Одно ясно — или невидимый мир и в самом деле ополчился и заявил Господу о своей части наследства на пиру жизни, или же весь балаган — колоссальный фейк, утка гигантских размеров, невиданный доселе инструмент по выкачиванию денег. Идею подкинул Гога. Таможенный карантин он пережил, и вновь стал появляться у нас. Мысль о том, что вся эта вирусиада — бизнес-авантюра планетарного масштаба подкинул именно он.
КОРОНА С НИБИРУ
(окончание. Начало в №1/2021 и сл.)
А вообще с этим парнем были одни неприятности. После болезни квартирная хозяйка с перепугу отказала от жилища. А в такую пору попробуй где-нибудь найти комнату. В институте выделили путёвку в санаторий. Две недели. Ну, а дальше?
Арчик всё навесил на нас. Благотворительная организация! Нашёл!
Брунькины старания ни к чему не приводили. Как только слышали «после больницы», интерес к съемщику тотчас же пропадал. Но не оставлять же человека на улице? Приютить Клямку на кухне? Авось удастся каким-то образом сковырнуть Пантофеля? Но у того и в мыслях не было съезжать. Плата минимальная. Живи и радуйся, зачастую в кредит. Чем не малина! Снова тащить раскладушку? Больше ничего не оставалось. Ситуация тупиковая!
Идея поселить Клямку у Аревик зародилась под влиянием Гогиных композиций. Претендовать на авторство с моей стороны было бы откровенным воровством. Совмещать несовместимое — основные особенности именно Гогиного композиторского языка. Что могло быть абсурднее и гениальнее — Клямка и Аревик в одной упряжке! Комнаты пустуют. Самоизоляция полнейшая! Старуха дурью мается. Занять делом и немедленно. К тому же месть.
— Сынок думал пропаду! Пожалеет ещё не раз со своей шлюхой! — Аревик брала Алоиза с пансионом. Трёхразовое питание. Плата умеренная. Сам Бог был на стороне аспиранта!
Трудно себе представить, что могло бы быть иначе. Клямка на кухне… Ничего более нелепого не придумать! Весь день за спиной у Ольги Ивановны? Абсурд полнейший! Торчал бы всё время у меня. Можно повесится!
Конечно, аспирант родился в рубашке, да и мне повезло не меньше. В общем фартило с обеих сторон…
У Аревик началась новая жизнь. Сплошные заботы и треволнения. Она даже тайком побывала у ректора. Справилась о научных успехах квартиранта и ушла удовлетворённая. Зря щей Алоиз не хлебал. Хозяйка тоже в долгу не оставалась. Постоялец как сыр в масле. Аревик старалась изо всех сил. Лишь бы угодить. Хозяйничала, похоже, даже себе в убыток. На завтрак красная рыба, бутерброды с икрой… Красиво жить не запретишь! Всё в пику Арчику. Знай наших!
— Старуха окончательно сбрендила, — решил сын, — да ладно, пусть развлекается! Карантин — тоже тоска зелёная! Тут и ангел завоет по-волчьи.
К композиции присоединилась и реанимационная сестра Таня. Она загадала на парня ещё при поступлении в больницу. Выживет — выйду замуж. Училась на вечернем отделении. Старалась до изнеможения. Очень хотелось стать главврачом как Лилия Францевна. Иметь семью, детей. Быть в почёте. На роль мужа вполне подходил аспирант. И не просто по внешним данным, а по врождённой магии самца. Сердце замирало, когда слышала шаги — шёл отпирать ей дверь. Зачастила к Аревик под предлогом профилактического осмотра. В больнице не возражали. Девочка перспективная. Пусть старается. Заодно и Аревик при деле. Каждый день Таня тщательно осматривала старуху — вела дневниковые записи. Богатый материал при работе над кандидатской впоследствии. Хотя не придавала никакого значения наблюдениям. Так просто для отмазки. Но вот и пригодились. Ничего втуне не пропадает, если со смыслом. Правда, с Клямкой не сложилось. Всего лишь эпизод. Новый претендент — дело посерьёзнее, молодое дарование. Выпускник мединститута с отличием. Ещё и чей-то там сынок. А пока ежевечерние визиты и просветительство. Вирус древнейшее соединение, мосток между живым и неживым в сторону органики. Миллионы лет эволюции, а механизма удвоения не получил. Творец бросил дело на полпути. Надоело. Или отвлёкся и позабыл. Разбирайся как знаешь сам! Полное отсутствие ДНК. Размножаться как клетке не дано. Как не крути. Нет матрицы. Только сборка. И то лишь в среде с живой клеточной структурой. Типичный образчик паразита. Мы необходимы. Без нас ему крышка. Жри, но в меру! Оставляй на будущее. Даже Аревик поняла. А вообще, когда-нибудь это должно же да кончиться так или иначе? Поначалу казалось — крутой поворот и не более того. Но понемногу становилось ясно — в прошлое возврата нет. Всё не на день или два. Мы привыкали к пандемии. Ну, если половина нас и передохнет, кто-то ж да останется. Люди стадо живучее. Приспособятся! Организм выработает антитела или ещё что-нибудь такое. Наступал момент адаптации.
