «вечно ваша», или «вечно твоя»). Вот и Мэри-младшая, прекрасно владевшая латынью, вполне могла поставить в конце псевдо-древнеримского посвящения эти буквы, забавляясь мыслью о том, что их примут за инициалы издателя.

Дальше, вероятно, дело обстояло так. Книга была напечатана и поступила в продажу. Это известно точно, так как один из читателей записал в расходную книгу, что заплатил за сонеты целых 5 шиллингов, и эта запись чудом сохранилась. Сборник попал и в руки Мэри-старшей, и её сына. Они мгновенно поняли кто его составил и в каком виде предстанет перед читателями блестящий Уильям Герберт. Им ведь не составило бы труда догадаться, кто скрыт за инициалами W.H., не говоря уж о том, что графиня Пембрук с изумлением увидела напечатанным свой интимный дневник.

Меры были предприняты тут же. Тираж скоренько изъяли из продажи. Для этого у сына с матерью было достаточно влиятельных друзей.

На ничего не подозревающего бедолагу издателя Торпа наехали очень серьёзные люди. Он оправдывался тем, что не знал истинного автора и героев сонетов. Ему принесли рукопись из надёжного источника, он её зарегистрировал и напечатал. Написано на титуле «шекспировские сонеты»? Написано. Как же было не издать такого известного автора. Какие к нему могут быть претензии? Но от серьёзных людей отделаться не так-то просто. От греха подальше Торп решил не связываться больше с литературными сочинениями, хотя они и приносили неплохую прибыль, и переключился на философскую и богословскую литературу, занятие гораздо менее выгодное.

Имя Томаса Торпа много раз появлялось на этих страницах, а потому уместно сказать о нём несколько слов. Среди издателей того времени Торп был уникумом. В отличие от прочих коллег у него не было ни собственной типографии, ни своего магазина. Тем не менее, он как-то умудрялся зарабатывать себе на жизнь и, видимо, пользовался уважением, раз ему отдавали свои сочинения самые знаменитые авторы, такие как Марло и Джонсон. Вряд ли Торп, сын хозяина постоялого двора, имел значительный капитал, так что, вероятно, обладал другими достоинствами.

Мнения о его репутации шекспироведы высказывают прямо противоположные. Виднейший специалист XIX века сэр Сидни Ли назвал его «бессовестным хищником», а современная исследовательница Кэтрин Данкан-Джонс на основе своего анализа документов пришла к выводу о том, что Торп был добросовестным и надёжным партнёром, с которым все охотно имели дело. Даже после 1609 года Торп смог оставаться на плаву в течение пятнадцати лет, а потом полностью отошёл от дел. Кстати, не странно ли, что о жизни и профессиональной деятельности какого-то издателя средней руки историкам литературы известно гораздо больше, чем о величайшем барде всех времён и народов?

Многие литературоведы удивлялись тому, что после выхода сонетов в свет на них практически никто не откликнулся. Конечно, было найдено подходящее объяснение — к концу первого десятилетия XVII века публика устала от сонетов. Мода на них, начатая Филипом Сидни, после которого писать их бросились абсолютно все, прошла. Читатели наелись сонетами. Шекспир опоздал и его великолепные стихи прошли совершенно незамеченными. Может быть и так, но версия с их изъятием из продажи представляется мне более правдоподобной.

* * *

И тут я подхожу к наиболее деликатному моменту — к титулу сборника сонетов. Зачем Мэри-младшей понадобилось ставить там имя Шекспира? Вот мои еретические предположения, с которыми мало кто согласится.

Я давно подозревал, что многие сочинения «Шекспира» принадлежат перу Мэри Сидни Герберт, графини Пембрук, и близкому к ней кружку литераторов. Известно, что её дом был чем-то вроде университета, где собирались самые талантливые писатели и поэты того времени. Они и затеяли сочинение драматических произведений под псевдонимом «Shake-speare», буквально «потрясающий (или потрясающая) копьём». В таком виде — с дефисом — часто печатались их сочинения, чтобы подчеркнуть, что это псевдоним. Настоящие имена так не писались. Вот Мэри-младшая, несомненно знавшая о том, кто скрывается под псевдонимом «Шекспир», и решила поставить это имя на титуле сонетов, как то делали её тётушка с соратниками, воспользовалась тётушкиной уловкой. Да и Торп с радостью ухватился бы за издание произведений столь известного автора.

Я, конечно, в курсе того, что «антистратфордианцы» (так называют сомневающихся в авторстве стратфордского мещанина и ростовщика Шакспера, как он был записан по рождении) предпочитают других кандидатов на роль Шекспира. Наиболее популярными из них являются граф Оксфорд, Кристофер Марло и Роджер Бэкон в паре с графом Ратлендом. Но и у Мэри-старшей есть свои сторонники, а её кандидатура выдвигалась задолго до меня. Мне кажется, что в пользу её авторства имеются некоторые косвенные аргументы, весьма шаткие, но всё же…

Я обратил внимание на то, что после выхода в 1609 году в свет сонетов публикация шекспировских пьес внезапно прекратилась. До того, с 1594 года, когда было напечатано Укрощение строптивой, пьесы выходили в свет весьма регулярно, примерно по одной в год. А в 1600 году их было напечатано целых шесть! На титулах изданий имя автора иногда указывалось, иногда нет, а когда указывалось, то по-разному, то с дефисом, то без. Никакой закономерности я тут не заметил, может быть потому, что почти всегда издатели были разные, и каждый писал имя автора по-своему.

