Удивительный полет закончился внезапно. Все трое, не сговариваясь, опустились на пустынную равнину, покрытую бледной желтоватой травой. Ничего там не было, кроме травы да далеких холмов. Да еще огромного белого пианино, за которым сидел месье Ранди. Он и не оглянулся на пришельцев, его пальцы летали по клавишам, а спина, обтянутая черным в искорках пиджаком, слабо двигалась в такт музыке.
НЯНЯ ИЗ ЧЕМОДАНА
Детская повесть для взрослых
(окончание. Начало в № 5/2021 и сл.)
На уроках у мистера Поспенского было весело. Ника, например, хохотала, как ненормальная. Мистер Поспенский рассказывал ТОЛЬКО смешные истории, один мальчик так смеялся, что со всей силы стукнулся головой о парту, набил шишку, и мистер Поспенский, осмотрев голову, тут же рассказал про эту шишку очень смешную историю. В этой истории был один торговец шишками, и каждая шишка стоила очень-очень дорого, но зато у тебя всегда было что подарить друзьям. Все хохотали, и Ника со всеми. Не смеялся только мальчик, который ушиб лоб. Он хмуро смотрел на одноклассников, а потом сжал кулак и взмахнул им в воздухе. В ту же минуту его сосед по парте ойкнул, потому что мальчик умел драться издали; да и многие в их классе умели драться издали; наносить удары средней дальности.
Уроки у мистера Поспенского были самые короткие, потому что он не мог долго выносить детей. Потерпит минут десять — и гонит всех прочь. Дети казались ему мерзкими, как лимасы, которых Ника видела в сквере около башни. И вот он старался, чтобы они полопались со смеху или хотя бы насажали друг другу шишек, а то и просто прогонял всех с урока. Его курс назывался курс-интенсив; учиться надо было быстро-быстро, за пять минут. Нику это вполне устраивало. К тому же мистер Поспенский подарил ей игрушечное ухо, размером с небольшую голову. Девочка осмотрела подарок, повертела в руках и приложила к голове.
— Поосторожнее! — велел, хихикнув, мистер Поспенский. — А то прирастет к голове.
Ника поспешно отвела руку.
— Ухо пригодится для уроков? — осторожно спросила она.
— Главное для послеуроков, — объяснил мистер Поспенский. — Подслушивающее ухо всегда пригодится. Тем более это умеет ходить.
Ника сказала не очень уверенно:
— Подслушивать некрасиво.
— Ты это ему скажи, — посоветовал мистер Поспенский, кивнув на ухо.
Вечером Юмико вежливо сказала:
— Видимо, ты, Ника, самая вредная девочка в классе. Мистер Поспенский дарит подарки только наиболее выдающимся ученикам. Обычно они вреднее вируса гриппа.
— Я не просила у него подарок! — сказала Ника запальчиво.
— У мистера Поспенского острый глаз. Он и сам видит.
Пока девочки, сидя на нижней кровати, болтали между собой, случилось вот что. Подаренное ухо незаметно сползло с тумбочки и, переваливаясь, добрело до закрытой двери. Тут же дверная щель вспыхнула синим светом, и дверь неслышно отворилось, выпустив ухо в коридор. Пропажу обнаружили только перед сном.
— Ухо никуда не денется. Послушает и вернется, — сказала Юмико.
— Я его не просила никуда ходить.
— Видишь ли, — объяснила Юмико, — ухо питается слухами и разговорами. Вот оно проголодалось и пошло.
— А говорить оно умеет? — спросила Ника.
— Так себе. Не лучше трехлетнего ребенка. Самое удобное — если хочешь что-то узнать — залезть в ухо.
— А можно?
— Ну да. Оно вроде небольшой пещеры. Главное не заблудиться в лабиринте.
На это Ника ничего не ответила. Не очень-то, наверно, приятно лезть в чужое ухо. Особенно если у тебя нет фонарика… А фонарик остался дома, его куда-то задевал Ромка…
Обо всем этом Ника путано думала, укладываясь в постель. Надо будет сказать Ромке, чтобы обязательно нашел фонарик… Но вначале, прыгнула в голову мысль, надо найти Ромку… Пойти в детскую комнату и забрать его… забрать. Она — его старшая сестра, и у нее есть ухо с лабиринтом…
Тут Ника заснула, провалившись в таинственный лабиринт.