— К чёрту Нибиру и компанию! — Однажды заявил я Бруньке. Но это не стало ударом молнии, не застало врасплох. Она отнюдь не оторопела.
— Бунт на корабле? Не тот случай! Экзекуция может длиться и пару минут и пару веков, — сказала она и пожала плечами. — Сроков не существует. Сработает подчистую пока никого не останется. Она была непоколебима. Вирус призван окончательно покончить с народонаселением планеты.
Моё заявление было спонтанным всплеском против покорного ожидания конца и слепой веры в судьбу. Бездействие — процесс разрушительный. Карантин может стать орудием манипуляций кого угодно. Можно полмира заставить носить маски и изображать боевые действия на лужайке перед невидимым противником. Война с пустотой — путь в никуда, сражение Дон-Кихота с мельницами. Разрешить ситуацию в конце концов могла бы даже лобовая атака на амбразуру с открытым забралом! Жить как будто ничего не произошло. Пропадать так с музыкой! Гекатомбы жертв заткнули бы пасть чудовищу. Насытили бы до смерти. Стаду так или иначе необходимо освободиться от химеры, выжить даже ценой гибели миллионов! Запасной вариант! До этого пока ещё не доходило.
Одно ясно — или невидимый мир и в самом деле ополчился и заявил Господу о своей части наследства на пиру жизни или же весь балаган — колоссальный фейк, утка гигантских размеров, невиданный доселе инструмент по выкачиванию денег. Идею подкинул Гога. Таможенный карантин он пережил, и вновь стал появляться у нас.
Мысль о том, что вся эта вирусиада — бизнес-авантюра планетарного масштаба подкинул именно он.
Тщательно отработанный и выверенный сценарий был запущен на орбиту из единого центра. Средства массовой информации давали все шансы на успех предприятия. Внедрение замысла в массовое сознание особого труда не составляло. Группа поддержки — продажная наука и пресса и миллиарды в банках. Купить можно всё. Средств предостаточно! Современный подход к старому тезису — деньги должны делать деньги — в новых условиях утверждал незыблемость традиций бизнеса. Все способы хороши! Хотя на кон была поставлена жизнь миллионов, вариант перспективный и заманчивый. В подобных масштабах до сей поры бизнеса никто не проворачивал. Первый опыт глобального подхода на практике. В каждом деле не без потерь. Игра того стоила! Джин может вырваться из бутылки — упущение предусматривалось проектом и гармонично вливалось в Брунькино предположение относительно санитарно-оздоровительных функций вируса. Посланец Нибиру имел определённую гуманитарную миссию — сокращение лишних ртов. В целом начало конца складывалось в стройную картинку сверхприбыльного реалити-шоу. Структурная основа игры в карантин, Гогина фантасмагория, чётко обозначила её границы. Парень был не дурак! Никуда не денешься, на мякине не проведёшь! Смотрел в корень!
В один из дней не пришла Ольга Ивановна.
— Не ждите! — сообщил отец Николай. — К обеду она быть не сможет!
В последнее время её здорово разнесло. Едва передвигала ноги. Рассчитывать на неё безусловно не стоило! Как добывались продукты, никто не догадывался. Брунька решила заказывать по интернету. И не ошиблась. Бизнес работал исправно. Даже процветал. К нам зачастили поставщики в масках всех мастей, и мне приходилось всякий раз принимать упакованные в полиэтилен пакеты. Я расписывался и тут же на пороге расплачивался. И на том спасибо!
Ольга Ивановна должна была вот-вот разродиться, и все с нетерпением ждали этого часа. Казалось, рожали всей компанией. Даже Пантофель дважды на дню справлялся. Уже четыре дня Ольга Ивановна корчилась в предродовых муках, но на Кесарево сечение ни она, ни отец Николай не соглашались. Ребёнок должен появиться на свет естественным путём! Никто особенно и не возражал.
Наконец на пятый день Пантелеймон не выдержал. Терпение лопнуло. Нежданно вдруг проявил весь свой мужской темперамент по полной программе. Понятно, почему его так привечала Брунька.
— Вы что, окончательно все охренели, решили угробить человека? — вдруг зарычал он во всю мощь своих молодых лёгких. Молчал, молчал и на тебе, высказался. Таким его я никогда не видел. Рык прежде всего был адресован отцу Николаю. Тот только-только из роддома. Он схватил священника за шкирки, втащил в мою комнату и с силой вдавил в кресло.
— Сидеть и не рыпаться! Полагаюсь на вас! — сказал он мне сурово, — Я поехал договариваться по поводу операции.
Отец Николай и не пикнул. Удивительная покорность судьбе. Он полулежал в кресле совершенно расслабленный как труп.
В кармане Пантелеймона зазвонил телефон. По мере того, как он слушал, физиономия его светлела.
— Благодарите Бога! — сказал он, — у вас сын. Поздравляю!
