«Я покупаю ваш роман за триста долларов и ещё двести плачу за право публикации всего, что будет написано вами в течении года! Главное условие: ни в коем случае не редактировать и не исправлять стиль и оригинальную пунктуацию. Хотя у вас там и так нет ни одного знака препинания», — улыбаясь, добавил незнакомец.
УСПЕХ И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ
УСПЕХ
В квартиру Вернера Коля, Нобелевского лауреата по литературе за 2030 год, через окно забрался Графоман. Квартира была расположена на предпоследнем этаже семнадцатиэтажного дома в Нью-Йорке. Графомана звали Эдди Биттон. Сорок лет назад он родился в Америке, но родители его были родом из Англии, из Глостершира. Когда Эдди Биттон проник в квартиру Вернера Коля, Эдди уже был одним из известнейших писателей Америки.
Для того, чтобы осуществить свой дерзкий план, он использовал подвесную корзину для мойщиков окон.
В прошлом он был уборщиком офисов. Но однажды с ним произошло следующее…
Как-то в конце рабочего дня, когда в помещении никого уже не было, он стоял на подоконнике какого-то офиса на тридцать втором этаже манхэттенского здания и пробовал своим скребком дотянуться до верхнего оконного стекла, снаружи помеченного чайками. Эти чайки уже не одну сотню лет кормились отходами в окружённом со всех сторон водой Манхэттене. Небоскрёб был одним из первых таких высоких зданий в Нью-Йорке и окна открывались по старинке. Мыть окна снаружи не было его обязанностью, это обычно делал мойщик окон. Но Эдди любил порядок и чистоту и ждать пока появится мойщик не хотел.
Поскольку окно было старой конструкции, Эдди поднял нижнюю раму повыше, осторожно ступил на подоконник с наружной стороны и, крепко держась за раму одной рукой, другой стал соскребать дерьмо, громко понося птиц. Он делал это уже не в первый раз. Но неожиданно произошло то, чего раньше никогда не случалось. Рама опустилась, защёлкнулась, и он остался стоять снаружи.
В ту ночь он многое передумал. Дело было летом. Глупые чайки, прекрасно видя его силуэт на фоне освещённого окна, кружились вокруг в надежде на остатки возможного «хот-дога». Совсем близко пролетали полицейские вертолёты, шевеля волосы Эдди воздухом от своих винтов. Комары, чувствуя полную безнаказанность, жалили Эдди беспощадно. Ему только и оставалось, что наблюдать и ждать пока брюшко очередного комара наполнится его кровью. Из-за его силуэта с растопыренными руками, пилоты вертолётов принимали Эдди за мойщика окон. Смотреть вниз и наблюдать за крохотными машинками Эдди не боялся, возможно, потому что не вполне понимал последствий падения с тридцать второго этажа. Эта ночь длилась целую вечность.
Сначала он не очень интересовал чаек, но постепенно они поняли, что положение Эдди безнадежно, и поочерёдно начали атаковать его, требуя еды. Огромные альбатросы с крыльями в размахе более пяти футов били ими его по голове и лицу. Он попробовал отвлечь их и зубами, изловчившись, разорвал пакетик с чипсами. Это было большой ошибкой. Чипсы, кружась в воздухе, полетели вниз. Чайки подхватывали их на лету, став ещё несноснее. Когда они вернулись, их стало больше, они щипали его клювами за щёки и пальцы и таскали его за волосы. Очевидно, таким образом они требовали еды. Вдруг высоко над ним, держа в клюве довольно большого краба, пролетела огромная чайка. Вероятно, это был её обед, и она искала, куда бы получше сбросить краба, чтобы расколоть его панцирь и выклевать содержимое. По этой причине она разжала клюв прямо над головой Эдди, и краб, кружась в воздухе, полетел вниз мимо него. Чайки с пронзительным криком устремились за ним. Эдди получил передышку.
Ранним утром появился первый долгожданный клерк и впустил его в помещение. Ноги Эдди одеревенели настолько, что, спрыгнув с подоконника внутрь, он упал на пол комнаты. Полиция и спасательная служба приехали позже.
Эдди отчётливо понимал, что дальнейшая его жизнь уже не будет такой, как прежде. Тогда же он принял окончательное решение — стать писателем. Писатели рискуют меньше, а денег зарабатывают намного больше.
Через несколько минут в офис ворвалась группа репортёров из «Дейли Ньюс» и других газет, поменьше. В руках у каждого из них уже была распечатка фотографии, присланная пилотом вертолёта. На ней ясно был виден мужчина, стоящий в оконном проёме тридцать второго этажа, широко расставив ноги спиной к пилоту. Мужчина кончиками пальцев обеих рук держался за узкие боковые наличники.
Когда страсти улеглись, репортёры исчезли, а абсолютно измученный Эдди Биттон присел на стул, менеджер спросил его:
— Куда теперь, Эдди?
— Стану писателем.
— А профсоюз уборщиков тебе уже больше не пригодится?
— Мне после увольнения должны оставить медицинскую страховку ещё на тридцать дней. Надеюсь, что за тридцать дней я что-нибудь напишу и неплохо заработаю на этом. Пришло время писать книги, — пояснил Эдди.
— Какие книги? — осведомился менеджер.
— Книги обо всем. О чайках, о комарах и о том, как нужно писать книги и как хорошо быть писателем.
— Понимаю, — посочувствовал ему менеджер и глубоко вздохнул.
Дело было в то время, когда бумажные книги, кроме Библии, стремительно исчезали из обихода и найти типографию было нелегко. Но Эдди не воспринимал другие книги и по совету знакомых стал искать религиозное книжное издание, специализирующееся на печатании Библий.
Уже через неделю Эдди принёс в небольшое издательство «Конкордат» свою первую книгу, написанную за пять дней. Там его приветливо встретил хозяин. Сначала он задал ему следующие вопросы: о каком тираже книг идёт речь, какой формат предполагаемой книги и как скоро он хочет видеть готовым макет будущей книги.
Эдди на миг замялся.
Тогда издатель-мужчина в синей спецовке с фломастером за ухом и вантузом в руке успокоил Эдди:
— Вам ни о чём беспокоиться не надо. Вы — в надёжных руках. Книга будет готова вовремя. Редакторская работа уже сделана?
— Но мне сказали, что редактор попросит дополнительных денег, а я недавно уволился с работы…
— Сожалею, но на этом вам сэкономить не удастся. Кстати, как называется ваша книга?
— Книга называется: «32 этаж — вот в чём вопрос». Она должна быть карманного формата, чтобы всегда иметь её с собой и читать везде.
Когда Эдди выходил из издательства, в коридоре встречная женщина спросила его, где он покупал атташе-кейс.