Поразмыслив, я решил, что внезапному прекращению публикаций шекспировских пьес может быть такое толкование. Выход в свет порочащих его стихотворений взбесило Уильяма Герберта, и он через влиятельных друзей запретил издание пьес, написанных его матерью и её кружком под именем «Шекспира». Решил так наказать её за столь откровенный интимный дневник, выставивший его на посмешище. Как он наказал Мэри Рот? Вероятно, порвал с ней на несколько лет.

Некоторые шекспироведы на основе писем графини Пембрук делают вывод, что между ней и старшим сыном произошёл разрыв, длившийся чуть ли не десять лет [Briley 1961]. Если это действительно так, то скорее всего разрыв произошёл после публикации сонетов в 1609 году и длился почти до её смерти в 1621 году. Издание ранее не публиковавшейся великой пьесы Отелло состоялось лишь в 1622 году, через год после кончины Мэри-старшей, когда Уильям сменил гнев на милость, простил покойную мать.

А спустя ещё год вышло знаменитое Первое Фолио — собрание всех пьес Шекспира. Бен Джонсон посвятил его двум «несравненным братьям» — Уильяму и Филипу Гербертам, сыновьям Мэри Сидни Герберт, графини Пембрук, которые, видимо, его профинансировали. Стоило это немало. По оценкам шекспироведов, около 6 тысяч фунтов [почти 2 миллиона современных фунтов], что тогда соответствовало годовому доходу от имения средней величины. Пусть даже и в десять или в сто раз меньше, но всё равно это была огромная сумма. С чего бы это им пришло в голову тратить такую кучу денег на издание на прекрасной бумаге и с замечательным оформлением сочинений стратфордского мещанина, да притом через семь лет после его кончины, никто не поясняет.

Если же автором хотя бы некоторых пьес была их мать, то это совсем другое дело. Сыновья решили так увековечить её память. Так как ранее все пьесы выходили под именем «Шекспира» (а они могли и не знать наверняка, какие принадлежали перу матери, а какие нет), то опубликовали все, а «наёмное» имя поместили на титул Фолио, добавив карикатурный портрет какого-то гидроцефала в плисовом воротнике.

Достали из архивов покойной графини ранее не публиковавшиеся сочинения, среди них уже упоминавшиеся Отелло, Юлий Цезарь и Макбет, и отдали Бену Джонсону для издания. Тот не преминул заметить в стихотворном введении, что личность истинного автора раскроет сама книга, а не портрет. Джонсон был приятелем и, вероятно, собутыльником Уильяма Герберта, который ежегодно выделял ему на покупку книг определённую сумму — 20 фунтов, что соответствует примерно 4 тысячам современных фунтов. Бен привлёк к изданию и двух актёров труппы, много лет ставившей пьесы «Шекспира».

Кстати, нет никаких указаний на то, что щедрый меценат Уильям Герберт за всю жизнь выделил хоть пенни «великому драматургу», якобы писавшему шедевры для его актёрской труппы. И на кончину стратфордского мещанина граф Пембрук никак не отреагировал. А вот о смерти ведущего актёра своей труппы Ричарда Бёрбеджа (Richard Burbage), сыгравшего главные роли во всех «шекспировских» пьесах, скорбел, о чем и написал в сохранившемся письме приятелю [Briley 1961].

При таком подходе проясняется и загадка появления ранее не публиковавшихся рукописей пьес. В трудах шекспироведов я нигде не нашёл объяснений тому, где находились и хранились рукописи этих пьес «Шекспира» в течение семи лет после его кончины. В завещании стратфордского мещанина ни о книгах, ни о рукописях нет ни слова, а вот о «второй по качеству» кровати, оставленной им вместе с постельными принадлежностями жене, он не забыл. Шекспироведы объясняют отсутствие упоминания рукописей в завещании тем, что Шекспир всё писал сразу набело, без черновиков, чем всех несказанно поражал, а готовые тексты передавал театру, пайщиком которого состоял, а потому у него их и не было. Как рукописи Отелло, Юлия Цезаря, Макбета и других пьес могли где-то пролежать столько лет, а потом внезапно вынырнуть в Первом Фолио, никто не объясняет.

Некоторые исследователи заметили в переписке поэтов окружения Мэри-старшей зачатки организационной структуры, указания на совместную работу над некоторыми сочинениями. Вездесущий и всезнающий Бен Джонсон в одной из поэм, написанных после кончины Мэри, туманно упоминает о неком «великом проекте», руководитель которого умер, не доведя дело до конца.

Весьма многозначительна и «импресса», эмблема Джонсона. Не есть ли обломанный циркуль, разорванная окружность и странноватый девиз DEEST QVOD DVCERET ORBEM (того, кто должен замкнуть круг, нет) намёк на тот самый незавершённый великий проект?

Были ли хотя бы некоторые из «шекспировских» пьес написаны Мэри Сидни Герберт можно было бы установить по сохранившимся в её архиве наброскам или черновикам, но, увы, это невозможно. Оба дома, в которых они могли храниться, давным-давно сгорели дотла. Вероятно, она продолжала вести и свой «сонетный» дневник, ведь это входит в привычку. Только хранила его теперь в более надёжном месте. Возможно, что-то сохранилось где-то в других архивах, лежит в неразобранных папках с древними бумагами в родовых поместьях и когда-нибудь выплывет на свет. Возможно, но надежды на это мало.