Ухо вернулось только на третий день. Во дворе, во время прогулки, Ника привычно покружилась на карусели — а каруселью была сама дворовая площадка — поглазела на звездную россыпь высоко над головой и нашла ярко-желтую звезду, холодно сиявшую в вышине. Затем она направилась в комнату, потому что решила, что у нее, кажется, шатается зуб. Он шатался еле-еле, но, когда она покачала зуб языком, а потом пальцем, тот маленько поддался и стал подвижнее. Не могу же я идти на урок, если качается зуб. Он может выпасть посередине урока и отвлечь других детей. Лучше спокойно посидеть в комнате. Тут-то и выяснилось, что исчезнувшее ухо лежит на тумбочке. Выросло оно, что ли? Ухо и правда казалось крупнее, чем было раньше… Но может, оно разрослось, потому что наслушалось чужих разговоров? На цыпочках Ника приблизилась к уху и заглянула внутрь. Там было довольно темно, лишь одинокий луч света озарял длинную узкую дорожку, ведущую в глубину. Ромкин фонарик, что ли? Я храбрая, да и что страшного залезть в ухо? Это не Ниагарский водопад, который специально огорожен, потому что, если свалишься, то тебе не переплыть его даже в спасательном жилете. Это ухо все равно что дверь, рассуждала Ника. А двери для того и сделаны, чтобы в них проходить. И Ника, став на четвереньки, поползла в слабо освещенный проход. Проход то сужался, то расширялся, как оно, кажется, и бывает в пещерах. Сюда, может, водят экскурсии, потому что если ты любознательный человек, то должен посещать музеи, пещеры… Рассуждая так, Ника вначале ползла, а затем встала на ноги, хотя и почти что упиралась головой в потолок. Надеюсь, это здоровое ухо, подумала девочка, так как в прошлом году переболела отитом. Наконец Ника дошла до небольшой комнатки, в которой стоял диван и нескольких стульев, обитых красивым розовым бархатом. Чтобы набраться сил, девочка по переменке посидела на диване и на каждом стуле. Когда же усаживалась на последний, кое-что произошло. Комнату наполнило шуршание, посвистывание, да вдобавок кто-то напевал вполголоса. Ника навострила уши. Ей и раньше случалось подслушивать, потому что было интересно, что говорят люди, если в комнате закрыта дверь. Может, например, говорят, что Ромочка умный мальчик, но Ника куда умнее — может быть, даже в пятьдесят раз. И вот теперь, разобрав среди прочих голос мадам Оранж, она тоже решила разузнать, кто самый умный ученик в их классе. Уж наверное, это она, потому что, если ее не подталкивать локтем, она напишет диктант без ошибок или только с двумя или с тремя ошибками, потому что они пока что учатся, так ведь? Ника замерла и не шевелилась, стараясь различить, о чем болтают в ухе учителя. Но это было не так-то просто, и девочке на минуту показалось, что говорят на незнакомом языке. Я тоже умею говорить, как сорока, но шепотом. Но учителя говорили по-другому, Ника припомнила, что очень глубоко, в Марианской дыре, есть один сорт рыб-монстров, с длинными желтыми зубами. Эти рыбы, подумалось Нике, умеют разговаривать, как скелеты в клетке — лязг-щелк-лязг. Впрочем, девочка тут же одернула себя. Нечего повторять всякую чепуху. Какие железные клетки в Марианской дырке? Любая клетка там заржавеет, от нее не будет никакого толку.
Громче других говорила мадам Оранж. Она была певица, и ее голос был сделан из серебряных ниточек, которые звенели, как льдинки. Нике показалось, что мадам то ли ссорится с другими учителями, то ли наоборот. Она то и дело повторяла, что нельзя — никак-никак нельзя — держать столько идиотов под одной крышей. Ника задумалась, главным образом, над словом «идиот». Не такое уж это хорошее слово, чтобы повторять его несколько раз. Затем, просто чтобы проверить, сама сказала шепотом «идиот». В ухе наступила тишина, как будто учителя вдруг распознали Никино присутствие. Затем мадам Оранж сказала вкрадчивым голосом:
— Солнышко-ведрышко, выгляни в окошко.
Кому это они, испуганно подумала Ника. Хотя уже и догадывалась, что рыжая мадам Оранж учуяла поблизости постороннего, то есть ее, Нику. Девочка сжалась в комочек и временно перестала дышать. А затем велела себе — ровно на минутку — удрать куда-нибудь, хоть на соседнюю звезду красивого пурпурного цвета. Для этого, сообразила Ника, надо еще крепче зажмуриться, и тогда ты на минутку превратишься в пурпурный звездный луч и удерешь куда подальше. Так и случилось. Ника отдала себе приказание ничего не бояться и в один миг оказалась словно посередке пылающего пурпурного кристалла, это и была пурпурная звезда. Теперь Юмико может убедиться, что Ника — звезда, потому что она рассыпает золотые и огненные искры. А быть звездой — все равно что сидеть на золотом троне в костюме принцессы. Рассуждая, Ника все-таки заметила, что учителя в ухе опять принялись болтать, а мадам Оранж даже сказала, что стала мнительной, как первокурсница. На плече рыжей учительницы, заметила Ника со своей высоты, устроился ее крошечный друг. Он сидел, развалившись в бархатном креслице, и ныл, чтобы мадам Оранж наконец-то исполнила обещание и подарила ему розовый замок с крепостной стеной и рвом, заполненным водой.
— Не водой, а нечистотами, — заметила мадам Оранж. — Именно нечистотами, чтобы устрашить врагов, деточка.
— У меня уже есть халат из павлиньего пуха, а замка нет.
— Не хнычь, дорогой. Замок есть, просто до поры до времени я убрала его в кладовку.
Ника подумала: наверное, ему нужно лего. Я видела такие замки на Javel, папа сказал, что купит. Ему, подумала Ника еще, этот замок как раз по росту. Будет в нем ходить, как синьор Помидор.
Сверху все было видно и слышно лучше, чем из уха. Наверное, ухо без головы действует хуже, чем прилепленное к голове, вот и было ничего не разобрать. Зато сейчас до Ники долетали голоса и долетел даже шелест конфетной обертки (мадам Оранж вручила малышу конфету, чтобы тот перестал клянчить замок).
— Ах, проклятая! — вскричал вдруг месье Ранди.
И тут же директор школы наклонился и принялся что-то делать со своей ногой.
— Болит? — беззаботно осведомилась мадам Оранж.