Отец Николай неподвижно лежал в кресле. Лицо ничего не выражало. Я стал трясти его. А потом ещё и ещё. Голова бессильно откинулась на плечо. Похоже на инсульт. Дрожащими пальцами Пантелеймон стал набирать скорую.
Но это был не инсульт. Пульс работал с перебоями, но глубоко. Я побрызгал в лицо священнику водой. Ещё до приезда скорой отец Николай стал приходить в себя. Глубокий обморок.
Мать была измотана не меньше. Ребёнок был почти пяти килограммов весом и орал беспрерывно. За четыре дня вытянул все соки.
— Не перепутайте, — едва успела прошептать Ольга Ивановна и отключилась.
— Такого не перепутаешь! — сказала повитуха, — своё возьмёт!
Ещё в утробе, когда младенец бился ножками о живот и Ольга Ивановна пыталась его угомонить, она называла его Пантелеймоном.
— Пантелеймоша, мальчик мой, — шептала она сквозь слёзы, — не делай маме больно! Плакала не от боли. Она готова была стерпеть муки во сто крат горшие. Сознание, что там у неё в утробе бьётся её дитя, переполняло счастьем.
Ребёнка было решено назвать Пантелеймоном. Крёстными родителями были Брунька и Пантелеймон, Пётр по крещению. Обряд вершил отец Николай у нас в кухне. В мою Руанскую вазу вставили эмалированный тазик с печатными розами и наполнили святой водой. Пантелеймон привёз целую бутыль из храма Святого Пантелеймона и двух певчих. Монахини без возраста в белых платочках старались во всю. Пели от души. Сил не щадили. Пантелеймон не поскупился. Отсветы церковных свечек играли на моложавых благолепных лицах. Наверняка, с библейских времён мир не видел церемонии более простой и торжественной. Пространство вибрировало величием момента. Над домом витали ангелы. Гога и Пантофель плакали.
Я не выдержал и ушёл к себе. Зрелище слишком высокое для моих слабых нервов.
Ольга Николаевна умерла через месяц. Она ушла тихо и незаметно, как жила. Казалось, и пришла в мир с одной только целью — оставить по себе добрую и светлую память — сына. Своё предназначение выполнила достойно. Угасла как догоревшая свеча. Отошла с улыбкой на устах без мук и страданий. Более счастливого покойника мне не доводилось видеть никогда потом.
Ребёнка усыновили Брунька и Пантелеймон. Отец Николай снова исчез. Даже на похоронах не было. Наверное, держал совет на Нибиру. Брунька поехала на кладбище с ребёнком. Педагогический ход. Эмоциональная атмосфера должна запечатлеться в подкорке. Она входила в роль матери.
Я и в мыслях отдалённо не держал, сколько времени и денег потребует вся эта юридическая казуистика. Содрали прилично. Правда, за счёт приёмных родителей. Отец Николай пропал окончательно и бесповоротно, и в документах было засвидетельствовано — отец неизвестен. Надо было переоформить квартиру. Брунька настаивала, чтобы на Пантелеймона-младшего. Как это удалось — не знаю. Но в бумагах значилось по наследству в вечное владение до конца дней. Деньги шли на личный счёт младенца. Дело было сделано. Квартиру тут же снял Сливка. Хотели было сдать Клямке. Но Аревик ни в какую. Руками и ногами. Отпустить аспиранта? Ни за какие посулы. Отказывалась даже от платы за аренду. Хотя Алоиз всё равно никогда бы себе ничего похожего не позволил. Кельтские законы справедливости всосал с молоком матери.
Усыновить ребёнка легко на бумаге. В жизни — всё не так просто! Поди попробуй! Брунька даже отдалённо не представляла, на что шла! Достать кормилицу чего стоило! Через три дня я объявил, что попаду в сумасшедший дом и немедленно. Это были не пустые угрозы. Достаточно было беглого взгляда на мою позеленевшую от бессонницы морду. Шутки плохи! Брунька поняла сразу.
Чего-чего а решительности племяннице не занимать. Тут же выдворила взашей балетмейстера и в тот же день вместе со всем семейством и пожитками вселилась в квартиру Ольги Ивановны. Правда Пантелеймон-старший попросил пощады. Пару резервных дней. Психика требовала разрядки. Нельзя сказать, что он тяготился подругой. Но в больших дозах любое счастье становится несчастьем.
Блаженные дни. Никаких забот. Еду заказывали в ближайшем кафе. Очень даже приличную по нынешним временам и ценам. Хозяева, знакомцы давних дней, старались во всю. Посетителей в обрез из-за карантина, а тут тебе случай. Точка приложения усилий. К тому же ещё двойной ужин. К вечеру обязательно кто-нибудь притащится или Гога или Арчик, а то и вдвоём. В случае чего, можно сожрать и самим.
Каждый вечер ребята разворачивали невероятные проекты будущего, один страшнее другого. Пугали друг дружку и ужасно были довольны, если удавалось. Бруньку не стоило пускать в наш огород. Слишком много дискуссионных проблем. Как по мне, пустая болтовня. Попытка зарыть голову в песок поглубже. Спрятаться от беспощадностей дня. Самые оригинальные и глубокие суждения всё равно б сейчас не произвели на племянницу никакого впечатления. Настолько была поглощена ребёнком.
