СЕМЬ ИСКУССТВ

Лично Керенский был убеждён, что большевики будут разгромлены, и на сей раз окончательно. Он даже как-то обронил фразу, что «готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло, т.к. у него найдутся силы его подавить»… Выяснилось, однако, что верных правительству войск после провала «корниловщины» в Петрограде явно недостаточно.

Генрих Иоффе

ФИНАЛ ОКТЯБРЬСКОГО ВОССТАНИЯ 1917 г.
(26 октября — 1 ноября 1917 г.)

«Питерских штыками в окопы выгоним!»

Захват Зимнего дворца в ночь на 26 октября и арест Временного правительства вооружёнными силами большевистского Смольного принято считать концом режима «кереншины». А так ли это? Среди арестованных министров, отправленных в Петропавловскую крепость, премьер-министра и верховного главнокомандующего Керенского не оказалось. Власть была еще в его руках. Где же он находился? Здесь необходимо некоторое отступление.

Новое (после июльского) большевистское выступление в Петрограде являлось секретом полишинеля. Во Временном правительстве не раз обсуждалась такая вероятность и намечались меры противодействия. Лично Керенский был убеждён, что большевики будут разгромлены, и на сей раз окончательно. Он даже как-то обронил фразу, что «готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло, т.к. у него найдутся силы его подавить». Решился ли он, наконец, на силовую борьбу с большевиками? До сих пор, как и меньшевики, и эсеры, он рассматривал их как революционеров, хотя и глубоко заблудившихся, но блокирующих правый реванш. И борьба с ними в основном не должна выходить за рамки агитации и пропаганды, дабы не спровоцировать контрреволюцию справа.

Выяснилось, однако, что верных правительству войск после провала «корниловщины» в Петрограде явно недостаточно. Многие полки Петроградского гарнизона были большевизированы, а три находившихся в столице Донских казачьих полка склонны были держать нейтралитет. Ввиду этого решение напрашивалось само собой: постараться вывести большевизированные войска гарнизона из Петрограда и заменить их более-менее верными правительству частями близлежащего к Петрограду Северного фронта.

Вокруг этого вопроса развернулась напряжённая политическая борьба. Глава большевистского Петроградского Совета Л. Троцкий делал все возможное, чтобы оставить большевизированные части в Петрограде. Временное правительство и поддерживавший его меньшевистско-эсеровский ВЦИК Советов, напротив, старались без особого шума удалить их из столицы, заменив фронтовиками.

Комиссар Северного фронта В. Войтинский^[1] в мемуарах писал, что задача вывода большевистских полков на фронт была нелёгкой, но все же «не представлялась неразрешимой». Фронтовики даже некоторых большевизированных полков относились к столичному гарнизону («блаженствовавших» в награду за Февральский бунт в тёплых городских казармах) с недовольством, а то и с презрением. На позициях нередко раздавались угрозы: «Мы питерских штыками в окопы выгоним!».

В стратегическом отношении Петроградский военный округ подчинялся штабу Северного фронта. Поэтому от главнокомандующего этим фронтом зависело многое. Он мог стать одной из ключевых фигур, назревавших событий. Телеграмма Керенского (а он после устранения и ареста Корнилова занял пост верховного главнокомандующего) с приказом немедленно направить в Петроград в случае «беспорядков» в городе надёжные войска главком Северного фронта генерал В. Черемисов получил ещё 23-го, а по некоторым данным 22-го октября. Кто такой этот главнокомандующий, и как он прореагировал на приказ Керенского? Мы ещё вернёмся к этому, а пока о другом…

Революция в резолюциях

Хорошо представляя себе, что в эти дни могло твориться в штабе и армейских комитетах Северного фронта, Керенский решил подкрепить приказ о посылке войск в Петроград и их последующие действия политической поддержкой. Он хотел, чтобы предстоящий разгром большевиков был одобрен всеми революционно-демократическими партиями, всей российской демократией.