Но месье Ранди ничего не отвечал. Вместо этого он открутил черную блестящую ногу и получил от маленькой лаборантки, похожей на мышку (а она и была мышкой) запасную. Бедняга еле тащила тяжеленный груз. Это тебе не сыр в мышеловке, не больно-то к месту подумала Ника. И вот, не успели бы вы сосчитать до трех, эта новая нога оказалась прикручена к туловищу месье Ранди. После этого директор достал из кармашка пиджака бархатную тряпочку и натер красивую черную ногу, так что она заблестела. Оставалось лишь опустить штанину, и дело с концом.
«Удобно», — вздохнула Ника.
Мистер Поспенский прошипел сквозь зубы: «Как у себя в лесу!». Ника со своей звезды все преотлично слышала, но оказалось, слышала не она одна.:
— Не выдумывай, дорогой! — воскликнула мадам Оранж, и воздух наполнился звуками колокольчиков. — Месье Ранди вправе обидеться. Да и что значит «у себя в лесу»? Мы все в одном лесу, голубчик — в густом темном лесу.
Месье Ранди заметил высокомерно:
— Если кому-то не нравится мой лес…
— Нравится, дорогой, как не нравится! — весело откликнулась мадам Оранж. — Мы с Гаричкой давеча дышали свежим лесным воздухом и натолкнулись на восхитительные живые корни. Как змеи, да, Гаричка (малыш в кресле нахмурился, но ничего не сказал)? Увидели нас и полезли со всех сторон… Пришлось опрыскать их моими духами, помнишь, дорогой? Уползли, как миленькие, только белая слизь и осталась.
Ника мало что понимала. Но белые ползучие корни заставили ее содрогнуться… Да и слизь. Я их всех убью, привычно прошептала Ника, однако не очень-то верила в собственные угрозы. И вообще ей захотелось домой. Ну, не совсем домой, а хотя бы в школу, в комнату, которую они делили с Юмико. И вот девочка начала подумывать, как бы слезть с пурпурной звезды и не уколоться о ее пылающие края, да вдобавок остаться незамеченной. И она бросила взгляд себе под ноги и увидела, что сидит на краю гигантского обрыва, полного звезд. Эти звезды были похожи на те, которые обычно рисовала Ника — красные, фиолетовые, зеленые, розовые. Ника совсем было решила перепрыгнуть обратно («уж куда-нибудь да попаду. Если не в комнату, то в большое ухо») — но тут до нее донеслось кое-что интересное. Месье Поспенский проговорил:
— Вот ведь какие уроды эти дети. Один мальчуган у меня на уроке разревелся, соскучился видите ли по родителям.
— Я помню, тоже как-то соскучилась по мамочке, — сказала мадам Оранж задумчивым голосом. — Но потом вспомнила, как она меня лупила по рукам, когда я неправильно брала аккорд, — и перестала скучать.
— Один разревелся, а за ним еще двое, — не слушая и очень мрачно докончил месье Поспенский. — Стараешься, стараешься для этих дураков, научил вон давеча их высовывать язык на полтора метра — а толку? Подай им мамочку, и все тут.
Учителя погрузились в молчание, и Ника на пурпурной звезде тоже притихла, даже перестала болтать ногами над звездной пропастью.
Тут Ника услышала голос месье Ранди. Теперь ей казалось, что он находится не в учительской с другими учителями, а в далеком лесу или даже спрятался в подземной пещере. Месье Ранди сказал своим странным голосом, в котором как будто перекатывались и стукались друг о друга камни:
— Из тысячи детишек мы постановили выбирать одного. Как знать, может, мы и ошиблись в расчетах. Может, следовало выбирать из десяти тысяч… А уж остальных…
— Нам столько не съесть, — хихикая, вставил месье Поспенский. — Да и это сочтут злоупотреблением. Сами знаете, сколько теперь, даже и в лесу, развелось ассоциаций по защите прав съеденных детей.
«Съеденных кого?» — спросила Ника. Но тут и вспомнила, что Юмико тоже говорила… Говорила по каких-то детей, которые не пройдут экзамен, и про котлеты… Девочка немного подумала. Обычно, если хочешь сделать что-то толковое, надо не торопиться и вначале сделать зарядку. А потом уж спускаться с пурпурной звезды, да. Ника неуверенно поднялась на ноги, раскинула руки в стороны и принялась было двигать ими перед грудью, но поскользнулась и натурально полетела вверх тормашками. Но тут же и оказалась перед огромным бледным ухом, которое лежало на тумбочке. Ну и дела! Однако важнее уха было то, что в комнате на единственном стуле сидела, спиной к Нике, Изабель. Девочка узнала няню по кружевной фиолетовой накидке, слегка разодранной по краям.
— Изабель, — сказала Ника робко. — Твоя накидка немного порвалась.
— Еще бы. Когда приходится лазать кое за кем по колючим звездам…
— Это ты меня сняла? — спросила Ника радостно.
— А то кто же. Ты бы еще выше забралась. Тогда уж сидела бы там, пока звезда не погаснет.
— А потом?
— Тоже бы погасла, естественно.
Ника сказала шепотом:
— Зато меня бы не съели.
Изабель сдвинула ровные брови, получилась черная полоска, словно нарисованная фломастером. Ника засмотрелась. Ей пришло в голову, что няня умеет колдовать даже с помощью черных бровей — вот насколько девочка изменилась и, прямо скажем, поумнела. Изабель же сказала вот что:
— Некоторых уж лучше сразу съесть. А то выйдет потом не пойми что.
— Детей только ненормальные едят! — запальчиво сказала Ника.