* * *

С прискорбием констатирую, что авантюрный замысел Мэри Рот завершился полным провалом. Рассказать свою историю публикацией сборника сонетов с приложенной поэмой Жалоба влюблённой ей не удалось. По указанным выше причинам сборник до читателя не дошёл. А потом, спустя много лет, с лёгкой руки поэта Вордсворта и других энтузиастов сонеты вдруг приобрели небывалую популярность. Их стали читать, о них стали писать, их стали подробно изучать и комментировать. И сразу невооружённым глазом стало видно, что Жалоба влюблённой совершенно не вяжется со всем предыдущим текстом. Данные ей характеристики приводились ранее. Она была просто непонятной. А непонятное проще всего игнорировать, делать вид, что его вообще нет.

Сонеты стали многократно перепечатывать, но Жалобу обычно не публиковали. Поэму отбросили. Выбросили её из литературного оборота, и тем самым вместе с водой выплеснули и ребёнка.

Зато для шекспироведов открылось необозримое поле деятельности. Смысл сонетов, их автор, выведенные в них персонажи и события оказались окутаны непроницаемой завесой тайны. Появилась возможность писать бесчисленные исследования, диссертации, монографии, комментарии и толкования типа книжки профессора Рауза. А заодно получать учёные степени, звания, должности, гранты, премии и гонорары.

Дабы не быть голословным, приведу лишь один пример солидной публикации — книгу 2007 года под названием Путеводитель по сонетам Шекспира (A Companion to Shakespeare’s Sonnets, Blackwell Publishing Ltd. 2007). Это сборник статей 26 авторов на 500 с лишним страницах. Приведу заглавия некоторых статей, чтобы читатель мог составить представление о размахе и глубине предпринимаемых исследований: «Формальное изображение наслаждения в сонетах», «Отказ быть судимым у Петрарки и Шекспира», «Шекспировские сонеты и распространение рукописей в ранней Англии», «Цвета плоти в шекспировских сонетах», «Нежность на расстоянии: латинизм и желание в шекспировских сонетах». И т.д. и т.п. Список можно было бы продолжать до бесконечности, но пора вернуться к леди Рот.

Леди Рот после сонетов

Этот раздел не связан прямо со всем изложенным выше и его вполне можно пропустить. Мне всё же хочется рассказать, как в дальнейшем складывалась жизнь «смуглой леди», тем более, что мне она представляется ключевой фигурой в истории с сонетами, а в советском и российском шекспироведении она, похоже, совершенно неизвестна.

Вне всякого сомнения, после публикации в 1609 году сборника сонетов с Жалобой влюблённой ей крепко досталось и от тётушки, и от её сына. От первой за то, что она без спроса, тайком опубликовала её интимный дневник, а от любовника за то, в каком виде он был выставлен. Этим она рассорила и сына с матерью. Как бы то ни было, Мэри быстро поняла, что её замысел не удался, книжка сонетов изъята из продажи, а её Жалобу или не прочитали, или не поняли.

Как уже говорилось, в 1614 году у неё родился сын, а через два месяца скончался муж. Спустя два года умер и маленький мальчик. Как эти удары судьбы сказались на ней, неизвестно. Известно лишь, что через какое-то время (возможно, в 1621 году, после кончины Мэри-старшей) она снова сошлась с Уильямом Гербертом и около 1624 года родила ему близнецов — мальчика и девочку. Как она и писала в Жалобе влюблённой: «Увы, я пала! Но свидетель бог: Меня бы вновь он одурачить мог!» В оригинале смысл иной — я знаю какой он, но по-прежнему люблю его, и если он меня позовёт, я снова к нему вернусь. Так и случилось. Но Уильям её снова одурачил. Он опять её бросил. Одну, с двумя его детьми. Вторично замуж она так никогда и не вышла.

Но смиряться с неудачами, видно, было не в её авантюрном характере. Она стала писать новое сочинение, в котором решила ещё раз рассказать историю своей любви. Это её произведение на сей раз не прошло незамеченным и даже вызвало скандал.

Речь идёт об Урании (полное название The Countess of Montgomery’s Urania), первом прозаическом сочинении, первом романе, написанном в Англии женщиной. Проза перемежается сонетами, которые приведены также в конце под общим названием Памфилия Амфилианту (Pamphilia to Amphiliantus). Задумывалась Урания в двух томах, но при жизни леди Рот вышел лишь первый том. Второй остался в рукописи. Любопытно, что после первого издания в 1621 году её сочинение не публиковалось вплоть до конца XX века, до 1995 года, когда вышел первый том, а в 1999 году по рукописи был восстановлен и опубликован и второй.

Исследователи полагают, что примером для подражания леди Рот послужило произведение её дядюшки Филипа Сидни Аркадия. Даже названия их красноречивы. Аркадия означает место уединённой сельской жизни, тихих невинных удовольствий. Урания — богиня любви в римских мифах, эквивалент греческой Афродиты, а имя её на греческом означает «божественная». Так, кстати, назвал графиню Пембрук в своих стихах знаменитый Эдмунд Спенсер. Специалисты находят, что и оформление титула в какой-то мере подражает титулу Аркадии, а гравюру для титула делал тот же художник, что ранее писал портреты её тётушки графини Пембрук и её любовника Уильяма. Там же указано, что автор — дочь сэра Роберта Сидни и племянница «знаменитого и прославленного» сэра Филипа Сидни, а также «достойнейшей» Мэри Сидни, графини Пембрук, недавно почившей. Мэри Рот старалась всячески подчеркнуть свою принадлежность к клану Сидни.