Ещё 1 сентября, не дожидаясь решения Учредительного собрания, Керенский провозгласил Россию Республикой. Затем, в середине сентября было созвано так называемое Демократическое совещание из эсеров, меньшевиков, большевиков, трудовиков, кадетов, оставшихся не связанными с «корниловщиной» и других близких к этим партиям и группам, на котором был избран Временный совет Республики (Предпарламент). Хотя этот орган и не имел никаких законодательных функций, тем не менее он мог оказывать совещательное влияние на политику Временного правительства. Это влияние проявлялось преимущественно различными резолюциями в поддержку или с критикой тех или иных действий правительства.

Между тем, большевики начали вооружённое выступление 24 октября. Их отряды одно за другим захватывали важные для функционирования столицы здания и узловые пункты. И если Ленин считал, что промедление с восстанием будет смертельным для большевиков, то и Керенский вправе был думать, что промедление в ликвидации этого восстания станет смертельным для Временного правительства. 24 числа он явился в Предпарламент и выступил перед его членами с эмоциональной речью. Он юридически квалифицировал действия определённой части населения Петрограда как попытку насильственного свержения существующего государственного строя. Естественно, он ожидал от Предпарламента санкций на ее подавление. Он мог бы действовать и без этих санкций, но для него важно было получить одобрение на подавление большевистского выступления от широких кругов революционной демократии, представив тем самым большевиков некой изолированной группой. Закончив выступление, не став дожидаться принятия нужной резолюции, Керенский тут же уехал. Каждый час решал многое: большевистские отряды уже стягивались к Зимнему дворцу.

Между тем в Предпарламенте было предложено три проекта резолюции. Кадетский проект требовал безоговорочной поддержки правительства; казачий (от донских казаков) — фактически поддерживал ее. Левая, революционно-демократическая часть Предпарламента (меньшевики и эсеры, большевики покинули Предпарламент), предложила проект резолюции, рекомендовавший правительству действовать преимущественно политическими методами. Прежде всего имелось в виду, что Временное правительство должно срочно заявить о начале мирных переговоров, без промедления объявить об аграрном переделе в пользу крестьян и срочно создать Комитет общественного спасения. Расчёт был на то, чтобы выбить политико-пропагандистскую почву из-под ног большевиков, и тем блокировать их восстание.

Когда подвели итоги голосования, оказалось, что большинство высказалось за проект резолюции левого большинства. Поздно вечером того же 24-го представители Предпарламента меньшевик Ф. Дан, эсеры А. Гоц и Н. Авксентьев (председатель Предпарламента) прибыли в Зимний дворец для вручения Керенскому своей резолюции. Они убеждали его, что она «вызовет в настроениях масс перелом и что в этом случае можно будет надеяться на быстрое падение влияния большевистской пропаганды».

Но «мы, — говорили они, — не желаем в то же время быть в руках той контрреволюции, которая на подавлении этого восстания хочет сыграть свою игру».

Меньшевики и эсеры опасались появления в столице организованного правонастроенного офицерства больше, чем крайне левых (большевиков). И не без оснований. Подавление большевистского восстания с применением силы создавало реальную перспективу усиления прокорниловски настроенного офицерства. А оно, в случае разгрома большевиков, вряд ли остановилось бы на этом рубеже. За большевиками разгрому скорее всего могли подвергнуться и более умеренные революционно-демократические партии и организации.

Керенский тоже опасался контрреволюции справа больше, чем левых и крайне левых. Он не забыл недавней «корниловшины». Однако теперь у него не было иного выхода, кроме обращения к военной силе. И в своём ответе посланцам Предпарламента он заявил, что в наставлениях не нуждается: настала пора действовать решительно, и Временное правительство на сей раз сделает все возможное, чтобы установить твёрдый порядок. Он был прав. Когда уже заговорило оружие, что могут слова?