— Это очень дорогой атташе-кейс. Он снабжён электрошокером и вдобавок — при попытке вырвать его из рук хозяина, он выбрасывает порцию разноцветного дыма, который можно увидеть на расстоянии одной мили.
— А как он выглядит внутри?
— Обыкновенно. Сейчас там мой завтрак.
Эдди вышел из издательства, повернул за угол и, увидев свободную скамью под деревьями, уселся и достал из атташе-кейса свой завтрак. Сэндвич из хлеба и маринованного огурца. Он даже не заметил, как за ним от самого издательства следовал человек.
— Вы позволите присесть, сэр? — спросил незнакомец.
— Садитесь, места хватит, — ответил Эдди и подвинулся.
— Вы меня не видели, но я стоял за вами в издательстве и через ваше плечо успел прочесть несколько строк из начала вашей книги. Мне они безумно понравились. У вас есть копия книги?
— Да… вот…
— У вас тут написано:
«Тем временем время шло и чайка подумала что я подумал что люди за стеклом подумают что я отказался её покормить и мне стало стыдно потому что из провизии у меня был пакетик чипсов и я хотел открыть пакетик с чипсами только после работы по дороге домой когда я буду ехать на автобусе номер 50 а сейчас я должен держаться руками за карниз а сестра элен ничего такого не купила мне что я бы смог съесть с таким аппетитом с каким я всегда ем чипсы…»
Ни одного знака препинания и заглавных букв тексте не было.
— Ведь это гениально, сэр! У меня есть предложение к вам!
— Какое?
— Я покупаю ваш роман за триста долларов и ещё двести плачу за право публикации всего, что будет написано вами в течении года! Главное условие: ни в коем случае не редактировать и не исправлять стиль и оригинальную пунктуацию. Хотя у вас там и так нет ни одного знака препинания, — улыбаясь, добавил незнакомец. — Далее: я оплачиваю все расходы, связанные с печатанием вашего романа. В покупку романа входит моё исключительное право на его публикацию. Вдобавок вы получаете пятнадцать процентов от прибыли. Если вы согласны, встречаемся завтра, здесь же, в двенадцать часов дня. Офисы нотариусов и адвокатов на другой стороне улицы. Выбирайте любой. Кстати, в виде задатка, вот вам сто долларов, — и он протянул Эдди хрустящую бумажку. — Заполните на эти деньги ваш холодильник нормальными американскими продуктами. Маринованные огурцы мало способствуют литературной деятельности. Не забудьте: ни в коем случае не редактировать! И ещё один вопрос: у вас дома были книги?
— Были. Две: «Робинзон Крузо» и «Граф Монтекристо».
— Сколько книг вы прочли за свою жизнь?
— Нисколько. Но моя старшая сестра Элен в детстве читала мне книгу, которую написал Граф Монтекристо. Это было прикольно и круто. Сестра сказала, что он в конце книги всех «построил»!
— А «Робинзона Крузо» вы читали?
— Я — нет. Отец читал.
— И это всё?
— Всё. А что, мало?
— Да нет… Достаточно…
— Кстати, сэр, я забыл представиться. Моё имя — Морис Шнайдер. Я — психиатр. Не подумайте, что я собираюсь провести какой-то эксперимент с вашим участием. Меня интересует только бизнес и получение максимальной прибыли.
Старшая сестра Элен преподавала рисование в школе для глухонемых детей. Она сказала Эдди, что скорее всего психиатр Шнайдер исследует влияние литературы, созданной графоманами и врождёнными идиотами, на среднее американское сознание…
Так появился новый американский «бестселлер», а вместе с ним и восходящая звезда американской литературы.
Очень скоро работники издательств стали подсказывать Эдди выбор тем.
Он мог выбрать написать ли детектив, историю одной любви, фантастический роман о туманности Андромеды или книгу об исходе евреев из Египта под названием «Let my people go!».
Он не боялся никакой работы и брался за всё. Но однажды, когда по совету знакомого работника издательства «Саймон & Шустер» он дописывал исторический роман — что-то про лорда-протектора Оливера Кромвеля, ему предложили дополнительную работу. Он впервые не выдержал, и отверг это предложение, послав всех в задницу. Потому что он давно собирался провести отпуск в Англии, в Глостершире у дяди и там насладиться прогулками с его пуделем по имени Сталин. Он устал.
Однако, интерес читательской публики к его книгам не ослабевал. Книги с обложкой, на которой был изображён огромный, как Гулливер в стране лилипутов, Эдди, стоящий на подоконнике тридцать второго этажа, выше вертолётов, комаров, мух, чаек и других птиц, расходились, как горячие пирожки. Самые юные читатели, преимущественно ученики публичных школ из неблагополучных семей, лучше всех понимали писательский стиль Эдди и принимали его за обыкновенный диалог писателя с юными читателями. Взрослые же, раскрывшие книгу в первый раз, вдруг обнаруживали странный, абсолютно новый, девственный взгляд на то, что они ранее считали банальным, тривиальным и неинтересным. Но уже не в силах прервать чтение они не могли заснуть всю ночь, пока не заканчивалась книга Эдди или пока не наступало утро, и нужно было опять идти на работу. Даже седовласым старцам, умудрённым жизненным опытом, не терпелось хоть раз взглянуть на мир глазами Графомана и Идиота Эдди Биттона.
По мере того, как популярность книг росла, счёт психиатра Мориса Шнайдера в «Чейз» банке рос так же.
С Эдди Биттоном дела обстояли хуже. Из-за занятости у него даже не оставалось времени проверить свой счёт в банке. Он не знал, скоро ли он подойдёт к вожделенной черте — один миллион долларов.
Его книги уже продавались по всей Европе. В Англии, Франции, Германии, Италии, Израиле и Польше. Даже те, кто считал своим родным языком арабский, фарси, хинду, урду, иврит или мандарин, а английский понимали едва, — все проявляли интерес к его книгам. Все, кто помимо знаний своего родного языка обладал хоть малыми знаниями английского и крохотной долей чувства юмора, старались понять язык Эдди Биттона. Его наиболее «удачные» фразы и слова любителями его книг мгновенно превращались в афоризмы и становились «хитами».
Поскольку Эдди Биттон отказывался издавать электронные книги, интерес к забытой бумажной книге был снова пробуждён.
Было время, когда Эдди недоумевал по поводу того, что его книги не требовали редактирования и даже подозревал, что с этим что-то неладно. Но позже он успокоился, поняв, что он не единственный. У него появились эпигоны. Он познакомился с другим писателем, американцем итальянского происхождения по имени Фрэнк Феррара, который хорошо понимал Эдди. Фрэнк успокоил его. Ведь конечный результат таланта писателя — это его счёт в банке…
Книги Фрэнка всегда начинались очень красиво, но уже на третьей странице он переходил на описание красоты своего тела, и так было на протяжении всей книги. Фрэнк и сам догадывался, что здесь что-то не так, но ничего с собой поделать не мог. Он был влюблён в своё тело. Правда, его книги совершенно не покупались. Вероятно, такой писатель, как Эдди Биттон, нужен был американским читателям только в единственном числе. Естественно, Фрэнк завидовал своему другу, но безгранично уважал его.