— Не кричи. Много ты понимаешь. По-твоему, лучше, чтобы на земле расплодилось миллион миллионов волшебников? Тогда людям места не останется.
Ника не знала, что и сказать. В результате она прошептала:
— Меня тоже съедят? А Ромку?
— Ромка пока в детской комнате, — сказала няня уклончиво. Затем закрыла один глаз, а другим — фиолетовым — осмотрела Нику.
— Тебя не съедят. У тебя жабры, острые, как бритва.
— У меня нету жабер!
— Жабр, — поправила няня рассеянно. — Какая разница — есть, нету… Из тебя может получиться отличная ведьма, вот и все. Такими они разбрасываться не будут.
Ника опять спросила, тише прежнего:
— А Рома?
Ника вдруг беззвучно заплакала. Вспомнила, как однажды ночью Ромка проснулся и перепутал ее с мамой. Ему тогда приснился волк (Ромка боялся волков); и вот он приплелся к ее кровати и повторял «мама». Я тебе не мама, сердито сказала Ника. А теперь вот решила, что надо было успокоить брата. Ведь ночью очень темно, может, он просто побоялся идти в мамину комнату…
— Не реви, — приказала Изабель. — Кто думал, что если из детей делают котлеты, то уж лучше с пюре?
Ника продолжала всхлипывать, поглядывая на Изабель, но та уже приняла решение. Ника не сразу поняла, что няня схватила ее за руку и тащит за собой, причем они бегут, отталкиваясь носками туфель от земли. Ника и сама толком не поняла, как они выпрыгнули из комнаты, минуя школьный коридор, на какую-то неизвестную пустынную дорогу.
— Так быстрее, — на ходу объяснила Изабель.
— Не пойду без Ромки, — шептала Ника и даже попыталась лягнуть няню ногой.
Но та продолжала молча тащить девочку, как будто Ника была воздушным шариком на длинной нитке.
— Угомонись! — не останавливая полет, прикрикнула Изабель. — Кто сказал, что без Ромы? Он у меня в кармане, просто спит.
«В кармане? Ну и ну!» — подумала Ника недоверчиво. Однако пришлось поверить Изабель, в кармане которой кто-то вдруг начал громко сопеть и пихаться ногами, так что карман няниного жилета надулся, как парус.
— Он там задохнется, — сказала Ника.
— С какой стати? Если хочешь знать, там воздух почище, чем здесь. В моих карманах превосходная экологическая обстановка, — отчеканила няня в ответ.
Ника прикусила язык. Оставалось поверить Изабель на слово. Но вдруг та остановилась с озабоченным лицом и громко сказала:
— Ромочка, придется потерпеть. Сейчас вылезать нельзя.
В ответ из кармана донесся ровный нарастающий вой. Это выл Ромка, только он один и умел так выть, так что папа обычно говорил маме: «Придется идти на компромисс». Ника тоже сказала на всякий случай:
— Придется идти на компромисс.
Но Ромка не обратил на это никакого внимания. Вой нарастал, как будто в нянином кармане сидел не мальчик, а а готовый к отплытию теплоход.
Изабель резко остановилась, воткнув в землю тонкий каблук. Ника едва не потеряла равновесие, покачнулась и увидела брата. Он больше не сидел в кармане, а стоял перед ней с недовольным лицом.
— Потом маме расскажу, — хмуро выговорил он. — А потом папе.
Но Ника не разозлилась, ей было не до того.
Прямо перед ними в красивом кресле, обтянутом желтым шелком, сидела разнаряженная мадам Оранж. Она ласково улыбалась, как будто ее кресло стояло не посередине пыльной дороги, а в сверкающем бальном зале. У Ники хватило ума сообразить, что ничего хорошего встреча не сулит. Она тут же спряталась за нянину спину, попытавшись утянуть с собой брата. Но тот словно нарочно уперся и не двинулся с места. Изабель выступила вперед.
— Не валяй дурака, киса, — сказала она холодно. — Они пойдут со мной.
— Нету такого закона, дорогуша! — пропела в ответ мадам Оранж и пробежалась длинными ногтями по сумочке, словно играла на пианино.
— Зато есть правило, — сказала Изабель и сделала шаг к желтому креслу. — Правило добровольности, забыла?
— Ну конечно, дорогуша. Естественно! Твой малыш СОВЕРШЕННО ДОБРОВОЛЬНО залезет в мою сумочку. Гаричка не даст ему скучать, верно, Гаричка?
— Отстань, — донесся из лакированной сумочки капризный голос. — Тут и без него тесно.
— И потом, — не обращая внимание на голос, продолжала мадам Оранж, — мальчик ведь хотел рассказать все маме и папе. А у меня в сумочке чего только нет. Найдутся и мама с папой.
И не успела Изабель и слова сказать, как мадам Оранж распахнула свою крошечную сумочку, и Ромка, будто подхваченный порывом ветра, влетел внутрь. Громко щелкнул золотой замок. Мадам Оранж засмеялась.
— Теперь идите куда хотите, — заметила она. — Добровольность, дорогуша, как ты и хотела.
И тут же все стало, как было до встречи с рыжей учительницей. Все, кроме Ромки. Он больше не стоял посередине пустой дороги, так как сидел в сумке у мадам Оранж. А уж где была мадам Оранж, Ника и предположить не могла.
Изабель сказала мрачно:
— Найти Рыжую не проблема. Зато сумочку ее не может открыть никто, даже месье Ранди. Только она сама, представь себе — в этом вся трудность.