Ранним утром 25-го октября Керенский, в сопровождении двух своих адъютантов — поручика Виннера и капитана 2-го ранга Коваленко, спешно покинул здание Генштаба. Два автомобиля, один из которых шёл под американским флажком (из-за отсутствия другой машины), на большой скорости пересекли Дворцовую площадь и помчались по Воскресенскому проспекту. Никто нигде не задержал машин, хотя в городе уже были расставлены большевистские патрули, и Керенского легко узнавали. Некоторые солдаты и матросы, как вспоминал Керенский, «вытягивались по стойке смирно» и отдавали ему честь. Если так происходило на самом деле, то это лишь свидетельствовало об определённом хаосе в городе: не все ещё солдаты и матросы разобрались, что, собственно, происходит. Машины шли по направлению к Луге и далее к Пскову. Керенский рассчитывал уже по дороге встретить идущие к столице войска с Северного фронта и лично способствовать «проталкиванию» их вперёд, к Петрограду, чтобы как можно скорее покончить с большевиками. Но никаких войск не было…

«Я своё право с бомбой в руках сохраню!»

Теперь вернёмся к главнокомандующему Северным фронтом, генералу В. Черемисову Он был выпускником Николаевской военной академии. Боевой путь начал в 1-ю мировую войну, в ходе которой последовательно командовал полком, бригадой и дивизией, неоднократно был отмечен наградами. Февральский переворот и падение монархии встретил без малейшей враждебности. Напротив, по воспоминаниям генерала П. Врангеля,  этот маленький, худощавый, с черными бегающими глазками человек, сразу понял, какие возможности открывает перед ним приход новой власти.

В июне 1917 года, уже при Временном правительстве, Юго-Западный фронт перешёл в наступление. В ходе его особенно успешно действовала 8-я армия, которой командовал генерал Л. Корнилов, а в ее составе — 12-й корпус генерала В. Черемисова. Правда, в конце концов общее наступление остановилось, но имена Корнилова и Черемисова были на устах. Поговаривали, что успехи Корнилова во многом обязаны действиям корпуса Черемисова. Не тогда ли между двумя генералами пробежала «чёрная кошка»?

Так или иначе, оба генерала пошли «вверх». Примерно в середине июля Корнилов принял командование Юго-Западным фронтом, а вскоре достиг высшей должности: стал Верховным главнокомандующим (вместо генерала А. Брусилова). На место же командующего Юго-Западным фронтом назначили было Черемисова, но тут, однако, Корнилов заявил своё резкое «нет». Дело дошло до того, что он одним из условий своего принятия поста Верховного главнокомандующего поставил отмену приказа о назначении Черемисова командующим Юго-Западным фронтом. В ответ во всю разыгралось честолюбие Черемисова. Он отрыто выступил против признанного героя (Корнилов стяжал себе славу побегом из австрийского плена летом 1916 г.), заявив, что будет защищать своё право «хотя бы с бомбой в руках»! Дело все же удалось «разрулить» переводом Черемисова в резерв до нового распоряжения Временного правительства. В конце августа 1917 г. власть Временного правительства была потрясена «корниловским путчем». Черемисов в нем не участвовал. Благодарность Керенского и, конечно, командные качества Черемисова, не заставили себя долго ждать. 9 сентября 1917 г. он был назначен главнокомандующим Северным фронтом. С этим назначением Керенский связывал немалые надежды. Во-первых, Северный фронт прикрывал регион Петрограда, а, во-вторых, Керенский полагал, что в случае опасности «изнутри» «антикорниловец» Черемисов без промедления направит войска со своего фронта в поддержку правительства. Однако выступив против Корнилова, Черемисов не стал и явным сторонником Керенского. У генерала Черемисова, похоже, были какие-то собственные мысли — «ни Корнилов, ни Керенский».

Биография Черемисова в октябрьские и послеоктябрьские дни отрывочна, туманна, даже путана. Некоторые авторы обвиняли его чуть ли не в тайных связях с большевиками. Ещё в канун Октября он будто бы секретно субсидировал большевистскую газету «Наш путь», присылал для охраны Смольного отряд латышских стрелков из 12-ой армии, а во время большевистского восстания вообще занял «предательскую позицию» по отношению к Временному правительству и лично Керенскому. И, наконец, какое-то короткое время якобы служил в Красной Армии. Но все эти «свидетельства» ничем не подкреплены.