Эдди же объяснял постоянное фиаско Фрэнка тем, что литературные нравы американского книжного рынка портят бесчисленные лауреаты всяких премий, бездарные и не умеющие выражать свои мысли прямо, откровенно и просто, как он. Особенно его раздражал Нобелевский лауреат по литературе Вернер Коль, также проживавший в Нью-Йорке.
Более путанного и непонятного субъекта Эдди ещё не встречал и, когда спрашивали его мнение, терпеливый и порядочный Эдди, сдерживая себя из последних сил, уходил от ответа всеми возможными способами, хотя и знал: Вернер Коль — источник многих несчастий. В его отвратительной надменной манере было называть книги тех, кто ему не нравился, непонятным словечком «солипсизм». (солипсизм — подмена субъективной реальности собственными мировоззрениями — прим. ред.).
И этот выскочка учил американцев по-своему пользоваться английским языком?! Эдди понимал, что Вернер Коль был одним из виновников нового дурного литературного вкуса, возникшего среди писателей Нью-Йорка.
Согласно мнению некоторых писателей, обойдённых литературными премиями, книги Вернера Коля и его лекции, которые часто посещал Эдди, назывались «еврейской лечебной литературой», потому что они были пронизаны вечной идеей еврейского торжества праздника — «Пурим» — слово, которому Эдди тоже научился у критиков. Без торжества этого еврейского праздника писать книги евреи не умели. Хотя писатель Вернер Коль евреем не был, но Эдди относил его к ним.
В конце книг это торжество праздника «Пурим» настигало всех героев, которых по какой-нибудь причине невзлюбил Нобелевский лауреат Вернер Коль.
Эдди никогда ничего не слышал о гипотетической или психологической достоверности в художественной литературе, поэтому он писал легко и непринуждённо обо всем, что приходило в голову.
Другом и учителем Эдди навсегда остался Граф Монтекристо, сложное имя которого он часто вспомнить не мог. Эдди любил его потому что считал писателя Графа Монтекристо исторической личностью, жившей в XVIII-ХIХ веке, а его роман образцом жизненной правды и здравого смысла. Он ни на миг не сомневался в достоверности происходящего с ним и верил в каждого из его героев. Он ненавидел вероломного Фернана Мондего и очень страдал из-за непостоянства Мерседес. А Нобелевский лауреат Вернер Коль, как ни крути, ничего бы такого не написал.
Все люди на нашей планете тайно мечтают о расправе с врагами. Просто не все могут разделаться с ними так ловко, как это сделал Граф Монтекристо.
А то что в жизни чаще побеждает зло, знают даже дети. Поэтому в книгах Эдди всё было, как в жизни. Проигрывало добро.
К сожалению, весь читательский мир надел розовые очки. Теперь этот мир должен послушно читать и ждать, что добро вот-вот победит зло. Но жизнь не обманешь, всё равно, всё будет наоборот.
Поскольку Эдди Биттону было незнакомо чувство иронии, он не понимал, насколько был прав.
Однако время шло неумолимо и, согласно законам американского книжного рынка, книги Эдди постепенно начали уступать место другим бестселлерам. Покупать их понемногу перестали.
Так как сознание Эдди Биттона требовало конспирологических схем, он считал, что, если случилась беда и его книги перестали покупать, значит: «ищи, кому это выгодно».
Вину за происходящее, недолго думая, Эдди возложил на Нобелевского лауреата по литературе за 2030 год Вернера Коля.
Так писатель Эдди Биттон оказался ночью в его квартире с кевларовой удавкой в одном кармане и с пистолетом «Беретта» — в другом. Он проник туда через балкон. Разорвав противомоскитную сетку, он рукой открыл изнутри штормовую дверь и оказался стоящим на паркетном полу спальни.
Жена Нобелевского лауреата тихо сопела в постели. Диктор на экране компьютера сообщал сводку погоды на завтра. Сам лауреат спал сидя в кресле перед включённым экраном. Эдди на цыпочках подошёл к нему сзади и поступил так, как поступают убийцы в кино. Он сильно ударил его рукоятью пистолета по голове, накинул на шею петлю-удавку и стал его душить. Жена проснулась и, не раскрывая глаз из-за яркого света экрана и не вынимая из ушей «беруши» сказала: «Вернер, выключи компьютер, свет мешает мне спать».
Когда Эдди закончил его душить и убедился, что дело сделано добросовестно, он выключил компьютер, чтобы жене Нобелевского лауреата ничто не мешало спать, и ушёл, также, как пришёл.
Нью-Йорк, декабрь, 2020 год
ВИРУС
Любитель литературы и изящной словесности, эстет Марк Самуилович Кронталь, русский эмигрант из Санкт-Петербурга, вышел из своей квартиры на Брайтон Бич и запер за собой двери. Поскольку он был одиноким холостяком, на его лице была плотная маска, пошитая большими стежками им самим из хлопчатобумажной «майки-соколки». Лифт доставил его в фойе, где у закрытых дверей его дожидалась соседка. Марк Самуилович был ей не нужен, просто она ждала кого-нибудь, кто бы открыл ей входную дверь. Сама она за дверную ручку браться боялась. Она знала, что вирус на поверхности металла может жить больше пяти часов.
Марк Самуилович хорошо понимал манёвр соседки, поэтому поспешил открыть для неё двери на улицу. Поскольку резиновые перчатки Марк Самуилович одеть не успел, он повернул дверную ручку голой рукой и пропустил соседку вперёд. Сам он уже давно был в группе повышенного риска. Диабет, нездоровое сердце, слабые лёгкие и возраст были тому причиной. Ему недавно исполнилось шестьдесят девять лет, и он перестал бояться вируса. Не сегодня, так завтра, всё равно его отвезут в госпиталь на вентилятор. Поскольку он человек одинокий, оттуда ему уже не вернуться…
Неожиданно с ним заговорила другая соседка, сорокалетняя Ксения, стоявшая около подъезда. Это не могло не взбодрить Марка Самуиловича, ведь раньше он часто незаметно любовался её грацией и физическим здоровьем. Но она была слишком молода для него. Прежде она настолько избегала его общества, что даже не всегда здоровалась с ним, хотя прекрасно знала его. Наверное, в этом было некоторое чванство. А может быть она боялась злых языков — соседи могли решить, что она опустилась до поиска поклонников среди мужчин такого почтенного возраста.
— Не подходите близко, Марк Самуилович, я, кажется, не очень здорова, — сказала она и закашляла в подтверждение этого.