Ника, которая собралась было заплакать, передумала. Ею овладела другая мысль.
— А помнишь, Изабель, у нас дома? Ты ведь САМА отпирала чемодан, в котором сидела?
— Это был мой чемодан, понимаешь. А не сумка этой…
— У меня идея, — помолчав, сказала Ника, вспомнив, что у них в школе (той, что была на Земле) с некоторых пор так любили говорить все ребята. — У меня идея. Ее надо заставить открыть сумочку. Сделать так, чтобы мадам Оранж сама захотела.
— Как же ты заставишь? — спросила Изабель.
Ника не знала как, поэтому повторила то, что тоже где-то слыхала:
— Ее надо заставить открыть сумку хитростью.
— Хитростью, — повторила Изабель.
— Как в одном кино, — сказала Ника. — Там приехали на машине полицейские в бронежилетах и как закричат:
— На пол! Это ограбление!
— Это не они кричали, — задумчиво вставила Изабель. — Но знаешь, попробовать можно…
Изабель щелкнула пальцами раз и другой. Сквозь фиолетовую перчатку сверкнул огнем желтый перстень. В воздухе блеснуло что-то вроде короткой молнии, и тут же следом послышался стук множества тяжелых ботинок по пыльной дороге. Участники спецоперации были все как один в бронежилетах и кричали на перебой:
— На пол, лицом к стене, это ограбление!
А некоторые, как бы припомнив, кричали еще:
— Откройте, полиция!
Ника опять проворно укрылась за няниной спиной, хотя ни ее, ни Изабель полицейские словно не замечали. В остальном же действовали согласно какой-то неизвестной инструкции и не чинясь проводили обыск: перевернули каждый камень на пыльной дороге, уложили на землю двух подвернувшихся сусликов, осветили фонариками несколько пустующих нор и потребовали открыть для осмотра сумочку мадам Оранж, которая, как выяснилось, продолжала сидеть в своем желтом кресле неподалеку.
— Это произвол! — вскричала возмущенно рыжая учительница.
На что полицейские, которые, как видно, знали не так уж много слов, повторили что умели:
— Откройте, полиция! Это ограбление! На пол! Я сказал: на пол!
Мадам Оранж вздохнула и молча подчинилась. Золотой замочек на сумке с громким щелчком раскрылся, и на землю повалились шелковые платки, помада, серебряное зеркальце, целый веер банковских карточек, чеки, позволяющие со скидкой покупать горы на соседних планетах, и другие чеки — на приобретение недвижимости в глубоком космосе; затем из недр сумочки выскочил Гарик — он был зол и растрепан и на ласковый призыв мадам Оранж ответил резким голосом:
— Ах, оставь меня в покое, пожалуйста! — после чего немедленно разрыдался и был посажен за вырез платья расстроенной мадам Оранж…
Последним из сумочки выбрался Ромка. Ничего не говоря, он подошел к Изабель и сам дал ей руку. Вторую его руку схватила Ника, и все трое вдруг оказались над дорогой — так резко оттолкнулась острым каблуком от земли Изабель.
— Не воображай, что мы спасены, — сердито бросила няня. — Рыжая ведьма тут не одна распоряжается.
И словно в подтверждение няниных слов Ника увидела человека, который, будто прогуливаясь, шел им навстречу по пустынной дороге. Его костюм и в особенности яркий клетчатый шарфик так не вязались с пыльной травой по обочинам, что Ника даже не сразу признала путника. А это был мистер Поспенский собственной персоной, и скоро, скоро они стали друг против друга, причем мистер Поспенский ухитрился стать так, что занял половину дороги.
— Мистер Три богатыря, — сквозь зубы прокомментировала это чудо Изабель. Она-то сразу поняла, что Поспенского ни объехать, ни облететь нельзя.
— Беспилотая зона, — добавила она угрюмо и непонятно.
Пришлось остановиться. Мистер Поспенский широко улыбался. Улыбка его была столь широка, что края губ дотягивались до мочек ушей. Изабель передвинула детей к себе за спину, точно они были шахматными фигурками. А затем молча и пристально стала смотреть в красивый шарфик мистера Поспенского, как будто намеревалась продырявить его вместе с шеей. Но у нее ничего не вышло. Видать, мистер Поспенский носил шарфик из противоударной материи.
Заметив нянины усилия, мистер Поспенский сказал Изабель:
— Успокойся, детка, ты меня знаешь.
— Я тебя знаю, — откликнулась Изабель.
— Ну вот. И мы оба знаем правило. Добровольность, а?
Няня молчала. Ника в страхе представила, каким желтым огнем горят сейчас ее глаза. Но мистеру Поспенскому все было нипочем. Его длинная неподвижная улыбка на миг заставила их словно окаменеть. Тогда мистер Поспенский нагнулся к самому лицу Ромки и ласково сказал:
— Ну-ка, малыш, говори свое заветное желание! Что пожелаешь, исполнится для всех. Только быстро!
— Хочу стать большим, — прошептал Рома.
— Большим, то есть взрослым? Отлично. Ты станешь взрослым, даже очень взрослым. Милости прошу.
И вот, не делая ни шагу, Ника, Рома и Изабель оказались внутри огромного, просторного и очень тихого дома. Прохлада и безмолвие обступили их со всех сторон, будто воды невидимого океана. Высокие окна были скрыты туманными занавесками. Тут и там покачивались кресла-качалки, покрытые пледами и подушками. Свет от ламп был приглушен, а звуки шагов глотались пушистыми ковровыми дорожками. Ничего не говоря, Изабель быстрыми шагами подошла к окну и отдернула занавеску. Пустынная равнина окружала неизвестный дом. Над горизонтом висел огромный бледно-розовый шар. Смотреть на него было не больно, он излучал тусклый свет, которого едва хватало, чтобы озарить унылый пейзаж.