Сознаюсь, что не смог осилить Уранию. Дошёл до середины первого тома и сдался. Мешал не столько архаичный английский, к нему я уже почти привык, сколько изобилие персонажей и запутанность отношений между ними. Потому в дальнейшем я буду полагаться на информацию, почерпнутую из трудов специалистов, прежде всего из книги Перечитывая Мэри Рот [Larson 2015]. В конце концов, им за это деньги платят.

Как подсчитали литературоведы, в романе больше тысячи персонажей и около сотни различных сюжетных линий. Но главных персонажей два — королева Памфилия и император Амфилиант. На греческом имя императора означает «любящий двоих», а имя королевы — «любящая всех». Роман рассказывает об их сложных амурных отношениях и содержит постоянные жалобы королевы на измены императора.

Они приходятся друг другу кузенами и общаются между собой стихами. Мать Амфилианта в курсе их интимной связи и одобряет её. В романе содержатся ясные намёки на связь неверного Амфилианта с другой особой королевской крови. Во втором, рукописном томе появляются дети любовников — мальчик и девочка, близнецы, и более того, Амфилиант однажды обращается к Памфилии стихами, о которых было известно, что они написаны Уильямом Гербертом.

Современники нашли Уранию скандальной. Мало того, что параллели между главными героями романа и самой Мэри Рот и Уильямом Гербертом были очевидны, так многие увидели там и прямые указания на любовную связь Уильяма с королевой Анной, женой Якова I. Недаром Амфилиант означает любящий двоих, а скорее любовник двоих.

Были в романе и побочные сюжетные линии, за которыми просматривались реальные персонажи. Так, сохранилась письменная перебранка леди Рот с соседом по поместью сэром Эдвардом Денни (Edward Denny). Сэр Эдвард решил, что он, его дочь и некоторые из его близких изображены в романе леди Рот в самом неприглядном виде и обрушился на неё в сатирической поэме, где обозвал её «выставленным напоказ гермафродитом» и «настоящим чудовищем». Очевидно, уже тогда критики не особо стеснялись в выражениях.

Леди Рот не осталась в долгу и в феврале 1622 года ответила собственной язвительной поэмой, где заявила, что это сам сэр Эдвард гермафродит, а кроме того он пьяница, болен венерической болезнью, назвала его «фантастическим вруном» и пригрозила судом. Но и сэр Эдвард был не робкого десятка. Он заявил, что это он подаст на неё в суд, что при дворе её сочинением очень недовольны,  порекомендовал не сочинять всякую бредовую клевету, а заняться переводом псалмов, как то делала её «благочестивая и достойнейшая» тётушка.

До суда дело не дошло, так как леди Рот была вынуждена пойти на попятную. Она стала оправдываться тем, что её сочинение якобы вовсе не предназначалось для печати, повинилась перед фаворитом короля Якова герцогом Бэкингемом и пообещала изъять книгу из продажи, чего всё-таки не сделала. В последнем дошедшем до нас письме Эдвард Денни сообщает леди Рот, что он её прощает и преследовать больше не будет. И эта её авантюрная затея с Уранией в общем-то тоже провалилась.

Думаю, рассказанного достаточно, чтобы составить себе представление о личности и характере леди Рот. Это была отчаянная, импульсивная, эмоциональная женщина, способная на самые необдуманные и экстравагантные поступки.

О дальнейшей её жизни известно не так уж мало. Похоже, сочинительством она потом не занималась. Её больше заботила судьба детей. Их, видимо, не считали отверженными, хотя они и были незаконнорождёнными. Детей высокородных отцов, рождённых вне брака, тогда было немало, и к этому относились в целом спокойно. Отцовство обычно признавалось, хотя и не позволяло наследовать титулы и владения. В итоге Мэри удалось удачно выдать замуж дочь и прилично устроить на военную службу сына. Всё это было уже после кончины Уильяма Герберта в 1630 году. Ни Мэри, ни их детям в завещании он не оставил ни пенса [Hannay 2010].

Умерла она, вероятно, в 1651 году, в возрасте около 64 лет, но ни точная дата, ни место её захоронения неизвестны. Исследователи объясняют это тем, что тогда в Англии бушевала гражданская война и записи в церковных книгах велись нерегулярно. Наверное, так оно и было. Насколько мне известно, даже памятной таблички с её именем нигде нет. А вот чугунная фигура её неверного любовника и отца её детей по сей день красуется в Оксфордском университете.

Подводя итоги

В начале я сравнивал работу физика с задачами историка или детектива. Физику проще — природа не скрывает свои секреты. Если задать ей правильный вопрос, то есть поставить корректный эксперимент, она всегда даст правдивый ответ. Как говорил Эйнштейн, «Творец изощрён, но не злонамерен» — природе коварство не присуще.

Другое дело люди. Они бывают и злонамеренными, и коварными. Они часто скрывают свои действия, лгут, выдают себя за других. Разобраться в исторических данных или в показаниях свидетелей часто бывает непросто, а спустя века даже очень непросто. Свои соображения по поводу того, как появились на свет и о чем повествовали «шекспировские» сонеты я изложил выше.

Конечно, мои соображения могут быть той же пробы, что и золото в распиленной Шурой Балагановым гире подпольного миллионера Корейко. Читатель вправе прийти к такому выводу. Спорить не стану. Мне самому было крайне трудно поверить в то, что в моей гипотезе есть хотя бы кроха истины. Казалось совершенно невероятным, чтобы тысячи специалистов, гораздо более знающих, чем я, на протяжении двух с лишком веков не видели того, что само бросается в глаза, что они были настолько ослеплены магией имени на обложке.