— Если вы меня не боитесь, то я и подавно вас не боюсь. Ведь мы с вами фаталисты, верно? — бодро и уверенно сказал он, улыбнулся и подумал, что она, наверное, не знает значения слова «фаталист».
Но она знала и всё же отступила от него на шаг. Её глаза блестели, а на лбу были видны капельки пота. Ей и на самом деле нездоровилось.
— У вас температура? — спросил Марк Самуилович.
— Да, кажется, есть небольшая.
— Вам бы сейчас чаю с шиповником и антибиотиков.
— К сожалению, у меня кроме чая, всего этого нет. Как-то жила и не думала…
— Пойдёмте ко мне, у меня всё это есть.
— А если у меня коронавирус?
— Да нет у вас вируса.
Ксения оглянулась по сторонам, и они вместе поднялись к нему в квартиру.
Шиповник, малина и разные засахаренные ягоды и фрукты, заготовленные впрок, достались ему после смерти соседки Берты Яковлевны.
— Снимайте куртку и садитесь за стол. Хотите посмотреть самый актуальный сегодня фильм, пока я вскипячу чай?
— Это какой?
— «Смерть в Венеции» Лукино Висконти. А я заварю чай с шиповником, и мы откроем клубничную наливку. Её приготовила в полном соответствии со старинным бердичевским рецептом Берта Яковлевна из 3-Н. Вы помните её?
— Конечно, помню.
— Тогда пейте чай, но примите сначала антибиотики.
— А это что, ваши стихи? — Ксения кивнула головой в сторону листка, мелко исписанного прыгающими буквами.
— Да, пишу стихи. Пытаюсь излагать свои мысли на бумаге. А вы никогда не пробовали?
— Как же нет? У меня и альбом был, но куда-то запропастился. Помню, когда проводила зимние каникулы в деревне у родственников, делать было нечего, я все стихи в альбом записывала. Вот припоминаю ранние, ещё с детства, когда замёрзла, катаясь на лыжах, то написала…
Ксения на миг задумалась и нараспев прочитала:
«Самогоном родные меня напоили
Подали застывший свиной холодец
А на закуску мне в рот затолкали
Из бочки, солёный большой огурец…».
— Здорово! Значит, мы родственные души! — воскликнул Марк Самуилович.
— В памяти засело, извините, — смутилась Ксения. — Ах! Как всё это было давно! Всё в прошлом… А это ваши стихи? Можно посмотреть?
Ксения взяла со стола листок.
— Да, мои. Недавно узнал, что образ Ашенбаха из «Смерти в Венеции» Томас Манн списал с композитора Малера. Вот и стих сам по себе напросился…
Он продекламировал:
— «Смерть в Венеции»:
«Притворившись польским подростком,
Людского не знающим страха,
Смерть бредёт по пустынному пляжу
Навстречу судьбе Ашенбаха.
А он, очарованный юностью,
Покорившись «Шагреневой коже»,
Сам, навеянный музыкой Малера,
Лежит на предсмертном ложе.
Так закончит свой путь неземной,
Придуманный гением Манна,
Немец — Густав фон Ашенбах,
Враг фальши, лукавства, обмана…»
— Мне, знаете, нравится музыка Малера. Я имею в виду — под управлением не Бернштейна, а Гергиева, — сказал Марк Самуилович.
— Да, под управлением Георгиева Малер неплох, — согласилась Ксения. Она не слыхала ни о Малере, ни о Бернштейне, ни тем более о Гергиеве. Наверное, они были какими-то евреями-музыкантами, маловероятно, что они знали Марка Самуиловича, решила она.
Когда клубничная наливка, настоянная на водке, закончилась, Ксения попросилась в туалет, встала со стула, от выпитого её слегка качнуло в сторону и по пути, обходя сидящего Марка Самуиловича, она нагнулась и поцеловала его в лысину.
Вернувшись из туалета, она увидела, что на столе её ждет следующая бутылка. На этот раз это был джин «Beefeater». Они чокались и пили его со льдом, но без тоникса, потому что его не было. Незаметно Ксении полегчало, а потом стало и вовсе легко.
Ночью Ксения проснулась, чтобы попить воды. Марк Самуилович храпел рядом. В темноте она наступила на свои трусы, лежавшие на полу, и, качаясь, пошла в ванную…
В следующие два дня в квартире Марка Самуиловича не смолкала громкая победная музыка. «Марш Радецкого» сменялся «Танцем с саблями» Хачатуряна. А на третий день к вечеру у Марка Самуиловича раздался робкий звонок в двери.
На пороге опять стояла Ксения.
— Это тебе, Марк, — сказала она и протянула ему коробку итальянских шоколадных конфет «Пьетро Перуджино». — Я почти вылечилась.
Марк был по-прежнему ещё немного очарован, произошедшим в тот волшебный день, но увидеть Ксению в своей квартире уже не ожидал и был немало удивлён её появлением.
О том, что Ксении просто не было куда пойти, а её постоянный любовник, сержант полиции, попал в госпиталь с диагнозом коронавирус, Марк не знал и поверить в это не смог бы, поскольку был благороден и наивен.
— Проходи в комнату и садись, — едва сдерживая восторг, сказал Марк. Сердце его весело билось. Ведь одиночество было его заклятым врагом, с которым он уже почти примирился.
Его мать умерла недавно в возрасте девяноста лет. Пока мать была жива одиночества он не чувствовал. До последней минуты она была в полном сознании и ментальном здравии. Всю жизнь она проработала учительницей русского языка, и её речь была очень красивой и мелодичной.
— Марк, — говорила она, — какое счастье, что любовная страсть никогда тебя не коснулась. С твоей чувствительностью она бы сожгла и испепелила тебя.
— Неужели «сжечь» и «испепелить» — не одно и то же? — спрашивал Марк в ответ.
Марк Самуилович, действительно, так никого и не полюбил и женат никогда не был. Но о любви он знал всё или почти всё и посвятил ей не один стих. Писать стихи было его страстью, в прошлом он делал это почти всё своё свободное от преподавания время.
А теперь, в Нью-Йорке, будучи в карантине, он вдобавок каждый день разучивал сонеты Шекспира:
«Должно быть, опасаясь вдовьих слез,
Ты не связал себя ни с кем любовью,
Но если б грозный рок тебя унёс
Весь мир надел бы покрывало вдовье».
— Хочешь прямо сейчас поехать со мной на Гринвич-Вилледж пить кофе? — спросил он у Ксении. Его душа требовала недорогой романтической разрядки. Он позабыл, что из-за пандемии всё везде закрыто.
— Конечно, хочу, — отвечала она.
Через полчаса они катили на его стареньком «Бьюике» по вечернему Нью-Йорку.
Они присели за одинокий металлический столик из проволоки, стоявший на прохожей части около дверей пустого закрытого кафетерия, где оказались единственными посетителями.