По каким-то своим делам Брунька как-то забежала в кафе. Её знали там с детских лет. Слово за слово и наши вечерние радения сами по себе выплыли наружу. В другое время отнеслась бы ко всему ревниво, только не сейчас. Какое там! В её распоряжении была переписанная начисто от руки величайшая роль мировой драматургии — роль матери. Каждое слово в своём роде неповторимо и уникально. Кое-что лишь намечено тематически. Импровизационный подход. Процесс пробуждения сознания полон неожиданностей. Даже самому гениальному драматургу не по зубам всё предвидеть.
— Сочувствую я этому ребёнку, — как-то в один из вечеров высказался Гога, — в этой компании ничего путного из него не выйдет. Счастье, что ещё Пантелеймон на подхвате. Хоть какая-то крупица здравого смысла. Иначе сплошная акробатика на батуте. — Продолжать не продолжать? Слишком отрезвляюще взял в море поздравлений и восторгов. Но его уже несло.
— Ну, чему хорошему может научить ребёнка эта чемпионка конкурсов «Хочу всё знать»? Сто раз игранным и переигранным ситуациям? Я и так, я и этак… Я и пятое, и десятое… А ты хоть сама б что-нибудь да не так, как все, а своё выстраданное… Надо проживать, а не перетаскивать из чужих карманов в собственные не свои истории. — Высказался Гога. И это была правда.
К счастью его не слышал Пантелеймон. Дрыхнул в соседней комнате. Сколько не убеждай — не спи вечерами! — Всё впустую. Ночью опять всенощное бдение, правда, в мягких тапочках. Вера в призвание Брунгильды, её космическое предназначение была основой его безмерного увлечения племянницей. Наверное любви.
Довериться в этой компании можно было разве что только Гоге. Всё шиворот-навыворот, зато со стержнем. Ничего впустую.
На записи наткнулся случайно. Как-то в дни карантина дерибанил свой архив, делал ревизию. Надо же чем-то занять себя. Перекладывал бумаги с полки на полку. Из пустого в порожнее. Что выбросить, что оставить и вдруг пачка листочков от руки. Рукопись ещё институтская. Стал читать. Забавно и свежо. Попытка постичь мир, как есть без прикрас, претензий и со смыслом. Даже название подвернулось. Сразу определило жанр и направление. Одолжил у Стендаля, но в точку. Старик простит. «История нравов». И продолжить можно. Манускрипт решил завещать Гоге. Не пропадать же идее втуне! Помру, может и продолжит, коли захочется, отредактирует и пустит в дело. Лет через двадцать, если что, и опубликует.
Чуть позже пришёл Пурнекян и принялся опять за свою нибирятину. Имел все резоны. В основе его футурологии модель социальной организации шумеров. Яркая картинка светлого будущего. Мастерская по колориту и убедительная. Строгая субординация порождает общество господ и рабов. То, куда несёт нас со страшной силой или куда в начальную фазу мы уже вступили. Клуб богатых — земля обетованная безграничных возможностей. Ничего недоступного. Ничто не сдерживает. Игры без правил и морали. Сумасшедшая концентрация золота в одних руках и весь остальной мир. Мир обслуживания Золотого Тельца. Поддержание в надлежащем порядке тела и увеличение массы.
В пульке власть предержащих даже смерть не смерть. Сто лет не годы! Медицина на бессрочное продление жизни избранникам. Манипуляция генами. Практическое бессмертие.
Всем остальным, что останется, поровну. Вот тебе и разгадка социальной справедливости шумеров! Cамой устойчивой общественной формации древности — аристократического социализма. Ничего лучшего с той поры не придумали. Современная демократия — жалкий сколок с игры, игранной сотни раз вчерне тысячелетиями назад. Всё то же — бедные и богатые. Смертные и бессмертные. Боги и люди. Каждому своё. Всё справедливо, всё по-божески.
Нынче тело Золотого Тельца надёжно препарировано в золотые слитки, аккуратно разложено в хранилищах банков, охлаждается кондиционерами и охраняется танками и самолётами. Служение на широкую ногу. Божеству должно быть максимально комфортно и безопасно. Всё то же, что и много лет назад. Почитание груды металла совершенно бесполезной. Ни съесть, ни проглотить, ни дом построить. И тысячелетние страх и благоговение перед золотым кумиром.
— У древних хоть были эстетические запросы и вкус. Телок из золота — декор для ритуальных танцев, коллективных ритмических телодвижений под музыку. Этакое хали-гали громады. Производственная гимнастика для ежедневного утверждения верности кумиру. А тут и этого нет. Лишь перемигивание компьютеров, перекличка часовых, да бухгалтерский учёт.
Скучно на этом свете, господа!
— Арчибальд, вы артист. Вам нужна сцена и поклонение, — картинно зааплодировал Гога.