Существуют и совершенно противоположные утверждения.

В соответствии с ними, Черемисов будто поддерживал скрытые связи с некоторыми правыми, чуть ли не монархическими организациями. Как и другие правые, он якобы исходил из стремления прежде всего свалить Керенского, содействовать неразберихе и анархии («чем хуже, тем лучше»), а уж затем разделаться с революцией. Однако доказательств и этому нет. Черемисову, пожалуй, было свойственно иное. Комиссар Северного фронта В. Войтинский писал: Черемисов… предпочитал плыть по течению, подделываясь под солдатскую стихию, заигрывая с тёмной толпой даже тогда, когда в толпе зрела мысль о «Варфоломеевской ночи». Для Черемисова солдатская масса была «сволочью», и он заискивал перед ней лишь потому, что видел в ней силу. Вообще, это был военный чиновник, совершенно поглощённый заботами о том, как использовать новую обстановку исключительно в личных целях…

Таких людей, как Черемисов, шутники тех времён причисляли к партии «КВД» — «Куда Ветер Дует». В серьёзность происходившего члены этой «партии» не слишком верили, считая, что чуть раньше — чуть позже все войдёт в свои берега. И тут главное — не ошибиться, не промахнуться, поставить на тех, кто в конце концов окажется наверху. В партии «КВД» состояло тогда немало членов.

Не лезть в политическую передрягу!

Получив приказ об отправке «надёжных войск» в Петроград, Черемисов пригласил комиссара фронта В. Войтинского. Показывая ему шифровку приказа, чуть ли не смеялся:

— Они что там совершенно рехнулись?  Надёжные войска?  Откуда я возьму им «надёжные войска»?

Войтинский возразил, что это приказ Верховного главнокомандующего и обсуждать его не приходится: надо выполнять.

— Меня этот приказ не касается, — раздражённо сказал Черемисов. — Там у них политика. Если полагаете, что приказ может быть выполнен, сами и выполняйте. По его выражению, в происходившую петроградскую «передрягу» лично он лезть не собирается.

В ночь на 25 октября пришёл приказ начальника штаба Ставки генерала Н. Духонина (из Могилева), требовавший от Черемисова немедленно готовить войска к движению на Петроград. Но Черемисов твёрдо держался позиции, которую он раньше обрисовал Войтинскому.

— Это все политическая «передряга», выполняйте, если желаете, приказ сами.

Что было делать? Войтинский срочно выехал в части, расположенные в разных местах, рассчитывая сколотить какую-то ударную группу. Дело, правда, шло туго. В войсковых комитетах, как правило, отвечали, что необходим вызов войск в Петроград не только от Временного правительства Керенского, но и от ВЦИК Советов, которому в войсках доверяют больше. Если такой вызов будет, то отправка войск может начаться. Войтинский связался с ВЦИКом по телефону, сообщил обстановку, просил срочных санкций на посылку войск. Примерно через час пришёл ответ:

— Президиум ВЦИК санкционирует вызов отряда с фронта. Отряд должен быть организован как можно скорее. Действуйте именем ВЦИК.

Казалось бы, препятствия наконец сняты. Действительно, 25 октября в комиссариат фронта поступили резолюции 14-ти армейских комитетов, из которых 12(!) выразили протест большевистскому выступлению и заявили о своей готовности силой восстановить порядок.

А в Пскове между тем положение осложнялось. Днём 25 октября здесь образовался Военно-революционный комитет (ВРК), заявивший, что он не поддерживает Временное правительство. По войскам пошёл гулять кем-то пущенный лозунг: соблюдать нейтралитет в начинающейся гражданской войне! Пусть Петроград-де разбирается сам! Это, конечно, играло на руку генералу Черемисову. Его ссылка на то, что все происходящее в столице носит политический характер, и он не склонен вмешиваться в эту «передрягу», казалось, набирал силу. Вечером 25 октября Черемисову позвонил по телефону генерал-квартирмейстер штаба Северного фронта В. Барановский.^[2]

— Кто-то приехал, — таинственно сказал он. — Вы понимаете кто? Приходите ко мне немедленно.