— Ты удобно расположилась, Ксения? — спросил Марк.
— Да, да, не беспокойся, Марк, — ответила она. — А что ты меня так разглядываешь? Никогда не видел?
— Нет, это я разглядывал проволочную спинку твоего стула. Иногда «цыганское барокко» создаёт эффект пребывания где-то в Париже, на Бульваре Капуцинов, — сказал Марк. — По крайней мере, воображение подсказывает мне это.
Ксения ничего не поняла, но спросила:
— А что же капуцины? Сидят на стульях и, свесив хвосты, дожидаются своих капуцинок?
— Нет, им нельзя, у них обет безбрачия.
— А в зоопарке, в Бронксе я видела их сидящими в клетках по двое.
— В клетках? — шутливо переспросил Марк. — Место некоторых примат действительно там.
Через крохотное окошко он купил кофе с бисквитами.
— С вами так интересно, Марк, — сказала Ксения.
— Жизнь вообще интересная штука. Но вот одного не пойму. Всевышний завещал нам: «плодитесь и размножайтесь», а зачем? Ведь любая жизнь всё равно кончается смертью. Здесь есть какая-то нестыковка.
— А в том, что мы здесь сидим во время чумы и пируем с «кофеём» и бисквитами, разве нет нестыковки? — неуверенно спросила Ксения.
Марк даже подскочил на проволочном стуле. Да! Так и есть! Он не ошибся в ней! Она — одухотворённая натура, склонная к философским размышлениям! Остаток вечера он провёл, оказывая Ксении всяческие знаки внимания. То, что не произошло с ним никогда раньше, произошло сейчас, во время пандемии коронавируса.
Поздно вечером, когда они гуляли по пустынным улицам около «Колеса чудес», что недалеко от Брайтон Бич, он накинул ей на плечи свой пиджак.
Ошибки быть не могло: это была запоздалая любовь. И она настигла его в самое неподходящее время…
В эту ночь он позабыл о своём возрасте, о том, что был без пяти минут профессором русской литературы и что она была родом из небольшого провинциального белорусского городка Вилейка, что возник в незапамятные времена на месте какой-то первобытной стоянки.
Такого романтического состояния он давно не испытывал. Неужели для этого нужна была пандемия?
Умом Марк понимал, что образованный семидесятилетний интеллигент, влюблённый в моложавую спортивную женщину сорока лет, со стороны может показаться обыкновенным идиотом, но было поздно. Купидон со своим детским луком и стрелами не промахнулся.
— Нет, сейчас болеть и умирать никак нельзя, — думал Марк.
Смерти он не боялся, на этом свете его ничего больше не удерживало, но оставались новая любовь и приверженность некоторым принципам. Например, нельзя оставлять процессы незавершёнными. Любопытства к наукам у него больше не было, он был спокоен. Он знал, что при удлинении радиуса его знаний, увеличиваются границы круга его незнаний.
На следующий день вечером они опять вдвоём гуляли по пустому дощатому «бордвоку». Навстречу им шла группа чёрных подростков.
— Деньги есть? Покажи бумажник, — сказал старший.
Марк достал бумажник. У него было двадцать долларов, и он был готов их отдать.
— Надеюсь вам не нужны мои документы? — спросил он.
— Давай всё, мы разберёмся, — сказал старший и потянул бумажник к себе. Марк не хотел его отдавать. Его ударили по голове ключом для гидранта. Он упал. Подростки исчезли. Ксения вызвала «Амбуланс» и пока Марк лежал на бордвоке, в ожидании опустилась на скамейку, затем достала из внутреннего кармана Марка газету, развернула её и приготовилась к чтению. На первой странице она прочитала: «Black Lives Мatter!». Марк Самуилович тихо лежал рядом.
«Амбуланс» въехал на дощатый настил и остановился. Парамедик пощупал пульс Марка Самуиловича, приподнял его веки и коротко сказал: «Готов. Корона.»
Поскольку документов у него не было — их забрали подростки, его похоронили в общей могиле на пустынном острове Харт.
А Ксения на другой день полностью оправилась от коронавируса. Она покурила марихуаны с новыми друзьями, и они все вместе поехали пить воду на минеральные источники в Саратогу.
ГОМУНКУЛУС
Холодным декабрьским утром 1965 года, когда на улице было ещё темно, преподаватель биологии из ссыльных, Казимир Максимович Холев лежал на полу учительской комнаты. Он истекал кровью. Над ним суетились преподаватели физкультуры и ручного труда. Остальные учителя обступили их и в ужасе наблюдали, что же будет дальше. Все ждали машины «Скорая помощь».
Виновник происшедшего, ученик девятого «Б» класса Юра Капитонов сидел на стуле со связанными брючным ремнём руками и безразлично наблюдал за суетой двух преподавателей, которые только что изловили его.
Юра в утреннем мраке подстерёг преподавателя биологии на школьном дворе и три раза ударил его кухонным ножом в шею. Кухонный нож лежал на столе тут же.
— Ты чем думал, когда это делал? — строго спросил его завуч.
— Так будет с каждым, кто считает, что я «пидарас»,— угрюмо отвечал Юра Капитонов.
Юра происходил из неудачной семьи, где отец и старший брат поочерёдно отбывали наказание в тюрьме. В настоящее время старший брат «сидел», а отец недавно освободился и уже подыскивал себе работу.
Наконец в учительскую вошли один за другим фельдшер в забрызганных грязью сапогах и в белом халате с завязками сзади, лейтенант с расстёгнутой кобурой и рядовой милиционер в чернильной форме, с кокардой и малиновым околышем на круглой голове. Учителя расступились. Фельдшер опустился на колени, послушал сердце, потом взял учителя за руку, закатил глаза к потолку и посчитал пульс. Он закусил нижнюю губу и медленно покачал головой. Все учителя заглянули ему в глаза. Принесли носилки. Раненного унесли в «Скорую помощь», а Юру Капитонова усадили в «воронок». Все высыпали во двор.
Сопровождающий, рядовой мент выбросил из окошка «воронка» уже ненужный чужой брючный ремень, а лейтенант сказал:
— Кто это видел, пусть поедет с нами.
— Я видела,— вперёд выступила «техничка» со школьным звонком в руке. Чтобы звонок ненароком не зазвонил, она держала его за язычок. — Если меня подменят, я поеду, — сказала она.
Завуч объявил:
— Всем ученикам разойтись по классам.
Учителя вернулись в учительскую. Дверь немного приоткрылась, и в учительской показалась небритое лицо Капитонова-старшего.
— Пустите отца, — одновременно сказали сразу несколько учителей. В помещении запахло водкой.
— Где мой пацан? Уже увезли? Не успел, бля… Что, заклевали пацана? Думаете — не знаю? Между прочим, за такой базар на зоне могут и опустить.