* * *

Из всего изложенного выше следует, что я не считаю стратфордского ростовщика и спекулянта Уилла Шакспера автором сонетов, опубликованных под именем Шекспира. Более того, я полагаю, что он не написал ничего из того, что публиковалось под этим именем.

Мне могут возразить, что это не аргумент. Мало ли чем мог заниматься Уилл Шакспер в свободное от написания шедевров время, пусть даже и ростовщичеством. Это было его личное дело. Академик А.А. Аникст, например, в предисловии к русскому переводу книги Шекспир, Краткая документальная биография [Шёнбаум 1985] выдвинул такой контраргумент.

«Находятся такие, кто из известных нам фактов о жизни Шекспира делает вывод, будто бы не он был автором пьес, которые известны под его именем. Этого вопроса необходимо коснуться, ибо клевета, отрицающая авторство Шекспира, получила широкое распространение.

Боюсь, что книга С. Шёнбаума может укрепить мнение скептиков и не верящих в авторство Шекспира. Автор всё время имеет дело с документацией, а она в основном не связана с творческой деятельностью Шекспира. Лишь небольшое количество не столько документов, сколько преданий касается Шекспира–драматурга и поэта.

Несомненный разрыв между прозаическими фактами житейской деятельности Шекспира и его поэтической драматургией издавна вызывал вопрос: как совместить заботливого собирателя имущества и владельца прекрасного дома с автором “Ромео и Джульетты”, “Гамлета”, “Отелло”, “Короля Лира”, “Антония и Клеопатры”?

Приходится напомнить, что сентиментальные представления о великих художниках не имеют ничего общего с действительностью. Вольтер был богатым и прижимистым помещиком. Гёте сумел добиться от издателей самых высоких по тому времени литературных гонораров, Бальзак и Достоевский мучились в тисках кредиторов, и денежные вопросы были для них весьма важными. Напомним слова Пушкина: “Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать”.

Конечно, печально, что иные из великих писателей, композиторов, художников умерли в нищете, но в этом повинны неблагоприятные социальные обстоятельства. Деловитость и умение постоять за свои интересы не принижают талант.

Откинем поэтому мнимо нравственные соображения».

Иными словами, уважаемый академик признаёт, что никаких документальных подтверждений литературной деятельности стратфордского мещанина нет, есть лишь предания, то есть вымысел. Признаёт он и «несомненный разрыв между прозаическими фактами житейской деятельности Шекспира и его поэтической драматургией», но закрывает на всё это глаза и откидывает «мнимо нравственные соображения». Так же поступают и все прочие шекспироведы. Не имея документов, они прибегают к заклинаниям и внушению.

Такая позиция шекспироведов непоколебима. Следуя логике, невозможно доказать, что кто-то чего-то не делал. А раз так, то шекспироведы могут стоять на своём: раз не можете доказать, что автор не стратфордский мещанин, то мы будем продолжать считать его таковым. Оппоненты могут лишь попытаться показать (или доказать), что это сделал кто-то другой. Именно это я и старался продемонстрировать на примере сонетов.

* * *

Если предположить, что выходец из Стратфорда-на-Эйвоне был первым литературным брокером (что предлагалось до меня), то вырисовывается следующая картина. Вскоре по прибытии в Лондон Уилл Шакспер обнаружил, что есть немало состоятельных людей, которые не прочь издать свои сочинения, не ставя на них своё имя. Причины могли быть разные — кто-то не хотел марать своё благородное имя, кто-то не был уверен в том, что сочинения достаточно высокого уровня, кто-то боялся возможного наказания за крамолу, кто-то был женщиной, которой было немыслимо публиковать под своим именем пьесы для театра, считавшегося церковью весьма сомнительным, греховным развлечением.

Тогда Уилл Шакспер и начал свой бизнес. Он предлагал зарегистрировать, а потом опубликовать сочинения клиентов под своим слегка изменённым именем. В случае успеха он делился с ними прибылью, а в случае провала или проблем с властями нёс единоличную ответственность. Бывало так, что по приказу королевы Елизаветы автору неугодного сочинения отрубали правую руку. Так что риск для авторов в те времена, о которых в сонете 66 сказано, что всё должно было делаться так, «как доктор прописал», был немалый.

Допущение о брокерском бизнесе Уилла Шакспера может объяснять, почему методы текстового анализа многих драматургических произведений Шекспира демонстрируют участие в их написании нескольких человек [Clarke 2019]. При таком допущении разногласия антистратфордианцев исчезают: некоторые пьесы мог написать граф Оксфорд, некоторые Марло, некоторые Бэкон с соавторами, а некоторые кружок авторов, близких к Мэри Сидни, графине Пембрук. Услугами брокера Шакспера могла воспользоваться и леди Рот, когда ей понадобилось опубликовать книжку сонетов. Но это лишь предположение, с которым многие не согласятся. Тем не менее, я продолжу свои реконструкции.

* * *

После замужества в 1577 году Мэри Сидни жила в поместье мужа Уилтон, графство Уилтшир, в далёком захолустье. Между Уилтоном и знаменитым неолитическим строением Стоунхендж было всего 9 миль, но поездка туда и обратно в карете по бездорожью занимала целый день. До Лондона было больше 400 миль, так что добираться до столицы нужно было несколько дней.