— Браво! Я восхищён! Вы — Сезанн мысли. Обобщаете реальность до элементарных кубистических форм. Ваш мир — кубы, шары, цилиндры и конусы. Из них вы творите чудеса, некое подобие. Свой Космос. Но это лишь схема. Игра в кубики. В лучшем случае объяснить, но дать жизнь абрикосовой ветке, заставить её плодоносить — никогда!
— Вы требуете от меня невозможного, — отбивался Арчик, — повторить подвиг творения мне не под силу, я и не пытаюсь — я всего лишь человек. Могу, разве что, сделать попытку постичь механику мира.
Наши мудрёные диалоги по сути были бесплодны. А что было бы, если б было бы? Да ничего.
Что будет завтра никто не знает, а тем более через двадцать лет. Может и Гоги не будет, и записи коту под хвост, попросту окажутся в выгребной яме. И такой вариант возможен.
С некоторых пор у меня проявился интерес к феномену смерти. А не естественное ли это продолжение процесса созидания? Переход в иное качество? Альтернатива одного и того же явления. Это могло означать лишь одно. Близость последнего тайма. Конец игры. Не закончить ли мне опус самому сейчас пока ещё есть время? Домыслить, что может быть, а может и не быть. Шлёпнет ли по голове Брунькина Нибиру или вирус вконец разгуляется и раз и навсегда покончит со всей этой симфонией и полётом мысли.
Я решил изложить свою версию. А как будет, время покажет, внесёт свои коррективы.
Через двадцать лет Пантелеймон младший, наверное, превратиться в красивого рослого юношу. Каждый год будет приезжать из Швейцарии на месяц на родину. И всякий раз в день рождения посещать место, где появился на свет. Обычные сантименты. Квартиру не сдавали, но и продавать не продавали. Каждую неделю там появлялась уборщица Татьяна Тимофеевна. Метлой и шваброй наводила порядок. Снимала пыль и паутину. Вот уже два десятилетия. Перезнакомилась со всеми соседями. Успела состариться. Но владельцев в глаза не видела. Разве что случайно мельком. А так никогда. Впрочем, соседи тоже. Говорили, что в квартиру иногда захаживает пожилой господин, старик. А раз в году в квартире на месяц поселяется молодой человек. Ни с кем не общается. Да и вообще старается не попадаться на глаза. Ни с тем, ни другим она никогда не сталкивалась. Не знала даже их по имени. И не пыталась. Ей что, не всё равно? Даже если бы их и вовсе не существовало. Своё дело знала. Приходила, когда никого не было. Ключ после работы клала в конверт и аккуратно опускала в почтовый ящик. Оттуда же извлекала еженедельную плату за труды и тоже в конверте.
Раз в месяц ей звонили. Вкрадчивый мужской голос расспрашивал не нужно ли чего-нибудь ещё и сообщал — в очередную плату включена месячная сумма стоимости средств по уходу за квартирой. Вот и весь романс. Её это вполне устраивало. Жаль, что в рабочий стаж не шло. Подработка. Но вполне приличная. И на том спасибо.
За двадцать лет много воды утекло. Меня уже лет десять, наверное, как не было. Мать Пантелеймона, моя племянница, превратилась в респектабельную широкобёдрую даму. Носила толстые очки и изо всех сил мечтала прочесть курс лекций в Сорбонне. Брунгильда была универсально образованной женщиной и могла капитально вещать о чём угодно и когда угодно, даже среди ночи. Только спроси. Ходила в худруках местной оперы. Постановки образцово-показательные. Даже более того. Персонажи распевали каватины и ариозо в современных костюмах. А дуэль Ленского и Онегина проходила на ринге в боксёрских перчатках. Брунгильда Сергеевна несколько раз ездила в тренировочные залы и досконально изучила процесс подготовки к бою. Даже убийство Ленского имело логическое обоснование. Онегин применил запрещённый приём. Поднаторел в заграничных поездках. Вовсе не хотел, но так уж вышло. Дама была достойной последовательницей Станиславского и приписывала любому персонажу то, чего тот никогда и в мыслях не держал.
Пантелеймона, её сына, знала чуть ли не вся округа. Что он неродной, усыновлённый приёмыш, тоже знали все. Хотя тайна держалась в глубочайшем секрете. Таковы особенности всякой тайны. Видимость сохранялась. Особенно нравилось родителям, если находили сходство с сыном. Это случалось в каждый новый приезд Пантелеймона домой. Вылитый папа или вылитая мама! В зависимости от обстоятельств. Как две капли воды! Бремя этого сходства не слишком тяготило. Скорее раздражало. Особенно мамашины поучения. Слишком далёк был он от её мира и с каждым годом отдалялся всё дальше и дальше. Биолог по образованию. С детства притягивала тайна генезиса. Тайна происхождения жизни. Специальностью была молекулярная биология. Всякий раз когда начиналась мамина наука, вспоминалась жизнерадостная швейцарская бонна шведка фрёкен Сигрид. Она и укорять-то как следует не умела. Наказывала весело, шутя. Не то что маманя с её твёрдыми принципами. Почему-то всё меньше и меньше хотелось называть мамой эту широкозадую тётку с несоразмерно тонкой талией. Фрёкен Сигрид любил намного больше. Там в Швейцарии была она ему настоящей мамой. Особенно когда укладывала на ночь. Подбирала одеяло со всех сторон, молилась за него, крестила и целовала в лоб. Он испытывал к ней настоящую сыновнюю нежность. Да и она отвечала ему тем же. Прощала шалости. Водила в кафе и угощала мороженым, чего не следовало делать. Знала — воспитанник никогда не выдаст. В необъявленной войне против фрау Фальке, владелицы заведения, были настоящими союзниками.