Ника, очутившаяся рядом с няней, спросила шепотом:
— Это луна?
— Солнце, — хмуро ответила няня.
— Большое, — сказала Ника осторожно.
— Толку-то. Чем больше, тем холоднее, — последовал ответ. Бесцветное небо с бледно-розовым пятном солнечного диска, мало походило на летнюю синеву.
Ника сказала, стараясь говорить авторитетно:
— Тут загорать не очень-то. Низкие температуры.
— Ты бы еще под настольной лампой позагорала, — тем же хмурым голосом откликнулась Изабель. Ника вздохнула, а затем рискнула задать вопрос:
— Это мы куда приехали?
— На край времени, — отвечала няня.
— А что тут есть?
— Сама не видишь, что ли? Ничего тут нет. А жители — те, которые есть — стали невидимы. Это старики, которым по несколько миллионов лет, — добавила няня. — За такое время кто хочешь станет невидимкой.
— Хочу спать, — сказал Ромка из-за няниной спины.
Ника и Изабель обернулись. Рома уже укладывался на пол, на пушистый ковер.
— Ну уж нет, — сказала Изабель.
— Пусть поспит, — скала Ника заботливым голосом.
— Никто не будет спать. Заснешь — и исполнится Ромино желание стать взрослым. Только уж превратимся мы все тогда в ОЧЕНЬ взрослых людей, которым по десять миллионов лет, ясно?
Ника притихла, потом спросила шепотом:
— А зачем?
— Затем, что мистер Поспенский терпеть не может шум-гам, вот зачем! Не выносит детскую возню и вопли. Я тоже, конечно, все это не больно люблю — но до невидимых старцев все-таки не додумалась. «Я изобрел самый тихий на свете мир!» — передразнила мистера Поспенского Изабель. — Нашел чем гордиться.
Ника спросила:
— Мы уснем, а потом станем стариками и старушками?
— Вот именно. А самым старым среди нас будет время. Земля, солнце, воздух и звезды будут бесконечно старыми, покуда вместе с нами не превратятся в тончайшую паутину времени.
Ромка, который сидел на полу, вдруг принялся всхлипывать, а Ника в порыве любви к брату, бросилась к нему и так крепко обняла, что мальчик захрипел. Пришлось отпустить Рому, который зевнул и опять попытался улечься на пол.
Ника, которая с некоторых пор стала соображать быстрее, спросила:
— А если мы не уснем?
— Состариться мы можем только во сне. Но еще, знаешь ли, никто не изобрел способа СОВСЕМ НЕ СПАТЬ.
— Ромочка изобрел. Помнишь, Ромочка?
Рома кивнул и объяснил:
— Надо есть нитки.
Изабель сказала, подумав:
— Много не съешь. Однако…
В ее руках неведомо откуда вдруг появился моток розовых ниток. Затем она оторвала две длинных нитки и вручила Нике и Роме.
— Надеюсь, хватит.
Ника сказала неуверенно:
— Они, наверное, невкусные.
А Рома сказал:
— Как зеленая фасоль.
Ника сморщилась, но Изабель объяснила:
— Есть не обязательно. Пожуйте немного, а там поглядим.
Благодаря стараниям няни, нитки оказались очень даже ничего и, правда, немного напоминали зеленую фасоль. Так что можно было стерпеть — конечно, если тебе нравится зеленая фасоль. Ника и Рома принялись усердно пережевывать нитки. Рома, как более опытный, скоро объявил:
— Уже съел.
А Ника сказала уклончиво:
— Оставлю на потом.
Неожиданно огромный тихий дом, в котором очутились Изабель с детьми, начал едва заметно покачиваться, будто огромный корабль, который вдруг надумал покинуть гавань. Одновременно комната перестала быть пустой, ее наполнили фигуры, туманные и расплывчатые, как облака. Их круг, заметила Ника, все сужался, теснее и теснее они обступали брата и сестру, так что в конце концов детям показалось, что они в каком-то лесу, на который опустился густой туман.
— Пошевеливайтесь, — велела Изабель. — Видите, это поселенцы. Миллион лет проспали, а тут нате вам…
Ника ничего толком не поняла, кроме того, что надо хватать Ромку за руку и цепляться за няню. А то пропадешь среди этих непонятных теней…
«Вообще этот мир никуда не годится, — думала Ника с неодобрением. — Даже солнце не греет. Скорее всего, тут не вырастет даже зеленая фасоль», — прошептала она, вспомнив про нитки.
Путь под бледно-розовым солнцем скорее походил на сон. Никогда уж больше не доводилось Нике плыть по воздуху, будто по воде, разводя руками и бултыхая ногами. Если стоишь внизу, нас можно принять за облака, за три облака… Я наверняка буду розовым, потому что… ну просто мне нравится розовый цвет.
— И не мечтай, — вмешалась в Никины мысли няня, которая плыла неподалеку. — Ты выглядишь облаком с грязными коленями.
Ромка плыл и громко сопел. Он заснул, но Изабель это не беспокоило. Раз уж им удалось ускользнуть под видом облаков — ищи-свищи, мистер Поспенский!