Юной, образованной и активной Мэри, успевшей в детстве пожить при дворе с его развлечениями, в этой глуши должно было быть скучновато. Здесь ведь единственным развлечением были редкие представления, устраиваемые бродячими труппами актёров. Глядя на них, Мэри вполне могла решить, что она может сочинить что-нибудь получше их примитивных скетчей. Она пригласила в Уилтон нескольких авторов, как известных, так и начинающих, а также образованных людей, создав около себя кружок интеллектуалов. Всезнающий Джон Обри в своих Кратких жизнеописаниях [Aubrey 1898] назвал её кружок «малым университетом». В начале 1590-х годов вместе с друзьями она стала писать драматургические произведения. Но, как утверждал М.А. Булгаков в Театральном романе, писать пьесы и не играть их невозможно. Их нужно видеть на сцене.

Муж Мэри, 25-ю годами старше юной жены, литературой и театром не интересовался вовсе, но желаниям её потакал, а потому, около 1592 года, согласился стать спонсором труппы бродячих актёров, которая стала называться “Людьми графа Пембрука”. Тем самым актёры переставали считаться опасными бродягами. Эта труппа и стала представлять пьесы кружка Мэри Сидни, графини Пембрук. Ведущим актёром труппы был Ричард Бёрбедж (Richard Burbadge), позднее ставший ведущим исполнителем и в театре “Глобус”, где он играл главные роли в шекспировских пьесах. Старший сын Мэри Уильям Герберт познакомился с Бёрбеджем в раннем детстве и был дружен с ним до конца его жизни.

Женщинам того времени писать пьесы было немыслимо, ведь церковь считала театр богопротивным действом. Но Мэри хотела, чтобы их играли не только в узком кругу семьи и друзей, но и в настоящем театре. Она знала цену своим сочинениям и хотела, чтобы ими насладились и другие.

И тогда кто-то из её кружка упомянул, что второразрядный актёр её же труппы Уилл Шакспер за плату берётся регистрировать и публиковать чужие сочинения под своим слегка изменённым именем. Так, в 1593 году под псевдонимом «Уильям Шекспир» он опубликовал чужую поэму Венера и Адонис, которая сразу же стала пользоваться успехом. Уилл слыл человеком надёжным, приятным в обращении и деликатным, но главное он умел держать язык за зубами, а потому за свои услуги брал немало.

Вскоре договорённости с Уиллом Шакспером были достигнуты, и в 1594 году вышла первая пьеса под именем Уильяма Шекспира Укрощение строптивой. В том же году была опубликована ещё одна приписываемая Шекспиру пьеса Тит Андроник, хотя этого имени на титуле не было. Без имени автора были опубликованы и следующие четыре «шекспировские» пьесы — Генрих VI, часть 3 (1595), Эдуард III (1596), Ричард III (1597) и Ромео и Джульетта (1597), которую сейчас принято называть «плохим» или первым кварто. Сергей Бражников перевёл и подробно прокомментировал текст первого кварто и пришёл к выводу, что это не неудачный набросок будущего шедевра под тем же названием, а полноценное и полноправное произведение, скорее всего написанное Кристофером Марло [Бражников 2020].

Почему на титулах этих опубликованных пьес не указано имя автора, мне неизвестно, и я не стану здесь выдвигать какие-то гипотезы. Отмечу лишь, что они приписаны перу Шекспира лишь потому, что приведены в знаменитом Первом Фолио — издании шекспировских пьес, вышедшем в 1623 году. Об этом Фолио речь уже шла выше.

Всё сказанное выше есть моя реконструкция возможных событий, основанная на имеющейся информации о жизни Мэри Сидни, графини Пембрук. Близкая к ней крестница Мэри Рот явно знала о литературной деятельности своей тётушки и о том, как ей удавалось публиковать свои пьесы при помощи брокера Уилла Шакспера. Так что когда ей самой понадобилось издать составленный ей сборник сонетов тётушки с вкраплениями собственных стихов и виршей Уильяма Герберта, она, естественно, обратилась к проверенному и надёжному Уиллу Шаксперу, который как обычно и опубликовал в 1609 году этот сборник с приложенной поэмой Жалоба влюблённой под именем Уильяма Шекспира.

* * *

Свои взгляды я уже изложил сполна. Я ввёл лишь одно-единственное допущение о том, что автором сонетов был не Шекспир, и тогда всё выстроилось в логически стройную цепочку. Пропал малограмотный мещанин и ростовщик, писавший стихи возвышенным слогом; пропал странный то ли гомосексуалист, то ли бисексуал, пылавший равной страстью и к юношам, и к дамам; пропал молодой человек, представлявший себя стариком. На его месте возникла женщина средних лет, очень хорошо образованная, близкая ко двору, уставшая от жизни, безумно, до экзальтации обожавшая своего беспутного старшего сына, мечтавшая о внуках, разочаровавшаяся в своих лучших устремлениях, и изливавшая чувства в интимном стихотворном дневнике, который был опубликован без её разрешения и ведома.

Возникла и другая женщина, «смуглая леди» — умная, привлекательная, прекрасно образованная, музыкальная, пылкая, литературно одарённая, склонная к приключениям и авантюрам. Возник и «прекрасный юноша» — избалованный, эгоистичный, самовлюблённый, с чёрствой и жестокой душой. Обе женщины всей душой любили этого юношу, хотя и каждая по-своему. Все эти персонажи с психологической точки зрения прекрасно укладываются в мою гипотезу.