У Барановского Керенский оказался неслучайно. Еще в 1905 г. совсем молодой Керенский женился на дочери генерала Л. Барановского Ольге Львовне. Офицер Владимир Барановский был ее родным братом. Когда летом 1917 г. Керенский занял пост военного министра, он назначил Барановского начальником своего кабинета. В дни «корниловщины» полковник Барановский был произведён в генерал-майоры, а вскоре стал генерал-квартирмейстером штаба Северного фронта. Теперь, находясь на квартире своего шурина, Керенский подписал приказ №3141, в котором характеризовал происходившее в Петрограде как смуту, вызванную «безумием большевиков» и призывал всех выполнить свой долг «перед истерзанной Родиной». Когда Черемисов вошёл к Барановскому, он увидел Керенского в состоянии изнеможения, едва ли не в прострации, полулежавшим на диване. Весь его вид показывал: конец Временного правительства близок. А примерно в то же самое время в одной из комнат Смольного Ленин и Троцкий лежали на одеялах, кем-то заботливо постланных на полу, в нетерпеливом ожидании известия о взятии Зимнего дворца. И начале их власти.

Черемисов в разговоре с Керенским держался уклончиво.

— Немедленно двинуть войска трудно, — говорил он. — Ничего не подготовлено. К тому же не вполне ясную позицию теперь занимает Псковский ВРК, необходимо переговоры с его членами. От Барановского Черемисов направился в штаб, куда пригласили и членов ВРК. Они принесли с собой листовку с сообщением о падении Временного правительства и призывом переходить на сторону Советов. Черемисов приказал не передавать эту «бумажку» в войска и внимательно следить за поступлением сообщений, чтобы не стать жертвами различных провокаций. На том порешили, и Черемисов вернулся на квартиру Барановского. Тут произошло нечто такое, в чём историкам и по сей день трудно разобраться. Черемисов впоследствии утверждал (в русской эмигрантской газете), что как только он вновь появился у Барановского, Керенский отвёл его в отдельную комнату и неожиданно заявил, что сдаёт верховное командование ему, Черемисову, а сам едет в Петроград, где откажется от должности премьер-министра. Черемисов уверял, будто он решительно отверг этот план, советовал Керенскому ехать в Могилев, в Ставку, там создать какое-либо новое правительство и формировать воинские части на Юго-Западном и Румынском фронтах для похода на Петроград. Керенский же в своих мемуарах категорически отрицал факт готовности передать Черемисову верховное командование. По словам Керенского, Черемисов фактически самовольно решился присвоить себе эту должность, якобы для того, чтобы беспрепятственно продолжать свой «флирт с большевиками» и не допустить отправку войск к Петрограду. Трудно себе представить, что никакого разговора о передаче верховного главнокомандования Черемисову вообще не было. Он, может быть, все-таки и состоялся, явившись следствием того тяжёлого состояния духа, в котором у Барановского пребывал Керенский.

Поход Керенского-Краснова

А комиссар Северного фронта В. Войтинский, видимо, все же нашёл способ воздействовать на павшего духом Керенского и привести его в чувство. Известно, что ударной силой войск Корнилова, шедших на Петроград, был 3-й кавалерийский корпус генерала А. Крымова. Но после провала «корниловского путча» и самоубийства Крымова, командиром корпуса был назначен казачий генерал П. Краснов. Корпус же из опасения возможного повторного удара по Петрограду рассредоточили в прифронтовом тылу Северного фронта. С этим, однако, получилась незадача. Теперь концентрация корпуса как раз была бы необходимой для подавления большевистского восстания в столице. И Войтинскому пришлось колесить по фронтовому тылу, собирая воинские части, которые можно было отправить на Петроград. В г. Остров, куда он добрался, находился штаб Краснова. Приказ о выступлении у него имелся, но требовалось согласование с Черемисовым. А от него исходили противоречивые указания. То он соглашался на погрузку казаков и орудий в эшелоны, то сообщал, что поскольку Временного правительства уже нет, приказывал разгружаться. В конце концов Краснов решил с имеющимися у него силами двинуться на Петроград, но при условии дальнейшей поддержки пехоты. Пока же двинулись несколько казачьих сотен, находившиеся в резерве фронта.