Пантелеймон состоял участником грандиозного биологического эксперимента совместно с НАСА. Вызов Богу, конечно же, в очередной раз провалится. Мне вся затея представлялась чем-то в виде карикатур Жана Эффеля. Бог, этакий живой старикашка в застиранной рясе. Вышивает крестиком на досуге и, сдвинув очки на лоб, время от времени поглядывает с небес. Чего они опять там натворили, эти проказники?
Мягкая версия события, на которое было ухлопано миллионы долларов. Воссоздать модель биосферы Земли в космическом пространстве. Ничего себе! Вызов Творцу напрямую. Если астронавты будут удаляться на значительные расстояния от планеты, они должны быть совершенно автономны в средствах существования. Уверены в постоянном и естественном их автоматическом восполнении, в нерушимом и вечном круговороте. Малейшее нарушение этого условия означало бы конец и тщету усилий. Эксперимент должен быть безукоризненно чист. В земных условиях воссоздать самодостаточную крупицу жизни, затерянную в ледяной бездне Космоса — в высшей степени самонадеянно. Одно лишь обустройство идеально изолированного пространства потребовало капитальных вложений такого масштаба, которое прежде и не могло бы привидеться и в страшном сне. Что уж говорить о воспроизведении биологического цикла. Вечного круговорота живой материи. Каждый процесс заканчиваясь, вызывает следующий. По цепочке. Конец — начало. Начало — конец. Круг замыкается. И так до бесконечности. Логика смерти совершенно естественна. Неожиданно я перестал бояться умереть. В круговороте вечного возвращения стал воспринимать смерть как необходимое звено. Точку перехода из одного состояния в другое. Без неё немыслимо возникновение этого божественного чуда. Вечного круговорота живой материи. Одной из частиц которого по воле случая оказался я. Эфемерный пузырёк на поверхности бурлящего варева. Готовый лопнуть в любую минуту.
— Живи и радуйся каждому новому дню! Ему не повториться больше никогда! — твердил всегда Гога.
Впрочем Гога тут же увидел бы и второе дно. Деньги на ветер любопытства ради так просто не выбрасывают. Двадцати шести избранникам, истинным владельцам планеты, надо пересидеть где-то крутые времена. Лучшего убежища не сыскать. Отрабатывались варианты. Средств не жалели. Необходим высококлассный состав участников эксперимента. Провести пару лет людям, запаянным в гигантскую капсулу не так-то просто. Никаких контактов со внешним миром. Только датчики. Показатели физического и психологического здоровья. Уменье жить с другими, приспосабливаться к любым обстоятельствам, уметь перемалывать конфликтные ситуации, подменять друг друга, владеть несколькими профессиями. Та ещё работёнка! Пантелеймон ходил в арбитрах кастинга. Требовалось не просто подобрать подходящего участника, но и найти дублёра. Каждая ситуация должна моделироваться и воспроизводится параллельно. Тщательно анализироваться на случай возможных промахов и результат отправляться обратно для коррекции. В общем балет под особым надзором. Нервы на пределе. Любая поездка домой разрядка — глоток свежего воздуха.
В родительском доме жить не очень нравилось. Последние три года останавливался обычно в собственной квартире. Что-то тревожное и будоражащее было в её тайне. В воздухе витало нечто неуловимое. Оно висело лёгким облачком даже ночью, когда спал. Казалось, стоит только открыть глаза и тайна станет явью. Но он не открывал. Она должна раскрыться сама без каких-либо усилий.
Днём обычно ходил по гостям. Его все приглашали. Особенно нравилось у Пурнекянов. Семеро детей не шуточки. Шумно, весело и без церемоний. Несмотря на возраст, Арчибальду Гургеновичу недавно стукнуло семьдесят, младшему было только пять. И уже всецело поглощён наукой. Учился писать клинописью по сырой глине. С трёхгранной, гладко зачищенной палочкой, можно было вершить чудеса. Всё зависело от нажима и наклона.
Пурнекяны не отпускали его весь день. Там и обедал и ужинал. А иногда, задержится допоздна, оставляли и на ночь. Стелили на раскладушке в комнате старших братьев. Предлагали диван, но он всячески отбивался — так лучше для позвоночника. Накормить такую свору было непросто. Гаяне Артуровне помогала Жозя, девушка из армянской семьи. Готовилась следующим летом поступать в университет. Ранним утром ни свет, ни заря полусонная Жозя лёгкой поступью отправлялась на кухню готовить фронт работ. Двигалась осторожно как мышь. Никого б не потревожить! Но Пантелеймон всё равно слышал. Рассвет только занимался. Он одевался, чистил зубы, брал нож и садился рядом с девушкой. Начистить такую гору овощей требовалось немало сноровки. Жозя посмеивалась и поправляла его неловкие движения.