* * *

Физика, откуда я родом, очень консервативна. Хорошо работающие теории верой и правдой служат веками, как, например, механика и теория тяготения Ньютона или волновая теория света. Сменить теорию физики соглашаются крайне неохотно, лишь тогда, когда несмотря на все попытки исправить положение она явно заводит в тупик и требуется пересмотр самих основ. Так поступил Альберт Эйнштейн, отказавшись от светоносного эфира, в который верили абсолютно все, потому как не могли представить себе, что свет может доходить до нас от звёзд через пустоту. Так поступил Макс Планк, «консервативный революционер», которому «в приступе отчаяния» пришлось допустить, что излучение испускается и поглощается дискретными порциями, квантами.

Я не Планк и не Эйнштейн, не поймите меня превратно. Мне просто кажется, что шекспироведение зашло в тупик очень давно, и давно пора пересмотреть сами его основы. Конечно, литературоведение не физика, там всё строится на словах, а не на проверяемых экспериментом фактах. Да и вряд ли кто из шекспироведов вообще согласится с тем, что их область в тупике. Они сошлются на горы публикаций по своей теме — книг, статей, монографий и пр., которые развивают, дополняют, подтверждают, расширяют, углубляют знания о шекспировской вселенной, и скажут: «А ты кто такой? Куда ты лезешь?» И будут, наверное, по своему правы.

Особенно сильны будут негодования потому, что при всем желании в физику шекспироведы вторгнуться не могут, а вот физики позволяют себе вторгаться в их область. Как же тут не возмутиться. «Занимайтесь своим делом, а мы своим, и не лезьте к нам со своими дурацкими идеями» — вот их ожидаемый ответ.

Ганс Христиан Андерсен написал поучительную сказку о новом платье короля.

«И вот король шествовал по улицам под роскошным балдахином, а люди, собравшиеся на улицах, говорили:

— Ах, какое красивое это новое платье короля! Как чудно сидит! Какая роскошная мантия!

Ни единый человек не сознался, что ничего не видит, никто не хотел признаться, что он глуп или сидит не на своём месте. Ни одно платье короля не вызывало ещё таких восторгов.

— Да ведь он голый! — закричал вдруг какой-то маленький мальчик.

— Послушайте-ка, что говорит невинный младенец! — сказал его отец, и все стали шёпотом передавать друг другу слова ребёнка.

— Да ведь он совсем голый! Вот мальчик говорит, что он совсем не одет! — закричал наконец весь народ».

Андерсен был сказочником, а потому погрешил против правды жизни. Реальный папаша отвесил бы сыночку нежный подзатыльник, чтобы тот умолк, а весь народ стал бы ещё громче восхищаться роскошной мантией короля.

Предлагаемая нам шекспироведами версия создания шекспировских произведений представляет собой не более как ряд предположений, перемежающихся с произвольными допущениями, а те, вследствие предшествующего употребления метода внушения, производят впечатление как бы чего-то доказанного. Многие поколения литературоведов на протяжении сотен лет внушали нам, что «шекспировские» произведения, в том числе и сонеты, написал гениальный самоучка, ростовщик, спекулянт и домовладелец из Стратфорда-на-Эйвоне Уилл Шакспер. Очень многим внушили, а мне нет.

Выше я предложил свою рабочую гипотезу применительно к сонетам. Мне представляется, что она позволяет избавиться от многих нелогичностей и несообразностей в прочих толкованиях, и построить непротиворечивую картину событий, отражённых в сонетах. Насколько мне это удалось, судить читателям.

В заключение, напомню знаменитую фразу, сказанную великим физиком Нильсом Бором: «Эта гипотеза безумна, но достаточно ли она безумна, чтобы быть верной?»

Здесь приведены только персонажи, непосредственно упоминающиеся в тексте.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
(далеко не полный)

Аникст А.А. Творчество Шекспира.— М: Гослитиздат, 1963.

Бражников С. Ромео и Джульетта, Первое кварто, 1597. — М.: ДеЛибри, 2020.

Володарская Л.И. Первый английский цикл сонетов и его автор. В книге Филип Сидни, «Астрофил и Стелла», «Защита поэзии», Сер. Лит. памятники, М: Наука, 1982.

Луков Вл.А, Флорова В.С. «Сонеты» Уильяма Шекспира: от контекстов к тексту. —  М: Издательство Московского гуманитарного университета, 2009.

Стадников Г.В. Зарубежная литература и культура Средних веков, Возрождения и ХVII века, Академия, 2009.

Шёнбаум С. Шекспир, Краткая документальная биография, М., Прогресс, 1985.

Anderson J.H., Biographical Truth: The Representation of Historical Persons in Tudor-Stuart Writing, Yale University Press, 1984.

Asquith C. Shakespeare and the resistance: the Earl of Southampton, the Essex Rebellion, and the poems that challenged Tudor tyranny, PublicAffairs, 2018.

Aubrey J., ‘Brief Lives,’ chiefly of Contemporaries, set down by John Aubrey, between the Years 1669 & 1696, Oxford, Clarendon Press, 1898.

Boaden J., Esq., On the Sonnets of Shakespeare, Identifying the Person to Whom They Are Addressed; and Elucidating Several Points in the Poet’s History, London, 1837.

Briley J.H., A Biography of William Herbert, Third Earl of Pembroke, PhD thesis, The University of Birmingham, 1961.

Burrow C. Editing the Sonnets, in M. Schoenfeldt, ed., A Companion to Shakespeare’s Sonnets, Blackwell Publishing Ltd. 2007.

Butler S. ed., Sidneiana: being a collection of fragments relative to Sir Philip Sidney, Knt, and his immediate connections, London, 1837.

Clarke B. Francis Bacon’s contribution to Shakespeare: a new attribution method, New York, Routledge, 2019.