Черемисов позднее уверял, что это от него скрыли, что он даже не знал о движении казаков Краснова. Впрочем, скоро ему об этом стало известно из телеграмм Керенского, требовавшего подкреплений для Краснова. Никаких подкреплений Черемисов не направил, ссылаясь на то, что Керенский просто не знал положения в отдельных частях, не понимал того, что они никуда не двинутся.

Организовать поддержку  Краснову пытался Б. Савинков^[3], сумевший пробиться через большевистские заставы в Псков. Он пытался встретиться с Черемисовым, но начальник штаба Северного фронта генерал В. Лукирский и генерал-квартирмейстер В. Барановский прямо заявили ему, что, по всем данным, Черемисов сознательно задерживает отправку войск в помощь Краснову, и если Савинков явится к Черемисову, тот, скорее всего, его арестует. Савинков к Черемисову так и не явился.

Утром 26 октября Керенский и Краснов начали свой поход на Петроград. Казаки продвигались довольно быстро, легко сбивая немногочисленные красногвардейские заставы. Миновав Псков, ранним утром 27 октября почти без единого выстрела заняли Гатчину, 28-го — Царское Село. Какая ирония истории! Еще два месяца назад Керенский всеми силами блокировал движение 3-го корпуса на Петроград, дабы не допустить их в столицу, в Зимний дворец, а теперь сам вёл часть этого корпуса туда же, чтобы вновь водворить себя в Зимнем… До столицы оставалось рукой подать. Казалось, требуется всего лишь одно усилие, но…

«Большевистское Вальми»

Подкреплений Краснов так и не получил, а большевики готовились к сражению с несколькими красновскими сотнями, как к своей битве при Вальми — первой победе французской революционной армии над войсками контрреволюции и интервентов 20 сентября 1792 г. Главнокомандующим был назначен Н. Подвойский, при нем создали штаб в составе П. Дыбенко, В. Антонова, К. Мехоношина, К. Еремеева. Город был объявлен на осадном положении. На каждом заводе формировались дополнительные отряды Красной Гвардии. Вместе с революционными полками и отрядами матросов они выдвигались к Красному Селу и Пулкову. Благодаря деятельности кронштадтского большевика Ф. Раскольникова^[4], им придавались артиллерийские батареи. В Кронштадте и Гельсингфорсе на полную мощь поднимали пары боевые корабли. Более 20 тысяч рабочих и работниц вышли на рытье окопов, возведение укреплённых пунктов.

Между тем, положение в городе осложнилось. Созданный ещё 25-го октября антибольшевистский «Комитет спасения родины и революции» сумел 29-го октября поднять восстание юнкеров Николаевского училища, расположенного в Инженерном замке. Юнкера захватили помещение бронедивизиона, гостиницу «Астория» и, главное, телефонную станцию, в результате чего Смольный оказался отключённым. Впрочем, ненадолго. Красногвардейский отряд освободил станцию и остальные объекты. Блокированы были и другие юнкерские училища. Без тяжёлых жертв, намного больших, чем в ходе самого Октябрьского восстания, не обошлось. Десятки юнкеров, почти мальчишек, были убиты или расстреляны после сдачи в плен. Одновременно кровопролитные столкновения с юнкерами произошли и в Москве. Этим событиям весьма популярный тогда эстрадный певец А. Вертинский посвятил слова и мелодию, не забытые и до сих пор:

Я не знаю зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожащей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опускали их в вечный покой…

«Это было то, что я должен был сказать», — писал позднее А. Вертинский.