Когда ты плывешь по воздуху, никогда не знаешь, сколько прошло времени. Рома начал ворочаться во сне и пинаться ногами, словно намеревался скинуть одеяло. А Ника всматривалась вниз. Она рассчитывала разглядеть там набережную Бранли и их дом около музея. И уж конечно, Эйфелеву башню, которую, может быть, видно даже с Луны. Надо только внимательно смотреть, сказала Ника сама себе. Смотреть и не отвлекаться на всякую ерунду. Однако ни башни, ни набережной видно не было. Зато Ника кое-что расслышала. Это была музыка, которая тоненькими ленточками поднималась кверху и долетела до ее ушей. Изабель тоже прислушалась.
— Красивенькая музыка, — неуверенно сказала Ника.
— Не болтай чепухи. Это не красивенькая музыка, а Бах, вариации Голдберга.
— Бах-бабах, — вставил проснувшийся Рома.
Некоторое время летели молча. Звуки тонкими, бледно окрашенными лентами все поднимались вверх, завиваясь и расплетаясь, будто живые. В конце концов, дети и Изабель оказались оплетены и опутаны то гаснущими, то набирающими силу звуками. Няня пробормотала мечтательно:
— А какая во дворцовых залах акустика! Вы и представить не можете…
На минуту Нике показалось, что они очутились в центре сверкающего зала, в окружении огромных зеркал, каждое размером с озеро. От зеркал и отражений у девочки голова пошла кругом и наконец-то она получила возможность сказать:
— Изабель, у меня кружится голова!
— Тебе-то что? — откликнулась няня. — Пусть себе кружится, разве нет?
Тем временем какая-то неведомая сила тянула их туда, откуда потоком неслись звуки. И вот странное дело: эти звуки умели говорить, словно у каждого звука был рот.
— Они говорят, — объяснил Рома, — если захочу, стану летучей рыбой (сам-то мальчик уж давно пытался увидеть в Сене летучую рыбу).
Ника открыла было рот, чтобы ответить брату, но ей вдруг расхотелось говорить. Вместо этого она наклонила голову, чтобы удобнее было ловить звуки. Теперь они влетали в ее ухо не останавливаясь, и девочка, больше не раздумывая, поплыла навстречу неизвестной музыке. В оправдание себе она подумала, что слушать музыку куда полезнее, чем, например, рисовать на обоях. Но особо рассуждать было некогда, потому что Ника уже летела к невидимой цели на всех парах. Следом поспевал Рома и, что самое странное, мчалась Изабель. Никто, включая Изабель, не рассуждал, не задавал вопросов. Это музыка нас запутала, решила Ника, изо всех сил, будто в бассейне, работая руками и ногами. Навстречу девочке неслись бледные облака, а к лицу иногда прикасались круглые жемчужные капли. Наверное, капельки неба, сказала Ника сама себе.
Удивительный полет закончился внезапно. Все трое, не сговариваясь, опустились на пустынную равнину, покрытую бледной желтоватой травой. Ничего там не было, кроме травы да далеких холмов. Да еще огромного белого пианино, за которым сидел месье Ранди. Он и не оглянулся на пришельцев, его пальцы летали по клавишам, а спина, обтянутая черным в искорках пиджаком, слабо двигалась в такт музыке. Вот тебе и раз. Сам директор школы сидит на каком-то пустыре и играет на пианино! В прежнем безмолвии все трое стали чуть поодаль и молча и неподвижно ловили разбегающиеся звуки. Скоро всем троим стало казаться, что все что ни есть вокруг — трава, воздух, бледное небо, пианино, месье Ранди и они сами состоят из звуков. Даже Изабель поддалась колдовству, что ничуть не удивительно: хорошо известно, что музыка воздействует на людей сильнее, чем волшебная палочка или специальные слова. Вот все трое и оказались околдованы. Но скоро Ника заметила, что клавиатура на инструменте начинает проворно разрастаться в обе стороны, — сколько там сделалось клавишей? Сто, тысяча, сто тысяч, миллион миллионов? Да и с пальцами месье Ранди творилось что-то неладное. Вслед за клавиатурой росли и пальцы музыканта, как корни в одном кино, которое им показывали в школе (в той школе, что была на Земле). Там, с помощью ускоренной съемки, был виден рост корневой системы дерева. И вот теперь точно так же росли пальцы у месье Ранди — быстро, еще быстрее, быстрее некуда! Но не одна Ника заметила это явление. Изабель схватила обоих детей за руки и рывком переставила их на изрядное расстояние от волшебного пианино. Как будто опасалась, что пальцы-корни обовьют разом всех троих!
Клавиши между тем расползались дальше и дальше. Теперь клавиатура стала доходить до линии, где заканчивалась равнина и начинались покрытые лесом холмы. Уже говорилось, что следом за клавишами ползли пальцы месье Ранди, они уж стали настолько длинными, что то и дело врастали в землю, как настоящие корни, и равнина постепенно покрывалась деревьями неизвестных пород.
— Красивые кустики, — шепнула Ника. Однако и сама уже заметила, что красивые, да не совсем. Уж больно деревья и их ветки стали похожи на змей из одной книжки; только эти вдобавок шевелились, будто отыскивали кого-то. Уж не их ли?
— Не двигайтесь, — одними губами велела Изабель.
Сияющий воздух вокруг пианино медленно гас, все вокруг стало темнее, словно перед грозой. Но, несмотря на сгущающуюся темноту, было видно, что лес густел, деревья стали угрюмой стеной тут и там. Казалось, только и ждут указания, чтобы двинуться на незваных гостей.