— Если б одному, сидел бы до вечера, — шутила Жозя. И сидел бы. Особенно если время от времени ненароком соприкоснуться с прохладной коленкой юной девушки. Вставало солнце, на кухне появлялась Гаяна Артуровна и очарование предрассветного часа растворялось в утренней суете.
Все в этом доме занимались Шумерами от мала до велика. Все разговоры сводились к Шумерским проблемам. За утренней трапезой председательствовал самый старший. Учился где-то в Геттингене.
— Академия наук, не иначе, — думал Пантелеймон, — потому такие и тощие. Дурные мысли одолевают. Пища плохо усваивается! Хотя Гаяна Артуровна кормила своё племя как на убой.
Арчибальдовы отпрыски сплошь были сухопарыми, зато не в меру мудрыми и любознательными. Сплошь аннунаки. Под огнём стояла эволюционная теория возникновения человека. Главный прокол — нет промежуточного материала. Неандертальцы как возникли из ничего, так и ушли в никуда, так же и кроманьонцы. Мы, гомо-сапиенс, тоже возникли на пустом месте. Генетическое родство никакими способами не прослеживается. Как будто кто-то на стороне играл костяшками генов в неведомую игру. Достичь желаемого результата так и не получалось.
Пантелеймон с усмешкой прислушивался к дискуссии. Их проблемы — это их проблемы. Он старался не встревать в аргументацию. Своих забот полон рот.
Домами родители дружили с Клямками. Таня после работы вечно торчала на кухне. Предметом особых забот был девятилетний Гарик Трегуб. После работы Алоиз иногда тоже причаливал к гостеприимным берегам. И тогда давался гала-обед с дискуссией на тему будущего гениального сироты. Гарик только облизывался как сытый кот и с иронией поглядывал на весь сыр-бор. Он был вундеркинд. Моцарт от рождения. Играть на фортепиано научился раньше чем говорить. Рояль ошибочно принял за компьютер. Папа Гога всячески поощрял ошибку до самой смерти. Всё семейство подкосил вирус. Гарик выжил случайно и оказался предметом особых забот Брунгильды и Тани. Своих детей у Клямок не было и Гарик стал воспитанником. По любому вопросу Таня бегала за советом к Брунгильде Сергеевне ежеминутно. Та прослыла докой в вопросах воспитания. Вместе они принимали совершенно дикие решения, полностью противоположные тому, что требовалось. Командовал парадом сам предмет их неусыпных забот. Крутил тётками как чёрт помелом. Был не по возрасту умён и прекрасно разбирался, что ему нужно, а что и не очень. Ситуацией владел полностью. Единственно, кого он побаивался был глава семьи Алоиз. Загадка для Гарика. С возрастом Клямка взматерел. Гены предков проявились в полную силу на его физиономии. Особенно как нахмурит брови. Топор в руки! Кельт настоящий! Хотя был добрейшей души человек. Интересовала его только наука. На выходки воспитанника смотрел сквозь пальцы.
Однажды Гарик объявил. Ему позарез нужен Стейнвей. Несмотря, что в доме стоял антикварный Гогин Блютнер конца ХIХ века. Такой звук — поискать! В своё время композитор здорово за ним погонялся. Без Стейнвея, заявил вундеркинд, его дарование зачахнет на корню. Остановится в нравственном и физическом развитии. Моцарта им не видать, как собственных ушей! Юный возраст не мешал Гарику брать уроки композиции частным образом и учиться на подготовительном курсе в консерватории.
Все были ошеломлены. Зачем ребёнку такая дорогущая штука? Да и существует ли рояль вообще в кабинетном исполнении? А как втащить эту махину в дом? Где найти место?
В наступившей тишине слово неожиданно взял Алоиз. Доселе педагогические проблемы благополучно обходили его.
— Кажется сейчас я возьмусь за твоё воспитание! — нахмурил брови Клямка. Ничего хорошего это не сулило.
— Снимай брюки, сына, давай ремешок. Я тебя сейчас высеку.
Сказано было всё естественно и решительно. Без нажима. Если бы Клямка угрожал — другое дело. А так, скорее всего, сейчас оно так и случится.
— Я тебе преподам урок! Отец бы одобрил, — продолжил Клямка. Дамы повисли у него на руках. А виновник скандала тут же под шумок благополучно улепетнул на улицу.
Вопрос о Стейнвее никогда больше не возникал. А Гарик впоследствии заявлял. Ни у кого в семье нет достаточно чувства юмора! Шутки надо уметь ценить и понимать.