В связи с приближением красновских казаков к Питеру, руководству большевиков становилось понятнее необходимость привлечения военных специалистов — боевых офицеров для руководства солдатами и матросами. Командующим петроградским военным округом был назначен подполковник (левый эсер) М. Муравьев. Этот человек, по-видимому, мнил стать при новой власти «красным наполеоном». Он командовал большевистскими войсками на Украине, в Бессарабии и Приднестровье, зарекомендовав себя там жесточайшими действиями. Летом 1918 г. он командовал Восточным фронтом (против чехословаков и эсеров), изменил большевикам, поднял мятеж, заявив, что поворачивает фронт против Германии. Он был застрелен прямо в своём штабе, в Симбирске или покончил самоубийством. Скорее первое.

Но в дни боев с казаками Краснова и Керенского Муравьев проявил высокие командные качества. Не менее, если не более, большевистское руководство должно было оценить оперативные действия бывшего полковника, назначенного начальником штаба при Муравьеве, В. Вальдена. Как и Муравьев, он был боевым офицером, прошедшим всю мировую войну, не раз награжденный, раненный и оказавшийся в Петрограде по инвалидности (у него была ампутирована нога). К большевикам Вальден примкнул не по сочувствию их идеям, а, как свидетельствовал Л. Троцкий, из-за презрения к Керенскому, что было свойственно многим бывшим царским офицерам. Он успешно руководил штабом, сосредоточив революционные силы на трёх участках. Балтийскими матросами командовал П. Дыбенко, красногвардейцами — К. Еремеев   и армейскими солдатами — В. Антонов-Овсееко. 30 октября под Пулковом красновские казаки были остановлены. Фактически это было заслугой Вальдена. (Впоследствии он служил в Красной армии, стал генерал-майором).

Дальше казаки без существенного подкрепления кавалерии и особенно пехоты двигаться вперёд отказывались. Краснов решил отойти в Гатчину. Наступившей паузой тут же воспользовались в Петрограде. В Гатчину прибыли парламентёры большевиков. Один — огромного роста, жгучий брюнет с окладистой бородой и насмешливыми глазами. Другой — щуплый, с землисто-серым лицом. Это были бывший матрос, председатель Центробалта, а теперь народный комиссар по морским делам Павел Дыбенко и его помощник Трухин. Деревенский красавец-мужик Дыбенко прославился не только своими воинскими, но и любовными подвигами. Так он увлёк (или она его увлекла) аристократку, затем члена большевистского ЦК Александру Коллонтай^[5], впоследствии первую советскую женщину-дипломата.

Для начала, чтобы расположить казаков, весельчак Дыбенко предложил им поменять «ухо на ухо».

— Вы нам Керенского, а мы вам Ленина и по рукам?

Когда начались переговоры, казачьи представители потребовали освободить всех арестованных в Петрограде юнкеров.

— Уважить им, что ли? — ухмыляясь, спросил Дыбенко Трухина. 
Тот выругался и махнул рукой. Другое требование казаков было намного более существенным. Они настаивали на том, чтобы Ленин и Троцкий не входили в состав правительства, поскольку подозревались в связях с германским Генштабом.

— А ежели суд их оправдает? — задал вопрос Дыбенко.

— Тогда мы ничего не имеем…

— Уважить? — спросил Дыбенко Трухина.

— А ну их… Кончать пора, — ответил тот.

Сошлись на том, что Ленин и Троцкий не будут участвовать в политике, пока в судебном порядке «не оправдаются от тяготеющих на них обвинений». Дыбенко и Трухин в душе, конечно, посмеялись над этим «пунктом» соглашения. Затем легко согласились с предложением пропустить казаков «с оружием и лошадьми на Дон»

— Плёвое дело, — сказал Трухин.

В одном из буфетов Гатчинского дворца «обмыли» договор.