Ника, перепугавшись, шепнула:
— Природу надо беречь, тогда и она ответит тебе тем же.
— Еще как ответит, — проворчала няня. — Особенно, если не успеешь спрятаться.
С деревьями и в самом деле творилось что-то неладное. Они и впрямь будто собрались сойти со своих мест, скрипели, и ветер глухо завывал в высоких ветвях. Внутри чащи, впрочем, что-то слабо светилось. Белое пианино месье Ранди, а за инструментом и сам директор школы, продолжавший играть — но какую-то другую музыку; это был скрип, и вой, и грозное уханье невидимой птицы.
Подчиняясь звукам, лес все теснее окружал беглецов.
— Его надо заставить прекратить играть, — едва слышно проговорила Изабель.
Не успела она договорить, как среди деревьев вдруг объявился Боло — но какой! Шерсть его засветилась огнем, а морда, лапы, хвост, огромная свирепая пасть стали львиными. И лев этот бросился на месье Ранди так стремительно, словно был не маленькой собачкой, даже не огромным львом, а молнией! В ту же минуту из тела месье Ранди фонтаном брызнула кровь, заливая ближние деревья и траву. С шипением, будто кислота (если кто-то уже изучал химию), она оставляла на траве, ветках, корнях выеденные, выжженные следы.
— Боло, Болошечка, — шептал Рома.
— Ему надо помочь, — сказала Ника, а Изабель зорко оглядела поредевший и посветлевший лес. В руках брата и сестры вдруг оказались маленькие топоры.
— Надо рубить корни у пианино, — велела няня. — Толку немного, все равно что пилить гору Эверест. Но все лучше, чем глазеть без дела.
Лес вовсю шипел, стонал, скрежетал и выл. Месье Ранди противостоял неистовому Боло, пытаясь схватить того за горло руками, которые вдруг стали тверже железа. Однако в теле главного волшебника появлялось все больше дырок — следы зубов Боло, — сквозь которые виднелись пылающие желтые звезды. Эти звезды блестели, как куски огня…
— Палец! — крикнула Изабель. — Только не подпали Боло!
Тут Ника протянула к самой яркой звезде указательный палец, и палец обожгло; достала, дотянулась, шептала Ника и не отвела руку, продолжая вбирать волшебный звездный огонь.
В эту минуту месье Ранди изловчился и скинул с себя льва-Боло, и тут же травы стали оплетаться вокруг него, путая его длинную слипшуюся шерсть, мешая двигать лапами… Силы стремительно возвращались к месье Ранди, а некоторые дыры даже затянулись чем-то вроде паутины.
— Боло, ко мне! Ника, огонь! Рома, руби корень! — что было сил крикнула Изабель, одновременно наводя на опутанного травами и ветками льва желтый перстень.
Лев уменьшился в размерах, выскользнул из пут и исчез, а Ника навела пылающий звездным огнем палец на месье Ранди, выстрелила и попала. Ранди упал и тоже как бы уменьшился в росте; запахло дровами, будто кто-то неподалеку жег костер.
Пианино исчезло, вместо него прямо среди лесной поляны появилась дверь. Ника не сразу узнала ее, палец продолжало жечь, и она облизала место ожога. Дверь, какая еще дверь в лесу, устало спрашивала девочка сама себя. Ей захотелось спать, но вдруг сон улетел, будто и не было. Дверь… да ведь это дверь в их квартиру!
Но плохо было вот что. Около двери стоял месье Ранди. Ника сразу узнала его, несмотря на то, что после боя директор школы очень переменился. Он уменьшился и сильно постарел. И все-таки это был он, уже без пианино, но и без дырок в груди.
И вот месье Ранди очень внимательно посмотрел на Нику, так что девочка перепугалась, как бы в ней самой от этого взгляда не образовалась дырка. Затем директор школы сказал:
— Обернись. Неужели ты уйдешь отсюда?
Ника обернулась. За ее спиной стоял золотой лес. С тихим звоном сыпались с листьев крошечные золотые капли и горели в траве; драгоценные россыпи бесценных растений — из вещества далеких звезд — светились под ногами.
«Больше, чем целый сундук драгоценностей», — подумала Ника.
— Их я отпущу, — продолжал месье Ранди. — Но ты можешь стать отличной ведьмой, лучшей из лучших… И этот лес… Неужели, ты не хочешь стать королевой такого леса?! Не сейчас, конечно, чуть позже…
— Вот-вот, — сердито вмешалась Изабель. — Оставайся, Ника, кушай котлеты с пюре!
Месье Ранди удивленно посмотрел на няню. Но Ника поняла все быстро, очень быстро и молча протянула Изабель руку. За вторую уцепился Рома, а первым через порог двери перепрыгнул Боло.
Надо ли говорить, что детская комната за дверью совершенно не изменилась? Да и почти что ничего не изменилось, лишь Рома жаловался, что натер топориком руку.
— Каким еще топориком? — спросила Ника. — У нас нет топорика. Да тебе и не разрешили бы трогать топор.
— Я рубил корни! — закричал мальчик.
— Нашелся дровосек, — тихонько сказала сестра.
А Изабель мимолетно поглядела на желтый перстень. Он немного потускнел и мало что освещал. На том месте, где раньше стоял чемодан, улегся маленький Боло. А чемодана не было. Няня легонько вздохнула. В конце концов, нет и нет. Не плакать же по чемодану.
Спасибо!