De Grazia M. The Scandal of Shakespeare’s Sonnets, Shakespeare Survey 46, 1996.

De Grazia M. The Enigma of «A Lover’s Complaint», in M. Schoenfeldt, ed., A Companion to Shakespeare’s Sonnets, Blackwell Publishing Ltd. 2007.

Drake N. Shakespeare and His Times,Title: Francis Bacon’s contribution to Shakespeare: a new in two volumes, London, 1817.

Duncan-Jones K. Was the 1609 Shake-speares Sonnets Really Unauthorized? Review of English Studies n.s. 34, 1983.

Duncan-Jones K. Shakespeare: An Ungentle Life, (The Arden Shakespeare) 2001.

Gibson J. Cherchez la Femme: Mary Wroth and Shakespeare’s Sonnets. In TLS. 13 Aug. 2004.

Halliwell-Phillipps, J.O. Outlines of the Life of Shakespeare, London, Messrs. Longmans, Green, and Co. 1885.

Hannay M.P. Philip’s Phoenix: Mary Sidney, Countess of Pembroke, Oxford University Press, USA, 1990.

Hannay M.P. Mary Sidney, Lady Wroth, Routledge, 2010.

Hanson E. Boredom and Whoredom: Reading Renaissance Women’s Sonnet Sequences, The Yale Journal of Criticism, John Hopkins Univ. Press, v. 10, no. 1, 1997.

Hecht P.J. Distortion, Aggression, and Sex in Mary Wroth’s Sonnets, Studies in English Literature 1500-1900, Volume 53, Number 1, 2013.

Herbert M. Selected Works of Mary Sidney Herbert, Countess of Pembroke, State University of New York, 2005.

Jackson M.P. Punctuation and the Compositors of Shakespeare’s Sonnets, 1609, The Library, 5th ser. 30, 1975.

Kerrigan John, ed. William Shakespeare: The Sonnets and A Lover’s Complaint, Penguin Books, 1986.

Krueger R., Ed., The Poems of William Herbert, Third Earl of Pembroke, Blitt dissertation, Oxford University, 1961.

Lamb M.E. “Can you suspect a change in me?”: Poems by Mary Wroth and William Herbert, Third Earl of Pembroke, in Re-reading Mary Wroth, Palgrave Macmillan, 2015.

Larson K.R., Miller N.J., Strycharski A., eds., Re-reading Mary Wroth, Palgrave Macmillan, 2015.

Oliveira R. Was Mary Wroth Shakespeare’s Dark Lady? A Journal of Anglo-American Studies. no. 3, 2014.

Rowse A.L. Shakesepeare The Man, London: Macmillan, 1973a.

Rowse A.L. Shakesepeare’s Sonnets: The Problems Solved, Palgrave Macmillan UK, 2nd ed., 1973.

Rudenstein N.L. Ideas of order: a close reading of Shakespeare’s sonnets, Farrar, Straus and Giroux, New York, 2014.

Schoenbaum, S. William Shakespeare: A Compact Documentary Life, Oxford, Oxford University Press, 1977.

Smith B.R. I, You, He, She, and We: On the Sexual Politics of Shakespeare’s Sonnets, in Schiffer J., ed., Shakespeare’s Sonnets: Critical Essays, Garland Publishing Inc. 2000.

Stirling В. The Shakespeare Sonnet Order: Poems and Groups, Berkeley, 1968.

Stopes C.C. The Life of Henry, Third Earl of Southampton, Shakespeare’s Patron, Cambridge University Press, 1922.

Sturrock P.A., Erikson K.E. Behind The Mask: An Analysis of the Dedication of Shakespeare’s Sonnets and Its Implications for the Shakespeare Authorship Question, Journal of Scientific Exploration, Vol. 34, No. 2, 2020.

Williams R.P. Sweet Swan of Avon: Did a Woman Write Shakespeare? Wilton Circle Press, 2019.

Young F.B. Mary Sidney, Countess of Pembroke, London, 1912.

Примечания

^[1] Напомню, что так специалисты называют издание сонетов 1609 года — Quarto, сокращённо Q, а далее следует номер сонета.

^[2] Например, здесь https://www.modernlibrary.com/files/2010/09/ALoversComplaint.pdf

^[3] Если кто из молодёжи не в курсе, то вот припев из песни 1955 года, музыка С. Туликова, слова Л. Ошанина: «Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой — В горе, в надежде и радости. Ленин в твоей весне, В каждом счастливом дне, Ленин в тебе и во мне!»

^[4] Справедливости ради отмечу, что это, возможно, не совсем так. Шекспироведы часто ссылаются на некое письмо, отправленное в 1603 году Мэри Сидни Герберт, графиней Пембрук, своему сыну Уильяму с просьбой привезти к ним в поместье короля Якова I на представление пьесы Как вам это понравится. В конце письма якобы имелась приписка: «We have the man Shakespeare with us», здесь у нас тот самый Шекспир. Дело, однако, в том, что этого письма никто толком не видел. О нём упоминает уважаемый мной сэр Сидни Ли в таком контексте. Некий историк У. Кори записал в своём дневнике в 1865 (!) году, что во время его визита в поместье Пембруков хозяева то ли показали, то ли хотели показать ему письмо графини с такой многозначительной припиской. Мне такое свидетельство, сделанное спустя два с половиной века после написания письма, представляется весьма сомнительным. Если бы такое письмо с этой припиской действительно существовало, то шекспироведы наверняка давным-давно его продемонстрировали бы.