Керенский, естественно, в «обеде» не участвовал. Он понимал: казаки выдадут его большевикам, и, как впоследствии писал в мемуарах, даже решил, что настал момент покончить с собой. Самоубийства, однако, не произошло. Генерал Краснов настойчиво рекомендовал ему ехать в Петроград, явиться в Смольный и попытаться договориться.^[6]
(Сам Краснов был арестован, но дал слово Дыбенко, что не будет воевать с Советской властью и был отпущен на Дон. Слово он не сдержал и позднее избранный в донские атаманы, сотрудничал с кайзеровской Германией.)

А там, в Гатчине, в решающий момент в комнату Керенского неожиданно вошёл некий «матрос Ваня». Кто он такой, об этом Керенский никогда не писал. Может быть, он был из небольшого правоэсеровского отряда, шедшего на Петроград вместе с красновскими казаками. Может быть… Но не исключено и что-то иное. Да, 2-й съезд Советов принял декрет об аресте Керенского, но реализация этого декрета, пожалуй, доставила бы только что родившейся Советской власти как внутриполитические, так ещё большие внешнеполитические осложнения. В самом деле, целесообразен ли был бы для большевиков в качестве одного из первых шагов их деятельности суд над Керенским — революционером, лидером демократии?

Керенского переодели в матросскую форму, на глаза надели шофёрские очки-«консервы» и провели через весь двор гатчинского дворца. Он был полон казаками, но никто не обратил внимания на подозрительно быстро следовавших через двор людей. У ворот уже ждала машина. Шофёр, насвистывая какую-то мелодию А. Вертинского, дал газ. Машина помчалась…

Перед тем как уйти с «матросом Ваней», Керенский на листке бумаги своим ужасно неразборчивым почерком написал записку: «Слагаю с себя звание министра-председателя, передаю все права и обязанности по этой должности в распоряжение Временного правительства. 1.X1-17 г. Керенский».

Но Временного правительства уже не существовало…

Примечания

^[1] Войтинский В. Большевик, с Февраля 1917 г. — меньшевик. Вскоре после Октября арестован. Эмигрировал (Германия, Швейцария,  США). Стал известным экономистом. Во время 2-й мировой войны — советником президента Ф. Рузвельта.

^[2] Барановский В. После Октября арестован, находился в Петропавловской крепости. Освобождён под честное слово. С сентября 1918 г. — в Красной Армии на командных (штабных) должностях. В 1931 г. арестован по организованному ОГПУ делу «Весна» («Гвардейское дело»), направленному в основном против дореволюционных военных кадров. Приговорён к расстрелу. Умер в Сиблаге.

^[3] Савинков Б. Эсер-террорист, один из лидеров Боевой организации. В 1917 г.— управляющий военным министерством. Воевал против большевиков в гражданскую войну. В 1924 г. арестован ОГПУ. По существующей версии в 1925 г. покончил с собой на Лубянке.

^[4] Это ей принадлежал «лозунг» «стакана воды», т.е. любовь со всяким (или всякой), кто только в ней нуждался.

^[5] Почти все руководители обороны Петрограда во время похода Керенского-Краснова стали жертвами Большого террора 1937-1938 гг. Генерал Краснов после поражения в гражданской войне эмигрировал. Написал мемуары и множество романов, не лишённых художественности. Во 2-ой мировой войне сотрудничал с вермахтом, был главным начальником имперских казачьих войск. По приговору Верховного трибунала повешен зимой 1947 г.

^[6] До июня 1918 г. Керенский скрывался под Новгородом, в Финляндии, Петрограде, Москве. Затем нелегально покинул Россию. В эмиграции (во Франции и США) много писал, в том числе мемуары. В 1961 г. совместно с американским историком Р. Браудером подготовил трёхтомную публикацию «Русское Временное правительство, 1917 год». Она стала как бы памятником уникальной демократии, созданной в России Керенским и его коллегами за 8 месяцев их правления.
Скончался Керенский в глубокой старости, пережив всех своих друзей и недругов.