Половина отпуска уже позади. Из Центра никаких вестей. Поначалу это радовало. Молодцы, не тревожат человека по мелочам, дают отдохнуть! А с некоторых пор стало тревожить. Предчувствие, что дело швах, не покидало его. Он стал придирчивее. Чем больше всматривался, тем больше понимал — все идеи заимствованы из природы без глубинного анализа причин и следствий. Упущены важнейшие мелочи. Современные приборы их не фиксируют. Схемы, задействованные испокон веков, до конца не осознаны в тонкостях. А в них всё дело. Модель эксперимента, достоверно сварганенная по осязаемому образцу окружающего мира, — совершенно стерильный отфильтрованный вариант! Химически чистый! Нет естественной лёгкости и случайности подлинника. Включить все подробности в программу не случилось. Только функциональные. Львиная доля микромира осталась незадействованной. Какова её роль во вселенских ритмах толком никто не догадывается. Хотя бы всего лишь из-за неполноты информации эксперимент обречён. Нюансы, из которых складывается живая реальность, зависят больше от непознанного. Без его соучастия краски дня тусклы и безжизненны. Им даже не дано было бы перешагнуть в осязаемую зыбкость сумерек.
Человеку никогда не постичь полноту гармонии Божьего замысла. Он полностью созрел к постижению идеи Бога. Лёгкое дыхание веры охватило его сладким хмелем и понесло на своих крыльях. Но лишь на короткое время. Скептик от природы. Всё равно на своё погребение закажет не реквием Моцарта, а блистательный вальс «Флёдермаус», украденный у Творца бронзовым господином со скрипкой из венского Штадспарка.
Звонка из центра так и не последовало. Он был убеждён — эксперимент благополучно скончался. Звони не звони — конец один. Вместо радужных посылов горка гнилого дерьма. Никогда ей не стать вечным двигателем живого ритма пульсирующей материи. Тик-так! Тик-так! Жизнь-смерть! Жизнь-смерть!..
К середине августа вечера становятся прохладнее. Лето неумолимо катится к осени. Спокойно надевай куртку. Не ошибёшься. В семь начинает смеркаться. Можно зажигать свет. Каникулы заканчивались. Пора домой. Он сидел в полутьме предосеннего вечера и прислушивался к тишине уходящих минут. Кто-то из глубины сгущающихся сумерек тихим шёпотом позвал его или ему показалось.
— Пантелеймон, мальчик мой, не делай маме больно! — что-то очень знакомое было в этих словах. Где он слышал этот голос? Может ещё до рождения?
Он напряжённо вслушивался. Но шёпот не повторялся. Так недолго посидишь и не такое услышишь! Быстро собрался и вышел на воздух.
Было влажно и тепло. Напуганные пандемией горожане лишний раз старались не высовываться. На улице пусто. Даже машин нет. Только невдалеке, опираясь на палку, тащился старик. Словно поджидал его. Пару шагов навстречу.
— Сейчас будет просить денег, — подумал Пантелеймон, — дам сотню. Пусть отвяжется!
Но старик проковылял мимо. Даже не взглянул.
Из-за угла вынырнул грузовичок. Подпрыгнул на ухабе, обдал фонтаном грязи и исчез.
Он оглянулся, позади обтирал рукавом лицо старик. Он был весь мокрый и грязный. Что-то страшно знакомое было в его жалкой фигуре. Даже в жестах.
— Вам надо обсохнуть, — сказал Пантелеймон.
— Да, мне надо обсохнуть. — Эхом повторил старик.
Пантелеймон взял его за руку, и они пошли рядом. У входной двери Пантелеймон замешкался. Куда девался этот ключ? Может быть вообще его потерял?
Старик пошарил в кармане и достал свой. Пантелеймон нисколько не удивился и открыл им дверь. Всё раскручивалось своим чередом. Ни Пантелеймон, ни старик ни о чём не спрашивали друг друга. Как в трансе их движения были автоматическими. Словно кто-то завёл пружину на сто лет вперёд. Пантелеймон открыл кран и помог старику раздеться и залезть в ванную. Одежду развесил на верёвке. Просохнет немного. Поставил чайник и стал готовить бутерброды с колбасой и огурцами. Два завалялось. Чистил и вспоминал Жозю.
Потом пили чай тоже, не проронив ни слова. Будто продолжали молчаливую беседу, начатую век назад. Всё легко и просто. Может случайно, старик назвал его по имени. Пантелеймон нисколько не удивился. В околотке его все знают.
Никогда так сладко ему не спалось. Крепко без сновидений. Он постелил гостю в первой комнате на диване. Хотел было на кровати. Но тот напрочь отказался.
Утро выдалось солнечным и лучистым. Прощальные аккорды уходящего лета. Он высунулся из двери. В комнате никого не было. На диване лежала аккуратно сложенная горка постельного белья. Как будто никто никогда её и не касался. Никаких следов людского присутствия. Ещё раз скользнул взглядом. Никого. Раскрыл дверь шире. Столешница играла яркими лучами утреннего солнца. Пусто. Привиделось всё, наверное… Как и всё остальное тоже… — подумал Пантелеймон и затворил дверь.