— О чём вы говорите, уважаемый? Никто его не «заклевал», — сказала классный руководитель Дина Ильинична.
— Эх, Юрка, доказал ты Холеву, что ещё не перевелись русские люди. Только какой ценой! — с горечью сказал отец. — Запомните все — в нашей семье «пидарасов» никогда не было!
— А никто и не говорит, что было, — возмутилась классный руководитель.
— А ваш педагог, «беологист» Холев, как моего Юрку называл? Это при всех-то глазах дружков с его класса!
— Никак не называл. У нас всех зовут по фамилиям.
— А вы позовите его соучастника из девятого «Б» класса и давайте при всех его спросим, как Холев называл моего пацана. Так сказать, следственный экскримент дознания. Что он нам здесь, при всех расскажет.
— Дина Ильинична, пойдите и приведите любого мальчика из девятого «Б», — распорядился завуч.
Пришёл ученик Дрантьев.
— Как называл Юру Капитонова Казимир Максимович? — спросил завуч.
— Нормально называл. Ну, когда Юра его совсем доставал или задание не выучивал, то звал Гомункулом.
— Ага! А я что говорил, — почти закричал Капитонов-старший. Учителя переглянулись и замолчали. Правда оказалась на стороне Капитонова-старшего.
Завхоз Шварц сказал:
— Но по виду Юра гомиком не был, я видел, как он Овечкину за печкой зажимал после уроков.
— Овечкина — крупная, её зажимают все, кому не лень, — сказала учительница пения.
— Я этого так не оставлю, — сказал Капитонов. — Мы ещё увидим, кто на самом деле Гомункул, а на кого напарафинили.
* * *
После уроков преподавательница алгебры и геометрии Дина Ильинична попросила отличника Бориса Наймана остаться. Он в стоптанных ботинках и коротких застиранных штанах со всегда всклокоченными волосами положил старый вытертый дерматиновый портфель с ручкой из верёвки и изоляционной ленты на парту и опять опустился на сидение. Он уже собирался идти домой. По дороге нужно было зайти в библиотеку, потом купить еду для хомячков.
— Кто такие Гомункулы? — спросила Дина Ильинична.
Борис удивился и перестал грызть ногти.
— В XVI-XVIII веке, во времена доктора Парацельса и оптика Левенгука существовало поветрие о том, что Гомункула можно искусственно вырастить из человеческого зародыша за один-два месяца в куче тёплого навоза. Внешне он будет в точности напоминать человека. Правда, немного ниже ростом. Способности к наукам, любопытство к знаниям и жизненные интересы у Гомункула будут намного ограниченнее, чем у обыкновенного человека. Но считалось, что интерес к власти, материальным ценностям и дорогим безделушкам у Гомункулов очень высок. Позже Левенгук открыл микроскоп, и этот плод человеческого воображения исчез сам по себе.
А гомосексуалисты здесь вообще ни при чём. Просто, слова похожие… Но, если по-честному, то настоящий гомункулус, который поставит весь мир на грань ядерной катастрофы, когда-нибудь будет выращен в пробирках КГБ.
— Какие вы все умные… — без иронии сказала Дина Ильинична.
ПОДУРАЧИЛИСЬ И ХВАТИТ
Чертёжник Морис Гринберг из Бронкса скрывал от жены, что его передние нижние зубы — съёмные. Когда во время первого, за много лет совместного отпуска он беззаботно купался в Акапулько и его выносила тёплая волна, вставные зубы соскочили и утонули. Он долго нырял и искал их, но безуспешно. Выйдя на берег, он открыл рот, чтобы объяснить, что случилось, но жена посмотрела на два уныло торчащих клыка и пустоту между ними, брезгливо сморщила носик и спросила:
— Где твои зубы, Дракула?
Жена была преподавателем рисования в школе и всегда остро чувствовала отсутствие порядка и гармонии. У неё был застарелый роман со школьным завучем, но тот перестал отвечать ей взаимностью, видимо, подумывая сменить её. Она тайно страдала от этого и, чувствуя безысходность, начала проводить больше времени с мужем. И тут внезапно ей привалила неслыханная удача: молодой инспектор учебных заведений заметил в кафетерии около школы её стройную фигурку, и её вновь закружило торнадо любовных приключений. Счастье чертёжника Мориса Гринберга было иллюзорным и недолгим.
Произошедшее с зубами мужа в Акапулько было для жены Мориса той соломинкой, которая сломала спину верблюду. После этого она стала приходить домой всё позже и позже, а вскоре и вовсе перестала это делать. Сыну давно надоело быть свидетелем их отношений, и он, как только закончил школу, уехал от них в Лос-Анжелес к благополучному дяде, брату Мориса.
Нельзя сказать, что Морис был просто «лузером» (неудачником (англ.) — прим. ред.) Это было бы неправильно. Морис был особенным «лузером» — он обычно терял даже там, где другие находили. Еще в детстве, если он находил доллар, то непременно терял два. Окончить Колумбийский университет со специальностью инженера по лазерному оборудованию и работать простым чертёжником в компании, которая «дышала на ладан», мог не всякий.
Странным в нём было то, что при абсолютно покладистом, почти женском, характере он «обладал» суровым лицом с каменными чертами и упрямым взглядом настоящего борца или воителя. Если благодаря своему свирепому виду Морис не выигрывал в каком-нибудь споре, он безропотно самоустранялся и тихо ждал, пока о нём забудут. Он как бы говорил всем:
— Не прошло — и не надо.
Когда жена позвонила и сказала, что хочет развестись, он категорически ей отказал и сказал, что развода ей не даст.
— Ну и чёрт с тобой, Дракула, обойдусь, — сказала она, но, позвонив на другой день, развод получила.
Приблизительно в это же время после короткой агонии компания, где работал Морис, закрылась. Этого ждали давно.
И вдруг ему повезло. Он ещё не успел начать по-настоящему переживать, как случайно нашёл себе работу чертёжника на Лонг-Айленде (район Нью-Йорка — прим. ред). Кроме обязанностей простого чертежника, за ту же зарплату ему нужно было также переводить на английский язык поступающую каждый месяц из Франции техническую документацию, — поскольку он указал в анкете, что изучал французский,— чертить и подписывать чертежи, отвечать за их правильность, как полагается инженеру.
Процветающая компания принадлежала двум братьям и производила дорогое лазерное оборудование, в основном, для нужд офтальмологов. Ездить из Бронкса на работу было далеко, Морис переехал в Лонг-Айленд и поселился в индустриальном районе, но зато рядом с компанией.
Первое время его воля была полностью парализована. На работе он отвлекался, но дома всё, что он ещё мог делать, кроме своей рутины, так это смотреть старые фильмы с участием Хэмфри Богарта, Джона Вэйна и Кирка Дугласа. Он не понимал, что это был шаг назад.
Настоящая удача, подобно порыву свежего ветра, ворвалась в его жизнь внезапно. Обычно, что бы он ни делал, как выяснялось потом — было неправильным, но вдруг эта цепь неудач непонятным образом прервалась.
После поездки к сыну в Лос-Анжелес он вернулся всего на один день раньше, и это обстоятельство определило всю его дальнейшую жизнь.
Он брал отпуск на пять дней, но уложился в четыре. За это время произошло очень важное событие — умер один из его хозяев. Успех братьев состоял в том, что старший, Эйрон, был хорошим бизнесменом, а младший, Макс — хорошим инженером. Но умер Макс. Когда Морис вышел на работу, он уже в коридоре почувствовал какую-то значительность момента — на пути попалась уборщица и все ему рассказала. Он зашёл в кабинет хозяев. Эйрон сидел небритый, в тёмной клетчатой рубахе с надорванным воротником, лицо его было нездоровым.
— Как это случилось? — спросил Морис.
— Как это случилось? Уйс!* («*Его больше нет», идиш — прим. ред.),— вот как это случилось. Мы закрываемся. Не говори ничего рабочим. Нужно отправить заказы. Ты получишь трёхмесячное пособие. Надо спешить, я слышал, рабочие уже начали искать новую работу. Нужно закончить заказы и отправить всё ценное на склад, вычистить помещение и всё оборудование приготовить к аукциону. Будем делать это по вечерам. Я дам тебе хорошую рекомендацию, и ты поедешь работать в Левиттаун, в компанию нашего родственника Кригера. Он тебя возьмёт. Рабочим скажешь, что никто ничего закрывать не собирается, и все останутся на своих местах. Теперь Макса нет, и у тебя больше нет работы. К пятнице ты «сделаешь зарплату» и раздашь рабочим чеки, — сказал Эйрон и тихо заплакал.
— Хорошо, — ответил Морис. — Значит, рассылать чертежи деталей изготовителям больше не надо? И все новые детали, которые поступили за прошлый месяц, чертить тоже не надо?
— Нет. Не надо. Кому они теперь нужны? — и Эйрон заплакал сильнее.
— А, может, сохранишь бизнес, Эйрон? Что ты будешь дома делать? Тебе только пятьдесят пять.
— Но ведь я — вдовец, и мне надо найти кого-то. Бизнес отнимает всё время. А что делать сейчас, я пока ещё не знаю… Поеду к сыну в Голливуд… Или к дочери в Гринвич, — сказал Эйрон, вытирая заплаканные глаза салфеткой. — Двадцать лет мы были в бизнесе вместе с братом, и что теперь от него осталось? Куча чертежей. Выкинь их в мусор, Морис.
Он встал с кресла, подвинул к столу коричневый картонный ящик и стал сбрасывать туда бумаги.
Морису стало жаль своей работы, и он сказал:
— Давай я всё переберу, может что-то пригодится.
— Зачем? Покупателю будут нужны только наше имя и заказы, а не эти бумажки. Ну ладно, Морис, посмотри: что пригодится — сохрани или возьми себе. Откроешь свою компанию, — мрачновато пошутил он. — Без Макса мне это не нужно. А он уже далеко…
— Ты, Эйрон, хочешь ликвидировать бизнес потому, что ничего не понимаешь в технике?
— Абсолютно ничего, Морис. Я — продавец готовой продукции, а если продукции нет, то и продавать нечего… Налей мне кофе.
— Не вижу ничего сложного в вашем производстве. Я бы мог легко всё продолжить. Для меня с этим нет никаких проблем, — возразил Морис и сам поразился своей смелости.
В первый момент он даже испугался, но тут же вспомнил, что ничем не рискует и успокоился. Всё равно через две-три недели все, и он в том числе, будут гулять на улице, засунув руки в карманы. Потом он налил Эйрону кофе, открыл дверцы огромного шкафа, присел на карточки и стал перебирать чертежи.
Морис понимал, что чертёжником его называли везде только для того, чтобы недоплачивать ему. На самом деле, он знал о любом производстве не меньше, чем его хозяева, а иногда и больше. Просто его природная застенчивость мешала ему быть похожим на других. А от мысли, что ему придётся быть лидером или нести ответственность, у него начинала кружиться голова, он испытывал приступы тошноты и у него начиналось сердцебиение.
Но произошло нечто неожиданное, поэтому удачу Мориса уже было невозможно остановить. Через день Эйрон оправился от шока и паники, позвонил ему и пригласил на чай.
Так Морис стал почти полноценным партнёром в преуспевающем современном бизнесе. Единственным, что отличало его от Эйрона, было то, что его зарплата оставалась той же. Но это было совсем неважно. Главное — что рабочие успокоились и полностью признали авторитет Мориса. Работать Морис стал больше, приходить домой стал позднее. Но это были пустяки по сравнению с тем, как выросла его самооценка.
Немного подумав, Эйрон нашёл простой способ покрепче привязать Мориса к производству: — согласно его плану Морис должен начать строить себе дом в Хэмптоне. Участком земли Эйрон владел давно, и Морис должен только внести ему начальный взнос — все деньги, какие у него найдутся. Но так как банк под невыплаченную землю на строительство дома денег не даст, то Морису придется опять обратится к Эйрону, который всегда сможет открыть Морису кредит или давать разные ссуды.
Но сначала Эйрон поднимет его зарплату. Это будет важнейшим стимулом и психологическим фактором, ведь честный и проверенный Морис в роли партнёра, инженера, чертёжника и переводчика с французского, стоит каждого цента. Увеличить зарплату придётся всё равно, даже если нанять инженера, не знакомого со спецификой. Как только Морис начнёт строительство, он окажется в финансовом капкане: прекращать строительство дома будет нельзя. Это не освободит его от выплат за землю. А деньги на жизнь Морис всё равно будет брать с зарплаты, которая, в свою очередь, тоже будет зависеть от Эйрона.
Конечно, Морис всегда может плюнуть на участок, объявить банкротство, даже уйти на другую работу с большей зарплатой, но тогда пропадёт часть денег, вложенных в землю, в строительство, в фундамент будущего дома. Кроме того, фундамент его недостроенного дома, Эйрон может заставить разрушить и убрать. Тогда Морис ещё останется должен. Нет, Морис на это не пойдёт.
Через год дом был построен. Он был фантастически привлекательным — очень современный, хоть и небольшой, но с большим количеством окон, тремя спальнями, тремя ванными, бассейном и двумя гаражами. А окруженный другими богатыми домами в этом квартале он выглядел в два раза дороже. Что ещё нужно одному человеку? Жениться Морис не собирался, но мечтал заполучить когда-нибудь внуков в гости. Правда, долг за дом был уже больше миллиона долларов, не считая земли, поскольку Морису пришлось неоднократно занимать у Эйрона деньги. Но зарплата тоже немного выросла.
Но главное было то, что Морис был почти партнёром в серьёзном бизнесе, который исправно приносил хозяину прибыль более трёх миллионов в год.
Несчастье случилось во второй половине дня, по дороге из Хэмптона в аэропорт Кеннеди, когда он остановил чёрного цвета хозяйский «Мерседес» у какого-то магазинчика, чтобы купить ментоловый «Тик-Так». Морис улетал в командировку в Париж. Он спешил. Кто-то очень нежно дотронулся до его локтя. Хоть он не видел жену тринадцать лет, Морис мгновенно догадался, что это она. Немного поседевшая, но по-прежнему очень стройная и красивая.
— Ну, что мы здесь делаем? И куда мы так спешим? Когда же мы с тобой виделись в последний раз, Мори?
— Послушай, я спешу в аэропорт. Давай встретимся в другой раз. Я оставлю тебе визитку.
— А куда мы летим?
— В Париж, там будет выставка нашей продукции. Мне нужно будет делать доклад. А ты что здесь делаешь?
— Сейчас лето, я свободна и веду здесь кружок способных детей, учу их рисовать. А потом я захожу к одному одинокому старичку, он давно сошёл с ума от денег. Я читаю ему письма, убираю за ним, в общем, я — его компаньон. Там и живу летом. Я одна. А осенью, зимой и весной, как и раньше — преподаю и живу в Бронксе. А ты отлично выглядишь, Мори, — сказала жена. — Какой у тебя шикарный костюм! — она потрогала пальцами ткань, как бы желая убедиться, что это не полиэстр. — А где ты теперь живёшь?
— Я? Здесь, недалеко, в Хэмптоне. Всё, держи визитку, я убегаю. В следующий четверг в пять вечера. Сначала позвони по рабочему телефону Эйрону, его телефон на визитке над моим, спроси, вылетел ли я из Парижа, он — мой партнёр. В следующий четверг вечером, в пять, будь там, — повторил Морис. — Если меня ещё не будет, то дождись. Во дворе будет работать садовник. У него есть ключи, он откроет дверь. Скажешь, что ты ко мне по делу.
— Послушай, Мори, а тебе это всё не кажется? — вдогонку спросила жена. Когда он уже открывал двери «Мерседеса» она крикнула:
— Мори, если ты не женат, я обязательно буду.
— Нет, слава Богу, не женат, — сказал он тихо сам себе и с раздражением хлопнул дверью.
Откуда она явилась, как «чёрт из табакерки», через тринадцать лет? Ведь всё уже как будто нормализовалось. Про сына и про внуков она даже ничего не спросила.
Когда через неделю самолёт опять приземлился в Нью-Йорке, Морис сначала позвонил Эйрону, а потом домой. Жена уже ждала его дома. Он прошёл на стоянку, сел в машину и выехал на дорогу. Цветы он решил не покупать. Давать повод для любых отношений после того, что она сделала с его жизнью, он не хотел. Он знал, что дом ей понравится, ведь он нравился всем.
Морис не ошибся: жена приходила в восторг от каждой ванной и от каждого клозета с полотенцами и простынями.
— Да, Морис, — со вздохом сказала жена. -Ты доказал, что «тот камень, который отвергли строители, стал во главе угла». Говорят, что нельзя войти два раза в одну и ту же воду, но это враньё! Можно! Ведь браки заключаются на небесах. То, что мы опять встретились в зрелом возрасте — это самый главный знак нашей жизни. Подурачились, а теперь хватит. Пора жить.
Она подошла и обняла его. Морис устал, ему хотелось спать. Он хотел найти силы поговорить о сыне, но жена сказала:
— Я постелю кровать. В какой спальне ты обычно спишь?
Он понимал, то, что произошло между ними нельзя было назвать гендерными отношениями мужчины и женщины. Скорее это была встреча двух осторожных сепаратистов, готовых к возобновлению военных действий.
Засыпая, он думал:
— Она сказала: «подурачились, а теперь хватит, пора жить». Это после всего, что было? Что бы это могло значить?
Ночью он проснулся, жена спала рядом и ровно дышала, как будто они никогда не расставались и никогда не было его искалеченной жизни. Что она скажет, когда узнает, что он на самом деле никакой не партнёр в своей компании, а тяжело работающий, уставший человек? Дом изматывает его. Дом подобно ненасытному молоху съедает три четверти его заработка. Он даже не может купить себе приличную подержанную машину.
Утром он поднял её пораньше, чтобы успеть позавтракать и отвёз в «дайнер» (традиционный американский круглосуточный ресторан — прим. ред.), что напротив здания их компании. Железная дорога была оттуда хорошо видна.
— Пусть она попьёт кофе и выкатывается из моей жизни, — думал Морис. — Железная дорога рядом.
В это время в дайнер вошёл Эйрон и уже направлялся к его столику.
— Мой босс, — шепнул Морис.
— А я думала, что босс — ты, — так же шёпотом ответила жена, глядя в тарелку.
— Моя бывшая жена, — представил её Морис. — Я только что встретил её с поезда.
Жена улыбнулась, посмотрела Эйрону прямо в глаза и хотела протянуть ему руку. Эйрон не обратил на жену Мориса никакого внимания и даже не взглянул на неё.
— Как выставка? — спросил он сразу. — Что слышно нового о катаракте? Что говорили о нашей продукции?
* * *
Через месяц Эйрон пригласил Мориса попить чай.
— Видишь ли, дружище, я решил жениться.
— Поздравляю! А кто избранница?
— Твоя бывшая жена, — ответил Эйрон. От неожиданности Морис насыпал в свой чай перец и соль.
— Но это ещё не всё, я хочу поблагодарить тебя за много лет совместной работы. Мне трудно тебе это говорить, но она не хочет, чтобы ты у меня работал. Это будет её смущать.
— А как я буду оплачивать дом?
— Здесь в конверте немного денег. Кроме того, ты получишь трёхмесячное пособие.
* * *
Через шесть месяцев маршал (полицейский чиновник — прим. ред.) вынес из дома в гараж швабру и матрац Мориса.
— Это всё, Морис. Больше там твоего ничего не осталось, — потом он запер двери на ключ, оклеил их жёлтой лентой крест-накрест и сказал, — я бы с такой, как она, жить не стал. Похоже, теперь они заселятся в твой дом, он очень ей понравился…
— А ты куда сейчас едешь? — спросил маршала Морис.
— Я? В Белмор. В агентство по продаже недвижимости, нужно сдать ключи от твоего дома. Я их там взял. Потом поеду домой. Мой день окончен.
— Послушай, а ты не мог бы подвезти меня до оружейного магазина? Это по дороге, в двух минутах от Белмора…
Декабрь 2015
